CC BY
36
зицию вслед за упоминанием пятидесяти пяти тэнгриев, олицетворяющих самого Хан Хирмаса.
Говоря о буддийских божествах, к которым обращаются за помощью в своих призываниях эпические герои, нельзя не сказать и о поклонении изображениям бурханов. Подобного рода ритуал, надо полагать, является сугубо буддийским. В варианте П. Петрова описание церемониала поклонения, в чем видится отражение буддийского культа, встречается трижды. Во всех трех случаях поклоны «изображениям бурханов / в каждом углу...» совершает в своем дворце сам Гэсэр - перед отправлением в поход на Абарга Сэсэн-мангадхая, перед сражением с Гал Дулмэ ханом и Шэрэм Минатой, живущим по ту сторону земли [Абай Гэсэр, 1960, с. 100, 173, 247].
Таким образом, в рассмотренном нами скази-тельском варианте П. Петрова представлены ведущие культовые фигуры тибетско-монгольского буддизма - Будда Шигэмуни (Шу-бэгэнэ Шутэгтэ бурхан) и Пять дхьяни-будд (Табан номто бурхан). Они присутствуют в текстах призываний, обращенных к небесным тэн-гриям - покровителям эпических героев. Более того, первый из них обозначен в улигере и как персонаж, в эпизоде, связанном с сакрализацией земного рождения Гэсэра. Влияние буддийского культа проявляется также в ритуале поклонения, совершаемом героем перед изображениями богов махаяны-ваджраяны.
В целом, как показывает анализ улигера П. Петрова, буддийские элементы прослеживаются прежде всего в сакральной сфере эпического текста, носящей культовый характер. Данное обстоятельство свидетельствует о том, что ун-гинская версия сказания о Гэсэре испытала на себе воздействие буддизма, ставшего важным фактором в различных областях духовной жизни
народов Центральной Азии. При этом следует учитывать особенности этнической истории и этнокультурных связей монгольских народов. В частности, многие приангарские роды, в том числе род хангин, к которому относился сказитель П. Петров, являются выходцами из Монголии [Дугаров, 2004, с. 12] и носителями близкой к монгольской Гэсэриаде устной бурятской версии, именуемой унгинской.
Литература
1. Абай Гэсэр / вариант П. Петрова; вступ. статья А.И. Уланова. - Улан-Удэ: Изд-во СО АН СССР, 1960.
2. Большой академический монгольско-русский словарь. - М.: ACADEMIA, 2001. - Т. 1.
3. Большой академический монгольско-русский словарь. - М.: ACADEMIA, 2002. - Т. 4.
4. Бурчина Д.А. Гэсэриада западных бурят. Указатель произведений и их вариантов. - Новосибирск: Наука. Сиб. отделение, 1990.
5. Дугаров Б.С. Буддийские влияния в эпосе «Абай Гэсэр»// Буддизм в контексте истории, идеологии и культуры Центральной и Восточной Азии: материал междунар. науч. конф. - Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2003.
6. Дугаров Б.С. К генезису унгинской версии Гэсэриа-ды: хонгодорский фактор // Хонгодоры в этнической истории монгольских народов. - Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 2004.
7. Дугаров Б.С. Мифология бурятской Гэсэриады: западные тэнгри. - Улан-Удэ: Изд-во ОАО «Республиканская типография», 2007.
8. Тушемилов П.М. Абай Гэсэр /науч. запись Т.М. Болдоновой; пер. и вступ. ст. и послесл. С.Ш. Чагдурова. -Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 2000.
9. Дмитриев П.Д. Гэсэр. - Улан-Удэ: Бурят-монгольский научно-исследовательский институт культуры, 1953.
Цыдыпова Эржена Баировна, аспирант Института монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН.
Tsydypova Erzhena Bairovna post-graduate of the Institute of Mongolian, Buddhist and Tibetan Studies, Siberian branch of Russian Academy of Arts.
Tel: +7 914 832 20 50, +7 924 356 37 05;
E-mail: erika1986@list.ru
УДК 398.22
А. Г. Игумнов
О лиричности младшей исторической песни
В статье утверждается, что некоторые младшие исторические песни, традиционно квалифицируемые как лироэпические или лирические, в аспекте вербальной организации текста таковыми в строгом смысле не являются, но представляют собой лишь результат редукции повествовательного начала.
