CC BY
78
И. С. Куликова,
доцент кафедры русского языка
НУЖНЫ ЛИ НАМ СЕГОДНЯ ЭТИ СЛОВА? (Место названий растений в лексиконе современной русской языковой личности)
Я уверен, что для полного овладения русским языком, для того, чтобы не потерять чувство этого языка, нужно не только постоянное общение с простыми русскими людьми, но общение с пажитями и лесами, водами, старыми ивами, с пересвистом птиц и с каждым цветком, что кивает головой из-под куста лещины.
К. Г. Паустовский. «Золотая роза»
Как явствует из заглавия, тема этой статьи — судьба слов, называющих характерные для русской природы деревья (ива, ветла, осокорь и др.), кустарники (краснотал, шиповник, вереск и др.), цветы (василёк, клевер, ромашка, таволга, ночная фиалка и др.), травы (камыш, тростник, рогоз, мятлик и др.), ягоды (черника, костяника, толокнянка и др.). При всей скромности нашей флоры в «Определителе растений» только среднеевропейской части России представлено около 900 видов дикорастущих растений. Но ведь есть еще Кубань, Сибирь, Алтай, Дальний Восток... Вот, например, как описывает сибиряк Виктор Астафьев в «Оде русскому огороду» всего лишь заросшую огородную тропку:
Мальчик идет по заросшей тропинке из бани. Жилки травы-муравы, стебли подорожников попадают меж пальцев;тряпично-мягкие цветки гусятника, головки дикого клевера и ворожбы щекочут промытые, чуткие ступни ног. На меже сверкает конопля, сыплют семена лебеда и полынь, шебарша по листьям лопухов и застарелого морковника. Жалица, пучка, жабрей, чернобыльник чуть слышно шелестят, а вот белена и лопушистый хрен будто в мокрой шубе.
На небольшом пространстве текста 16 названий цветов и трав! Однако половина из них наверняка неизвестна обычному русскому читателю и не только потому, что это слова местные, диалектные. Всем знаком фразеологизм «белены объелся» ('обезумел, одурел'), из чего следует, что белена — растение ядовитое, дурмянящее. Но многие ли знают, как выглядит белена, тем более, что в окрестностях Петербурга она не растет? Многие ли знают, что её листья и стебли покрыты мягким ворсом, легко впитывающим росу? Отсюда и сравнение «будто в мокрой шубе». Скользнет читательский взгляд по этой фразе автора — и только. И это еще в лучшем случае, если описание вообще будет прочитано: известно, что немногие современные читатели — охотники до литературных пейзажей.
Богатство видов русских деревьев, цветов, трав заставляет ожидать, что в русском литературном языке, не говоря уж о русских диалектах, эти группы слов должны быть достаточно обширны. Чтобы проверить это предположение, сравним число растительных реалий с числом слов соответствующих групп в «Толковом
словаре русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой [5]. Как известно, этот словарь-справочник точнее всего отражает активный и пассивный словарь среднего носителя современного русского литературного языка. Полученные данные заставляют задуматься: найдено 61 название деревьев, 29 названий кустарников, 86 — цветов, 11 — ягод, 34 названия трав. Всего 231 лексема, из них 56 — наименования экзотических или садовых растений типа анчар, баобаб, кактус, гладиолус, нарцисс и т. п. Таким образом, на собственно русскую природу остается всего 175 слов. Иначе говоря, далеко не всё, что получило своё обозначение в науке, имеет название в обыденном языке. Выходит, что сам язык, точнее языковое мышление народа, проводит своего рода «селекцию» объектов растительного мира, отбирая достойные быть именованными.
Этому есть объяснение. Научный и обиходный взгляд на мир существенно различны. Ботаник стремится к полноте и систематичности описания растений, но не допускает их оценки. Иначе смотрит на окружающую природу обычный человек, для которого естествен именно оценочный взгляд на мир: полезно—бесполезно— вредно? опасно—безопасно? красиво— некрасиво? Во-первых, человек по-разному включает растения в свою практическую деятельность. Именно поэтому названия большинства деревьев, издавна использовавшихся как строительный и поделочный материал, а также зерновых культур несравненно древнее и лучше укоренены в памяти народа, чем названия цветов. Во-вторых, многие растения становятся героями мифов и легенд. Наконец, у народа складывается определенное эстетическое отношение к окружающей его природе, отраженное в фольклоре и даже в самом способе называния растений. Рассмотрим следующий пример. В "Определителе растений" зарегистрированы и описаны как отдельные объекты 5 видов васильков, распространенных в среднеевропейской части России: 1 — ва-
силек голубой, или посевной, 2 — василек луговой, 3 — василек русский, 4 — василек фригийский и 5 — василек шероховатый, или скабиоза [4: 579-581]. В «Толковом словаре русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой слово василек толкуется 'темно-голубой полевой цветок, растущий во ржи и других злаках'. Но это определение соответствует только признакам первого вида — василька голубого, или посевного. Остальные виды не имеют в общенародном языке никакого названия.
