CC BY
147
УДК 128/129:82(47) ББК 873(2)6:83.3(2)
О КОСМИЗМЕ АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА
Н.М. ЕФИМОВА
Вятский государственный гуманитарный университет, ул. Красноармейская, 26, г. Киров, 610002, Российская Федерация E-mail: nm-efimova@rambler.ru
Рассматриваются вопросы, связанные с творчеством писателя Андрея Платонова, выделяются периоды его творчества. Ставится задача проанализировать эволюцию взглядов А. Платонова, связанную с пересмотром идеи русского космизма, представителем которого является писатель, о тотальном преобразовании окружающего мира на началах разума и выходом на первый план идеи о преодолении отчуждения между людьми через родственную любовь и заботу. Исследование основывается на анализе произведений писателя, относящихся к разным периодам его творчества, таких как «Маркун», «Потомки солнца», «Чевенгур», «Афродита», «Еще мама». Анализируется платоновское понимание смерти как возвращения в единое тело человечества, как генетически связанной цепи поколений и как рассеяния частиц человеческого тела в общем бесконечном природном кругообороте. Делается вывод о том, что, оставаясь в целом в контексте мировоззрения русского космизма, А. Платонов критически пересматривает идею «регуляции природы» и воскрешения умерших как одного Общего дела на все человечество и обращается к идее преодоления отчуждения между людьми через возобновление родственных, братских отношений.
Ключевые слова: мировоззрение писателя, русский космизм, эволюция идей, категории жизни и смерти, идея преодоления отчуждения, роман «Чевенгур».
ON ANDREY PLATONOV'S COSMISM
N.M. EFIMOVA Vyatka State University of Humanities, 26, Krasnoarmeyskaya str, Kirov, 610002, Russian Federation E-mail: nm-efimova@rambler.ru
In the article the author considers the questions connected with Andrey Platonov's works, the periods of his literature career. The author tries to analyse the evolution ofA.Platonov's ideas connected with the revision of Russian kosmism, the representative of that is the writer, about total transformation of the world around on the basis of a reason and an exit of the idea foreground about alienation overcoming between people through their love and care. The research is based on the analysis of the writer's works concerning different periods of his career, such as «Markun», «Descendants of the Sun», «Chevengur», «Aphrodite», «Still mum». In article A. Platonov's understanding of death as returning in a uniform body of the mankind as genetically connected chain of generations and as dispersion of particles of a human body in the general infinite natural circulation is analyzed. In conclusion the author suggests that being in the frameworks of the Russian Cosmism World understanding, A. Platonov critically reconsiders the idea of «nature regulation» and revival of dead people as one Common afford for all mankind, and addresses to the other part - the overcoming idea of alienation between people through renewal of related, brotherly relations between them.
Key words: world outlook of the writer Andrew Platonov, Russian cosmism, the evolution of ideas, understanding of life and death, overcoming the alienation, novel «Chevengur».
Андрей Платонович Платонов - русский писатель, значение творчества которого сегодня сложно переоценить. Наиболее важными работами, открывшими имя Платонова для широкого читателя, считаются статьи Л. Шубина, С. Бочарова и Е. Толстой-Сегал. В исследованиях, посвященных творчеству Платонова, большое внимание уделяется разбору смыслов платоновского текста, его этике, но особый акцент делается на особенностях его языка. Так, М. Михеев указывает, что язык Платонова - некий сделанный, измененный и в какой-то мере даже тайный, никогда всего до конца не договаривающий, на котором автор постоянно силится сказать нам что-то главное, но то ли не может, то ли не решается выговорить то, что волнует душу. Иначе говоря, это язык, нуждающийся в постоянной, идущей параллельно чтению работе по его истолкованию1. Е. Яблоков считает, что в глубинах платоновского слова заложен «протест» против языка вообще, что привычному слову противостоит неповторимый «сокровенный» смысл2.
Особому сложному способу платоновского видения мира посвящена статья В. Подороги3, который считает, что Платонов обладает особым умением видеть, отсюда его поразительный стиль. Это особенное видение связано с тем, что происходящее изображается Платоновым с позиции того, кого сам писатель определяет как живущего в каждом человеке «маленького зрителя», наблюдающего все безучастно и хладнокровно. Роль этого «маленького зрителя» состоит в том, чтобы «быть свидетелем, но он без права голоса в жизни человека, и неизвестно, зачем он одиноко существует. Этот угол сознания человека день и ночь освещен, как комната швейцара в большом доме». Швейцар «знает всех жителей своего дома, но ни один житель не советуется со швейцаром о своих делах. Жители входят и выходят, а зритель-швейцар провожает их глазами». Он существует как бы «мертвым братом человека: в нем все человеческое имелось налицо, но чего-то малого и главного недоставало. <...> Это евнух души человека» [5, с. 113].
