14Те ма т ич е с к и й бл о к. ЗАПАХ A thematic block. SMELL
Labyrinth: теории и практики культуры. 2021. № 3. С. 20—26. Labyrinth: Theories and practices of culture. 2021. No. 3. P. 20—26.
Научная статья
УДК 1(091)(470):130.2
DOI: 10.54347/Lab.2021.3.2
НЮХ К РАЮ: ОБ ОДНОЙ ИДЕЕ В. В. БИБИХИНА Александр Викторович Марков
Российский государственный гуманитарный университет, Москва, Россия, markovius@gmail.com
Аннотация. В статье рассматривается философская программа В. В. Бибихина как преодолевающая привычную конфигурацию онтологии и гносеологии без создания множественных онтологий. Ключевым оказывается понятие о нюхе и запахе, который понимается не как эпизод или часть реконструируемого мирового культурного целого, но как принцип критического пересмотра онтологии. При этом все упоминания запаха в работах Бибихина зависят от жанра работы, и механизмом критики предшествующей философии становится не только порядок рассуждения, но и порядок самого жанра. Запах понимается в двух вариантах переживания: как непосредственная реакция на вещь и ее свойства и как непосредственное проявление ума, имеющего прямой привилегированный доступ к своим идеям. Любое изложение того или другого варианта в готовых и традиционных философских жанрах ведет к противоречиям и изъянам в философских построениях. Бибихин объединяет оба варианта, но не с помощью синтезирующего рассуждения, а с помощью очень тонкого инструментария жанров, так что каждый философский жанр — дневник, эссе, лекция, монография — дает свою конфигурацию синтеза двух версий, продуктивно работающую как актуальный философский проект. Указывается на использование лекциями ресурсов других языков в качестве аргументативного и конструирующего жанр средства и на отказ от оппозиций в характеристике запахов для реализации завершенной философской программы.
Ключевые слова: запах, ольфакторный код, гносеология, философия постмодернизма, Бибихин, философия культуры, философия религии
Для цитирования: Марков А. В. Нюх к раю: об одной идее В. В. Бибихина // Labyrinth: теории и практики культуры. 2021. № 3. С. 20—26.
© Марков А. В., 2021
Original article
SCENT TO PARADISE: ABOUT ONE IDEA OF VLADIMIR BIBIKHIN Aleksandr V. Markov
Russian State University for the Humanities, Moscow, Russian Federation, markovius@gmail.com
Abstract. The article examines the philosophical program of Vladimir Bibikhin as overcoming the usual configuration of ontology and epistemology without introducing multiple ontologies. The key is the concept of smell, which is understood not as an episode or part of a reconstructed world cultural whole, but as a principle of a critical revision of ontology. At the same time, all references to smell in Bibikhin's works depend on the genre of the work, and not only on the order of reasoning, but also on the order of the genre itself becomes the mechanism of criticism of recent philosophy. Smell is understood in two ways of experiencing immediacy: as a direct reaction to a thing and its properties, and as a direct manifestation of the mind, which has open privileged access to its ideas. Any presentation of these two ways in ready-made and traditional philosophical genres leads to contradictions and flaws in philosophical constructions. Bibikhin combines both ways, but not through synthesizing reasoning, but through a very subtle toolkit of genres, that each philosophical genre, diary, essay, lecture, monograph, gives its own configuration of the synthesis of two versions, which works productively as an actual philosophical project. I point out that his lectures used the resources of other languages as an argumentative and genre-constructing means and that he showed rejection of oppositions in the characterization of smells for the implementation of a complete philosophical program.
Key words: smell, olfactory code, epistemology, philosophy of postmodernism, Bibikhin, philosophy of culture, philosophy of religion
For citation: Markov, A. V. Nyuh k rayu: ob odnoj idee V. V. Bibihina [Scent to paradise: about one idea of Vladimir Bibikhin], Labyrinth: Teorii i praktiki kul'tury [Labyrinth: Theories and practices of culture], no. 3, pp. 20—26.
