CC BY
83
УДК 340
О КРИЗИСЕ ПРАВОСОЗНАНИЯ И ПРАВОВОМ ГОСУДАРСТВЕ
© 2010 Л. Е. Лаптева
докт. юрид. наук, профессор, ведущий науч. сотрудник Института государства и права Российской академии наук, зав. каф. теории и истории государства и права e-mail: [email protected]
ГОУВПО «Академия народного хозяйства при Правительстве Российской Федерации»
Данное исследование посвящено особому явлению современной действительности - кризису правосознания. Автор поднимает дискуссионный вопрос о соотношении права и закона, анализируя понятие «правового государства» в рамках тоталитарного режима и современной российской действительности. Значительное внимание в работе уделено отражению правовой свободы через призму российского менталитета, исторических реалий.
Ключевые слова: кризис правосознания, законность, правовое государство, права и свободы личности, правовая идеология.
В последние годы в научной среде наметился новый «кризис правосознания»: говорят, что термин «правовое государство» лишен в наши дни практического смысла, поскольку этот идеал в принципе недостижим, появился в конкретную историческую эпоху, к которой и относится. При этом никто не отрицает законности как основополагающего принципа функционирования всех государственных институтов.
Все дело в многозначности термина «право», который порой употребляется просто как синоним «закона». Даже бескомпромиссные легисты не оспорят того, что жизнь современного государства во многом определяется правом (т.е. действующим законодательством). Знаменательно, что в середине 20-х годов в СССР появляется работа А. Малицкого, в которой автор доказывал, что советское государство является правовым, поскольку осуществляет свою деятельность в условиях правового режима. При этом под правовым режимом автор понимал «подчиненность всех органов государственной власти велению закона, т.е. праву» [Малицкий 1924: 27-28].
Автор, конечно, ошибался, поскольку жесткой связанности государственного аппарата советским законом как раз и не предполагалось доктриной диктатуры пролетариата. Но сейчас не об этом. В данном случае важно, что понятие правового государства сводится к понятию «государства законности». Между тем под таким формально адекватным названием может скрываться «нормотворческий произвол полицейского государства», в котором любая административная акция законна, если в ее оправдание можно сослаться хотя бы на ведомственный нормативный акт [Деев, Четвернин 1990: 155]. Известно, что репрессии 30-х гг. в СССР, так же как геноцид еврейского населения в национал-социалистической Германии, проводились на основании законов.
Это понимание правового государства остается весьма распространенным и в наше время. Так, Г. В. Мальцев пишет, что «концепция правового государства дает возможность говорить о праве не только как порождении или “продукте” государственной власти, но и познавать его в качестве феномена организации самой власти в различных ее государственных и общественных формах». Он, таким образом,
воспроизводит популярную и в дореволюционной России интерпретацию правового государства, утверждая, что «в праве должны быть даны гарантии против деформации, узурпации, концентрации власти на любом уровне. Но для этого необходимо знать и точно определить, кто на какую долю власти может претендовать в силу своих социальных функций и реальных задач» [Мальцев 1999: 322]. Между тем уже давно было замечено, что если видеть в законе приказ, формулируемый государством-лицом, а в парламенте - уполномоченного представителя или юридический орган государства, то остается неясным, каким образом парламент может быть связан изданным им законом [Дюги 1909: 61].
