CC BY
31
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2008. № 2
Н.И. Юрикова
О КОНЦЕПТУАЛЬНОЙ ПЕРСОНИФИКАЦИИ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ГЕРМАНА ГЕССЕ (на примере описания облаков)
Назовите-ка мне человека на всем белом свете, который бы лучше знал и крепче любил облака, чем я! Или покажите мне что-нибудь более прекрасное, чем облака!
«Петер Каменцинд»
Персонификация как «увеличение меры духовности, присущей денотату» [Григорьев, 1973: 116] (ср. олицетворение, прозопопея), в качестве ведущего приема стилистической организации текста формирующая (наряду с другими тропами) его художественную структуру, наиболее полно актуализирует «ингерентное свойство метафоры — ее антропометричность» [Северская, 1994: 127] — принцип, согласно которому «человек— мера всех вещей» [Те-лия, 1988: 40]. В то же время, как полагает Г. Понгс, опирающийся на точку зрения В. Вундта, персонификация скорее всего восходит к «мифологической апперципации» — основному свойству мифа оживлять предметы: homo humanus воспринимается как центр мира, и происходит не очеловечивание Космоса, а распространение человека в Космос [Pongs, 1965: 175]. По его мнению, «с усилением роли отдельной души в общественной жизни внутри «мифологической апперципации» развивается «персонифицирующая форма»: мифологический предмет становится «persönliches Wesen» [там же: 178].
Подобное «распространение человека в Космос» характерно для всего творчества Г. Гессе. Описание любого природного объекта в его произведениях неизменно сопровождается персонификацией этого объекта, предоставляющей автору широкие возможности для выражения его внутренних, духовных устремлений. В творчестве Г. Гессе мировоззренческое своеобразие писателя и образная концептуализация мира настолько неразрывно связаны между собой, что это не могло не проявиться в широком использовании персонификации для наиболее полного раскрытия связи между природой и человеком, чувствами и сознанием. Наряду с этим при помощи персонификации Г. Гессе удается раскрыть всю глубину пропасти, отделяющей современного человека от природы, а его сознание — от чувств и духа, что для мыслящего человека — всегда тревожно, а для мыслящего немца — почти трагично.
Об облаках Г. Гессе пишет часто и много. В небольшом эссе «Wolken» («Облака», 1907 г.) он пытается понять, как человек воспринимает облака и какое воздействие они оказывают на людей [Hesse, 2002: 66—69]. Рассуждения, посвященные сущности и «деятельности» облаков, их роли в природе и жизни человека, Г. Гессе завершает мыслью о символичности облаков, поскольку они означают для людей продолжение игры земного в удаленном, попытку материи исчезнуть и раствориться, внутренний жест земли — жест стремления к свету, высоте, парению, стремлению забыть себя. «Облака в природе — то же, что в искусстве существа с крыльями, гении и ангелы, чьи человечески-земные тела имеют крылья и сопротивляются притяжению» [там же: 69]. И еще они символ быстротечности, бренности жизни, большей частью символ веселый, освобождающий, оказывающий благотворное действие: «Мы смотрим на их путешествия, бои, привалы, праздники и, мечтая, истолковываем их как человеческие бои, праздники, путешествия, игры, и нам приятно и больно видеть, как целая и прекрасная игра теней так мимолетна, изменчива, преходяща» [там же: 69].
Таким образом, «облачная» концепция Г. Гессе, на наш взгляд, включает следующие положения: 1) облака отделяют один мир (земной) от другого (небесного, космического) и одновременно соединяют их друг с другом; 2) сами они принадлежат миру земному, хотя и «живут» на небесах; 3) человеку облака помогают заполнять пустое пространство неба, чтобы он не так обреченно воспринимал его безграничность; 4) они помогают ему постичь игру красок солнечного света, движение воздуха; 5) они символизируют собой, своей жизнью человеческую жизнь.
Реализация этой концепции обнаруживается во всех сочинениях и фрагментах с описанием облаков, в которых используются персонифицирующие единицы языка. Обратимся к еще одному эссе — «Eine Wolke» («Облако», 1901г.) [Hesse, 1987: 906—908]. Применительно к облаку употреблены субстантивы: Sängerin und Lied 'певица и песня', Gefieder 'оперенье' (которое есть у облака); прилагательные: einsam 'одинокий' (2 раза), ruhig 'спокойный', sehnsüchtig 'тоскующий'; глаголы: singen 'петь' (4), sehen 'видеть' (3), träumen 'мечтать, fliegen 'летать' (2), segeln 'парить, schauern 'дрожать', fortbrennen 'продолжать гореть', emportreiben 'гнать(ся) вверх', erscheinen 'появляться.', sammeln 'собирать', причастие: (vom Meer) geborene 'рожденные (морем)'; употребляется образное сравнение для облака wie ein von einer fernen Frauenstimme gesungenes Lied 'как песня, которую спел далекий женский голос'.
