CC BY
96
УДК 800.61
О. И. Блинова О ЧЕМ ЗВОНЯТ КОЛОКОЛА?
(стилистические этюды)
Рассматриваются результаты сравнительного анализа функций мотивационной цепи звена «колокол - колокольня - колокольный, колокольчиковый» в поэзии М. Цветаевой, Н. Рубцова, О. Мандельштама и Е. Евтушенко.
Русское слово колокол есть во всех толковых словарях, но определяется оно по-разному: сухо, по-деловому - в академических словарях - «металлическое (из меди или медного сплава) изделие в виде усеченного конуса с подвешенным внутри него для звона стержнем-языком»; и живо, с привлечением образных ассоциаций В. И. Далем - «вылитый из меди (с примесью олова, серебра и пр.) толстостенный колпак, с развалистым раструбом, с ушами для подвески и с привешенным внутри билом или языком». Колокол у Даля предельно очеловечен: у него есть уши и язык, он носит колпак, хотя от ассоциации с языком не удерживается и строгий академизм.
Колокол - одно из древних слов нашего языка. Этимологические словари непротиворечиво отражают его историю: оно восходит к праславянскому *ко1ко1ъ «звон», которое представляет собой удвоение звукоподражания *ко1, что встречается и в других индоевропейских языках, например, в литовском - кётка^ (из *ка1ка1а5), «колокольчик», древнеиндийском - ка1а -ка1аз «беспорядочные крики, шум». Современное звучание русского колокол обязано полногласию, свойственному славянским языкам.
Несмотря на долгую жизнь в литературном языке, слово не имеет богатых ветвей: оно развило два переносных значения, вошло в состав фразеологизма звонить во все колокола, послужило основой для образования четырех слов: колоколен, колокольный, колокольня и колокольчик. Последнее - с прямым (маленький колокол) и переносным значением (цветок). В русских диалектах оно укоренилось в значительно большей степени, дав жизнь еще и таким образованиям, как колоко-лёна, колоколить, колокодистый, колоколка, коло-колок, колоколуха и др., причем каждое из них многозначно, а колокольчик употребляется в 24 значениях.
Слово колокол и его производные активно освоены фольклором; они употребляются в пословицах и поговорках, в загадках и присловьях: Пришло счастье, хоть в колокола звони! Колокол в церковь людей зовет, а сам никогда не бывает. Бездушен колокол, а благовестит во славу Господню. Звони поп в колокола, чтоб попадья не спала. Язык есть, речей нет, вести подает. Отзвонил дай с колокольни долой.
Привлекается это слово и его «родственники» в язык художественных произведений, в прозу и поэзию: Наконец, ударил станционный колокол, раздался свисток, и поезд тронулся (В. Арсеньев. По Уссурийской тайге). Ямские лошади ... нетерпеливо позвякивали бубенчиками и колокольцами (И. Куприн. Одиночество). То ветер подует то за стеной колокольные часы пробьют полночь (А. Чехов. Княгиня). На голом откосе стояла одинокая церковка с островерхой колокольней (Н. Никитин. Северная Аврора). Колокольчики мои, цветики степные! Что глядите на меня, Темно-голубые? (А. Толстой. Колокольчики мои).
Особый интерес своей многоплановостью, многогранностью представляет использование в поэтическом тексте «мотивационных сцепок», иначе говоря, мотива-
ционно связанных слов, представляющих собой однокорневые или одноструктурные образования, содержащие слово колокол и его производные [I]. Таким сцепкам, или мотивационным парам и мотивационным цепочкам, и посвящены настоящие стилистические эподы.
Этюд первый Известный стилист И.Ф. Пелевина верно заметила: «В русском слове колокол слышится звон, хотя повторяющаяся в нем фонема /К/ глухая и звона никак ве напоминает, да и плавная /Л/ вне связи с каким-либо смычным согласным далека от этого звукового образа <...>, но в русском слове выразительна редупликация, подсказывающая именно звон, а не отдельный удар колокола» [2]. Вот эту редупликацию, передающую удвоенный звон-удар колокола, тонко чувствуют поэты и используют ее для создания звуковых образов, звуковых картин. Один из ярких тому примеров стихотворения Марины Цветаевой из цикла «Стихи о Москве».
