CC BY
27
Юрий Владимирович Манн (род. 1929 г.) - российский литературовед, доктор филологических наук, профессор; академик РАЕН, Лауреат Премии им. А.М. Шанявского (2008), Премии им. Н.В. Гоголя в Италии (2009).
Специалист, прежде всего, по творчеству Николая Гоголя. Главный редактор академического Полного собрания сочинений и писем Н.В. Гоголя в 23 томах.
Включен в сборник «2000 выдающихся ученых ХХ столетия», изданный Международным биографическим центром в Кембридже (Англия). Автор более трехсот научных работ.
Юрий Владимирович Манн: о литературе и не только...
Что Вы читаете сейчас?
- Как и другие литературоведы и критики, я читаю довольно много - это условие моей профессии. Но Вы, возможно, ставите другой вопрос - о чтении, как говорится, для души, независимо от практических целей. Конечно, я отдаю дань и такому чтению, хотя должен признаться: постепенно для него остается все меньше времени и сил. Но, пожалуй, чтобы не быть голословным, назову одну-две книги, прочитанных мною в последние месяц-два именно для души. Это «Дети луны. Англо-американские таинственные рассказы» (Тверь, 2014, отв. ред. И.В. Карташова). И чрезвычайно любопытная по жанру книга Сергея Чупринина «Вот жизнь моя фейсбучный роман» (2015).
Ваш любимый литературный герой?
- Точнее и легче говорить о своеобразной типологии, то есть не об одном герое, но о персонажах, образующих некую единую линию развития. Таковы князь Мышкин, Деточкин и т.д. - люди не от мира сего, с характерным отступлением от принятых правил поведения. Впрочем, органичность и цельность этого типажа подкреплены здесь художническим, актерским единством исполнения, а именно исполнения Смоктуновским роли Мышкина в спектакле Г.Товстоногова «Идиот» и роли Деточкина в фильме Э. Рязанова «Берегись автомобиля...»
Однако, как и многим, мне знакомы и другие, так сказать, единичные примеры «любимого литературного героя». В 1941 - 42 г.г. в военной Москве школы не работали, и, как и другие подростки, мои сверстники, я очутился на улице, зато имел много времени для чтения. Тогда-то впервые я прочитал «Отцы и дети». Не берусь утверждать, что я сумел хоть в малой степени постигнуть глубину запечатленного в романе содержания, неотразимость его художественного стиля, - говорю лишь о силе произведенного впечатления. Сейчас я не стыжусь сказать, что над завершающей роман последней сценой - родители у могилы сына - я обливался слезами и потом все снова и снова принимался перечитывать страницу за страницей в надежде, что при каком-нибудь новом чтении финал романа окажется совсем другим, т.е. не трагическим.
Много лет спустя мне довелось напечатать статью о тургеневском романе в «Новом мире» Твардовского («Базаров и другие», 1968, № 10). И хотя это имеет только личное значение, я бы мог сказать, что зерно моей статьи заронилось во мне именно при той первой, незабываемой встрече с романом и с его героем - Базаровым.
Почему Вы стали литературоведом, а не писателем?
- Вопрос сформулирован так, будто я находился перед осознанным выбором. Между тем, в пору моих школьных лет понятие «литературоведческое» моими ровесниками четко не
сознавалось. На первом плане было одно: писательство, литературный труд, художественное произведение, независимо от их вида, жанра и т.д.
Тут я должен сказать, что литература действительно маячила передо мной как возможная профессия, но с оговоркой - необычайной широты этого понятия. Очень большое влияние на литературные переживания оказывал также фактор военного времени. Многие художественные прозаические тексты (я уже не говорю о стихах) появлялись первоначально в периодике. Например, в «Правде» в полном виде печатались пьеса Константина Симонова «Русские люди» и пьеса Александра Корнейчука «Фронт», и помнится, я читал эти произведения, взобравшись на скамейку, чтобы разглядеть, не пропустить верхние абзацы текста.
