CC BY
120
© С.Ю. Харченко, 2005
О ФАКТОРАХ, ВЛИЯЮЩИХ НА СТАНОВЛЕНИЕ ОРФОГРАФИЧЕСКОЙ НОРМЫ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ
С.Ю. Харченко
Погружение в историю русского правописания позволяет предположить, что вопрос о норме в орфографии был актуален во все периоды развития русского языка, поэтому неслучайно обращение многих известных лингвистов к проблемам письма, к формированию нормативных установок.
Виктор Иванович Борковский в 1931 г. издает пособие «Навыки по орфографии и пунктуации»1, которым пытается облегчить участь тех, кто вступил на путь самообразования. Отметим, что в 20-е — 30-е годы прошлого столетия особо остро ощущалось отсутствие единого законодательного свода правил. Работа В.И. Борковского была чрезвычайно актуальной в связи с тем, что во многих издательствах появились местные, составленные собственными силами орфографические справочники, между которыми не наблюдалось единства, а масса вариантных написаний, существовавших в тот период, теперь стала поддерживаться еще и различными «обоснованиями»: за дело «регламентации» правописания взялись, как писал Д.Н. Ушаков, издательства «сами по себе, по своей силе и разумению»2. Внимание отечественных лингвистов к правописанию, следовательно, было очень важным.
Орфографическая норма может рассматриваться со стороны отношений «язык — письмо» (и это позволяет выявить объективные факторы, оказывающие влияние на становление нормы), а также со стороны рефлексии на эти отношения носителей языка (что указывает на субъективные факторы).
О возможности двунаправленного подхода к элементам схемы «система — норма — речь» писал Э. Косериу: если исходить из возможностей языка (система -»норма), то норма оказывается уже, чем система, ибо последняя предоставляет выбор для первой; если же отправляться от речи (речь -> норма -> система), то норма шире системы, потому что представляется первой ступенью абстрагирования от речи («текста»), система — второй3.
В русской орфографии как науке существуют, по мнению Н.Д. Голева, две тенденции, связанные с взаимоотношениями понятий «язык» и «орфографическая норма»: одна из них является «центростремительной, лингвоцентристской, устремленной к обязательному привязыванию орфографических явлений к языку, выведению их из него»4, другая — «центробежной, стремящейся оторвать орфографию от языка»5, приводящей к противопоставлению «язык» — «орфография». На наш взгляд, только придерживаясь первой тенденции, можно создавать реально востребованную орфографическую норму.
Являясь разновидностью языковой нормы, орфографическая обладает как общими чертами, присущими всем типам, так и специфическими признаками. Норма в языке — это явление двукомпонентное, включающее единицы и закономерности их употребления, она обязательна для членов определенного языкового сообщества, ее существование во времени ограничено, ей присуща стилевая стратификация. В социальном плане норма литературной разновидности языка отличается большей престижностью. К отличительным чертам орфографической нормы относятся: вторичность по отношению к другим разновидностям языковой нормы (орфоэпической, лексической, морфологической, словообразовательной); категоричность в отношении функционирования вариантных единиц; ко-дифицированность6.
Исходя из специфических признаков нормы правописания, определим факторы, влияющие на процесс ее формирования. Например, норма в орфографии зависима от морфологической нормы и предполагает четкое определение частеречной принадлежности конкретных единиц, но, несмотря на длительную историю становления учения о частях речи, до сих пор в нем остаются спорные и нерешенные моменты.