Обычно в философских работах запаху уделяется наименьшее внимание — прежде всего потому, что раздражение возникает в случае запаха вместе с самим чувством, — и значит, оказывается невозможным построить познавательную модель, не зависящую от уже испытанного раздражения; в отличие от ситуации зрения и слуха. Вместе с тем существуют примеры настоящей философии запаха, которая появляется, если философ исследует саму структуру желания как возникающего и обосновывающего себя независимо от раздражения. Сложная структура желания является проблемой в психоанализе, — но вероятно, для философии, изучающей не переживания как таковые, а обоснованность этих переживаний, она может перестать быть проблемой, став моментом соотнесения с нюхом, раздражением носа как способом непосредственно отреагировать на происходящее, причем, происходящее помимо нашей воли. В таком случае ощущение запаха, который уже начал действовать, столь же непосредственно, как ощущение тени, которая уже начала падать — что хорошо понял Гоголь: сюжет его повести «Нос» развивает романтический сюжет властолюбивой тени, начавшей жить независимо от своего владельца.
Хотя запахи в культуре могут применяться как наиболее доступный и непосредственный код, управляющий другими кодами поведения, тем не менее, философский анализ запаха затруднен именно тем, что запах как бы вбирает в себя и мгновенно присваивает саму познавательную установку, которая и оказывается уже как бы всегда сбывшимся моментом бытия, требующим только вторичных реакций в соответствии с тем, как мы уже осмыслили бытие. Такое вбирающее свойство запахов как культурного феномена становилось предметом изучения, и всякий раз оказывалось, что запах как явление культуры подрывает сами презумпции основного
выбранного метода. Например, в исследовании [Пироговская, 2015], ориентированном на подходы нового историзма, показано, как императив гигиены, ставший и императивом контроля запахов, превратил запахи в симптомы и улики болезни — тем самым «уликовая парадигма» микроистории оказывается присвоена предметом прежде, чем она может быть применена, и такова специфика предметной области, а не данного конкретного исследования по развитию публичной сферы. В другом исследовании [Зыховская, 2015], созданном в совсем другой научной школе и методологически не имеющем с предыдущим ничего общего, происходит как ни странно то же самое: запахи в русской литературе рассматриваются наряду с другими художественными деталями и приемами; но при этом выясняется, что запахи могут перекодироваться в метафоры и приемы, как некоторые красоты. Тем самым получается, что анализ поэтики уже оказывается присвоен самими этими перекодировками и их режимами, так что невозможно применить последовательный анализ фигуральных употреблений там, где запахи как красоты речи и красоты изображаемых образов уже вступили в действие.
Рабочая гипотеза данного исследования — внимание философии к запаху появляется там, где перед философией встает нетривиальная задача критики гносеологии не как совокупности методов или процедур, формализуемых с помощью методов, но как начальной предпосылки, организующей познание и организующей наше бытие как бытие познающего субъекта. Такая критика не нужна, если мы просто пересматриваем онтологию: характерно, что Бруно Латур, изучая проект Пастера, как раз рассмотрел, что помещение микроба в лабораторию Пастера, когда Пастер диктует новые условия, в которых само бытие здоровых организмов может сбыться, требовало вычитания запахов — запахи, создаваемые микробами, должны были остаться вне лаборатории [Латур, 2002: 6]. Но если мы работаем внутри некоторой онтологии, даже не обязательно разделяя ее философски, но принимая ее для создания определенных текстов, например, философских дневников, описаний философских экспериментов или черновых набросков, то мы не сможем предпринять систематической критики гносеологии, ничего не сказав про запах.
Наследие В. В. Бибихина идеально подходит для рассмотрения перипетий работы внутри такой онтологии: наравне с монографиями и лекционными курсами, оно представлено подробными дневниковыми записями, философскими автодокументами, которые демонстрируют сам кризис концептуализации ощущений и необходимость найти новое основание. Но показать, что имеет в виду Бибихин под запахом и нюхом как способом отношения к реальности, можно только если учесть жанровую специфику различных высказываний: и тем самым интерпретировать их исходя из того, что может сказать данный философский жанр, а не просто что может сказать философ.