Ключевые слова: младшая историческая песня, лирическое начало, повествовательность.
A. G. Igumnov
About the lyricism of younger historical song
The article argues that some of the younger historical songs, traditionally classified as lyric-epic or lyric, in the sense of verbal organization of text are not above-mentioned, but represent only a result of reduction of the narrative start.
Key words: younger history song, lyrical beginning, narrative
Принадлежность русских исторических песен к одному из двух литературных родов (эпосу и лирике) и межродовой форме (лироэпика) представляется настолько самоочевидной, что практически не привлекает сколько-нибудь специального внимания исследователей и авторов вузовской учебной литературы. В последней стало своеобразным общим местом такое типичное начало изложения материала по исторической песне: исторические песни - «это стихотворные эпические, лироэпические, а иногда и лирические устные произведения...» [1, с. 256]; это «эпические и лирические произведения ...» [2, с. 271]; «это фольклорные эпические, лироэпи-ческие и лирические песни.» [3, с. 249]. Конечно, особых экскурсов в область теории поэтического рода в вузовских учебниках и учебных пособиях по фольклору и не должно быть: это предмет отдельного курса - теории литера-туры1. Вот характерные примеры лаконичности употребления слова л и р и к а и производных от него в учебной литературе. «Постановка в песнях о Ермаке новых тем. вызвала сюжетно-композиционные изменения в лироэпических песнях: в них нет повествования, они лишены динамики.»; «... Песни. наполняются лирической грустью.» [1, с. 263]. «Во многих песнях этого периода преобладает лирическое начало. В них герой выражает свои чувства и переживания.» [1, с. 281-282]. «Если баллады и лирические песни воспроизводят семейно-бытовую исторически конкретную жизнь народа, то нет ничего удивительного в том, что они запечатлели также события и деятелей истории» [2, с. 272]. «Это (песня «У нас-то было, братцы, на тихом Дону». - А.И.) лирическая песня с ее характерными признаками, построенная при помощи композиционной формы "повествовательная часть + монолог". В начале песни использован композиционный прием ступенчатого сужения образов. Песня бессюжетна. Монолог-призыв Разина - типичный лирический монолог.» [2, с. 272-273]. «.Естественно, что ни баллады, ни лирические песни не могли пройти мимо исторических событий. как не могли пройти и мимо исторических лиц - непосредственных участников этих событий», и далее: «И таких лирических исторических песен много» [2, с. 274]. «... И все они (песни разинского цикла. - А. И. ) по жанровому типу лирические, бессюжетные. Только две песни можно назвать ли-роэпическими.» [3, с. 260]. «Степан Разин изображается в них (песнях разинского цикла. -А.И.) средствами народной лирики. Особенно это проявляется в песнях о разгроме восстания, наполненных лирическими повторами и обращениями к природе.» [3, с. 261].
Сколько-нибудь детальное рассмотрение содержания самих родовых категорий не становится предметом исследования и в не учебной литературе. О родовых признаках как таковых (а именно - о признаках лиричности) в них зачастую говорится тоже весьма кратко (или не говорится вовсе). «Это (казачьи песни ХУ1-ХУ11 вв.