Персонификацию, представленную в произведениях Г. Гессе, мы называем концептуальной, поскольку в результате комп-
лексного, многоуровневого персонифицирования осуществляется сложный чувственно-ментальный процесс, переводящий воспринимаемый объект в эстетический образ, который не совпадает с первоначальным представлением об этом объекте. Такая персонификация по своим содержательным и структурным признакам существенно отличается от традиционных форм этого приема, тесно граничащего со смежными видами тропов и служащего только «оживлению», «одушевлению» денотата, «наделению неживого предмета свойствами живого существа». Происходит эмоциональное и интеллектуальное наполнение, наращивание этого образа, он берет на себя совершенно новые художественно-эстетические и когнитивные функции.
Характерной особенностью концептуальной персонификации у Г. Гессе является распространение персонифицирующего эффекта антропоморфной лексики на весь микротекст, создающий тематическое поле персонификации (ТПП) — пространство, на котором осуществляется комплексная персонификация каждой конкретной темы текста. Это приводит к внутритекстовому расширению семантических связей лексики и актуализации потенциальных значений, связанных с возможностью их переноса на персонифицируемый денотат, его действия, признаки и качества. Такие изменения среди приведенных выше глаголов претерпевают, к примеру, глаголы fliegen 'летать', segeln 'парить', schauern 'дрожать', brennen 'гореть', которые, не будучи субъектно-ориенти-рованными, тем не менее в общем поле персонификации (ОПП — пространство целого текста, в границах которого размещены все использованные единицы тропа в конкретном произведении) встраиваются в цельную картину повествования и воспринимаются как глаголы персонифицирующей семантики. Значения, выражаемые этими глаголами, начинают характеризовать действия, совершаемые облаком как персонифицированным объектом, в дополнение к действиям первичного уровня персонификации (ср. глаголы singen 'петь', sehen 'видеть', träumen 'мечтать', sammeln 'собирать').
Для более полного анализа персонифицирования облаков обратимся к повести «Петер Каменцинд», содержащей насыщенные и исключительно яркие их описания. Они появляются уже в первой главе и возобновляются во многих последующих. Начав повесть с поэтического гимна природе в «лице» гор и скал, деревьев и фёна, главный герой — рассказчик — переходит к облакам: "Meine Lieblinge aber, die ich dem glänzenden See und den traurigen Föhren und sonnigen Felsen vorzog, waren die Wolken" 'Любимцами же моими, которых я предпочитал и сверкающему озеру, и печальным соснам, и солнечным скалам, были облака' [Hesse, 1973:
10 ВМУ, филология, № 2
353]. Следующие три абзаца полностью и концовка 4-го посвящены облакам. Здесь использован весь спектр антропоморфной лексики: субстантивы с конкретной субъектной семантикой (облака— Lieblinge 'любимцы', Freunde 'друзья', Freundinnen 'подруги', Schwestern 'сестры'), абстрактной (это — Augentrost 'отрада, Segen 'благословение', Gottesgabe 'Божий дар', Zorn und Todesmacht, 'гнев и власть смерти'); атрибутивы: zart 'нежны', weich 'мягки', friedlich 'миролюбивы', schön 'прекрасны', reich 'богаты', beiden angehörig ' причастные и к тому, и к другому', dunkel 'угрюмы', unentrinnbar 'неотвратимы', schonungslos 'беспощадны', schwermütig 'унылые', rastlos 'неутомимые, не знающие покоя', lieb 'дорогие', trotzig 'упрямые', zag 'робкий', finster 'мрачный,' langsam 'медлительные'; глаголы: segeln 'плывут', stehen rastend 'покоятся', schleichen 'крадутся', jagen 'несутся', gleichen 'напоминают, похожи', schweben 'парят', zunicken 'кивают в ответ', grüßen 'приветствуют', (einen Augenblick) Aug' in Auge verweilen '(на мгновение) остаются с глазу на глаз', wanderten, 'совершали свои странствия'; наречия и причастия: lachend 'смеясь', kopfüber 'сломя голову', sausend 'со свистом', träumend 'мечтая', sehnend 'тоскуя', schwebend 'парящий', spendend 'щедры'.