Единственный василек, «удостоившийся чести» попасть в общенародный лексикон, в глазах русских действительно имеет особую значимость. Во-первых, будучи одним из самых «привязчивых» сорняков главного хлеба русских — ржи (как пишет Даль, он «глушит ржаные поля»), голубой василек обладает негативной прагматической значимостью. Во-вторых, это один из самых красивых русских цветов, редким и ярким синим цветом выделяющийся на золотом фоне готового к жатве поля (позитивная эстетическая значимость). Обычай украшать первый сноп венком из васильков — свидетельство эстетического восприятия этого растения русским народным сознанием. Оценочная двойственность русских ассоциаций, связанных со словом василек, для поэта-горожанина А. Вознесенского разрешается безусловно в пользу эстетической ценности цветка и становится образной основой в его стихотворении «Васильки Шагала»:
Кто целовал твое поле, Россия,
Пока не выступят васильки?
Твои сорняки всемирно красивы,
Хоть экспортируй их, сорняки.
В живописи и в поэзии синие васильки — один из символов России и любви к ней. Существенно и то, что имя этого любимого русскими цветка сегодня у нас ассоциируется исключительно с ласкательным вариантом имени собственного (хотя настоящая — научная — этимология этого слова иная).
Владимир Солоухин в поэтичном очерке «Трава», опубликованном много лет назад (в 1972-1973 гг.) в популярнейшем тогда журнале «Наука и жизнь», приводит следующий фрагмент из письма своего «собрата по перу» и по любви к русской природе Василия Борахвостова:
Русский человек (надо бы сказать, народ. — В. С.) настолько влюблен в природу, что эта его нежность заметна даже по названиям трав: петрушка, горицвет, касатик, гусиный лук, баранчик, лютики, дымокурка, курчавка, чистотел, белая кашка, водосбор, заманиха, душица, заячья лапка, львиный зев, мать-и-мачеха, заячий горох, белоголовка, богородицыны слезки, ноготки, матренка, одуванчики, ладаница, пастушья сумка, горечавка, поползиха, иван-чай, павлиний глаз, лунник, сон-трава, ломонос, волкобой, лягушатник, маргаритки, моз-жатка, росянка, ястребинка, солнцегляд, майник, Соломонова печать, стыдливица, северница, лисий хвост, душистый колосок, ситник, гулевник, сабельник, хрустальная травка, журавельник, копытень, пужичка, сныть, пролеска, подмаренник, чистяк, серебрянка, жабник, белый сон, кавалерийские шпоры, горький сердечник, буркун, су-харебрик, девичья краса, калачики, волго-цвет, золотой дождь, таволга, бедренец, купырь, золотые розги, мордовник, куль-баба, ласточник, румянка, наперстянка, богородская травка, белорез, царь-зелье, жигунец, собачья рожа, медвежье ушко, ночная красавица, купавка, медуница, анютины глазки, бархатка, васильки, вьюнки, иван-да-марья, кукушкины слезки, незабудка, ветреница, кошачьи лапки, любка, кукушкин лен, барская спесь, бабский ум (перекати-поле), божьи глазки, волчьи серьги, благовонка, зяблица, водолюб, красавка...
Следовательно, народных названий растений тоже очень много, хотя в ботанических справочниках некоторых из них (например, купавки или сухаребрика) нет, т. е. эти растения там присутствуют под другими именами. Мы еще вернемся к этому выразительному списку, предоставив пока читателю возможность радоваться собственному узнаванию или огорчаться собственным незнанием. Отметим лишь, что из 106 приведенных народных названий в «Толковом словаре русского
языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой нашлись только 19 (они выделены курсивом). Думается, что как раз эти слова знакомы почти всем. Значит, не всё, чему дал название народ, «оседает» в литературном языке и соответственно в сознании так называемой «среднестатистической русской языковой личности». То есть мы, вполне образованные люди, знаем о русской флоре меньше, чем знает наука, и меньше, чем знает народ.