Ни один сторонник либертарной теории не станет возражать против того, что политика государства во многом реализуется через законодательство. Вопрос в правовой оценке этого законодательства. Автор концепции либертарного правопонимания академик В. С. Нерсесянц «под сущностью права понимал формальное равенство, раскрываемое как единство трех составляющих: всеобщей равной меры регуляции общественных отношений, свободы и справедливости» [Лапаева 2008: 70]. Право означает «не только всеобщий масштаб свободы и единую для всех норму правовой регуляции, но также и соблюдение эквивалента, соразмерности и равномерности в отношениях между самими субъектами права» [Нерсесянц 2006: 30]. Только исходя из правопонимания второго типа законодатель сможет руководствоваться в своей деятельности не одними соображениями целесообразности принятия закона, но окажется связан еще и требованием неуклонного проведения правового принципа формального равенства в свободе. «Из правового понимания государства следует, что правовой принцип формального равенства является одновременно и принципом государства, принципом его институциональновластной организации и функциональной деятельности» [Нерсесянц 2009: 55]. К трем отличительным признакам правовой государственности следует отнести: верховенство правовых законов; формально-юридические гарантии свободы, самостоятельности и собственности не только для индивида, но и для коллективов; систему институциональных гарантий свободы, самостоятельности и собственности (разделение властей) [Нерсесянц 1989: 51-53]. К пониманию этого простого обстоятельства российская юридическая наука шла мучительно долго, да и теперь сущностное понимание правового государства отнюдь не стало «общим местом» в теории.
Думается, все дело в том, что как правовое государство, так и соответствующие рефлексии немыслимы без относительно развитого правосознания, условно говоря -«веры в право», причем как у управляемых, так и у управляющих. Само наличие и распространенность правоотрицающей идеологии в нашем обществе свидетельствует о том, что такой веры у критической массы наших граждан пока нет. Во многом это объясняется особенностями отечественной истории. Как отмечал русский философ Г. П. Федотов, русский народ поет о «воле», тогда как слово «свобода» до сих пор кажется переводом французского НЬег1е. Между тем именно термин «свобода» характеризует общественные отношения, поскольку «свобода личная немыслима без уважения к чужой свободе», воля же - всегда для себя [Федотов 2007: 244-245].
Нынешний интуитивный протест россиян против правовой свободы вызван, конечно, лишением статуса «имперской нации», экономическим кризисом и другими проблемами минувших двух десятилетий. Беда только, что это порождает охлаждение к «западным» ценностям, которые в эпоху перестройки вроде бы разделялись большинством российского населения. Заметим, это очень распространенное заблуждение - право (в его непозитивистском понимании), а вместе с ним и либерализм вообще воспринимается именно как не совсем органичная, привнесенная с
Запада и не свойственная России идея. Теперь уже ясно, что приятие было вполне поверхностным. Все чаще альтернативой понятию «свобода» выступает понятие «порядка».
Приведенные выше теоретические трактовки правового государства можно рассматривать как два уровня постижения и реализации соответствующей идеи. То есть без воцарения идеологии законности дальнейший путь к правовому государству оказывается блокированным. Между тем российской традиции свойственно достаточно свободное обращение с этим основополагающим принципом. Слишком часто «правильная» риторика властей предержащих мирно сосуществовала с никакого к ней отношения не имеющей практикой. Так, в одном из Именных указов Анны Иоанновны говорилось, что «правосудие есть целость и здравие государства, а где оного нет, тамо Божие благословение и милость отъемлется»1. Справедливость этой формулы не стали бы оспаривать не только ни один из русских императоров, но и большинство современных политиков. Однако при этом как низшие, так и высшие судьи за преступления против правосудия должны были всего лишь штрафоваться «по государственным правам и указам без пощады». Даже вторичное правонарушение не влекло за собой отрешения от должности.