В. Подорога подчеркивает, что принятие позиции «евнуха души» приводит к установке на то, «чтобы описывать и свидетельствовать лишь то, что не поддается никакому пониманию», и эта установка «определяет особенность платоновского взгляда».
1 Михеев М.Ю. В мир Платонова - через его язык. Предположения, факты, истолкования, догадки. М.: Изд-во МГУ, 2002. 407 с.
2 Яблоков Е.А. На берегу неба. Роман Андрея Платонова «Чевенгур». СПб.: Дмитрий Була-нин, 2001. 376 с.
3 Подорога В.А. Евнух души (позиция чтения и мир Платонова) / Андрей Платонов - писатель и философ: материалы дискуссии // Вопросы философии. 1989. № 3. С. 21-26.
В произведениях Платонова, пишет Подорога, «все движется само собой. Изображаемое - деперсонализируется и не определяется никакой телеологией... Подобному описанию доступно только внешнее». То есть Платонов изображает только внешнее положение, движение тел, физические события. Читатель сам в это внешнее описание вкладывает какое-то внутреннее содержание. Платоновский же взгляд, как считает Подорога, «о-страня-ет (т.е. делает странным. - Н.Е.), о-внешняет любое из событий, претендующих на то, чтобы являть собой внутреннее переживание состояний мира и человеческих существ». Персонажи Платонова поэтому напоминают природные автоматы, «чье сознание «течет» по поверхности собственного тела и вещей, не зная внутреннего». Они могут наблюдать собственную физиологию мысли, но не могут управлять ею. Платоновские персонажи, пишет По-дорога, пойманы в ловушку «внеотносительного объективного наблюдения». Платонов же безучастно описывает все происходящее, и создается впечатление, что у Платонова одна задача - это скрупулезно описывать физические события, не упуская главных мгновений их действия.
Мы обращаемся к Андрею Платонову как к писателю, в творчестве которого обнаруживается влияние идей и мировоззрения русского космизма4. В этом смысле Платонова можно назвать представителем русского космизма в литературе, а если точнее, то представителем гуманитарного направления русского космизма5.
В творчестве Платонова мы выделяем три этапа, водоразделами которых оказываются кризисные ситуации 1926, а также 1934 годов, когда писатель пересматривает прежние взгляды и ставит перед собой новые задачи и темы.
Первый этап: 1914-1926 годы. В этот период Платонов пишет стихи, ранние рассказы, повести, статьи научного характера. Основной темой творчества является идея тотального преобразования окружающего мира на началах разума, которая выступает в качестве ведущей в работах основоположника русского космизма Н. Федорова (проект общего дела по регуляции природы).
Второй этап: 1927-1934 годы. Платонов выступает как зрелый писатель со сложившимися взглядами и убеждениями. Вершиной этого периода являются романы «Чевенгур», «Котлован», «Ювенильное море». В этих
4 См. об этом: Гулыга А. Русский космизм: наследие и наследники // Гулыга. А. Уроки классики и современность. М.: Худож. лит-ра, 1990. С. 222-232; Ефимова Н.М. Онтология русского космизма (Н. Федоров, К. Циолковский, А. Платонов). Киров: Изд-во ВятГГУ, 2006. 96 с.; Семенова С.Г. Николай Федоров: творчество жизни. М.: Советский писатель, 1990. 383 с.
5 Мы различаем собственно русский космизм, с его главным представителем и основателем Николаем Федоровым, а также естественнонаучное направление космизма (В.И. Вернадский и К.Э. Циолковский) и гуманитарное направление, включающее художников, писателей, прежде всего А. Платонова, а также В. Брюсова, М. Горького, Н. Заболоцкого, В. Маяковского, Б. Пастернака, В. Хлебникова.
романах критически пересматривается идея тотального преобразования мира на началах разума.
Третий этап: 1935-1950 годы - военная проза и публицистика.
Общая линия эволюции взглядов Платонова состоит в том, что, оставаясь в общем и целом выразителем мировоззрения космизма, Платонов выводит на первый план идею преодоления смерти и отчуждения через восстановление родственных, братских отношений между людьми.