Как известно, выдвигались различные критерии морфологической классификации
слов. Одни лингвисты основным считали семантический критерий, другие — синтаксический, третьи во главу угла ставили формальные показатели. В пособии В.И. Борковского «Навыки по орфографии и пунктуации» вопросу о частях речи также уделяется немалое внимание. Все слова ученый делит на изменяемые и неизменяемые части речи. Способ изменения (по лицам, по падежам, по родам) позволяет разграничить глаголы, имена существительные, имена прилагательные, причастия, счетные и местоименные слова (одна часть из которых изменяется только по падежам: я, ты, четыре, а другая часть — по падежам и родам: мой, первый). К неизменяемым частям речи В.И. Борковский относит инфинитивы, наречия, деепричастия, предлоги, союзы, частицы, междометия. Хотя в основу классификации был положен формальный критерий, лингвист понимал, что для рядового носителя языка этого критерия недостаточно, поэтому при характеристике каждой части речи называл и другие признаки: общекатегориальное значение («Счетные слова обозначают количество или порядок при счете»), способы изменения («Имя существительное — часть речи, изменяющаяся по падежам и числам»), словообразовательный критерий («Наречия — неизменяемые слова, образовавшиеся от падежных или спрягаемых форм»), способность выступать в качестве средства связи («Союзы — неизменяемые слова, служащие для соединения слов и предложений») 7. Но эти дефиниции позволяли определить частеречную принадлежность слов только в самых явных, однозначно интерпретируемых случаях. Если же обучаемый сталкивался с проблемой различения омонимичных структур с целью определения верного написания, то подобные установки ему вряд ли помогали. В частности, орфографическая норма в части правописания наречий в двадцатые — тридцатые годы XX столетия отличалась существованием разрозненных правил, не имеющих единой основы; обязательных для всех, законодательно закрепленных нормативов не было; слитные, дефисные и раздельные варианты написания одних и тех же слов в практике печати и словарях встречались достаточно часто, что объясняется трудностями дифференциации наречий и пред-ложно-падежных сочетаний, на базе которых они сформировались (без устали, до отвала, на радостях и многие другие). На разграничении омонимичных с точки зрения морфологии структур основывается практически
весь раздел орфографии о слитных, дефисных и раздельных написаниях.
На орфографическую норму влияет и орфоэпическая. Рассмотрим конкретные факты. Согласно орфоэпической норме середины XX в., в имени прилагательном плащо-вый гласный после шипящего был ударным, поэтому он обозначался буквой о, соответственно и в производном имени существительном плащовка писалось о. Изменение орфоэпической нормы привело к переносу ударения в прилагательном на гласный окончания и корректировке написания — плащевой. Новый облик существительного, стремящегося сохранить суффикс производящего слова, — плащевка — стал противоречить правилу орфографии.
Другой пример. Изучение моделей формообразования у глаголов позволяет сделать вывод о постепенной унификации частных случаев, в которых наблюдался разнобой правописания гласных в ударной позиции: например, в XIX в. к форме совершенного вида с ударным корневым о кореллят несовершенного вида с суффиксом -ива- тоже писался с о: оспоривать (у А.С. Пушкина: «Хвалу и клевету приемли равнодушно, И не оспоривай глупца»), в словаре В.И. Даля находим сосредоточивать, условливаться, успо-коивать8. Под влиянием произношения корневая буква о в рассматриваемой модели формообразования стала заменяться буквой а, хотя нужно отметить, что на современном этапе развития языка у трех глаголов продолжают сохраняться варианты: обусловливать и обуславливать, сосредоточивать и сосредотачивать, условливаться и уславливаться 9. Составители «Правил русской орфографии и пунктуации» 1956 г. обратили внимание на наметившуюся тенденцию в образовании форм несовершенного вида и в примечании правила обозначения безударного гласного в корне слова призвали не принимать в расчет эти формы при подборе проверочных слов и форм 10.
Исследование зависимости нормы правописания от других видов норм языка позволило установить следующую особенность первой — относительно быстрое «устаревание», требующее непрерывной корректировки ее лингвистического содержания.
Вторая специфическая черта орфографической нормы состоит в большей категоричности по отношению к существованию вариантных единиц, которые расшатывают систему орфографии в целом. Однако, с другой
стороны, именно благодаря вариантам осуществляется динамика нормы.
Ученые, обращавшиеся к изучению текстов рукописных памятников, указывали, что вариантные написания одного и того же слова существовали уже в XI—XIII вв., то есть писцы, пытаясь отразить на письме особенности произношения в родном языке, нарушали каноны оригинального текста, тем самым формируя нормы своего языка. Так, в «Исторической грамматике русского языка» В.И. Борковского и П.С. Кузнецова находим предположение: писцы сначала не намеренно приближали письменную речь к устной, а лишь стремились писать по традиции, но «при этом им случалось делать ошибки, обусловленные их собственным произношением»11. Об этом размышляла и O.A. Князевская: «Видимо, древнерусские писцы обладали определенными нормами письма, вследствие чего сознательно сохранялись одни написания оригиналов и вводились другие, новые»12. Разнообразным было оформление слов именно в рукописных текстах, в печатных книгах, господствовали церковнославянская грамматическая традиция и этимологическое правописание. Орфография до середины XVIII века отличалась крайней пестротой и, как отмечал Г.О. Винокур, давала «богатый материал для суждения о живом произношении этой эпохи»13. Имеются, например, сведения о том, что царь Петр I «писал так, как говорил»14.