В Наказе Екатерины II не подвергается сомнению необходимость неограниченной власти монарха, поскольку пространство Российской империи может быть управляемо эффективно лишь посредством самодержавия и государь есть источник всякой государственной и гражданской власти. Но императрица толковала уже и о просветительской задаче самодержавного и неограниченного правителя в духе европейской идеологии просвещенного абсолютизма. Она признавала обязанность верховной власти содействовать развитию общества в духе непрерывного совершенствования. Для этого необходимо было установить правильные законы. Верховная власть признает и необходимость законодательного закрепления статуса подданных. Общее благо трактуется уже не только как благо государства, но и как благо каждого отдельно. Тем самым впервые после времен Московского царства признается достоинство подданного. Меняется даже характер обращения к императрице в официальных бумагах. На смену петровскому «всеподданнейший раб», приходит «верный подданный» и «всеподданнейший». Все это прекрасно совмещалось как с сохранением полурабского состояния миллионов крепостных крестьян, так и с попранием достоинства отверженных фаворитов, чьи имущественные права нарушались так же легко, как и жаловались. Абсолютный монарх сам есть и государство, и закон. Поэтому «у надзаконной власти подданный может просить милости, а не требовать права. Против незаконных распоряжений власти у него имеется одно только средство защиты, жалоба по начальству, а не судебный иск» [Гессен 1912: 7]. Но и для подданных в такой ситуации действует принцип, согласно которому «суровость законов компенсируется необязательностью их исполнения».
Идеология правовой государственности в России развивалась позднее, чем в Европе, чем и объясняется большое влияние европейских интерпретаций на отечественные политико-правовые учения. Но это не было слепым заимствованием. Европейские идеи в российской юриспруденции осмысливались достаточно критически и весьма избирательно. Исторический период, связанный с переходом от абсолютизма к конституционному государству, характеризовался вниманием к понятию «общего блага», достижение которого объявлялось главной целью общественного развития. Права подданных не были доминирующей идеей полицейского государства, которое формировалось у нас в период расцвета абсолютизма. В России окончательное оформление такого государства происходит к
1 Именной указ от 11 ноября 1731 г. // ПСЗ-1. Т. 8. № 5872.
середине Х1Х в. Но именно в эпоху полицейской государственности актуализировались представления о минимальной гарантируемой государством сфере индивидуальной свободы, в которую никто не может вмешиваться. Первоначально именно эта группа прав, которую Г. Еллинек определял как «негативные», составляла основное чаяние общества, как важнейшее юридическое основание защиты личности от произвола органов государственной власти. Казалось бы, обычному среднему человеку, спокойно занимающемуся своим делом и не стремящемуся в политику, достаточно знать, что ему гарантирована неприкосновенность личности, жилища и имущества, презумпция невиновности, право на судебную защиту. Однако постепенно становится ясно, что без влияния на законодательную власть члены общества не могут считать свои права на невмешательство со стороны государственной власти защищенными. Поэтому и заходит речь о субъективных публичных правах, тех, которые позволяют индивиду непосредственно участвовать в политической жизни.
Для России вопрос государства законности и самоограничения государства сохранял актуальность и в конце Х1Х - начале ХХ вв. О надзаконном характере правительственной власти в абсолютистском государстве, который влечет за собой бесправие индивида, толкует В. М. Гессен. Он обращает внимание на соотношение понятий «произвол» и «бесправие», в которых видит одно и то же явление, рассматриваемое с двух различных, объективной и субъективной, точек зрения». В. М. Гессену недопустимой представлялась ситуация, сложившаяся в эпоху абсолютизма, когда «по отношению к надзаконной правительственной власти у подданного нет и не может быть прав» [Гессен 1912: 7].
Однако далеко не всегда воплощение правовой государственности связывалось с ограничением самодержавия. Сторонники внутренней свободы, наследники славянофилов, полагали, что ключевой момент - нравственное состояние общества. Так, В. С. Соловьев был уверен, что «прогресс правового состояния в нравственном смысле или преобразование общественных отношений в направлении к общественному идеалу» может стать успешным только если станет «делом человеческой свободы и, вместе с тем, не может быть предоставлено произволу частных людей. Поэтому необходима делегация божественной власти христианскому самодержцу с его безусловною свободою и безусловною ответственностью» [Соловьев 1999: 859].