- А. И. ) уже не эпические, а скорее лирические песни о вождях казачьей вольницы.» [4, с.62]. «Нет единого мнения о том, считать ли историческими. песни по происхождению лирические, но включившие исторические имена и намеки на действительные события» [5, с. 8]. «Песня о Казани и по композиции ближе лирическим песням, чем к былинам, имеющим более сложные сюжеты и состоящим из нескольких эпизодов. В ней внимание сконцентрировано на одном эпизоде, предваряемом кратким вступлением; действие развертывается быстро, динамично; образы раскрываются посредством диалога, повествование отличается большим лаконизмом» [5, с. 27]. «В большинстве это (разин-ские песни. - А.И.) лирические и "разбойничьи" песни.» [5, с. 174]. «С Северной войной связывается и популярная лирическая песня иного типа, солдатская - о молодце, не желающем идти в поход. В ней посредством художественного образа сад-семья выражено отношение.» [5, с. 217]. «Песни лирические (исторические лирические. - А.И.) строятся иногда в виде монолога
- индивидуального или коллективного. Несколько песен начинаются риторическим вопросом, служащим завязкой, дальнейшее повествование является как бы ответом на него» [5, с.259]. «. В основном в песнях лирического ти-па2.» [5, с. 296]. «По-видимому, в песенном фольклоре конца XIV - начала XV века уже начинает складываться форма лироэпической исторической песни - без развернутого сюжетного повествования, без сложной фабулы.» [6, с. 28]. «Подобно лироэпической песне XVI в. "Молодец зовет девицу в Казань" она (песня о Ксении Годуновой. - А.И.) основывается на параллелизме, первая часть которого рисует картину из мира природы, а вторая соответственно входит в сферу человеческих взаимоотношений» [7, с. 75]. Подобная лаконичность понятна и здесь. Исследование родовых качеств лирики (как и эпоса и драмы) имеет столь давнюю традицию, и эти качества определены столь полно и во многом по-разному, что причин и возможностей обращаться к ним в работах, решающих специальные задачи, нужды, действительно нет. Без слов лирика и производных от него (лиричность, лирическое) и с ним связанных (лиро-эпическое) обойтись и здесь не всегда возможно, но для раскрытия его содержания достаточно
предельно лаконичных и не систематизированных обращений к особенностям композиции, пафоса, сюжетности У8. бессюжетности, повест-вовательности ув. экспрессивности и т.п. Характерно, что даже в работах, посвященных собственно лирической песне, обращение к теории литературного рода может быть весьма кратким и мало к чему обязывающим или отсутствовать вовсе как в известной работе Н.П. Колпаковой «Русская народная бытовая песня» [8]. В итоге создается впечатление, что обращение к родовым категориям в фольклористических исследованиях скорее отвечает номинативным потребностям и просто является данью традиции дедуктивного подхода к описанию материала, нежели имеет сколько-нибудь самостоятельное эвристическое значение. Показательна в этом отношении лаконичность рассмотрения родовых категорий в работе В.Е. Гусева «Эстетика фольклора» [9]. Учитывая общетеоретический характер и время написания работы, эти категории, казалось бы, заслуживали гораздо большего объема текста, нежели буквально полутора страниц [9, с. 104-105]3. Более пространно их определение в относительно недавней работе С.Н. Бройтмана «Историческая поэтика», а именно - в разделе [10, с. 98-113], но и собственно фольклорный необрядовый (см. в связи с этим выделением далее) материал на этих страницах представлен мало. В частности, во фрагменте, посвященном интересующему нас здесь определению лирики, помимо двух русских песен («Да во батюшкином во садику не с кем погулять» и «Ничего ты поле не спородило») с большей или меньшей полнотой рассматриваются и упоминаются палайский ритуальный гимн, «Манъёсю» и древнегреческая лирика [10, с. 104-113]. Конечно, подобный подход к выбору материала вполне объясним широкими задачами работы, но тем не менее.
На этом фоне особого внимания заслуживает крайне нигилистическое отношение к родовым категориям (в их применении к фольклору), сформулированное Б.Н. Путиловым. «Попытки перенесения (прямого либо с различными уточнениями) литературоведческого деления на роды в сферу фольклора себя явно не оправдывают. Причина тому - специфика вербального фольклора, который, во-первых, никогда нельзя свести лишь к слову и, во-вторых, само слово организует и трактует по-своему. Понятия "эпос", "лирика", "драма" как родовые рассыпаются тотчас, как только они прикладываются к материалу.». И далее: «На место понятия рода как наиболее общего разряда классификации более оправданно поставить "область", предложенное В.Я. Проппом» [11, с. 172]. Выделение
этих областей, по Б.Н. Путилову, «представляется естественным соответственно определяющей форме функционирования, которая обусловливает самое существенное в характере жанров, в их структуре и поэтике, в их сюжетном фонде» [там же]. В качестве одной из таких областей сам Б. Н. Путилов «в порядке рабочей гипотезы» предлагает область внеобрядовой песенной поэзии, определяющим для которой «являются установка на песенное, пропеваемое начало как оппозиция рассказыванию и отсутствие прямых связей с обрядом» [11, с. 173]. Очевидно, что в эту область входят и историческая песня во всех своих родовых разновидностях (эпическая, лироэпическая и лирическая), внеобря-довая собственно лирическая песня и пропевае-мая же былина4.