А вот в 7-м или 8-м классе я действительно принялся за сочинение романа - назывался он «Трудное время» и был посвящен Великой отечественной войне. Для места действия я выбрал Белоруссию, видимо потому, что она реже являлась в произведениях, чем, например, Украина, и скажем, река с редким названием Свислочь (приток Березины) представлялась мне выразительным аналогом названия Днепр.
Не закончив свой роман, я передал рукопись для чтения моему однокласснику Лене Козаровицкому, а тот - своей матери, видимо, пожелавшей узнать, чему может научить товарищ ее сына. И больше я своего сочинения не увидел. Вначале я очень переживал, а потом исполнился к человеку, зачитавшему мою рукопись, чувством признательности. Ведь самому мне было бы труднее от нее избавиться...
А когда возникла у Вас мысль о литературоведении?
- Это произошло уже в последние год-два моего школьного образования. Помнится, я прочитал, почти одновременно, два сочинения Юрия Тынянова - роман «Кюхля» и сборник статей о Пушкине. Сопоставление этих произведений с замечательной выдержанностью жанров невольно предостерегало против эклектики, смешения.
Повлиял на меня в смысле самоопределения и еще один фактор. В предпоследнем и последнем классах в порядке подготовки к экзаменам на аттестат зрелости я обзавелся абонементом лекций для школьников. Читались эти лекции в главной аудитории МГУ -тогда она называлась Коммунистической, а лекторами выступали известные в то время ученые (так лекцию о Пушкине читал Благой, о Чехове Ермилов, о Достоевском - Белкин). Читали по-разному: одни стремились к эффектам, изрекали готовые истины и в этом смысле ничуть не отличались от знакомых мне школьных учителей. Но были и такие (например, член-корреспондент Академии Наук СССР Н.К. Пиксанов), которые стремились к точности и строгости, взвешивали факты и аргументы, и все это делалось на моих глазах, невольно вовлекая меня в этот увлекательный процесс мышления.
В Вашей деятельности - научной и педагогической - большое место занимает Гоголь. Возникает вопрос: когда это началось? И как это повлияло на Вас в профессиональном и личностном плане? И еще важный вопрос: Какие произведения Гоголя Вы бы рекомендовали включить в школьную программу?
- Да, действительно, Гоголя я полюбил со школьных лет, причем в возникновении этого чувства свою роль сыграли великие писатели, например Булгаков, и великие актеры, такие как Ливанов, Белокуров, Тарханов, Зуева. Но мне уже довелось об этом писать (в частности в книге: Ю.В. Манн. «Память-счастье, как и память-боль.» (М., 2014, второе издание, дополненное, с. 161-162), и не хотелось бы повторяться.
Что же касается пополнения школьной программы гоголевским материалом, то такая возможность конечно существует. Вспоминаю, например, какое впечатление на меня-подростка произвела повесть «Невский проспект». Романтические грезы, столкновение с жестокой действительностью, участь таланта - все это сильнейшим образом действует на молодого читателя.
Каким Вам видится современный учитель-словесник?
- Этот вопрос очень личный. Могу лишь поделиться своим опытом вернее - рассказать об одной, стоявшей передо мной проблемой.
Дело в том, что на филфаке МГУ я совершенно не готовился быть учителем. Никаких приемов методики я не знал. Искусством владения вниманием аудитории не обладал и не пользовался. Что делать? И тогда постепенно, исподволь я нащупал такой путь, можно сказать, пришел к такому решению. Я стал рассказывать ученикам только то, что представлялось интересным мне самому. Можно сказать, что я решал с ними, у них на глазах научную проблему. Никакой специальной попытки заинтересовать не обнаруживал - интерес рождался естественно, непроизвольно, из самой сути проблемы и внешне как будто бы даже вопреки моей воле. «Смотрите, какой неожиданный результат, - словно говорил я им, - но кто бы мог об этом подумать, кто бы мог поверить.
Да, удивительно устроен мир, в том числе и мир искусства.
Ю. Манн