Таким образом, долгое время осмысление проблемы ограничения власти правом не сразу и не всегда было непосредственно связано именно с идеологией субъективных публичных прав. Все начиналось с констатации того простого факта, что в абсолютистском государстве позитивное право никак не ограничивает верховного властителя. О законности как антитезе произволу пишет в 80-х гг. Х1Х в. С. Муромцев: «Развивая страсти взамен разумного обсуждения, произвол разрушает чувство законности, которое и без того стоит у нас не на высокой ступени развития. Произвол порождает взаимные столкновения органов власти, столь вредные для здоровой государственной жизни. Только господство законности в состоянии установить планомерность в действиях власти, согласие ее органов, их дисциплину» [Муромцев 2000: 497]. Интересно, что немец К. Шмитт высказывался еще более определенно уже в середине ХХ в.: «давно известно, что буржуазное правовое государство на самом деле есть лишь государство закона» [Шмит 2006: 207]. Он, конечно, отвергал позицию Т. Гоббса, для которого всякое основанное на договоре государство «есть также государство правовое, поскольку в государстве не может существовать вне- или противогосударственное право». По Шмитту, только государство «учрежденное» или «институционализированное», т.е. «основанное на решениях ... учредительного национального собрания, является конституционным правовым государством» [Шмитт 2006: 211]. Мы уже выяснили, что это необходимо, но недостаточно, поскольку
формальный подход игнорирует сущностную оценку правового государства, его целей, а также издаваемых им законов.
Вопросы прав личности постепенно оказались в центре теории правового государства, поскольку именно субъективными правами в конечном счете определяются пределы власти государства в отношении общества. Независимо от правопонимания, русские правоведы, в принципе, соглашались, что исключительное господство государства не может являться самоцелью, поскольку государство есть только организационное начало. Конечно, оно «объединяет и направляет деятельность массы людей, но содержание этой деятельности дается из иных источников». Одним из таких основных источников и является личность с ее разнообразными и сложными потребностями. Размышляя о сочетании государственного и личного начал в истории, П. Люблинский, известный специалист в области процессуального права, писал: «Только в разумном согласовании обоих начал мыслимо правильное движение вперед. Долговременное угнетение личного начала влечет за собой бурную вспышку индивидуализма; увлечение последним - резкий поворот в сторону государственности» [Люблинский 1915: 2]. Так что задача правового государства - постоянный поиск вечно ускользающего баланса двух начал.
Отождествление права с законом, а правового государства - с «царством закона» было характерно для представлений XIX - начала XX века2. В данной статье, как уже было сказано, под правом понимается «исторически определенная и объективно обусловленная форма свободы в реальных отношениях, мера этой свободы, форма бытия свободы, формальная свобода» [Нерсесянц 1983: 342-343]. Закон же
предполагается легитимным и правовым. Последнее означает, что он регулирует «общественные отношения в соответствии с правовым принципом, то есть исходя из формального равенства их субъектов» [Варламова 1998: 95].
Особенности присущего исторически-конкретному обществу типа правовой идеологии не только формируют соответствующее обыденное правосознание, но и определяют характер правоустанавливающей и правоприменительной деятельности органов публичной власти. Критика идеи правовой государственности предполагает предложение альтернатив. В духе евразийского правопонимания народ рассматривается не как носитель суверенитета, правота которого отнюдь не презюмирована, а как «носитель и источник высшей мудрости, для установления которой не требуется никаких процедур». В такой конструкции носителем прав является государство, определяющее необходимый для процветания социума объем субъективных прав и юридических обязанностей при некотором доминировании последних. Понятие о правовой свободе и гарантиях от произвола государства в отношении индивида заменяется рассуждениями о гармонии и взаимном доверии между властью и обществом.