В авторизованных для публикации дневниковых записях В. В. Бибихина первой половины 1970-х годов прослеживается тесная связка простоты и желания, где даже не желание стремится стать простым, а простота создает рамку, в которой желание может оказаться оправданным. Он называет это «нюх к раю»: «У нас есть и нюх к раю, почти всё к чему мы стремимся его отзвуки. Общее сознание рая — это и всё что позволяет людям понять друг друга и столковаться между собой, единственное что объясняет само себя. В античности называли это благом, которое было и единым богом <...>» [Бибихин, 1998: 364].
Синтаксически не вполне понятно, синонимичны ли «нюх к раю», «общее сознание рая» и «благо». Скорее получается, что нюх к раю, который оказывается по Бибихину итогом здравого смысла, не желающего враждовать против себя и потому успокаивающегося в мирности, немного мечтательной и потому напоминающей рай, есть лишь часть этого общего сознания, а общее сознание — часть блага. Ведь общее сознание — это уже всегда исполняемое понимание, в отличие от нюха, который появляется, когда мы избежали конфликтов, тогда как благо — это уже исполненное
понимание. Получается, что динамика, движение понимания от интуиции к непосредственному исполнению и оказывается движением не просто от частного к общего, а буквально от части к тому целому, в которое оно непременно может входить. Но Бибихин скорее говорит о некотором нанизывании синонимов, чем о таком рассуждении, находящем завершение. Разрешить такое противоречие между невольной организацией речи и движением мысли можно только если учесть специфику дневникового жанра, где нанизывание и схватывание впечатлений должно позволить мысли потом развернуться, в том числе отведя надлежащее место для рядов понятий, претендующих на конкретный функционал в философском мышлении.
Именно в дневниковом типе записи развертывается наиболее острое и парадоксальное умение совладать с самими впечатлениями, та стыдливость и смелость одновременно, которая только и делает законным рассказ о прочих впечатлениях. Бибихин рассуждает, что такое чувство или понимание рая возникает всякий раз, когда человек не присваивает понятие благо, когда не ищет блага только для самого себя. Сама энергия стремления подразумевает несогласие со спасением только как со своим личным спасением: просто потому что согласиться лишь на личную привилегию означает разрушить саму природу стремления. Тогда человеку «нужно рая для всех». Эгоизм оказывается неэтичен и неэстетичен. «Проблема тут логическая: вот, я интуитивно чую райское устроение и льну к нему, а нюх мой, который неустанно вынюхивает где рай и где не рай, а ноги мои, которые должны меня в рай возвратить, а ум мой, который должен соображать мое райское пребывание, — они в раю» [там же]. Тем самым выходит, что запах и нюх как непосредственное совпадение с уже случившимся, с тем, что в начале бытия, оправданы как тема разговора, когда непрерывное производство, в том числе впечатлений и высказываний, поддерживается не какой-то внешней литературной индустрией, но самим устремлением мысли. Так дневниковая форма позволяет поставить вопрос о том, как нюх связан не с иллюзией, а с самим бытием.
Сама встреча с бытием далее доказывается аналитически и от противного: дальше говорится, что, не видя того, кто признал рай, оценил его, мы не видим и видящую часть души, иначе говоря, утрачивая коммуникативное различение, утрачиваем и зрение. Но именно для того, чтобы запах не вобрал в себя сами методические установки, о чем мы уже говорили, необходимо, оказывается, сразу вынести аналитические доказательства и аргументацию от противного в мир внешний, в мир отдельных операций научного знания, никак заведомо не соотносящихся с текущими процедурами добывания знания. Бибихин сравнивает эту коммуникативную катастрофу с ситуацией применения точных методов в гуманитарных науках — твердость результата кричаще противоречит тому, что humanum (гуманитарное) обосновать для этих применений невозможно. Эта утрата для Бибихина и есть «ангельское оружие», закрывающее вход в рай, «и силой взять врата можно тоже только оружием» (отсылка к Мф. 11, 12) [там же]. Только непосредственное переживание смелости как стыдливости порождает смелость пути к спасению, а не недоумение, как запах оказывается прямо создавшим уже отзыв на него. Таким образом, сам жанр дневника, неопосредованности письма, в силу самой особенности интимного разговора наедине с собой не может быть в ситуации коммуникативной катастрофы.