Все так, однако, во-первых, отсутствие обрядовых связей в этой области ведет к значительной эмансипации слова от обрядового контекста во всей многомерности его смыслов, то есть делает фольклорный текст все-таки достаточно приницаемым для литературоведчески ориентированного анализа. Как следствие, внутри этой области возможна и, значит, необходима дифференциация на основе признаков, имеющих отчетливо выраженный родовой характер, то есть характеризующих такие в конечном итоге свойства литературы (в нашем случае - фольклора), как «способы пространственно-временной организации произведений» (в нашем случае -фольклорных текстов5); «своеобразие явленно-сти в них человека; формы присутствия автора» (в нашем случае - гипотетически конструируемого создателя текста); «характер обращенности текста к читателю» (в нашем случае - к слушателю / исполнителю) [13, с.296]6, или таких «взаимосвязанных и устойчивых, повторяющихся структурных особенностей основных аспектов художественного целого», как «тематическая сфера (типические свойства хронотопа и сюжета), речевая структура (место, роль и основные формы авторской речи и речи персонажей) и граница (временная и смысловая) между миром персонажей и действительностью автора и читателя» (в нашем случае - создателя и слушателя) [14, с. 213].
Во-вторых же, и в самом литературоведении с понятием рода тоже не все так просто. «В поэтике XX в. наряду с принципиальным методологическим разграничением "теоретических" и "исторических" типов литературных произведений существует (и даже более популярна) тенденция его (понятие рода) игнорировать и обходить. Во-первых, - в пользу создания неких "синтетических" конструкций: "эпические", "драматическое" и "лирическое" считаются уни-
версальными "началами", выступающими всегда в комплексе и присутствующими в любом ре, но в разных сочетаниях и пропорциях (курсив мой. - А.И.)» [14, с. 214]. Нужно также заметить, что В.Е. Гусев в свое время тоже говорил именно об этом: «Деление на роды является в известной мере относительным, т.е. указывающим на относительное преобладание того или иного способа типизации, при этом, разумеется, возможны и промежуточные, переходные формы произведений, в которых имеет место та или иная комбинация родовых признаков... В одних и тех же жанрах. выступает на первый план то эпический элемент, то лирический, то лирико-эпический и т.п.» [9, с. 105].
Разумеется, проследить в небольшой работе все сочетания этих начал во всех существующих пропорциях невозможно. Остается, стало быть, ограничить поле зрения на материал и проблематику его рассмотрения.
Начать стоит с вопроса, всегда ли даже в очень небольшой по объему исторической песне может быть уверенно выделено лирическое начало, а если может, то в каком смысле: строго литературоведческом или специфически фольклорном. И в поисках точки отсчета нужно обратиться к безусловно лирическим песням, по-прежнему оставаясь в тематической области песни исторической. Очевидно, это будут поздние и позднейшие песни, испытавшие сильное влияние собственно литературной традиции. Строго фольклорными их квалифицировать, конечно, нельзя, но это-то и важно: не будучи строго фольклорными, они тем не менее бытовали как фольклорные и тем самым демонстрируют своего рода высший предел лиричности, достижимый в границах фольклорного творчества (в историко-песенной его области). (1)
Ликуй и радуйся, Россия, Навек свободу обрела, Тебе сыны ее купили, Которых ты же родила. Люби своих аргунцев смелых, Лелей ты дочерей своих, Они - народные герои -Родились на глазах твоих. Мы за Советскую Россию Готовы грудью постоять И все враждебные нам силы Должны разбить и в плен забрать. [16, № 7] Заметим сразу же, что столь ярко выраженный героико-патриотический пафос вовсе не является характерной чертой именно революционной песенной поэзии. Так, в песне XIX в. солдаты, как бы вспоминая, «как мы в Ревеле стояли», выражают столь же безоговорочную уверенность в своей конечной и решительной побе-
де над столь же безымянным врагом:
(2)