Одно из стихотворений, бросающее вызов царям, избравшим своей резиденцией Санкт-Петербург, заполнено до краев звоном колоколов Москвы златоглавой: Над городом, отвергнутым Петром, Перекатился колокольный гром. Гремучий опрокинулся прибой Над женщиной, отвергнутой тобой. Царю Петру и вам, о царь: хвала! Но выше вас, цари: колокола. Пока они гремят из синевы -Неоспоримо первенство Москвы. - И целых сорок сороков церквей Смеются над гордынею царей. В стихотворении две мотивационные сцепки: колокол - колокольный и греметь - гремучий - гром. Обе они в исходе мотивируются звукоподражательными словами. Удвоение удара колокола усиливается за счет повторного его удвоения в слове колокольный и сливается с торжествующим звоном колоколов звучащей триады греметь -гремучий-гром при поддержке гремящей аллитерации Р-Р-Р каждой строки (21 «Р»!), усиленной тавтологией чисел - сорок - сороков. Обе мотивационные цепочки сливаются в едином сочетании колокольный гром.
Во втором стихотворении ив цикла «Стихов о Москве», спокойном по своей тональности, носящем созерцательный характер и лишь к концу переходящим в просьбу-призыв, также используются две мотивационные цепочки: Семь холмов - как семь колоколов, На семи колоколах - колокольни. Всех счетом: сорок сороков, -Колокольное семихолмие! В колокольный я, во червонный день Иоанна родилась Богослова. Дом-пряник, а вокруг плетень И церковки златоголовые.
- Провожай же меня весь московский сброд. Юродивый, воровской, хлыстовский Поп крепче позаткни мне рот Колокольной землей московскою!
Первая мотивационная цепочка - семь холмов -семихолмие - и более развернутая вторая с исходным колокол1 колокол - колокольный - колокольня. Причем колокол повторяется дважды, а колокольный -трижды в неожиданных сочетаниях - со словами день, земля, семихолмие: эти цепочки дополнительно сравниваются в первой строке: Семь холмов - как семь колоколов, а во второй - сливаются воедино: колокол - холм.
В этом стихотворении функции мотивационной цепочки с колокол расширяются за счет переклички с другой мотивационной сцепкой - семь холмов - семихолмие, в итоге словосочетание колокольное семихолмие создает яркий, емкий красочный символ Москвы (Москва, по преданию, была заложена на семи холмах), чему способствует и сочетание колокольная земля, переводящая звуковую картину в пространственную плоскость. В ответ на признание поэта: И любила же, любила же я первый звон - звоном вторит поэту каждая строка этого стихотворения - от более насыщенного в первой строфе (ХОЛ-КОЛ-КОЛ, КОЛ-КОЛ-КОЛ-КОЛ, КОЛ-КОЛ-ХОЛ) до затихающего во второй (КОЛ, КОЛ, ГОЛ) и отзвука в последней строфе (КОЛ-КОЛ), выражая инструментовку «колокольного дня».
Этюд второй Насыщено звоном колоколов и стихотворение Николая Рубцова «Левитан (По мотивам картины «Вечерний звон»)». Уже сама тема стихотворения, посвященная певцу природы, предвосхищает обращенность поэта к природе, которую он в удачно найденном образе «колокольчикового луга» делает сопричастной собору - творению человеческих рук:
В глаза бревенчатым лачугам Глядит алеющая мгла. Над колокольчиковым лугом Собор звонит в колокола! Колокольный звон Н. Рубцова - это не звон колоколов златоглавой столицы, воспетой М. Цветаевой: колокола поэта звонят не дворцам, а бревенчатым лачугам, сельским околицам, полям, нарушая их тишину и безмолвие и вызывая ответный звон: Звон колокольный и окольный, У окон, около колонн, -Я слышу звон и колокольный, И колокольчиковый звон.
Голос природы, звучащий многоголосьем хора колокольчиков, - такой же источник «радостей и сил» для поэта, как и звон соборных колоколов: И колокольцем каждым в душу До новых радостей и сил Твои луга звонят не глуше Колоколов твоей Руси...
Ведущими стилистическими средствами создания звуковой палитры стихотворения здесь также являются мотивационные цепочки: колокол - колокольный - колокольчиковый - колоколец (состав цепочки иной, чем у М. Цветаевой) и многократно повторяемые звон - звонить, которые реализуют такие стилистические фигуры речи, как хиазм (вторая строфа) и прием объединения мотивационных сцепок (колокольный звон). Колокольная звукопись стихотворения создается не только за счет формы и семантики глагольного звонить и отглагольного звон, но и за счет звукоподражательного ряда «колокольно-колокольчиковых» слов, а также посредством эффекта колокольного звона, заключенного в словах «за-
оКОЛьный, оКОЛьный, оКОЛо, КОЛонн, что в целом имитирует в стихотворении 17 ударов колокола!