В книге «Язык философии» [Бибихин, 2002: 89], представляющей собой переработку лекционного курса, Бибихин тоже говорит о нюхе, уже в силу самой лекционной формы, требующей дальнейшего публичного обсуждения и парадоксальной озадаченности, поддерживающей сам лекционный режим (разве возможна настоящая лекция без ослышек, разговоров в коридоре или недоумений до следующей лекции?), давая две версии философского обоснования этого понятия с целью преодолеть этимологически верную, но позднюю связку «ум» — «умение», которая и не позволяет узнать эту открытость человека миру, осуществление
свободы, без которого не осуществятся умения. По-гречески можно сказать «чую» или «чувствую» как aioBavo^ai (этимологически родственно русскому «явь»), например, собака чует добычу; охотник, добавим, тоже чует добычу опосредовано. Но есть и другая версия, которая как бы снимает эти ступени опосредования, о которых Бибихин не говорит, а просто указывая, что речь пойдет о неком «из основных слов философии»: «Та же смысловая связь повторяется в одном из основных слов философии, греческом vou^ — ум, этимология которого указывает на восприятие и чутье (родственник греческого vou^ наше нюхать)» [там же]. Но в таком случае является ли нюх способом явить вещь, то есть некоторым первым актом гносеологического отношения, которое и должно заинтересовать слушателей лекции, или же это сама суть действия, которое никак не зависит от дальнейших гносеологических отношений, но непосредственно как реакция на запах? Здесь непосредственность порождает две версии из-за самой двусмысленности этого понятия: говорим ли мы о непосредственном доступе или непосредственной реакции? Опять мы возвращаемся к вопросу об отношении невольного стремления, вводящего в суть, и порядка синонимизации реакций.
Но лекция требует слышать звучание слов. И здесь как раз «основное слово» явно калькирует немецкое Grundwort в противоположность Bestimmungswort, основное слово для сложного слова. Например, в слове «пароход» «ход» — это основное слово, а «пар» — определяющее, идет с помощью пара, но главное, что идёт. Прочитав это немецкое в русской лекции, мы тем самым только и можем примирить эти две версии: действительно, ум как «нюх» — это нечто основное, как «ход» в движении парохода, но, не зная, как именно движется пароход, или как именно начинает собака чуять добычу, мы не разберемся, что именно и как ложится в основу такого действия, грамматическую и сущностную. Тем самым Бибихин решает проблемы гносеологии, показав, что гносеология — не инструмент, не часть и даже не момент философского рассуждения, но особая корреляция к онтологии, подчиняющаяся принципам начального интуитивного сложения понятия, а вовсе не процедурам лабораторного или кабинетного академического философствования, которое оказывается опровергнутым самой формой лекции.
Такие попытки связать две стороны запаха, гносеологическую интуицию и начальную реактивность, были и до Бибихина, хотя на уровне биографического повествования, близкого дневниковому, но не дневниковому, как у Бердяева: «Я прошел через жизнь с полузакрытыми глазами и носом вследствие отвращения. Я исключительно чувствителен к миру запахов. Поэтому у меня страсть к духам. Я хотел бы, чтобы мир превратился в симфонию запахов. Это связано с тем, что я с болезненной остротой воспринимаю дурной запах мира. У меня есть брезгливость и к самому себе. Думаю, что брезгливость связана у меня со структурой моего духа. Душевная брезгливость у меня не меньшая. Дурной нравственный запах мучит меня не меньше, чем дурной физический запах. Брезгливость вызывают интриги жизни, закулисная сторона политики. Я не эстет по своему основному отношению к жизни и имею антипатию к эстетам. Моя преобладающая ориентировка в жизни этическая» [Бердяев, 1990: 41]. То есть умение понять вдруг неожиданно свою ограниченность, свою уязвимость не как результат поражения, но как результат не-пройденных этапов нравственного процесса собой и другими, оказывается единственным нюхом, который планирует, проектирует эту симфонию запахов. Только если Бердяев настаивал на некоторой системе социально-нравственных различений, которая только и оправдывает появление его автобиографии, то Бибихин действует исходя из различений внутри уже его сбывающейся автобиографии.