Рассмотрим этот аспект ближе. Для первого периода творчества Платонова характерны типичные для космизма идеи по преобразованию мира, которые, впрочем, вполне соответствовали духу того революционного времени. Так, Платонов пишет в одной из своих статей в 1921 году: «Сначала русский народ пропоет свои любимые песни, полные любви и неизмеримых пространств. Потом русский народ, в лице своего пролетариата, выйдет вооруженный машиной и точной мыслью на завоевание вселенной. <...> Русскому мужику тесны его пашни, и он выехал пахать звезды. Рабочему малосильны двигатели, и он надевает приводной ремень на орбиту земли, как на шкив». В другой его статье выдвигается следующий тезис: «Человечество - художник, а глина для его творчества - вселенная».
Герой рассказа «Маркун» (1921) - самоучка, изобретатель «вечного двигателя», вынашивает грандиозную мечту - перекачать южный, теплый океан на полюсы: «Пусть все цветет, во всем дрожит радость бесконечности».
Такой представляется ближайшая перспектива эры преобразования для молодого писателя и поэта. Люди выступают богами, время измеряется столетиями, в этой перспективе исчезает реальный человек, проживающий свою конкретную будничную жизнь с ее ежедневными заботами и проблемами. Устремленность в будущее настолько всепоглощающа, что некогда вглядываться в пестрый, противоречивый реальный мир.
В ранних фантастических рассказах Платонова - яростная фетишизация машин, расчета, энергии, развертываются картины переустройства вселенной через полное овладение и управление человеком природными стихиями, через братское единение людей. С этих космических высей конкретный русский мужик с его повторяющимся из века в век рутинным бытом и должен казаться косным фактором, нуждающимся в коренном преобразовании в видах реорганизации мирового хозяйства.
Инженер Вогулов в рассказе «Потомки солнца (Фантазия)» (1921) следующим образом формулирует свою цель: переделать всю землю, ставшую неудобной, опасной для развивающегося и размножившегося человечества, начав с изменения рельефа Земли и регулирования силы и направления ветров. Вогулов убежден, что природа Земли ищет в человеке своего хозяина, ищет властелина, а не робкого исследователя. Вогулов, по замыслу писателя, - духовный вождь целой «эпохи электричества и перестройки земного шара».
Как же относятся обычные люди к гигантским планам по преобразованию земной природы? Сам Вогулов убил в себе человечность и утратил контакт с людьми. Его гипертрофированный мозг истребляет все возможности счастья и прежде всего то, «что единственно нужно человеку - душу другого человека». Однако в миг почти полного торжества Вогулова вдруг выясняется, что порой и в нем «сверкало что-то иное, мысль не этого дня», что даже он не смог убить в себе память о любви и личности.
Вот эта возникающая уже в ранних рассказах Платонова нота сомнения «в миг торжества» превращается в ведущую идею в повести «Епифанс-кие шлюзы» (1924), в которой научно просчитанные и обоснованные проекты английского инженера Бертрана Перри терпят крах перед конкретной реальностью России.
1926 год - переломный в творческом развитии Платонова. Работая над произведениями «Лунная пыль», «Эфирный тракт», Платонов окончательно осознает, что всеобщее блаженство - «ложная мечта, и не в этом состоит истина человека». Но на вопрос, в чем же она состоит, он еще не может ответить.
Над последней повестью «Эфирный тракт» Платонов работает мучительно и тяжело. «Полтораста страниц насиловал я свою музу в «Эфирном тракте»», - потом напишет он. Это было, может быть, первое его произведение, в котором он и любил себя прежнего, но уже и хоронил, оплакивал и ненавидел. Можно сказать, что в работе над «Эфирным трактом» и даже над «Епифанскими шлюзами» умирал утопический писатель и рождался реалистический художник.
Просматривая все написанное Платоновым в хронологическом порядке по 1926 год включительно, останавливаешь свое внимание на небольшом рассказе «Родина электричества». Есть там строки: «Я отошел прочь от старухи, наполненный скорбью и размышлениями, и решил посвятить ей всю свою жизнь».
В этих словах, по сути дела, сформулирована социально-нравственная и эстетическая программа Платонова, определяющая главное во всем его будущем творчестве.