Как мы в Ревеле стояли На балтийском берегу. Его туда ожидали Очень близко ко врагу. Быстро смотрим мы на море, Ожидаем каждый час, Соберется на нас горе, Угостим его как раз. Позабудь-ка свои думки, Воротися, враг, назад, Ты попробуй русской булки, Русский любит угощать. Наш товарищ, штык трехгранный, Хотим кровью обагрить, Мне недаром отточили, Чтобы грудь твою пронзить. Позабудь-ка свои думки, Воротися, враг, назад, Ты попробуй русской булки, Русский любит угощать. [17, № 371] Легко увидеть, что при всей идеологической разнородности, эти песни в своей словесной составляющей обладают очень многими чертами собственно литературной лиричности. «На первом плане» в них «единичные состояния человеческого сознания: эмоционально окрашенные размышления, волевые импульсы, впечатле-ния...7». «"Лирика, - писал Ф. Шлегель, - всегда изображает лишь само по себе определенное состояние, например, порыв удивления, вспышку гнева, боли, радости и т.д., - некое целое, собственно не являющееся целым. Здесь необходимо единство чувства"». Событийный ряд «обозначается» в них «весьма скупо, без сколько-нибудь тщательной детализации». «Лирическое переживание предстает как принадлежащее говорящему (носителю речи). Оно не столько обозначается словами (это случай частный), сколько с максимальной энергией выражается. В лирике (и только в ней) система художественный средств всецело подчиняется раскрытию цельного движения человеческой души». «Лирически запечатленное переживание ощутимо отличается от непосредственно жизненных эмоций, где имеют место, а нередко и преобладают аморфность, невнятность, хаотичность». Лирическая поэзия способна непринужденно и широко запечатлевать пространственно-временные представления, связывать выражаемые чувства с фактами быта и природы, истории и современности, с планетарной жизнью.». «Лирика. несовместима с нейтральностью и беспристрастностью тона, широко бытующего в эпических повествованиях. Речь лирического произведения исполнена экспрессии, которая здесь становится организующим и доминирующим началом» [13, с. 308-311]. Думается, сама возможность столь
подробного и едва ли не сплошного цитирования собственно литературоведческого текста применительно к текстам (1) и (2) весьма показательна. Совсем иное тексты, приводимые далее.
(3)
Расскажу я, братцы, вам: С англичанкой воевал, Много горя, братцы, видел, Много бед я испытал. Как Нахимов-адмирал Севастополь защищал. Он редуты, бастионы Все песком позасыпал. Море синее шумит, С кораблей француз палит, Стены рушит бастиона, Огонь пламенем горит. Тот лежит без руки, Тот лежит без ноги, Кто изранен, искалечен, Всюду лужины крови. [17, № 368]
(4)
На границе мы стояли ровно три годочка, Нет ни весточки, нет ни грамотки, Нет нам, братцы, не пришлют; На четвертом годочке весточка к нам перепадала -Прибегала к нам, братцы, почта, Но не к нам эта весточка - к нашему атаману. Распечатав эту почту, объявил нам дальний поход, Поход дальний под Хиву-город. [18, № 157] Конечно, песни (3) и (4) приходится квалифицировать как лироэпические, отмечая тем самым наличие в них хотя бы зачатков повество-вательности, но и лирическое начало в них явлено тоже далеко не в полном виде, особенно при сравнении с текстами (1) и (2). Это, во-первых, бесспорная принадлежность «лирического переживания говорящему (носителю речи)». Применительно особенно к тексту (3) можно уверенно говорить и о «единичном состоянии сознания» носителя речи, а именно - об «эмоционально окрашенных» в данном случае воспоминаниях о достаточно определенных впечатлениях «горя и бед», им испытанных. Напротив, в тексте (4) единичность состояния сознания представлена только, пожалуй, в фигуре воспоминания, но «единство чувства» в нем в какой-то мере уже несколько размывается переходом от микротемы тщетного ожидания весточки из дома к контрастной микротеме объявленного дальнего похода под «Хиву-город», экзотичность которого порождает ассоциации из совсем иной сферы. Применительно к тексту (4) трудно говорить и о том, что «лирическое переживание не столько обозначается словами. сколько с максимальной энергией (курсив мой. -А. И. ) выражается». Конечно, в тексте нет выражений «тоска по дому», «нежелание идти в неожиданный дальний поход» и т.п., но явно нет
и заметной речевой экспрессии, по крайней мере она гармонически уравновешена с «нейтральностью и беспристрастностью тона, широко бытующего в эпических повествованиях»; да и в тексте (3) речевая экспрессия тоже не столь заметна.
