CC BY
30
А.Е. Бочкарев
О ФАКТОРАХ ПОНИМАНИЯ КАК УСЛОВИЯХ ИНТЕРПРЕТАЦИИ
Среди факторов понимания Дильтей называет опыт, круговой характер мышления и относительность суждения о предмете. Эти факторы суть необходимые условия интерпретации.
Ключевые слова: стратегия интерпретации, понимание, герменевтический круг, знание, опыт.
Говоря о понимании и в целом познании, Дильтей приводит в качестве основания три условия: (1) круговой характер мышления, (и) предпосылки опыта и (ш) относительность суждения о содержании предмета [Дильтей 2000: I, 720].
Остановимся подробнее на этих установках как необходимых условиях интерпретации.
1. Круговой характер мышления. В определении данного условия Дильтей следует за Шлейермахером, замыкавшим понимание на герменевтический круг. После Шлейермахера это испытанный принцип толкования. В том смысле, что в нем сходным образом предполагается взаимосвязь целого и частей, единство значения каждой отдельной части: целое понимается исходя из частей, часть - исходя из целого ^сЬЫегшасЬег 1989: 175].
Круговая структура понимания очевидна на примере отдельной детали. В качестве иллюстрации возьмем такую, казалось бы, малозначительную деталь из «Мертвых душ» Гоголя, как колесо чичиковского экипажа, о котором рассуждают между прочим два случайно подошедших к трактиру мужика: доедет или не доедет то колесо в Москву или в Казань?
«Вишь ты, - сказал один другому, - вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?» -«Доедет», - отвечал другой. «А в Казань-то, я думаю, не доедет?» - «В Казань не доедет», -отвечал другой (гл. I).
На первый взгляд, колесо как колесо: деталь случайна, а словоупотребление ничем не отличается от того, которое предписывается словарем. Как и во всех прочих контекстах, сигнификативное значение сводится к предельно общей дефиниции: «...круг, вращающийся на оси и служащий для приведения в движение повозки или механизма» (С.И. Ожегов). «Никакого видимого касания к сюжету, - констатирует Андрей Белый, - пустяк оформления, которого не запомнить читателю». Но вместе с тем «. через шесть или семь глав: выскочило таки то самое колесо,
и в минуту решительную: Чичиков бежит из города, а оно, колесо, отказывается везти: не доедет! <...> колесо - не пустяк, а колесо Фортуны» [Белый 1996: 55]. Признаки дефиниции типа /круглый/, /вращающийся/ или /приводящий в движение/ оказываются, таким образом, нерелевантными по сравнению с привходящим признаком /неудача/. Так же, в сущности, обстоит и с осмыслением ларчика красного дерева, из которого Чичиков извлекает выпрошенную Коробочкой бумагу, на которой она затем настрочит на него донос. «Ларчик, как и колесо, - заключает Андрей Белый, - показательные детали, впаянные в сюжет» [Белый 1996: 56].
Во всех приведенных примерах расположенные на расстоянии элементы вступают во взаимодействие на фоне целого - текста1 - в согласии с известной герменевтической максимой: «. чтобы понять в точности, что дается вначале, надобно усвоить целое» ^сЬЫегшасЬег 1989: 192]. Слова Шлейермахера подтверждают принципиально круговой характер понимания. Герменевтический круг является, как следствие, не порочным, а легитимным. И не кажется более парадоксальным тезис Хайдеггера: «Самое главное - не в том, чтобы выйти за пределы круга, а в том, чтобы правильно в него войти» [Хайдег-гер 1993: 15; ср.: 1989: 10].
2. Предпосылки опыта. Вхождение в герменевтический круг зависит во многом от того, каким образом направляется понимание. Согласно дильтеевской концепции, понимание совершается на основе данных опыта, ибо жизнь предшествует познанию: «. то, что присутствует прежде всякого познания, это - сама жизнь». Поэтому всякое понимание есть понимание чего-то через его отношение к предшествующему
1 Поскольку содержание семем 'колесо' и 'ларчик' определяется на фоне текста, глобальное тем самым определяет локальное. Непригодным становится, как следствие, пресловутый принцип композиционности, по которому смысл анализируемого выражения складывается «композиционным путем» из смыслов образующих его подвыражений [ср.: Рас-тье 2001: 285].
знанию. Несмотря на расплывчатость такого условия, как «жизнь», данное предписание остается внятным в той его части, в какой предшествующий опыт является основанием вывода смысла, а понимание программируется или, как заметит затем Гадамер, предвосхищается [Гада-мер 1988: 318-319, 349, 436].