Итак, для ранних произведений Платонова (первый период) характерно сочетание двух тенденций. Первая - технократический взгляд на мир, который вполне соответствует мировоззрению космизма. Мир несовершенен и нуждается в преобразовании на разумных, научно-технических основаниях. Вторая тенденция - все большее осознание противоречия между пафосом научного изменения мира, превращающего условия жизни и самое жизнь конкретных человеческих индивидов в объект преобразования и, следовательно, отрицания, и самоценностью жизни этих конкретных человеческих индивидов.
Во второй период своего творчества это противоречие Платонов решит в конечном счете таким образом, что поставит под сомнение любые
преобразования, которые не считаются с самоценностью конкретной человеческой личности. В романе «Чевенгур» (1929) он напишет: «Жителям надоели большие идеи и бесконечные пространства: они убедились, что звезды могут превратиться в пайковую горсть пшена, а идеалы охраняет тифозная вошь» [5, с. 177]. Есть основания считать, что Платонов здесь выражает свою авторскую позицию, и что под «большими идеями» понимаются именно идеи тотального преобразования природы и человека, включая регуляцию природы, Николая Федорова.
Но отрицание «больших идей» оставляет, тем не менее, открытыми проблемы смерти и бессмертия, неродственности. Если надежда на «научное воскрешение умерших» пропадает, то все равно встает во всей своей принципиально неустранимой трагичности смерть как бессмысленное обрывание жизни конкретной личности.
С.Г. Семенова пишет, что мотив умирания и смерти является всепроникающим у Платонова, и добавляет, что к нему примыкают мотивы скуки и сиротства. Действительно, слова «скука», «скучно», «скучный» в платоновском словаре занимают одно из лидирующих положений, а все герои Платонова - «буквальные сироты» - «сироты земного шара» [8, с. 82-94].
Ясно, что Платонов, отказываясь от тех решений проблем смерти и бессмертия, отчуждения между людьми, которые были основаны на идее тотального преобразования как внешней природы, так и природы самого человека, должен находить какие-то другие решения, оставаясь в общем и целом на мировоззренческих основаниях космизма.
В романе «Чевенгур» А. Платонов дает понимание смерти как возвращения в единое тело человечества, рассматриваемое как генетически связанная цепь поколений. Остановимся на этом более подробно.
Описывая смерть машиниста-наставника, Платонов употребляет следующие выражения: «будто купался в горячих обнаженных соках своих внутренностей», «слишком большой старый рост», «теснота внутри его матери». Выражения «нежной тьме» и «тихой горячей тьме» обращают на себя внимание своей странной поэзией и образностью, и в то же время ясно, что взятые сами по себе они не могут быть поняты. Чтобы уяснить смысл этих выражений, прочитаем их в контексте платоновского описания смерти машиниста-наставника:
«Машинист-наставник закрыл глаза и подержал их в нежной тьме; никакой смерти он не чувствовал - прежняя теплота тела была с ним, только раньше он ее никогда не ощущал, а теперь будто купался в горячих обнаженных соках своих внутренностей. Все это уже случалось с ним, но очень давно, и где - нельзя вспомнить. Когда наставник снова открыл глаза, то увидел людей, как в волнующейся воде. Один стоял низко над ним, словно безногий, и закрывал свое обиженное лицо грязной, испорченной на работе рукой.
Наставник рассердился на него и поспешил сказать, потому что вода над ним уже смеркалась:
- Плачет чего-то, а Гераська опять, скотина, котел сжег...
..Наставник вспомнил, где он видел эту тихую горячую тьму: это просто
теснота внутри его матери, и он снова всовывается меж ее расставленных костей, но не может пролезть от своего слишком большого старого роста...
...Здесь наставник втянул воздух и начал что-то сосать губами, он толкался плечами и силился навсегда поместиться.
- Просуньте меня поглубже в трубу, - прошептал он опухшими детскими губами, ясно сознавая, что он через девять месяцев снова родится...» [5, с. 68].
Смерть воспринимается наставником как возвращение в материнское тело, причем это возвращение описывается как процесс рождения, взятый в обратной последовательности. На эту обратную последовательность указывает, в частности, деталь про «опухшие детские губы». В таком контексте становятся понятными приведенные вначале метафоры и сравнения. Они и есть не что иное, как физиологически точное описание того, что и должно ощущаться при продвижении внутрь материнского тела: «будто купался в горячих обнаженных соках своих внутренностей», «горячая тьма» и т.п.