И гораздо более определенно можно говорить о едва ли не полном отсутствии лирического начала применительно к текстам, подобным текстам (5) и особенно (6).
(5)
Собирался-то большой барин,
Он со тем ли во войском со россейским,
Что на шведску-то границу.
Не дошедши он границы, становился,
Становился в чистом поле при долине,
Россейским войском поле изуставил,
Россейскими знаменами поле изукрасил.
Как увидел шведский король:
«Чтой-то в поле всё за люди?
Не торгом приехали они торговати,
Или нашего городу глядети?».
Что приходили только и силы,
Что ни люты зверки проревели,
Ревели чугунные ядры.
Сходилися туто и двои силы,
Что ни люты звери проревели,
Проревели чугунные ядры;
Что между их протекали реки,
Протекали реки, реки кровавые;
Что и силы полегло, что и сметы нету. [18, № 69]
(6)
На заре то было, как на зорьке, На зорьке ранней утренней, Сила-армия во поход пошла, Эх да во поход пошла; Во поход-то пошла в дальни стороны, В дальни стороны, в славны слободы. Наперед-то идет сам пруцкой король, А за ним-то идет сила-армия, Сила-армия, конно-гвардия, Позади-то идет артиллерия. [18, № 285] Мы видим, во-первых, что певцы практически бесстрастны по отношению к воспеваемым событиям, по крайней мере, «в словах-то» свое эмоциональное их восприятие не выражают. Единственный, пожалуй, фрагмент текста, в котором это восприятие выражено, - это завершающая метафорическая картина кровавого сражения в тексте (5), а текст (6) и в целом предельно объективирован. Во-вторых же, композиционно тексты очень просты: они представляют собой последовательность лаконичных сообщений лишь о некоторых деталях и обстоятельствах необходимо подразумеваемой ситуации, более обширной в пространственно-временном, предметном и событийном аспектах. Причем последовательность этих сообщений полностью совпадает с временной событийной
структурой подразумеваемой ситуации: сбор войск - поход к границе - устройство лагеря -тревога шведского короля - кровопролитное сражение - в (5); время действия - общее суммирующее обозначение («сила-армия во поход пошла») - конкретизация «расположения войск в маршевой колонне». Иными словами, создатели этих песенных текстов лишь как бы выделили минимально достаточные ключевые моменты из необходимо подразумеваемой полной череды действий и взаимодействий персонажей и вполне лаконично о них сообщили. Причем если о тексте (5) и можно предполагать, что он является редукцией гипотетических более полных вариантов, представленных вариантом [18, № 68], то о тексте (6) сказать этого нельзя, поскольку более полных вариантов этой песни просто нет.
Возникает, таким образом, дилемма терминологического характера. Сформулировать ее можно двумя утверждениями:
1. Говорить о лирическом начале в словесной составляющей этих песен можно только в том смысле, что это «лирическое» в данном случае выражено предельно скупо и поверхностно: в незавершенности фабулы (фабулы как события, развивающегося в жизни персонажей) в тексте (6), незавершенности фабулы и сюжета (сюжета как повествования о событии, образующем фабулу) в тексте (5)8 и в незначительной речевой экспрессивности текста (5). Следовательно, квалификация их как лироэпических означала бы существенное искажение их архитектоники, особенно если иметь в виду существование поздних полуфольклорных песен, лирических в строгом литературоведческом смысле.
2. Квалификация же их как эпических означала бы или отождествление их с эпическими былинами и старшими историческими песнями былинного склада, или сведение эпичности к повествовательности.
Разрешить эту дилемму можно, кажется, следующим образом. Песни (5), (6) и им подобные как лирические могут быть квалифицированы лишь в аспекте музыковедческом. С точки же зрения вербальной организации текста они представляют собой результат большей или меньшей, но редукции повествовательного на-чала9, в полной мере проявленного в былинах и старших исторических песнях былинного склада.
В пользу правомерности такой оценки свидетельствует, в частности, отсутствие непроходимой тематической границы между былиной и исторической песней. Показателен в этом отношении текст А.М. Крюковой:
Ище говорит-то атаман все Сенька Разин-от:
«Ей, мне больше, атаману, по чисту полю не езживать,
Мня по чистому по полю, по темным лесам.