В составе сравнительных конструкций они выступают как: die Seelen von Neugeborenen 'души новорожденных младенцев', gute Engel 'добрые ангелы', die Sendboten des Todes 'посланники смерти', Mörder 'убийцы', rasende Reiter 'бешеные всадники', Einsiedler 'отшельники', schöne Gleichnisse aller Menschensehnsucht 'прекрасные образы всей совокупной человеческой тоски', Träume der Erde 'мечты земли'. Они принимают формы von seligen Inseln 'благословенных островов', von segnenden Engeln 'благословляющих ангелов', напоминают drohende Hände 'грозящие десницы', flatternde Segel 'трепещущие паруса', wandernde Kraniche 'странников-журавлей'.
Отметим такую существенную особенность, которая у Г. Гессе проявляется последовательно во всех тематических классах при создании персонификации и которая дает нам основание называть ее концептуальной. Оживляя объект и встраивая его в ТПП, писатель помимо поуровневого наслаивания антропоморфной лексики максимально использует возможности, вытекающие из аппозитивно-семантических ее элементов. Вся эта лексика группируется на основе синонимических и антонимических отношений, с учетом однородных рядов, их наполнения, синтаксической сбалансированности внутри словосочетаний и соблюдения пропорций между ними. Используется принцип триады, на основе которого в сопоставительно-противопоставительных отношениях участвуют по три компонента с трехчленной структурой. В качестве иллюстрации рассмотрим антонимы в отрывке об облаках (с учетом контекстуальной относительности антонимии):
Segen 'благословение', Gottesgabe 'Божий дар'— Zorn und Todesmacht 'гнев и власть смерти'; schön, reich und spendend 'прекрасны, богаты, щедры'— dunkel, unentrinnbar und schonungslos 'угрюмы, неотвратимы, беспощадны'; schweben — segeln 'парят — плывут'; schleichen — jagen 'медленно крадутся — гонятся'; sausend — traurig und träumend 'со свистом — в печальной задумчивости'. Противопоставляются сравнительные конструкции целиком: finster und langsam wie Mörder 'мрачно и медленно как убийцы' — wie rasende Reiter 'словно бешеные всадники'; wie gute Engel — 'как добрые ангелы'— wie die Sendboten des Todes 'как посланники смерти'. Как видим, возможности антонимии используются максимально: на глагольном уровне, уровнях номинации и атрибуции.
В работе «Поэтический язык и языковое сознание в период около 1900 г.» Карл-Хайнц Кёлер отдельный раздел посвятил антагонизму языковых уровней в «Петере Каменцинде». Анализируя фрагмент об облаках, он отмечает, что стилизующий язык, который для изображения внутренней реальности героя используется в этом и целом ряде подобных фрагментов, образующих «консистентный слой языка повести», ни в коем случае не является атипичным, как могло бы это показаться, поскольку «вычурность образов, предельное скопление метафор и преувеличенная искусственность языкового приема, которые доминируют на этом стилизующем языковом уровне, диаметрально противоречат клише о простоте (Simplicity) стиля «Петера Каменцинда» Гессе» [Köhler, 1977: 124]. Мнения о «загадочной» простоте стиля «Петера Каменцинда» не единичны, об этом пишет Э. Розе [Rose, 1966: 23], на это обращает внимание М. Пфайфер, считающий, что Г. Гессе, «будучи благородным управляющим языка, с самого начала употребляет слова и выражения просто и скромно, правдиво и естественно» [Pfeifer, 1967: 54].
По мнению К.-Х. Кёлера, во фрагменте об облаках речь идет об изображении пластов души, которые выходят за пределы сферы повседневной жизни и поэтому не могут быть выражены на стандартном языке, прикрепленном к этой сфере. Уход от обычного языка в другой, «заоблачный» языковой мир вполне закономерен. Рассказчик прибегает к такой поэтической манере, при которой говорит «субъективный ландшафт души» [термин Р. Але-вина; см.: Alewyn, 1966: 212] и которая отражает чувства лиц или автора [там же: Köhler, 1977: 125].
Как считает К.-Х. Кёлер, облака в «Петере Каменцинде» не могут уже безусловно представлять внутреннюю действительность, так как под этим подразумевается больше, чем личное: то, что задумано как поэтический знак, рассказчик сначала должен сделать таковым искусственно. Здесь и вступает в действие языковой процесс стилизации. Для того чтобы стать знаком, облака
подвергаются сложному эстетическому осмыслению и наполнению [см. об этом: Zeller, 1972: 48].