Такие внетекстовые знания называют иногда энциклопедическими [Eco 1988: 75-137]. Именно на фоне этих знаний и происходит зачастую осмысление внешне неоднозначных высказываний. Обратимся за примером к А.С. Пушкину. В романе «Евгений Онегин» один из персонажей, сосед Ленского по деревне, характеризуется как отец семейства холостой (гл. 6, IV). Обычно комментаторы обходят стороной это противоречивое выражение1. И только Ю.М. Лотман поясняет: «Несмотря на иронический характер, это выражение являлось почти термином для обозначения владельца крепостного гарема и могло употребляться в нейтральном контексте» [Лотман 1980: 289]. И современники Пушкина не видели, стало быть, противоречия2. И не было никаких сложностей для понимания: коль скоро помещик владеет крепостными, то вправе ими распоряжаться по собственному усмотрению - вплоть до создания гарема из крепостных девок, оставаясь при этом «честным и хорошим человеком».
Реконструкция культурно-исторической ситуации равносильна, как скажет Гадамер, воссозданию «правильного исторического горизонта» [Гадамер 1988: 296-297, 359]. Речь в действительности идет о внеязыковых социальных установлениях [Дэвидсон 1987: 213-233; ср.: Во-лошинов 1995: 65-69] в функции затекстовых интерпретантов [Растье 2001: 199, 209, 278]. Обращение к таким «понятийным структурам» по-
1 Для формальной логики это противоречивая дефиниция, ибо по определению отец семейства не может быть холостым, холостой - отцом семейства. Чтобы снять противоречие, необходимо нейтрализовать по меньшей мере один из контрарных признаков: либо /холостой/, либо /женатый/. В таком случае одно из определений будет восприниматься в прямом, другое - в переносном смысле. Выбрать признак и тем самым переосмыслить «аномальное» выражение позволяет отчасти контекст. Далее о Зарецком говорится: Капусту садит, как Гораций, / Разводит уток и гусей / И учит азбуке детей (гл. 6, VII). Осмысление достигается в итоге путем расподобления: 'холостой' /формально/ то 'отец семейства' /реально/.
2 Комментатор приводит выдержку из Селиванова: «Алексей Степанович Лихарев <. > был холостяк, отец многочисленного семейства, состоявшего из двух матерей и целой толпы мальчиков и девочек, наполнявших дом. Он был очень честный и хороший человек» [Лотман 1980: 289].
зволяет в пределе истолковать всякое «странное» выражение. И даже, заметим попутно, самая что ни на есть «нормальная» языковая последовательность может показаться «аномальной» без их участия. Так, в частности, обстоит, когда исследователь ограничивается функциональной системой языка без учета иных кодирующих систем.
Обратимся к реальной ситуации, имевшей место в общественном транспорте:
- Который час? (он)
- Я счастливая. (она)
Всякий русскоговорящий без труда догадается, если обладает хотя бы минимальным школьным опытом, что собственно подразумевается в словах Я счастливая. Но смысл тотчас же ускользает при переводе на иностранный язык. И ни один из опрошенных иноязычных информантов не в состоянии истолковать приведенное выражение, поскольку не соотносит его с «крылатой» фразой Счастливые часов не наблюдают.
В этой связи можно вообразить, что за отсутствием такого культурного «фона» данное выражение становится «аномальным»3, а всякий художественный текст образует в пределе закрытую для чужестранцев монаду. Но и русскому читателю, увы, невдомек, почему пушкинский персонаж сравнивается с известным римским поэтом, и как следует понимать выражение сажать капусту в приведенной выше строке: Капусту садит, как Гораций (гл. 6, VII)4. Остается лишь посочувствовать, согласимся с Ф. Растье, тем, кому довелось изучать иностранный язык по учебникам грамматики, а затем брать «уроки по страноведению», дабы уловить отдельные нюансы смысла, на которых держится не только художественный текст, но и любой маломальский разговор [Растье 2001: 66].
3. Относительность всякого суждения. Как утверждает Дильтей, теория познания никогда не может быть чем-то дефинитивным: «... истинное и ложное существуют только в суждении. Всякое суждение <...> уже содержит в себе понятия, которые предполагают определен-
3 То есть не отвечающим требованиям коммуникативной ситуации и, стало быть, принципу «кооперативного» общения, соблюдение которого требуется, если верить Г.П. Грайсу, от участников коммуникации [Грайс 1985: 222].
4 Причем тут Гораций, - вопрошает читатель. - И почему капусту, а не привычную для русской деревни картошку? В. Набоков комментирует: «Чижевский недоумевает, зачем Горация заставили сажать капусту. На самом деле это распространенный галлицизм planter des (ses) choux, означающий «жить в деревне» [Набоков 1998: 442].
ное подразделение опытного материала, выделяемого из него посредством дизъюнкции (шлейермахеровская диалектика). Не существует никакого легитимного начала, никакого самообоснованного опытного суждения, ибо всякое начало произвольно. Все гносеологические отправные пункты отмечены произвольностью, всегда восходя, однако, к некоторым предпосылкам» [Дильтей 2000: I, 720].
В приведенных строках можно отметить в качестве основного момента предвзятость всякого суждения о предмете, «скептический релятивизм» (Гуссерль). Но, как справедливо замечает современный комментатор, Дильтей стремится таким образом преодолеть «пропасть между мышлением и жизнью», устранить абстракцию «гносеологического субъекта» ради «исторического человека» и «структуры его переживания» [Плотников 2000: 15-23].
