CC BY
98
Л. К. Антощук
НОВЫЙ ОПЫТ БЕЗУМИЯ: ЭКСПЕРИМЕНТЫ С СОЗНАНИЕМ (РАССКАЗ Л. АНДРЕЕВА "МЫСЛЬ" КАК МОДЕЛЬ БЕЗУМИЯ НАЧ. XX ВЕКА)
То не* и й государственный педагогический университет
В литературе начала XX я. невозможно не обратить внимания на пристальны if интерес, проявляемый к феномену безумия. Можно сказать, что в этот период безумие претендует на тотальную интерпретацию мира и человека. При этом интенсивность раз-!■!;'".-;: темы безумия .;пте рагу рой ^кт-инче i , ::■. предположит^что интерес к тгойтеме пыл следствием радикального поворота в культурном сознании рубежа веков.
Современные исследования по философии и культурологии рассматривают безумие преаде нее по как культурный факт, как особого рода идею, способную формировать мировоззрение человека и определять линию его поведения. Знаковый потенциал безумия огромен, тем более что i енезис этого состояния человеческой психики уходит в далекую архаику. И русской культуре безумна как идея имеет очень долгую историю, и которой можно выделить своеобразные критические точки, кода силой подводных течений безумие наносится на поверхность жизни и t-гановнтся предметом напряженного осмысления.
11я рубеже XV ¡1L-XIX вв. безумие вперные оформляется как своего рода концепции »сфере чнаково-го поведения, могущего в связи с этим быть интер-претнрованным как текст. Затем позиции безумия в области тексто¡юрожде! ihh все более укрепляются, и 1820-30-е гг. дают русской литературе поэтически и концептуально оформленную модель текста, смысловой уронеиь которого целиком регулируется отношением к безумию, понятому как особое состояние чира и человек [ 1 ].
Контуры этой модели задаются общеевропейским мирочувствовакием эпохи романтизма, но в русской литературе "стандартный" вариант романти чес того бе-
м.:.: си 1ыю трансформируется, поскольку пк.з......ет
механизмы другой, более архаичной культурной традиции -, русского юродства н православного ре лиги оз-niHTi сознания. Замечательные образцы русской литературной модели безумия находим в творчестве Пушкина и Гоголя. Интерес к безумию на протяжении всего XiX а. сохранялся в русской литературе, держась в достаточно неткнх рамках, пока на рубеже веков снова не произошел прорыв. Везучие опять зашло леры>е место в сюжетном репертуаре литературы.
Ото говорит о том, 11 j о произошел кпнпептуаль-
....... сдвиг ипутри темы безумия, и мы теперь уже на
новом этапе должны уточнить конфигурацию смыслового поля, связанного с безумием. Здесь происходит очеред!ioe перераспределение смыслов в соответствии с новым миро виден нем - самосознанием
человека в начале XX в. Попробуем проанализировать новую ситуацию безумия на материале рассказ Л. Андреева "Мысль"* 1902).
Этот рассказ неоднократно ло падал в поде зрей hü литературоведов, но до сих пор не был рассмот рен <-точки зрения той проблемы, которую сам автор обозначил как основную, вынься ее в заглавие своего произведения. Характерно, чго в 1913 г.. создавая на материале рассказа беременную трагедию* Андреев отхазался от первоначального намерения оза-[ лай и i i, пьесу "Доктор Керженцев".. Главная кодли-ïh-î р:и\-к;и.11.1 :üii)t ie;ict[înii ïi i i,i : - :..... об -
ms соанания, соотношения разума и води, мира мыслимого н чувственного. По ходу развития сюжета сознание переживает трагедию, убеждаясь в недостаточности и ненадежности собственны к оснований. При jlom особая безысходность ситуации сдаана ^ тем, что надежных и достаточных основФШ еозна-ния в мире не обнаруживается вообще, поскольку нее. ЧТО могло быть предложено ü этом: качестве, не выдержало испытания на истинность.
Героя рассказа ни в коем случае нельзя воспринимать оценочно. поскольку сам доктор Керженцев
- это полигон для испытаний экспериментирующего сознания, "чистого сознания", как сказали бы мы сейчас, в конце XX в. Современная Андрееву критика w этом смысле рассказа не поняла, заняв именно оценочную позицию. Интересно, что героя о пен и на-ли й двух аспектах, либо пытаясь решить дилемму "нормален Керженцев или нет*', либо вынося ему однозначный приговор как чудовищу аморализма: Таким образом, сразу вводятся две сист емы ¡¿оордина, для определения нормы - наука и этика ! 1о мнению же самого Андреева обе системы несостоятельны.