Насколько такое восприятие смерти связано лишь с данным героем, и не является ли оно общим и для других персонажей «Чевенгура», и больше того - не характерно ли оно, в конечном счете, и для самого автора?
В романе мы встречаем место, где Саша Дванов разговаривает со своим умершим отцом: «Папа, меня прогнали побираться, я теперь скоро умру к тебе» [5, с. 43]. Выражение «умру к тебе» говорит о том, что в данном случае, теперь уже другим героем, смерть тоже воспринимается как своеобразное возвращение, только речь идет уже о воссоединении с отцом.
Описание реальной смерти Саши Дванова в конце романа как воссоединения с умершим отцом дается уже не через восприятие героя, а через авторское изложение. Таким образом, мы имеем дело с устойчивой чертой мироощущения, которая характеризует самого А. Платонова как писателя и художника.
Дванов, уцелевший после боя с казачьим отрядом, возвращается в родную деревню и заходит в озеро, в котором раньше утонул его отец (и снова смерть предстает как последовательность «рождения наоборот»).
Дванов въезжает в деревню, где когда-то родился. Все так же «на завалинке ближней хаты сидел горбатый старик - Петр Федорович Кондаев». Все так же звонит знакомый колокол, и его звук «Дванов услышал как время детства». То есть речь идет не просто о возвращении в деревню, где Два-нов когда-то родился, а о возвращении в детство (вспомним «опухшие детские губы» умирающего машиниста-наставника).
«Дванов не пожалел родину и оставил ее». Он подъезжает к урезу воды озера. «Он в ней купался и из нее кормился в ранней жизни». Мотив воды мы
уже встречали: «Когда наставник снова открыл глаза, то увидел людей как в волнующейся воде», «...вода над ним уже смеркалась». Ясно, что вода выступает как символ смерти, но в данном конкретном случае вода ассоциируется с околоплодной жидкостью в утробе матери, в которую возвращаются умирающие герои Платонова.
Саша Дванов подъезжает к урезу воды, останавливается на границе бытия и небытия, жизни и смерти. Еще раз нужно подчеркнуть, что все происходит не в настоящем времени, а отсылает героя во времена детства. Об этом же говорит такая деталь, как удочка: «Дванов узнал, что это была его удочка, забытая здесь в детстве». Время идет вспять, и Саша Дванов у края воды -это Саша Дванов в момент своего рождения.
Далее идет ключевой эпизод для уяснения платоновского понимания не только смерти, но и ее противоположности - жизни.
«Он (Дванов. - Н.Е.) оглядел все неизменное, смолкшее озеро и насторожился, ведь отец еще оставался - его кости, его жившее вещество тела, тлен его взмокавшей потом рубашки - вся родина жизни и дружелюбия. И там есть тесное, неразлучное место Александру, где ожидают возвращения вечной дружбой той крови, которая была однажды разделена в теле отца для сына» [5, с. 397].
И снова мы обнаруживаем метафоры и сравнения, которые, если их рассматривать отдельно, сами по себе не могут быть поняты: «родина жизни и дружелюбия», «жившее вещество тела», «тесное, неразлучное место», «возвращение вечной дружбой той крови, которая однажды была разделена в теле отца для сына». Эти выражения становятся ясными только в контексте понимания смерти как возвращения в тело родителей. Укажем также, что выражения «в ранней жизни», «родина жизни и дружелюбия» перекликаются с выражением «детская родина» из другого фрагмента романа: «Захару Павловичу сильно захотелось раскопать могилу и посмотреть на мать - на ее кости, волосы и на все последние, пропадающие остатки своей детской родины» [5, с. 57].
Попробуем выразить это понимание в общей форме. Согласно ему, жизнь не начинается с момента рождения, то есть отделения или, лучше сказать, отпадения от материнского тела, она включает в себя и нахождение в утробе матери (детская родина), то есть период физической нераздельности с родителями.
Возможно, жизнь вообще не начинается, она всегда есть, она длится, но проходит различные состояния. Поэтому жизнь конкретной личности в привычном смысле - от рождения до смерти - является одним из преходящих состояний жизни в более широком смысле, которая включает в себя, с одной стороны, также и жизнь в утробе матери в качестве эмбриона, а до этого жизнь как присутствие в крови родителей, до того как эта кровь «была разделена в теле отца для сына», и более того, жизнь как присутствие данной
конкретной личности с самого начала в крови или в телах всей череды сменяющих друг друга предков, уходящих в прошлое.