Этюд третий
У Осипа Мандельштама, которого характеризуют как поэта «большой изобразительной точности», стих которого «лапидарен, изыскан по ритмам, очень выразителен и красив по звуковой инструментовке» [3], в стихотворении «Скудный луч, холодной мерою...» тоже речь идет о колоколах, но они не звонят: Скудный луч, холодной мерою, Сеет свет в сыром лесу. Я печаль, как птицу серую, В сердце медленно несу. Что мне делать с птицей раненой? Твердь умолкла, умерла. С колокольни отуманенной Кто-то снял колокола.
Стихотворение, отрывок из которого приведен, как и другие стихи О. Мандельштама, «требуют пристального чтения»[3] в силу того, что они во многих случаях аллегоричны. Цитируемое стихотворение написано в 1911 г., но оно предвосхищает трагический поворот судьбы поэта в 30-е гг., годы гонений, закончившихся его гибелью. Смысл стихотворения глубок и во многом раскрывается посредством двух мотивационных сцепок: колокол - колокольня и туман - туманный - отуманенный. Колокольня в тексте стихотворения символизирует образ поэта, которого лишили голоса-колокола, возможности творить (С колокольни отуманенной Кто-то снял колокола). Для поэта без голоса жизнь теряет смысл (Твердь умолкла, умерла), наступает безмолвие, тишина, «полусон и полуявь», зыбь, неясность (И стоит осиротелая И немая тишина - Как пустая башня белая. Где туман и тишина). Поэт объединяет компоненты двух мотивационных цепочек в одно понятие - отуманенная колокольня. Слово отуманенный здесь двупланово, оно несет два смысла: «подернутый туманом, дымкой» и -«лишенный способности здраво рассуждать, соображать». Благодаря второму значению происходит одухотворение образа колокольни.
Стихотворение завершается строфой, в которой все-таки появляется одинокий перезвон, но не колоколов, а «туманный перезвон дум»:
Утро, нежностью бездонное, -Полуявь и полусон, Забытье неутоленное-Дум туманный перезвон.
Этюд четвертый
Е. Евтушенко образ колокола, колокольни использует как символ вольницы, свободолюбия и свободомыслия. В стихотворении «Вологодские колокола», как и у О. Мандельштама, нет ожидаемого читателем колокольного звона, хотя Вологда предстает перед взором поэта как «колокольно-березовая», с обилием церквей и белоствольных берез:
В колокольно-березовой Вологде, Отдохнув от работы слегка, Мы бродили с товарищем вольные, -Как два истинно вольных стрелка.
При посещении краеведческого музея внимание поэта привлекает «одинокая вешалка в пустовавшем стеклянном шкафу», и он слышит поразивший его рассказ служительницы музейного зала:
«Здесь писателя нашего - Яшина Фронтовая шинелка была.
Сняли нынче-то. Воля господская, А три пули шинелку насквозь. Свадьбу он описал вологодскую, Да начальству, видать, не пришлось».
После этого рассказа «два истинно вольных стрелка!» чувствуют себя, как «два обманчиво-вольных стрелка», по-иному воспринимается и «колокольно-березовая Вологда»: Мы взбирались на дряхлые звонницы И глядели, угрюмо куря, На предмет утешения вольницы -Запыленные колокола. Они были все так же опасными. Мы молчали, темны и тяжки, И толкали неловкими пальцами Их подвязанные языки.
В этих двух заключительных строфах Е. Евтушенко находит яркие, «говорящие» художественные детали: запыленный, не используемый колокол - глашатай свободы, «с подвязанным языком», служащий лишь «предметом утешения вологодской вольницы».
В стилистическом плане в стихотворениях обращают на себя внимание и четыре мотивационных сцепки: колокол - колокольно-березовый, вольный - истинно вольный - обманчиво-вольньш - воля (господ-
1.
2. 3.
Маргарите Зелениной,
г. Томск, Комсомольский 6-1.
Отвечаю на Ваши вопросы. Но прежде всего мне хотелось бы сказать несколько слов о диалектизмах вообще.