Как известно, при толковании эстетического исходят из чувственного восприятия; например, при восприятии ландшафта, объектов архитектуры, произведений живописи, музыки, которое требует эстетического осмысления, чувственное (Sinnliches) как исходный пункт имеет решающее значение [Seidler, 1978: 49]. Для представления эстетического предмета Г. Зайдлер прибегает к примеру ландшафта, описываемого художником. Ландшафт как предмет (объект) не является в процессе восприятия с самого начала эстетическим предметом, но становится таковым только и лишь при определенном способе восприятия (Rezeption, Deutung), который и является эстетическим. Многообразие эстетических образов восприятия, по Г. Зайдлеру, обусловлено тем, что оно осуществляется разными людьми; человек, воспринимающий и одновременно обозначающий, неизбежно участвует в создании образа (например, ландшафта) как эстетического предмета. Но при этом он не может выйти за определенные рамки, так как это связано со свойствами воспринимаемого предмета: все проявляющееся в эстетическом предмете должно существовать в самом объекте восприятия. Это распространяется не только на сферу природы как объекта восприятия, но и на все предметы, произведенные людьми, на их действия [там же: 50].
Продолжая анализ облаков в «Петере Каменцинде», К.-Х. Кё-лер пишет, что на фактичность естественного накладывается множество поэтических языковых форм, однако метафоры и сравнения сами по себе отнесены к действительности облаков вовсе не для того, чтобы представить их более наглядно. Против этого уже говорит абстрактный характер большинства метафорических сфер, в которые вовлечены облака: это «игра», «утешение для глаз», «благословение», «Божий дар», «гнев», «власть смерти», «души новорожденных», «добрые ангелы» и др. Задача поэтического процесса гораздо больше состоит в том, чтобы из метафорически обозначенных «кусочков» действительности сформировать строгую искусственную систему, в качестве целого выражающую тот смысл, который отдельный поэтический образ уже не способен выразить [Köhler, 1977: 126].
Художественные средства образности, использованные в анализируемом фрагменте, по К.-Х. Кёлеру, распределены по пяти строфоподобным группам, начинающимся с анафорического «они» и имеющим строго организованное оформление: абстрактные существительные (1) — общие свойства (2) — прилагательные цвета (3) — конструкции со значением движения (4) — характеристики форм (5) [там же: 127].
В тексте повести разбросано много единичных персонификаций облаков. Несмотря на видимую разрозненность этих единичных употреблений, все они встраиваются в концептуальную персонификацию облака, поскольку дополняют и расширяют тот эстетический образ, который был создан в начальных абзацах повести. Образ живого облака приобретает новые характеристики, признаки, свойства: «...кроме моих любимцев, неутомимых облаков» (гл. 4). Об этих «любимцах» мы уже знаем с первых строк описания облаков. Но здесь они получают новую характеристику rastlos 'неутомимые', что делает их образ еще более глубоким, привносит в него временные и пространственные параметры. Пример с «неутомимыми» облаками интересен с точки зрения семантического переосмысления антропоморфного качества, приписываемого природным объектам, возможности-невозможности реализации этого качества у небесных тел. Придание облаку этой характеристики, помимо наделения его генеративной человеческой способностью (отдыхать, спать), позволяет допустить и представить у облака наличие других, не менее сложных качеств и свойств. Rastlos подсказывает читателю не только то, что облака не отдыхают, хотя эта новая линия поведения облаков чрезвычайно важна в аспекте персонификации. Здесь более существенно другое: облака способны отдыхать, но почему-то лишены этой возможности. Это вынуждает их находиться в вечном движении (ср. лермонтовское: «Тучки небесные, вечные странники»), не знать покоя, перемещаться на огромные расстояния и в больших временных интервалах.
Возможно, эти самые облака герою повести знакомы с детства, ведь еще дальше, через две главы, он описывает их так: ".am Himmel hing eine einzige schöne ...Wolke...Ich... nickte ihr zu, an die Wolkenliebe meiner Kinderzeit denkend." '.в небе неподвижно застыло чудное... облако... Я... кивал ему время от времени и вспоминал о своей детской любви к облакам...' (гл. 7). Как видим, герой «дружит» с облаком еще с детских лет, и облако, «помня» об этой дружбе, по-видимому, доброжелательно принимает его приветливые кивки и «лица» своего не отворачивает.