"О "Мысли" продолжают чепушить. Обалдели и вместе с героем серьезно решают: сумасшедший или нет. Только Скабичевский сразу решил: "червонный снерхнегодяй". Так и сталью озаглавил. Вот - сверхпробка!" (из письма А.М. Горькому от 2 авг. 1902 г.) 12, с. 156].
Отечественное литературоведение, отказавшись от психопатологической интерпретации героя рассказа, видит, тем не менее, в нем указание на "опасности кроющуюся о безнравственном индивидуалистическом разуме", "крах буржуазного сознания" [3, с.100-101], "исследование двойственной природы разума
- его служения добру и злу" [4, с.К], изображение расшш п,] за "долгое и сладострастное искажение всех здоровых представлении о жизни" [5, с. 139]. Как видим, и по сей день доминирует этическая оценка
Вестник ТГГ1У. ¡999 Выпуск 6(15). Серия: ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ (ФИЛОЛОГИЯ)
Рассказ также часто рассматривают как вариацию па гену "преступление н наказание" [б]. и для тгого, безусловно, есть основания, поскольку Керженцев, как и Раскольников, перой-идеолог, идущий на преступление в целях; эксперимента. Формдлыф на их родство указывает общая соотнесенность с расколом (через фамилию). Но характер эксперимента различен.
Сущность эксперимента Керженцева - испытание себя, но насей раз это опыт нз в области нравственного чувства {для Кержениева этот этап пройден еще в детстве), а в области собственного сознания. Эта проверка сознания на крепость, на его способность устоять перед безумием, которое героем рассказа оценивается однозначно негативно Безумие здесь начисю лишено нога бесценного качества л род у к тивеюсти, которое гак много значило для модели 20-30-х тт. XIX в. Раньше безумие актуализировало высшие, непреходящие ценности бьггня и демонстрировало проблематичность их реализаций п конкретной действительности. Теперь же ценности, вплоть до высших, поставлены под сомнение, поэтому й безумие больше не может выполнять функцию переключения в иерархии ценности. Осе иерархии устанавливает само сознание, обладающее полным самоконтролем, и неизбежно высшей ценностью оно объявит себя. Безумие окажется за его пределами, вне иерархии, т.е. вне установленного порядка, За ним поэтому закрепляются значения хаоса и смерти.
На если архаическая модель безумНЯ соотносилась с представлениями о живородящей силе хаоса и, значит- временности всякой смерти, то теперь безумие тго обрыв, яа которым стоит пустота. Поэтому не Бог ^закон) и не люди (мораль) выступ агат для Керженцева в роли крайних пределов дозволенного - только собственное сознание может стать таким пределом, только в непосредственном контакте с безумном возможно реальное испытание. Безумие -тотальное отрицание, поскольку в нем отрицается сознание - источник всего существующего. Отсюда и деструктивные тенденции в поведении Керженцеву любое разрушение - следствие отрицания, заигрывания сознания со своими пределами.
Подобная Hipa требует крайнего напряжения сознания, более того, она только внутри сознания и может быть мотивирована: "...у меня явилась мысль, которая едва ли могла прийти в безумную го лову., -Это мысль о грозной опасности моего опьгга. Сумасшествие-тготакоп огонь, с которым шути ть опасно. Разведя костер и сереушне порохового iioipeña, вы можете чувствовать себя в большей безопасности, нежели тогда, если хоть малейшая мысль о безумии закрадется в вашу голову. И я это знал, знал, знал, ■ но разве опасность значит что-либо для храброго человека1?4 [7, с,392]. В дальнейшем Керженцев сравнивает себя с Нансеном, говоря о том. что он также пытается достичь полюса.
Чем може г быть мотивирован такой эксперимент с сознанием? Безумие всегда знаменовало собой
поиск подлинной реальности в условиях, копа мир приобретал качества иллюзорное i и. мнимости, в tri м ороч ноет и (модель Гоголя). Подобный поиск человека был прежде всего спровоцирован интимным мережи паи нем собственной хрупкой человечности (отсюда кажущийся столь резким переход от типа романтического "безумного гения"' к сумасшедшему "маленькому человеку", "безумцу бедному" у Пушкина и Гоголя). В случае с Керженцевым проверка на безумие также является одновременно и проверкой единственной оставшейся реальности, претендующей на звание подлинной - реальности сознания.