Первым, кто решился нарушить сложившееся положение, был В.К. Тредиаковский, выступивший в 1748 г. с предложением приблизить правописание к живому произношению: «Так писать надлежит, как звон требует»15. Это положение было поддержано М.В. Ломоносовым, в «Российской грамматике» которого находим одно из основных правил орфографии: «чтобы не удалялось много от чистого выговору»16. Подобные заявления в более ранние периоды возникнуть не могли, так как для пишущих на русском языке авторитет существовавших грамматик (хотя и переводных) был весьма велик, а новый книжный язык, освобождаясь от влияния церкви, «все же должен был сохранить свою «славянскую основу», то есть внешние формы языка, его правила должны были следовать традиции»17.
До середины XVIII в. нормативы не были представлены в кодифицированном виде, на этом этапе норма в сознании говорящих/пишущих субъектов существовала в неявной форме, не в виде четких формули-
ровок: «Имплицитно норма выступает в виде текстов, считаемых образцовыми»18. Представления о «нормативных текстах» также не оставались незыблемыми. В XVII—XVIII вв. именно слово писателя признавалось авторитетным, образцовым, установленные авторами тех времен способы выражения принимались как «закон». Субъективные факторы, оказывающие влияние на норму, главенствовали в тот период. Тексты благоприятствовали распространению нормативных употреблений, стабилизации языковой системы.
В XIX — первой половине XX в. самобытность авторов стала проявляться более отчетливо, что находило отражение в языке создаваемых ими произведений: чаще стали использоваться окказиональные слова, необычные синтаксические конструкции, что служило показателем отхода от «прежней образцовости»; следование же канонам прошедших веков приводило к появлению речевых штампов.
В этот период не только лингвисты, но и литераторы, педагоги принимали участие в обсуждении основ правописания. Отстаивая точку зрения о единообразии в письме, весьма категорично высказывался, в частности, В.Г. Белинский: «Все наше правописание есть произвол привычки, предания, педантизма, а не выражение духа русского языка. Да нам-то какое дело, что было и чего не было в древнерусском языке... если гений новейшего русского языка сам отрекся от всех преданий, связывавших его с древнерусским языком?»19. Использование, например, избыточных для русского алфавита букв (э наряду с г, для обозначения одного и того же звука /з/; / наряду с и для фиксации звука /и/,*Ь и е для обозначения /е/) создавало определенные трудности для пишущих: вариантные написания одних и тех же слов не способствовали быстрому чтению и пониманию текста, «отвлекали» читающих от содержания, заставляя размышлять о «форме».
О необходимости строить орфографию на едином основании писал Н.Г. Чернышевский, причем это основание, по мнению публициста, должно быть актуально для современных носителей языка, так как «письмо существует для передачи живой речи, а не для филологических соображений о словопроизводстве и должно быть облегчением, удобством для жизни, а не новым обременением для памяти»20. В связи с распространением просвещения, количество читающих и создающих письменные тексты граждан увеличивалось, что
актуализировало проблему создания кодифицированных норм.
В первой трети XX в. состоялось несколько съездов преподавателей русского языка, на которых выступили крупнейшие лингвисты: Ф.Ф. Фортунатов, И.А. Бодуэн де Куртенэ,
A.А. Шахматов, Д.Н. Овсянико-Куликовский, Л.В. Щерба, Д.Н. Ушаков, А.М. Пешковский,
B.В. Виноградов и др., обратившиеся к вопросу нормирования русского языка и создания учебников и учебных пособий, отвечавших потребностям носителей языка. По названию докладов можно судить об актуальности проблемы нормы: «К вопросу о преподавании синтаксиса русского языка в средней школе» (Д.Н. Овсянико-Куликовский), «О преподавании грамматики русского языка в средней школе» (Ф.Ф. Фортунатов), «Школьная и научная грамматика. Опыт применения научно-грамматических принципов к школьной практике» (А.М. Пешковский). Особое внимание лингвисты уделяли вопросам правописания: причинам разнобоя в орфографии, анализу существовавших авторских нормативных установок, аргументам в пользу тех или иных конкретных правил. Субъективный фактор, с одной стороны, влиял на динамику орфографической нормы, а с другой — без единых для всех регламентаций приводил к еще большим противоречиям в написаниях.