Дружба с облаками и воспоминания о них пропущены также через впечатление, которое Каменцинд получил от полотна художника Сегантини, изобразившего «потрясающее, гениально написанное облако цвета слоновой кости». На этом полотне ".sie [die Wolke] war eben erst vom Wind geballt und geknetet und schickte sich nun an zu steigen und langsam fortzufliegen" '..ветер только что собрал его [облако] в комок, замесил, и оно уже готово было подняться ввысь и медленно тронуться в путь' (гл. 5). Перед этим полотном поглощенная созерцанием Элизабет — девушка, которая нравится Каменцинду и в другое время кажется ему просто
хорошенькой, — была чрезвычайно красива, и это непосредственно связано, по искреннему убеждению героя, с восприятием картины и изображенного на нем облака: «Должно быть, Элизабет поняла это облако, потому что она созерцала его, позабыв обо всем на свете. Всегда прячущаяся ее душа вновь проступила на лице и тихо улыбалась из широко открытых глаз...».
Как видим, концептуальная персонификация характеризуется тем, что, придавая персонифицируемому объекту новый статус, она служит более глубокому его осмыслению. В содержательном отношении такая персонификация связана с первичными природными и культурными объектами и артефактами, статус которых может быть приравнен к национальным и общечеловеческим концептам (для Г. Гессе это — дерево, река, облако, ветер (фён), гора, дом, город, музыка, счастье, тайна, надежда, жизнь, смерть, мечта). Глубокое воздействие на эти концепты, оказанное такой яркой творческой личностью, как Г. Гессе, дает импульс для эволюции их содержания в национальном сознании читателей. Описание этих концептов в произведениях Г. Гессе, основанное на постоянной, имманентной персонификации, выводит их на особый уровень восприятия. При этом происходит оживление широкого зрительного рисунка пейзажа, в котором все элементы выступают как субъекты активных действий, в результате чего глаголы характеризуются той или иной степенью акциональности, в атрибутивных сочетаниях используются качественные прилагательные субъектной семантики, сравнительные конструкции основаны на сопоставлении с человеком (или антропоморфными существами). С точки зрения структурного оформления концептуальная персонификация характеризуется развернутостью (выходит за пределы одного-двух слов, используемых для обозначения денотата), наличием персонифицирующего контекста (участвует в создании относительно самостоятельного внут-рисюжетного микротекста) и формированием тематического поля персонификации, а через него — и общего поля персонификации. Все эти характеристики полностью представлены в персонификациях Г. Гессе.
Литература
Григорьев В.П. Введение// Поэт и слово. Опыт словаря. М., 1973. Северская О.И. Метафора // Очерки истории языка русской поэзии 20 века: Тропы в индивидуальном стиле и поэтическом языке. М., 1994. Телия В.Н. Метафора как модель смыслопроизводства и ее экспрессивно-оценочная функция // Метафора в языке и тексте. М., 1988. Alewyn R. Eine Landschaft Eichendorffs // Interpretationen. Hrsg. von Jost Schillemeit.
Bd. IY. Frankfurt am Main und Hamburg, 1966. Hesse H. Eine Wolke // Hesse H. Gesammelte Schriften. 3. Band. Suhrkamp Verlag, Frankfurt am Main, 1987.
Hesse H. Peter Kamenzind // Hesse H. Gesammelte Werke. 1. Band. Suhrkamp Verlag, Frankfurt am Main, 1973.
Hesse H. Wolken // Hesse H. Mit dem Erstaunen fängt es an. Insel Taschenbuch, Frankfurt am Main, 2002.
KöhlerK.-H. Poetische Sprache und Sprachbewusstsein um 1900. Untesuchungen zum Frühwerk Hermann Hesses, Paul Ernsts und Ricarda Huchs. Stuttgart, H.-D. Heinz, 1977.
Pfeifer M. Hermann Hesses Dichtersprache // Blätter für den Deutschlehrer. 1967. 11 Jg.
Pongs H. Das Bild in der Dichtung. 1. Band. N.G. Elwert Verlag, Marburg, 1965.
Rose E. Faith from the Abyss. Hermann Hesse's Way from Romanticism to Modernity. L., 1966.
Seidler H. Grundfragen einer Wissenschaft von der Sprachkunst. Wilhelm Fink Verlag, München, 1978.
Zeller B. Hermann Hesse in Selbstzeugnissen und Bilddokumenten. 10. Aufl. Reinbek bei Hamburg, 1972.