А с другой стороны, эта жизнь, в более широком смысле, включает в себя также возвращение после так называемой смерти (в обыденном значении этого слова) в единое тело человечества как генетически связанную цепь поколений.
Неслучайно Платонов не показывает момента собственно смерти Саши Дванова: «...Дванов..., продолжая свою жизнь (курсив мой. - Н.Е.), сам сошел с седла в воду - в поисках той дороги, по которой когда-то прошел отец в любопытстве смерти, а Дванов шел в чувстве стыда жизни (реминисценция федоровского «стыда жизни». - Н.Е.) перед слабым, забытым телом, остатки которого истомились в могиле, потому что Александр был одно и то же с тем еще не уничтоженным, теплящимся следом существования отца» [5, с. 397-398].
Здесь обрывается повествование о Дванове, дальше речь идет о Пролетарской силе - коне, на котором приехал к озеру Дванов, и о других героях «Чевенгура».
При таком понимании жизни как вечной длительности, а смерти как «возвращения» жизнь в обычном значении этого слова, как промежуток времени между рождением и смертью, предстает как временное отпадение, отрыв от «тела всего человечества», «уходящего вглубь веков родства всех по единым предкам» [8]. Это отпадение, отрыв, характеризуется поэтому состоянием «сиротства», которому, в свою очередь, соответствуют ощущения «скуки», «тоски», «скорби».
Анализ некоторых фрагментов из романа А. Платонова «Чевенгур» позволил выявить платоновское понимание жизни - как череды форм пребывания, или присутствия, в совокупном генетическом теле человечества, причем жизнь конкретной личности в обычном смысле этого слова предстает как временное существование вне этого генетического тела, а смерть - как возвращение в него.
В то же время, обращаясь к более поздним произведениям Платонова, мы можем обнаружить несколько иное изображение и понимание человеческой смерти. Смерть осознается уже не как возвращение в генетическое тело человечества, но как растворение или рассеяние частиц человеческого тела в общем бесконечном природном кругообороте. Однако это рассеяние в бесконечном природном круговороте опять же не означает совершенно бесследного исчезновения личности или превращения ее в ничто. Сохраняется присутствие личности в «общем хозяйстве» мира в виде телесных следов или знаков, через которые, в принципе, может расшифровать и распознать данную конкретную личность другая - любящая и неравнодушная - личность. Такое изображение смерти мы находим в рассказе «Афродита» (1944).
Назар Иванович Фомин возвращается в освобожденный от немцев город. В мирное время он жил в этом городе со своей любимой женой Афродитой, пропавшей в годы войны без вести и теперь, по-видимому, умершей. Рассказ строится на воспоминаниях Назара Фомина о своей жене. Смерть понимается как «рассеяние» в равнодушной природе, которая стремится растворить тело человека без следа, «чтобы все вещество жизни Афродиты расточилось в мире равномерно и бесследно, чтобы человек был забыт» [4, с. 377]. И одновременно - человеческое чувство любви к умершей сопротивляется, противостоит распыляющему действию природы, отыскивает физические следы ее былого существования - «рассеянное тепло ее уст и слабый запах ее исчезнувшего тела, - ведь в мире нет бесследного уничтожения» [4, с. 308].
Таким образом, одной из ведущих тем произведений Платонова последнего периода становится тема превращения мира во все более расширяющийся круг родных, заботящихся друг о друге и любящих друг друга людей. Любовь и забота выступают усилием, которое противостоит смерти и отчуждению (опять федоровские идеи об отчуждении между людьми как причине смерти и о преодолении смерти через родственную любовь и заботу).
В рассказе «Возвращение» (1946) усилие детской, сыновней любви преодолевает «преграду самолюбия и собственного интереса» и спасает семью от распада и разрушения.
В рассказе «Еще мама» (1947) маленький Артем идет в первый раз в школу, представляющейся ему чужим, незнакомым миром, и встречает там учительницу, которая становится для него «еще мамой». Сам рассказ начинается с диалога между матерью и Артемом, из которого мы узнаем, что маленький сын тревожится о том, что его отсутствие дома во время учебы в школе может привести к смерти матери, поэтому она должна терпеть и дожидаться его, и вот тогда она не помрет.