У мня было на веку-ту все поезжоно,
Ай не год у мня, не два было, не три года,
Я ведь ездил по чисту полю, темным лесом,
Ей, тридцать-то годочков поры-времени.
Как теперь мою дружиночку хороброю
Изымали их во руки, посадили всё,
Посадили их во темну, темну темницю.
[20, № 315, ст. 1-10] -и в том же сугубо былинном духе еще восемьдесят восемь строк о предсмертном наказе «исторического» Степана Разина, его смерти и похоронах.
Литература
1. Русское народное поэтическое творчество / под ред. А.М. Новиковой, А.В. Кокорева. - М.: Высшая школа, 1969. - 520 с.
2. Аникин В.П., Круглов Ю.Г. Русское народное поэтическое творчество: пособие для студентов нац. отд-ний пед. ин-тов. - Л.: Просвещение, Ленингр. отд-ние, 1983. - 416 с.
3. Зуева Т.В., Кирдан Б.П. Русский фольклор: учебник для высших учебных заведений. - 5-е изд. - М.: Флинта; Наука, 2003. - 400 с.: ил.
4. Пропп В.Я. Фольклор и действительность: избранные статьи. - М.: Наука, 1976. - 326 с.
5. Соколова В.К. Русские исторические песни XVI-XVIII вв. М.: Изд-во АН СССР, 1960. - 330 с.
6. Путилов Б.Н. Русские исторические песни XIII-XVI вв. // Исторические песни XIII-XVI вв. (Памятники русского фольклора). - М.; Л., 1960. - С. 8-40.
7. Криничная Н.А. Народные исторические песни начала XVII в. Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1974. - 184 с.
8. Колпакова Н.П. Русская народная бытовая песня. -М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1962. - 284 с.
9. Гусев В.Е. Эстетика фольклора. - Л.: Наука, 1967. -320 с.
10. Бройтман Н.С. Историческая поэтика: учеб. пособие. - М.: Изд-во РГГУ, 2001. - 320 с.
11. Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура; !и шешопаш. - СПб.: Петербург. востоковедение, 2003. -464 с.
12. Аникин В.П. Теория фольклора: курс лекций. - М.: Изд-во МГУ, 1996. - 408 с.
13. Хализев В.Е. Теория литературы. - М.: Высшая школа, 1998. - 398 с.
14. Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. -М.: Изд-во Кулагиной; Шгаёа, 2008. - 358 с.
15. Игумнов А.Г. Поэтика русской исторической песни. - Новосибирск: Наука, 2007. - 252 с.
16. Героическая поэзия гражданской войны в Сибири / сост., вступ. ст. и прим. Л.Е. Элиасова. - Новосибирск: Наука, Сиб. отд-ие, 1982. - 337 с.
17. Исторические песни XIX века (Памятники русского фольклора) / изд. подг. Л.В. Домановский, О.Б. Алексеева, Э.С. Литвин. - Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1971. - 284 с.
18. Исторические песни XVIII века (Памятники русского фольклора) / изд. подг. О.Б. Алексеева и Л.И. Емельянов. - Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1971. - 356 с.
19. Коргузалов В.В. Напевы исторических песен XIX в. // Исторические песни XIX века (Памятники русского фольклора) / изд. подг. Л.В. Домановский, О.Б. Алексеева, Э.С. Литвин. - Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1973. - С. 212216.
20. Исторические песни XVII века (Памятники русского фольклора) / изд. подг. О.Б. Алексеева, Б.М. Добровольский, Л.И. Емельянов, В.В. Коргузалов, А.Н. Лозанова, Б.Н. Путилов, Л.С. Шептаев. - М.-Л.: Наука, 1966. - 386 с.
Примечания
1. Но и в курсах теории литературы фольклорные материалы не привлекаются или привлекаются очень мало.
2. Речь идет о редкости появления в исторических песнях определений «родной батюшка», «молода жена» и подобных.
3. А В.П. Аникин в своей «Теории фольклора» [12] вопрос о родовом членении фольклора и вовсе обходит.
4. Поскольку ни в какую иную область из предложенных Б.Н. Путиловым она явно не входит.