Иначе говоря, вывод об относительности восприятия - не что иное, как попытка представить понимание как исторически подвижный процесс. Пусть Ранке и видит задачу историка в том, чтобы показать, «как было на самом деле», изучаемый исторический факт не становится оттого бесспорным, а его толкование непреложным. И дело тут не в личных пристрастиях, а в относительности толкования на фоне изменчивых «исторических форм жизни». Так и герме-невт не в состоянии, добавим, представить текст «таким, как есть». Пусть Гадамер и призывает считать научным только «то, что есть», а не «то, что должно быть или хотелось бы», он не может не признать: «...даже мастер исторического метода не может быть свободным от предрассудков своего времени, от своего исторического окружения, от своей национальной позиции и т.д.» [Гадамер 1988: 586].
Понимание становится, таким образом, «предпониманием», а смысл текста выводится на основе имеющихся «предрассудков» (préjugés). При этом глобальный смысл ускользает не по причине, как заметит затем постмодернистская критика, принципиальной своей неисчерпаемости, а в силу исторического дистанцирования -расхождения «исторических горизонтов». С этим тезисом согласится вполне стилистика декодирования с характерной для нее установкой на так называемый принцип обратной связи: воздействие читателя на произведение1. Но это, согла-
1 Как пишет И.В. Арнольд, «.читатель не существует вне времени и пространства. Каждая культура, каждая эпоха, каждый период в истории культуры и, наконец, каж-
симся, еще не довод в пользу читательского произвола. Пусть современный читатель и «предъявляет к искусству прошлого свои требования», осознание относительности понимания не отрицает факт исторического познания, а лишь повышает значение «внешнего горизонта», а в терминах интерпретирующей семантики - прагматического окружения и социальных конвенций. Поэтому Гадамер заключает: «Задача исторического понимания всякий раз включает в себя требование найти такой исторический горизонт, дабы то, что мы хотим понять, предстояло перед нами в своих истинных пропорциях» [Гадамер 1988: 358].
Список литературы
Арнольд В.И. Стилистика современного английского языка (Стилистика декодирования). Л.: Просвещение, 1982.
Белый Андрей. Мастерство Гоголя. М.: МАЛП, 1996.
Волошинов В.Н. Философия и социология гуманитарных наук. СПб.: Acta-Пресс Ltd, 1995.
Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М.: Прогресс, 1988.
Грайс Г.П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике: Лингвистическая прагматика. Вып. XVI. М.: Прогресс, 1985.
Дильтей В. Введение в науки о духе. Опыт полагания основ для изучения общества и истории // Собр. соч.: в 6 т. / под общ. ред. А.В. Михайлова и Н.С. Плотникова. М.: Дом интеллектуальной книги, 2000. Т. I.
Дильтей В. Герменевтика и теория литературы // Собр. соч.: в 6 т. М.: Дом интеллектуальной книги, 2001. Т. IV.
Дэвидсон Д. Общение и конвенциональ-ность // Философия. Логика. Язык. М.: Прогресс, 1987. С.213-233.
Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. Л.: Просвещение, 1980.
Набоков В. Комментарий к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин». СПб.: Искусство - СПБ -Набоковский фонд, 1998.
дый отдельный читатель имеют свои критические тенденции и требования, свое восприятие творчества писателей. <...> В пределах разных эпох и культур возрастает роль читателя и его творческая активность. Читать Шекспира глазами Шекспира мы не можем и не должны. Современный читатель предъявляет к искусству прошлого свои требования, пользуется своими критериями оценок, отличными от действовавших в ту эпоху, когда произведение создавалось» [Арнольд 1982: 22].
Плотников Н.С. Жизнь и история. Философская программа Вильгельма Дильтея // Дильтей В. Собр. соч.: в 6 т. / под общ. ред. А.В. Михайлова и Н.С. Плотникова. М.: Дом интеллектуальной книги, 2000. Т. I. С. 15-247.
Растье Ф. Интерпретирующая семантика. Н. Новгород: ДЕКОМ, 2001.
Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. М.: Гнозис, 1993.
A.E. Bochkarev
FACTORS OF COMPREHENSION AS CONDITIONS OF INTERPRETATION
Among the factors of comprehension Wilhelm Dilthey names experience, circular moving of the mind and relativity of knowledge. These hermeneutical factors are necessary conditions of interpretation.
Key words: interpretative strategy, comprehension, hermeneutical circle, knowledge, experience.
Eco U. Sémiotique et philosophie du langage. Paris: P.U.F., 1988.
Schleiermacher F.D.E. Herméneutique. Pour une logique du discours individuel. Paris: Éd. du Cerf, 1989.
Szondi P. Introduction à l'herméneutique littéraire. Paris: Éd. du Cerf, 1989.