И в других местах Бибихин приводит эти две версии «нюха», как интуиции и как начального состояния сознания, например, в рассуждениях о Гераклите Эфес-ском, которые встречаются в разных его курсах, хотя подступы к этому есть еще
в дневниковых записях. Для Бибихина русское «нюх» подсказывает смысл древнегреческого слова, и поэтому даже помогает лучше понять рассуждение Гераклита, что в аиде, безвидном месте, вещи не видны, но их можно унюхать. Иначе говоря, когда всё уже случилось, остается интуиция, и как только Бибихин берет на себя роль историка философии и может говорить о случившемся и завершенном, он сразу начинает говорить о нюхе как интуиции уже после всего произошедшего. Но также и эсхатологическое «общее сознание рая» [Бибихин, 1998: 364] — это тоже сознание после того, как всё случится в будущем, и предвосхищение событийности будущего тоже обосновывает интуитивность нюха. Тем самым это понятие помогает преодолеть суеверие, что случается всё только в прошлом, а в будущем есть только открытые возможности, которое подразумевают прежние онтологии и гносеологии.
Достижение Гераклита, по Бибихину, состоит в том, что он открыл материальный характер отношения, а не рассматривал отношение, логос, слово, как поневоле инструментализующее дополнение к вещественности. «Основа всех отношений — первое равенство огня и вселенной. Огонь остается во всём невидимым основанием. Он один и тот же жар, который, захватывая разные вещи, посылает от них "дым" и тем самым начинает пахнуть по-разному» [Бибихин, 2002: 167]. Тем самым, оказывается, что счастливым бывает равенство, ему принадлежит невидимое основание огня, которое мы уже можем прозорливо понять, а этому принадлежит уже запах, ограничивающий нашу прозорливость, но и делающий ее впервые осуществленной. В таком случае отдельные вещи бедны, скудны, привязаны к своим параметрам (параметр — не слово Бибихина и Гераклита, но как описать отношение меры к зависимому от меры, когда созерцать логос трудно), но в огне они остаются собой как уже унюханные, как уже возвращенные уму и вошедшие в ум. Тем самым оказывается, что когда мы говорим о произошедшем в уме, например, о равенстве, логосе, мере, развернувшемся в уме, тогда мы точно так же можем оправдать запах уже как некоторый образ ума, непосредственно говорящий о его устройстве — но пока мы не помыслили логос, мы не имеем права говорить о запахе в этом втором смысле.
Характерно, что у Бибихина могут упоминаться неприятные запахи как части оппозиции приятного и неприятного, но описываются только приятные запахи, говорится ли о сравнении запаха с «выплывание[м] тюленя на поверхность вод из глубины океана» [Бибихин, 1998: 66] или о приятности запахов трав, изображенных на русских географических картах допетровского времени как символе средневекового понимания телесности [Бибихин, 2002: 305]. Это означает стремление к положительной философии запаха, которая настолько сильна, что позволяет раскрыть положительные онтологические и гносеологические процессы независимо от тех рамок, в которые мы их загнали в той или иной системе. Точнее, дурной запах Бибихин допускает, например, когда говорит об этически дурном запахе страстей, с которыми воевал святой Франциск [Бибихин, 2004: 479], или о дурном запахе литературного производства, которому поневоле оказался причастен Лейбниц [Бибихин, 1992]. Но в этих случаях Бибихин всякий раз оприроднивает культуру: например, описывая борьбу Франциска с плотью как его борьбу с вполне культурными призраками похоти, или говоря об автоматизме письма Лейбница независимо от реального культурного контекста, в котором он состоялся, но сразу протягивая нить к массовой культуре. Тем самым оказывается, что Бибихину, чтобы говорить о дурном запахе, приходится предпринять натурализацию культуры: потому что и чистое изучение природы, и чистое изучение культуры поддерживают только положительность запаха как принципа непосредственной организации бытия и познания.