Диалектизм, по моему разумению, это такое слово или выражение, которое свойственно какому-либо говору и наречию, существующему в определённой местности, т.е. слово или выражение, имеющее ограниченное хождение (территориально), непонятное в другой местности и неупотребляемое там. И в силу того, что это слово или выражение свойственно именно какой-либо одной местности (или же нескольким мест-
ская) - вольница, звонница - вольница и Вологда -вологодский. Наименьшую смысловую нагрузку несет последняя сцепка. Три остальные составляют ведущие языковые средства в стихотворении, будучи объединенными единым смысловым стержнем - понятием свободы, независимости, что особо подчеркивается такими компонентами мотивационной цепочки, как вольный и (истинно) вольный (стрелок) «свободный, независимый, самостоятельный» и словом вольница -«группы населения, преимущественно в провинции, притязавшие на независимость». Из этого смыслового ряда выпадает слово воля («власть, право») с определением господская, которое стирает грань между бывшими и ныне здравствующими господами. Венчает основную мысль стихотворения мотивационная сцепка колокольно-березовая (Вологда) - колокола: хотя и запыленные колокола, но по-прежнему опасные для носителей «господской воли».
Таким образом, одни и те же языковые средства, в данном случае - мотивационно связанные слова, в произведениях разных художников слова выполняют разные стилистические функции, иначе говоря, колокола звонят или не звонят с разной целью и по разным причинам.
ностям), оно не может считаться словом общерусским (когда речь идёт о русском языке).
И если подходить к Вашим вопросам с этой точки зрения, то, как мне кажется, некоторые слова, зачисленные Вами в диалектизмы, вовсе не являются таковыми, а являются словами общерусскими.
К таким словам я отношу, например, слово «нива». Вы его считаете диалектизмом. А мне до Вашего письма никогда в голову не приходило, что «нива« - это диалектизм, т.е. некое местное слово. Чтобы проверить себя, я, по прочтении Вашего письма, заглянул в словарь Ушакова. Оказывается, Ушаков также относит слово «нива» к диалектизмам (во всяком случае, у Ушакова после этого слова имеется в скобках пометка, что оно является областным и поэтическим).
ЛИТЕРАТУРА
Блинова О.И. Явление мотивации слов: Лексикологический аспект. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1984; Ее же. Мотивационная «одежда» стилистических фигур // Вестник Томского пед. ун-та. Вып. 6. Серия: гуманитарные науки (филология). Томск, 1998. С. 3-5.
Пелевина Н.Ф. Стилистический анализ художественного текста. Л.: Просвещение, 1980. С. 30-31.
Рудаков ВВ. Предисловие//Осип Мандельштам. Стихотворения. Томск: Томское книжное изд-во, 1990. С. 5.
гатъя поступила в научную редакцию 24 мая 1999 г.
«... Я, МОЖЕТ БЫТЬ, СТАЛ БОЛЕЕ СТРОГО ОТБИРАТЬ СЛОВА И ПОТОМУ ДОСТИГ НЕКОТОРОГО СОВЕРШЕНСТВА» (к 100-летию со дня рождения М.В. Исаковского)
В 2000 г. российская поэзия будет отмечать замечательный юбилей - 100-летие со дня рождения выдающегося известнейшего российского советского поэта Михаила Васильевича Исаковского. Пожалуй, не было в бывшем СССР, как нет сейчас I странах СНГ человека, не знавшего или не знающего произведений этого автора, даже если человек никогда не интересовало поэзией. Да и за границей (как сейчас принято говорить, - в дальнем зарубежье) тоже знакомы с творчеством Михаила Васильевича. Мировую славу и всенародное признание принесли ему ставшие знаменитыми, истинно народными песни на его стихи -«Катюша», «И кто его знает», «Огонек», «В прифронтовом лесу», «Ой, туманы мои ...», «Снова замерло все до рассвета», «Летят перелетные птицы», «Провожанье». Пожалуй нет ветерана Великой Отечественной войны, нет семьи, не знающих и не поющих «со слезами на глазах» и комком в горле его «Враги сожгли родную хату» - песню, которую безуспешно пытались запретить-замолчать окололитературные бюрократы. Все эти песни, как и многие другие, может быть, не столь широко известные произведения Михаила Васильевича Исаковского, вошли в классику российской и мировой Поэзии.
В преддверии 100-летнего юбилея М.В. Исаковского мы впервые публикуем его письмо, написанное поэтом 28 декабря 1950 года студентке-дипломнице Томского государственного университета (оригинал хранится у О.И. Блиновой - шесть пожелтевших от времени страничек из школьной тетради в линейку). Это письмо не только содержит ответы Михаила Васильевича на ее вопросы об отношении поэта к используемым им диалектизмам, но и раскрывает принципы его поэтического мастерства в оригинальном творчестве и в художественных переводах. Письмо, написанное полвека назад, имеет современное звучание. И, что особенно дорого, в письме перед читателем предстает не только Поэт, но и Человек.
О.И. Блинова, В.З. Башкатов.