С середины XIX в. кодифицированность становится третьей отличительной чертой нормы в орфографии. Следствием законодательно регламентируемой нормы явилась ее большая стабильность, что укрепляет действующую норму, позволяет ей выполнять функцию контроля, но при этом увеличивает разрыв между постоянно меняющимся языком и зафиксированными правилами. Изменения, происходящие во внеязыковой действительности, постоянное возникновение элементов, не вписывающихся в рамки установленных нормативов, влекут за собой изменения в структуре самого языка. Между нормой и языковыми средствами, реально используемыми в процессе коммуникации, всегда есть большие или меньшие расхождения, не имеющие принципиального значения в течение некоторого времени. Однако именно эти противоречащие сложившейся системе факты, воспринимающиеся вначале как ошибки, могут привести к пересмотру содержания нормы, призванной отражать те отношения, которые существуют на данном этапе развития языка. Поэтому важна «гибкая стабильность»21
кодификации. Несомненной, на наш взгляд, является необходимость постоянной работы по совершенствованию нормативов, о чем неоднократно говорили в своих работах представители Пражского лингвистического кружка. Требуемые изменения должны вноситься своевременно, важно, «чтобы языковое новшество приобретало значение нормы вовремя, не слишком быстро и без длительного, упорного сопротивления»22.
К сожалению, дискуссии в Орфографической комиссии конца XX — начала XXI в. не завершились созданием нового нормативного свода правил или корректировкой старого (а это служит лишним подтверждением значимости субъективного фактора), но нельзя забывать о том, что введение изменений не может откладываться на длительный срок, ибо в противном случае кодификация, противоречащая языковым реалиям, перестает использоваться носителями языка.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Борковский В.И. Навыки по орфографии и пунктуации. Пособие для рабфаков школ взрослых, совпартшкол и для самообразования. М.; JI., 1931.
2 Ушаков Д.Н. О современном русском правописании // Русская речь. 1993. № 1. С. 68.
3 Косериу Э. Синхрония, диахрония и история // Новое в лингвистике. М., 1963. Вып. 3. С. 174.
4 Голев Н.Д. Антиномии русской орфографии. 2-еизд., испр. М., 2004. С. И.
5 Там же.
6 Харченко С.Ю. Норма орфографии: развитие проблемы // Сборник трудов молодых ученых и студентов Волгоградского государственного университета. Волгоград, 1998. С. 245.
7 Борковский В.И. Указ. соч. С. 19— 25.
8 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1978—1980.
9 См., например: Ефремова Т.Ф., Костомаров В.Г. Словарь грамматических трудностей русского языка. М., 2000. С. 86.
,0 Правила русской орфографии и пунктуации. 2-еизд., стереотип. М., 1962.
11 Борковский В.И., Кузнецов П.С. Историческая грамматика русского языка. М., 1963. С. 35.
12 Князевская O.A. Орфография и отражение в письме явлений языка: (На материале рукописей XI — XIV вв.) // Источниковедение и история языка. М., 1964. С. 64.
13 Винокур Г. О. Русский литературный язык в первой половине XVIII в. // Винокур Г О. Избранные работы по русскому языку. М., 1959.
С. 115.
14 Там же.
15 Тредиаковский В.К. Разговор между чужестранным человеком и российским об орфографии старинной и новой и о всем, что принадлежит к сей материи. СПб., 1748. С. 278.
16 Ломоносов М.В. Российская грамматика. СПб., 1755. С. 51.
17 Винокур Г.О. Русский литературный язык в первой половине XVIII в. // Винокур Г.О. Указ. соч. С. 115-116.
18 Ицкович В.А. Очерки синтаксической нормы. М., 1982. С. 10.
19 Белинский В.Г. Рецензия на книгу «Русская грамматика Александра Востокова, по начертанию его же сокращенной грамматики полнее изложенная»// Отечественные записки. 1844. №8. Отд. IV. С. 42-75.
20 Чернышевский Н.Г. Современные заметки. Иностранные известия // Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л., 1953. Т. 16. С. 254—255.
21 Матезиус В. О необходимости стабильности литературного языка // Пражский лингвистический кружок. М., 1967. С. 381.
22 Там же. С. 380.