Для языка характерны и некоторые устойчивые ошибки наименования. Мало кому известно, что ромашкой мы чаще всего называем вовсе не ромашку, а поповник, или нивянку, близкую «родственницу» маргаритки и хризантемы. С научной точки зрения такая подмена названий однозначно трактуется как ошибка. Как написано в «Определителе растений», ее «часто путают с ромашкой, от которой она хорошо (?!) отличается своими цельными листьями (у ромашки листья перистораздельные на нитевидные доли) и более крупными корзинками» [4: 562563]. Но это ботаник рассматривает листья ромашки. Для обиходного сознания в цветковом растении важен именно цветок, венчик, а не листья. Более крупные цветы поповника-нивянки и делают красавицу русского луга и поля «лучшим представителем класса» ромашек по сравнению с истинной — в ботаническом смысле — ромашкой, не столь привлекательной обитательницей городских пустырей, паровых полей и обочин дорог. Уместно вспомнить и то, что для русского сознания именно эта ромашка — второй после розы и первый русский цветок, о чем свидетельствует частота реакции ромашка на стимул цветок в «Русском ассоциативном словаре» [6]. Так как «правильные» названия этого растения подавляющему большинству носителей русского языка неведомы, ошибка канонизировалась литературной нормой: в «Толковом словаре русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой включено только слово ромашка.
Уместно вспомнить великолепную формулу В. Б. Касевича: «Отсутствие ответов [ в языке] нормально говорит об отсутствии вопросов» у членов данного языкового и культурного сообщества [1: 79]. Но «нормальное» с точки зрения законов речемыслительной деятельности не всегда «нормально» с точки зрения культуры. Речь идет не об экологической проблеме исчезновения видов: нет растения — не о чем и спрашивать. Речь идет о катастрофически быстром уменьшении количества вопросов по поводу того, что всё еще продолжает существовать рядом с нами, но что при этом становится для нас неинтересным, неактуальным. Далеко в прошлом осталось составление гербариев как личное или даже семейное занятие: ботанизировать нынче не в моде, а слово ботаник в молодежном сленге превратилось в презрительную кличку слишком увлеченного учебой студента или школьника.
«Отсутствие вопросов» о мире растений родной природы — как тенденция изменения лексикона русской языковой личности — особенно очевидно у тех самых молодых русских, которые, по словам Ю. Н. Караулова, «в ближайшие 30 лет будут определять языковую, духовную и материальную жизнь нашего общества» [6: 5]. Это подтвердил, в частности, и социолингвистический опрос учащихся различных учебных заведений Санкт-Петербурга, Тихвина и Валдая, проведенный в 1997-1998 гг. [3: 16-18].
Сравнение первой десятки наиболее частых названий в трех группах информантов показало, что названия «своих» деревьев молодые носители языка знают достаточно полно, но среди слов группы «цветы» преобладают названия «чужих» (т. е. садовых, культивированных) растений. Можно, конечно, возразить, что они тоже именуют реалии современной русской культуры и давно стали частью активного словаря многих носителей языка. Всё это так. Но ни роза, ни гладиолус, ни тюльпан не могут быть в России названы
«реликвиями, воплощеньем отчизны» (Г. Горбовский), так можно сказать только о цветах наших лугов, полей, обочин дорог. В результате другого опроса выяснилось, что рогоз, мятлик, наперстянка — полные агнонимы, т. е. слова абсолютно неизвестные, хотя первые два растения и сегодня повсеместно распространены.
К важным результатам эксперимента можно отнести и то, что надежда получить в «провинциальной» аудитории больше разнообразных названий растений русской природы не оправдалась. Более того, в целом по данным опроса как раз петербуржцы назвали больше разных деревьев и цветов. Можно предположить, что отдаленные от природы, оторванные от коренной культуры, но при этом филологически ориентированные жители мегаполиса (студенты филфака) подсознательно ощущают этот отрыв и стремятся его преодолеть, чего нет у тех, кто живет «около природы», не видя ее. Уместно вспомнить парадокс Л. Витгенштейна: «Этого можно не заметить, ибо это всегда перед глазами».
Основная причина незнания родной флоры очевидна — это глубокие изменения концептосферы: в современной урбанизированной культуре естественная природа перестает быть ее объектом, катастрофически быстро утрачивая изначально богатую прагматическую и эстетическую ценность. Основная масса горожан не очень задумывается о родной природе, больше интересуясь международными, западными стереотипами культуры. Но в этом стереотипе цветы существуют как красиво упакованные букеты садовых и оранжерейных цветов или как клумбы на дачном участке.