Таким образом, философия запаха, созданная Бибихиным, основана на постоянном противоречии между невольной динамикой желания и порядком описания
уже установленных строением бытия равенств. Но это противоречие преодолевается самим свойством запаха, уже не втягивающего в себя метод, а наоборот, его выявляющего: метод такого постоянного выстраивания равенств и уравнений, при котором желание оказывается продолжением самого сбывшегося характера запаха, который может быть райским, может не быть, но который постоянно положительный — его сбывание оказывается всегда быстрее, чем отнесенность к конкретному времени, эпохе или периоду. Если бы Бибихин действовал внутри какого-то одного жанра, это была бы теория переживания времени, со своими ограничениями. Но он действовал в разных жанрах, и в результате получилась теория запахов как теория сбывшегося и желанного, именно в разрыве противоречия и постоянной его литературной неизбежности и сказывающаяся с полной силой и убедительностью.
Список источников
Бердяев Н. А. Самопознание. М.: Мысль, 1990. 220 с.
Бибихин В. В. Лейбниц: всеобщая наука: рукопись. 1992. URL: http://www.bibikhin.ru/
seminar_leibnits (дата обращения: 15.05.2021). Бибихин В. В. Узнай себя. СПб.: Наука, 1998. 575 с.
Бибихин В. В. Язык философии. М.: Языки славянской культуры, 2002. 416 с.
Бибихин В. В. Св. Франциск Ассизский // Культуры мира. М.: Аванта+, 2004. С. 479—481.
Зыховская Н. Л. Ольфакторная картина художественного мира русской прозы XI—
XIX веков. Челябинск: Изд-во Юж.-Урал. гос. ун-та, 2015. 391 с. Латур Б. Дайте мне лабораторию, и я переверну мир // Логос. 2002. Т. 35, № 5—6. С. 1—32. Пироговская М. Запахи как миазмы, симптомы и улики: к проблеме сциентизации быта в России второй половины XIX века // Новое литературное обозрение. 2015. Т. 135, № 5. С. 140—169.
References
Berdyaev, N. A. (1990) Samopoznanie [Self-Knowledge: An Essay in Autobiography], Moscow: Mysl'.
Bibikhin, V. V. (1992) Lejbnic: Vseobshhaja nauka: Rukopis' [Leibniz: Universal Common Science: Manuscript], available from http://www.bibikhin.ru/seminar_leibnits (accessed 15.05.2021).
Bibikhin, V. V. (1998) Uznaj sebya [Dare to know youself], St. Petersburg: Nauka. Bibikhin, V. V. (2002) Yazyk filosofii [Language of philosophy], Moscow: Yazyki slavyanskoj kul'tury.
Bibikhin, V. V. (2004) Sv. Francisk Assizskij [St. Francis of Assisi], Kul'tury mira [Cultures of
the world], Moscow, Avanta+. Latour, B. (2002) Dajte mne laboratoriyu, i ja perevernu mir [Give me a laboratory, and I will turn
the world], Logos, vol. 35, no. 5—6, pp. 1—32. Pirogovskaya, M. (2015) Zapahi kak miazmy, simptomy i uliki: k probleme scientizacii byta v Rossii vtoroj poloviny XIX veka [Smells as miasms, symptoms and evidence: on the problem of scientization of everyday life in Russia in the second half of the XIX century], Novoe literaturnoe obozrenie, vol. 135, no. 5, pp. 140—169. Zyhovskaya, N. L. (2015) Ol'faktornaya kartina hudozhestvennogo mira russkoj prozy XI— XIX vekov [Olfactory picture of the artistic world of Russian prose of the XI— XIX centuries], Chelyabinsk: Izdatel'stvo Yuzhno-Ural'skogo gosudarstvennogo universiteta.
Статья поступила в редакцию 14.05.2021; одобрена после рецензирования 15.09.2021; принята к публикации 27.09.2021.
The article was submitted 14.05.2021; approved after reviewing 15.09.2021; accepted for publication 27.09.2021.