5. Критику понятия «произведение» применительно к фольклору см. [15, с. 19-29].
6. Теория литературного рода не может быть исчерпана концепцией одного исследователя, но в нашем случае достаточно и ее.
7. При цитировании опущено: «внерациональные ощущения и устремления».
8. В варианте [18, № 286] лексика более экспрессивна: «пушечка в поле взбрякнула», «артиллериюшка песню возгаркнула, слезно восплакнула», - но это и другой текст.
9. Причем механизм этой редукции объясним именно с музыковедческой точки зрения. «Интонационная ткань эпического напева гибко следует за структурой повествовательной речи (курсив при цитировании далее везде мой. - А.И.), оттеняет ее особой, индивидуальной выразительностью. Напев и слово сказителя специально адресованы постороннему слушателю» [19, с. 212-213]. И далее: «Музыкальный язык хоровой лирической песни с ее распевным многоголосием, наоборот, представляет собою как бы
вдруг разлившееся и застывшее или, по крайней мере, замедленное во времени состояние коллективной думы-переживания, в которой текст не предназначен никому постороннему. Даже текстуально личное, идущее от первого лица, приобретает здесь характер коллективного лирического приобщения к героической, трагической, любовной и всякой другой бытовой ситуации. Динамикой повествовательной речи этот жанр не обладает, хотя в каждое значительное слово песни вся масса поющих вдумывается, вживается и распевает воодушевленно, даже "клятвенно", будто заверяя не забыть его значения» [19, с. 213]. Понятно, «почему» очень многие младшие исторические песни не стремятся ни к завершенному сюжету, ни к сколько-нибудь детализированному и конкретному изображению хотя бы самой ситуации, в которой оказываются персонажи. «Клятвенному вдумыванию и вживанию» в каждое слово эта конкретизирующая детализация только «помешала» бы, отвлекая внимание на конкретность во всем ее разнообразии и самодостаточности.
Игумнов Андрей Георгиевич, канд. филол. наук, старший научный сотрудник Института монголоведения, буд-дологии и тибетологии СО РАН, доцент кафедры русской литературы Бурятского госуниверситета
Igumnov Andrey Georgievich, senior scientific employee of the Institute of Mongolian, Buddhist and Tibetan Studies, Siberian branch of Russian Academy of Science, assistant professor of department of Russian literature of Buryat State University.
Tel: 89146368804; e-mail: anigumnov@mail.ru
УДК 398.21
Р.П. Матвеева
Русские волшебные сказки Прибайкалья: сюжетный состав на фоне восточнославянского сказочного фонда*
* Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект № 08-04-00357а.
Исследование локального сказочного репертуара, идентификация его сюжетики с восточнославянским фондом. Ключевые слова: локальная сказочная традиция, типология сюжетов.
R.P. Matveeva
Russian magic stories of Pribaikalie: plot structure against the East-Slavic fund of fairy tales
The article researches the repertoire of local fairy tales, identifies it plots with East-Slavic fund. Key words: local fairy tale tradition, typology of plots.
Восточнославянский сюжетный фонд в основном был выявлен и описан, когда русские сказки в Прибайкалье были еще в живой традиции (1). Появляющиеся в связи с публикациями сказок сюжетные указатели не сняли проблем, связанных с изучением сюжетики этнического репертуара, особенности которого можно в полной мере определить, представив сказку в ее локальном своеобразии, в том числе и сюжетном. Проработка конкретных текстов, наборов сюжетов, составляющих местные сказочные репертуары, выявляет самобытность сказочной традиции, которая заключена не только в бытовых реалиях, отраженных в текстах, но и в сюжетном отборе, местных версиях и вариантах известных сюжетов. Каждый текст сам
по себе уникален, он представляет одну из реально существующих форм определенного сюжетного типа. И чем большим набором сюжетов (мотивов) и других элементов местных репертуаров сказко-веды располагают, тем большие возможности раскрываются при катологизации сказок и их сравнительно-историческом изучении. Кроме того, для истории фольклора важно, как реализуется сказочный сюжет в локальных вариантах, его интерпретация в данной местности и конкретным исполнителем.
Сказочная традиция Прибайкалья представляет репрезентативный материал, позволяющий определить место локального сюжетного репертуара в общенациональном, шире - в общеэтни-