Всё это тем более тревожно, что даже некоторые писатели буквально демонстрируют свое безразличие к точному слову в литературном пейзаже. Примечательно следующее высказывание, принадлежащее одному из самых известных современных российских беллетристов: «Из всех деревьев я безошибочно иденти-
фицирую только березу и в описаниях природы обычно руководствуюсь не зрительным образом, а звучанием. К примеру: пишу, что-нибудь вроде "ольхи и вязы закачали ветвями", хотя понятия не имею, как они выглядят, эти самые ольхи с вязами, и вообще растут ли бок о бок. Неважно — правильно составленные звуки создают свой собственный эффект» [Б. Акунин, Кладбищенские истории]. Даже если сделать некоторую скидку на склонность Б. Акунина к литературной мистификации, в этих словах автор, приоткрывающий свою творческую «кухню», как нам кажется, вполне искренен, тем более, что он развивает здесь ранее высказанную в этой же книге мысль о ненужности для горожанина «всех этих названий» — мысль крайне спорную в целом, а для писателя, на наш взгляд, абсолютно недопустимую.
Вернёмся к списку названий цветов и трав, приведенному в очерке Солоухина. Автору статьи, специально занимающемуся этой темой, около 50% слов в нём ничего или почти ничего не говорят. Студенты, которым этот список был предложен на семинаре, указали на 10-20 знакомых растений, т. е. как минимум 80% названий для них являются агнонимами. Некогда позитивное развитие деятельностно-познавательных отношений «человек — природа» приводило к вычленению прагматически ценных качеств различных пород деревьев и видов растений, что и фиксировалось специальными именами. В современном состоянии культуры и языка в этой части концептосферы происходит обратный процесс: картина мира, формирующаяся в урбанизированном сознании, не только нормально для человеческой памяти «"привязана" к среднему члену классификации»: дерево, цветок, трава, т. е. «не "растение" вообще, но и не конкретное растение со своими свойствами» [2: 174], — она часто ограничена этим средним членом — родовым понятием. Иллюстрацией может служить воображаемая, но такая узнаваемая ситуация, описанная В. В. Колесовым
в книге «Русская речь. Вчера. Сегодня. Завтра»:
Представим себе, что молодая горожанка впервые за лето выехала за город. На пригородной платформе вышла из электрички. Увидела все, что можно увидеть в торжествующий солнечный полдень, и сказала, раскинув руки:
— Господи! Красота-то какая: травки, цветочки...
Ни одного названия конкретного «цветочка» она не знает, ни одной травки также. А вокруг заросли желтых и белых кустов донника с его дурманящим запахом, взъерошенные головки клевера, луговая герань с малиновыми соцветиями, чуть дальше слабо поникают тяжелые метелки лабазника; от него и от зарослей дягиля по соседству пахнет сладко, медово, и все это перевито кружевами подмаренника, на котором уже рассыпаны, точно жемчужные слезки, цветы.
Действительно, хорошо! Ну можно ли о такой красоте сказать по-городскому просто и безразлично: «цветочки»? [2: 171-172].
Оказывается можно: нам непривычно и даже противоестественно в обыденной жизни воплощать свои эстетические эмоции в красивых описаниях. Вспомним Базарова: «О друг мой, Аркадий Николаевич! Об одном прошу тебя: не говори красиво!» Сказать и написать — отнюдь не одно и то же. Но это уже другая проблема: в контексте статьи важно лишь то, что у «молодой горожанки» просто нет нужных слов.
Владимир Набоков в комментарии к «Евгению Онегину» вспоминает об искусственно созданной им как преподавателем провокационной вопросно-ответной ситуации с совершенно четкой экспериментальной целью:
Из пятидесяти студентов колледжа, когда я однажды спросил (желая нарочно продемонстрировать свойственное сегодняшним молодым американцам немыслимое невежество, касающееся окружающей природы), как называется дерево (американский вяз), растущее за окном класса, дать точный ответ не смог никто: один неуверенно предположил, что это дуб, другие промолчали, а одна девуш-
ка сказала, что, по ее мнению, это просто дерево, посаженное для тени (разрядка наша. — И. К.).
Следовательно, отмеченная тенденция не уникально русская. Но это не успокаивает, а еще больше тревожит на фоне сегодняшней экспансии именно американской масс-культуры. Универсальность исследуемой лексической лакуны, разверзшейся уже пропастью, тем более не утешает, что это чревато разрывом с одной из русских культурных традиций — пристальным вниманием литературы к родной природе. Всё меньше становится писателей, воссоздающих природный образ России, и всё меньше находят своих читателей такие признанные когда-то «певцы русской природы», как Тургенев, Паустовский, Пришвин, Солоухин. Сужение и качественное изменение круга чтения в данном случае ускоряет процесс забвения природной лексики, так как очень многие, прежде всего жители больших городов, получали эти знания именно из книг.