Концепция доминирования обязанностей исторична. Этот способ существования характерен для начальных стадий эволюции социумов. Как правило, подобные приоритеты утверждаются на стадии обычая. Субъектом права (если о таковом вообще уместно говорить) выступает группа, минимально подверженная изменениям под воздействием внешних обстоятельств (триба, каста), а не семья и тем более индивид. Понятие субъективных прав отсутствует. Оно не то чтобы заменяется системой обязанностей - просто такое различие не актуально. Затем следовали столетия «борьбы» за индивидуальное право, которую прошла и Россия. От представлений о том, что именно группа (племя, община, род, позднее - семья) обладает
2 Например, такое определение: «Правовое государство - это такое государство, которое, как правительство, подчиняется юридическим нормам, выработанным им же, как законодателем» (см.: [Дживелегов 1905: 43]).
правоспособностью, которая передается ее членам, наше общество постепенно «доросло» до представлений о субъективном праве, реализуемом по принципу формального равенства и более или менее гарантированном от государственного произвола. Однако право живет не на бумаге. Оно становится элементом реальности только в соответствующих общественных отношениях. Пока граждане не пользуются правом, они не в состоянии понять, зачем им этот «дар свободы». Можно сколько угодно критиковать идеи психологической школы права, однако очевидно, что отсутствие у индивидов интуитивно-правовых ощущений во многом блокирует положительный эффект права как системы социальной регуляции.
Идея правовой свободы индивида не исключает и сильного государства, напротив, нуждаясь в нем, как гаранте этой свободы. В процессе исторического развития государственности правового типа возникают и с большей или меньшей эффективностью работают институты, процедуры, позволяющие не нарушать правового принципа в законотворческой деятельности или контролировать соответствие закона праву. Это всевозможные системы «сдержек и противовесов», судебный и прокурорский контроль за правовым качеством закона.
История нашей страны отмечена драматическими эпизодами борьбы за право в эпохи незащищенности личности от произвола органов государственной власти. Но не менее важно, чтобы правовой принцип формального равенства воспринимался как единственно возможный в общении между индивидами. И здесь нельзя не согласиться с В. Соловьевым: это невозможно, пока общество не достигнет определенного уровня нравственного развития. Конечно, народ должен сам определиться с решением вопроса о пределах государственного вмешательства в частную жизнь, характере правового государства, провозглашенного Конституцией России. Но очень важно, чтобы в обществе воцарился основанный на нравственности дух взаимного уважения прав и свобод. В противном случае никакие конституционные гарантии правового государства не сработают.
Библиографический список
ВарламоваН. В. Конституционный процесс в России (1990-1993 гг.). М., 1998.
Гессен В. М. Теория правового государства. СПб., 1912.
Деев Н. Н., Четвернин В. А. Советское государство и перестройка: (вопросы теории). М., 1990.
Дживелегов А. Конституция и гражданская свобода // Конституционное государство: сб. ст. 2 изд. СПб., 1905.
Дюги Леон. Социальное право, индивидуальное право и преобразование государства. М., 1909.
Лапаева В. В. Либертарная концепция права В. С. Нерсесянца // Государство и право. 2008. № 10.
Люблинский П. И. Суд и права личности // Судебная реформа п/р Н. В. Давыдова и Н. Н. Полянского. Т. 2. М., 1915.
Малицкий А. Советская конституция. Харьков, 1924.
Мальцев Г. В. Понимание права. Подходы и проблемы. М., 1999.
Муромцев С. А. Записка М. Т. Лорис-Меликову (1880) // Конституционализм: исторический путь России к либеральной демократии. М., 2000.
Нерсесянц В. С. Концепция советского правового государства в контексте истории учений о правовом государстве // Социалистическое правовое государство: проблемы и суждения. М., 1989.
Нерсесянц В. С. Право и закон. М., 1983.
Нерсесянц В. С. Право и культура: предмет и проблемы юридической
аксиологии // Право и культура. М., РУДН, 2009.
Нерсесянц В. С. Философия права. М., 200б.
Соловьев В. С. Значение государства // Владимир Соловьев. Спор о справедливости. Харьков, 1999.
Федотов Г. П. Россия и свобода // Русский индивидуализм. М., 2007.
Шмит Карл. Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса. СПб., 200б.