Таким образом, если под космизмом Платонова понимать, в частности, использование идейного богатства федоровского наследия, то можно говорить о преодолении А. Платоновым одной части этого наследия - идеи «регуляции природы» и воскрешения умерших как одного общего дела на все человечество, а также о творческом обращении к другой его части - идее преодоления отчуждения между людьми через возобновление родственных отношений между людьми.
Список литературы
1. Гулыга А. Уроки классики и современность. М.: Худож. лит., 1990. 382 с.
2. Ефимова Н.М. Онтология русского космизма (Н. Федоров, К. Циолковский, А. Платонов). Киров: Изд-во ВятГГУ, 2006. 96 с.
3. Михеев М.Ю. В мир Платонова - через его язык. Предположения, факты, истолкования, догадки. М.: Изд-во МГУ, 2002. 407 с.
4. Платонов А.П. Живя главной жизнью: Повести, рассказы, пьеса, сказки. Автобиографическое. М.: Правда, 1989. 448 с.
5. Платонов А.П. Чевенгур. М.: Высш. шк., 1991. 654 с.
6. Подорога В.А. Евнух души (Позиция чтения и мир Платонова) / Андрей Платонов -писатель и философ: мат-лы дискуссии // Вопросы философии. 1989. № 3. С. 21-26.
7. Семенова С.Г. Николай Федоров: творчество жизни. М.: Советский писатель, 1990. 383 с.
8. Семенова С.Г. «Тайное тайных» Андрея Платонова: Эрос и пол // Свободная мысль. 1994. 6. С. 82-94.
9. Яблоков Е.А. На берегу неба. Роман Андрея Платонова «Чевенгур». СПб.: Дмитрий Буланин, 2001. 376 с.
Reference
1. Gulyga, A Urokiklassikiisovremennost' [Lessons of Classics and Contemporaneity], Moscow: Hudozhestvennaja literatura, 1990, 382 p.
2. Efimova, N.M. Ontologiya russkogo kosmizma (N. Fedorov, K. Tsiolkovskii, A. Platonov) [Ontology of Russian Cosmism (N.Fedorov, K.Tsiolkovsky, APlatonov)], Kirov: Izdatel'stvo VjatGGU, 2006, 96 p.
3. Miheev, M.Yu. V mir Platonova - cherez ego yazyk. Predpolozheniya, fakty, istolkovanija, dogadki [In Platonov's World - through his language. Assumptions, Facts, Interpretations, Guesses], Moscow: Izdatel'stvo Moskovskogo universiteta, 2002, 407 p.
4. Platonov, AP Zhivya glavnoy zhizn'yu: Povesti, rasskazy, p'esa, skazki. Avtobiograficheskoe [Live with the Main Life: Tales, Stories, the Play, Ffairy tales. Autobiographical], Moscow: Pravda, 1989, 448 p.
5. Platonov, AP Chevengur [Chevengur], Moscow: Vysshaja shkola, 1991, 654 p.
6. Podoroga, VA Voprosy filosofii, 1989, 3, pp. 21-26.
7. Semenova, S.G. Nikolay Fedorov: tvorchestvo zhizni [Nikolay Fedorov: Creative Activity of Life], Moscow: Sovetskij pisatel', 1990, 383 p.
8. Semenova, S.G. Svobodnaya mysl', 1994, 6, pp. 82-94.
9. Yablokov, E.A Na beregu neba. Roman Andreya Platonova «Chevengur» [On the Bank of the Sky. Andrey Platonov's Novel «Tchevengur»], Sankt-Petersburg: Izdatel'stvo «Dmitrij Bulanin», 2001, 376 p.
УДК 82:111.85(47) ББК 83.3:87.8(2Рос=Рус)
(НЕ) ОДИНОКИЙ ДУХ. В. СОЛОВЬЁВ И М. ЦВЕТАЕВА: СОВПАДЕНИЕ В ЭСТЕТИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ
А.В. СУХОВА Ивановская государственная текстильная академия, проспект Фридриха Энгельса, д. 21, г. Иваново, 153000, Российская Федерация E-mail: suhova-av@yandex.ru
Рассматриваются и обосновываются «точки конвергенции» эстетических взглядов В. Соловьёва и М. Цветаевой. Основное внимание обращено на трактаты «Общий смысл искусства» В. Соловьёва и «Искусство при свете совести» М. Цветаевой. Сравнительный анализ позволил констатировать целый ряд «совпадений» двух авторов в эстетическом дискурсе. Выявлена типологическая близость Соловьёвского и цветаевского осмысления