Правда, живут еще немногие видовые названия (береза, елка, сосна, клен, дуб, ива, рябина, тополь, ромашка, одуванчик, василек, колокольчик, ландыш и еще несколько). Стоит задуматься над тем, почему именно эти слова и сегодня входят в активный словарь русского человека. Причина устойчивости каждого из них различна и по-своему неповторима: бело-ствольность березы, стройность боровой сосны, пирамидальность кроны и новогодняя праздничность елки, золото резных листьев осеннего клёна, серебро плакучей ивы, тополиный пух, красные гроздья рябины, гадание на ромашке, редкая синева васильков, весенний аромат ландышей, звонкое запоминающееся имя колокольчика, желуди и одуванчики — любимые природные игрушки детей... Но задумаемся: ольха встречается у нас ничуть не реже березы, вяз в Петербурге — одно из самых распространенных деревьев. Однако нет ни у ольхи, ни у вяза очевидной для всех и одновременно уникальной привлекательности. И их имена обречены или
на полузнание, или на полное забвение — просто дерево.
Правда, продолжает жить русский пейзаж как жанр живописи и как активно развивающийся жанр цифровой фотографии: на сайтах фотолюбителей природа неизменно лидирует. Однако словесный репертуар отзывов на интерактивных сайтах лишь подтверждает сказанное ранее. Вот типичная ситуация. В разделе «Природа» интерактивной выставки «Фото. Сайт» «выложена» фотография луговой герани — одного из самых распространенных наших цветов. Приведу некоторые фразы из многочисленных отзывов на неё: «Прелестные цветочки!», «Красивые, нежные цветочки!», «Тож (sic!) снимал такие цветочки», «Цветочек достоин быть в центре внимания — славный». И только в одном отзыве (из 41) появляется название: «Люблю дикорастущие герани, в нашей местности пять видов знаю. Они ведь не только красивые, но еще и лекарственные» (http://www.photosight.ru/photos/2939013/). Не правда ли, такое подробное знание неожиданно и даже странновато? Скорее всего, автор — учитель ботаники или увлечен сбором лекарственных растений. Вспоминается ситуация, описанная Паустовским в «Золотой розе», когда крестьянская девочка учит маленького мальчика названиям цветов и трав:
Я слушал и только удивлялся. Девочка знала множество цветов. Она называла дрему, ночную красавицу, гвоздику, пастушью сумку, копытень, мыльный корень, шпажник, валериану, чабрец, зверобой, чистотел и много других цветов и трав.
Однако такая ситуация — исключение из правила, что подчеркнуто и самим автором. Из дальнейшего повествования читатель узнает причину такого уникального знания: бабка девочки — первая травница в округе. Этот пример очень хорошо показывает, насколько личный лексикон человека зависит от его прагматической ориентации: мне это интересно, потому что мне это нужно, а потому я должен уметь это называть, выделяя тем самым из хаоса непоименованных и неос-
мысленных явлений. А если не интересно и не нужно?
Но всё же остается вопрос: нужно ли современному «цивилизованному» человеку знать название тех травок и цветов, которые он вытоптал «на шашлыках» и которые подавил шинами своей иномарки, название того дерева, которое жестоко выкорчевали, расчищая место для очередной элитной «высотки»... Не знать-то спокойнее! Ведь совсем по-разному звучит: «сломал дерево» или «сломал липу»,
«вытоптал траву» или «вытоптал колокольчики».
Тонкий знаток, поэт и философ природы М. М. Пришвин писал: «Природа может обойтись и без культуры. Но культура без природы быстро выдыхается». Утрата целого слоя «маленьких» слов, за которыми стоит огромный мир русской природы, не только эстетически, но и этически обогащающий человека, — это невосполнимая и, кажется, невозвратимая потеря.
Литература
1. Касевич В. Б. Буддизм. Картина мира. Язык. СПб., 1996.
2. Колесов В. В. Русская речь. Вчера. Сегодня. Завтра. СПб., 1998.
3. Куликова И. С. Мир русской природы в мире русской литературы (слова-названия растений в русской художественной картине мира). СПб., 2006.
4. Нейштадт М. И. Определитель растений средней полосы Европейской части СССР. 6-е изд., перераб. и доп. М., 1963.
5. Ожегов С. Н., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. 4-е изд., доп. М., 2002.
6. Русский ассоциативный словарь: Введение / Ю. Н. Караулов и др. М., 1994. Кн. 1.