Не случайно такое большое место в рассказе занимают размышления героя о словах, которые создают иллюзию обозначения смысла, маскируя на самом деле его полное отсутствие. Слова становятся главным инструментом самообмана, которым занимаются люди. Отказавшемуся раз и навсегда от самообмана Керженцеву б о nee всего отвратительны люди, профессионально занимающиеся слоном В рассказе это отец Кержениева (адвокат) н Савелов (писатель).
Уроки отвращения к словам Керженцев усваивает с детства, анализируя деятельность отца. "У него много было знаний, много мыслей и еще больше слов: и слова, и мысли, и знания часто комбинировались очень удачно и красиво, по он сам ничего в этом не понимал. Я часто сомневался лаже, существует ли он, - до того весь он был вовне, в звуках и жестах, и мне часто казалось, что это не человек, а мелькающий в сштематографе образ, соединенный с Граммофоном- Он не понимал, что ОН чегтовек, что сейчас он живет, а потом умрет, и ничего не нскал... ('поим языком,,, он зарабатывал тысяч тридцать в год. is ни разу не удивился и не чадумался над этим об' стоятельством" [7, с.з№].
Слово, которым владеет Сеймов, также, по убеждению Керженцева, является бессмысленным, поскольку не обеспечено подлинным талантом: его произведения - для развлечения "согни ожиревших ли> дей, но не для жизни, не для нас, пытающихся разгадать ее" (при этом уважение Керженцева к книгам -огромно). Саве:;ов же не пытается разгадать "toipo венный смыс л". "Близкие ему лкщи... старались найти оправдание его недостаткам н своему чувству и называли его ''художником1' ., выходило так, будто это ничтожное слово совсем оправдывает его и то, что для всякого нормального человека было бы дурным, делает безразличным и даже хорошим" Т7, с .3 WITH кой же областью пустого означивания становится для Керженцева паука, пытающаяся даггъ характеристику его психики ь терминах точного зйанкя: нелюдимость становится "болезненной мизантропией", холодный темперамент - ^выражением дегенерации", целеустремленность - мономанией.
Неслучайно симулированные Керженцевым припадки доставляют ему такое глубокое улоилетворе-
— ¿tí —
ние - маска сумасшествия дает ему возможность вырчжатъ истинное, не опосредованное обя зательной нормой речевой деятельности, отношение к людям с их болтовней, от которой сначала героем овладевает грусть, а затем - ярость ("мне было приятно бить их, сказать прямо в глаза правду о том, какие они. Разве всякий, кто говорит правду, сумасшедший?"). Керженцев очень хороню знает цену словам, поэтому столь уверенно чувствует себя под прикрытием определения "сумасшедший11 это слово, как и любые другие, называет явление, 'закрывая его истинную суть, позволяет не всматрииагься п его глубины, а удовлетворяться знаком.
В соответствии с заданной ситуацией это1! знак переадресует проблему с экзистенциального уровня в ;г;юскость практических действий, предпринимаемых социумом с целью обеспечить себе безопасность и порядок - в область медицины и права {"я мог совершить любое беззаконие и не потерять уважения окружающих"), Это, так сказать, внешний план безумия в начале XX в. - защитный слой, скрывающий настоящую проблему.
Положение меняется, как только безумие перемещается с поверхности сознания, из зоны контакта с миром, в глубины самого сознания. Тот постоянный самоконтроль, который является необходимым условием Разума, вдруг фиксируется на моментах неразличимости ума н безумии и-сфере индивидуального сознания (безумие возможно только там. где ее гь "я" и "другие", когда исчезают "другие1', само понятие безумия становится ничего на значащим, ко тогда и понятие ума теряет смък л). Симуляция сумасшествия помогает избавиться от всего внешнего, условного, йо внешнее и не было никогда истинным - значит, сумасшествие мри частно истине, если ею не симу-■ц ■ ■= ■ I г. ' Л = ■ г ■: ■ )Г" ■ Ь ; гип, никак не
может (а его системе координат безумие - всего лини» средство самоутверждения раз>ма). Безумие отмечено знаком "минус*1. Страшнее безумия с человеком ничего не может быть.
М. Фуко в своем фундаментальном исследовании "История безумия в классическую эпоху" говори: о том, что в течение всего XIX в.. когда в культуре утверждается "аналитическое сознание безумия, т.е. развернутое осознание его форм, феноменов, проявлений" [й, с, 179], безумие постепенно объективируется в качестве предмета научного исследования (становится областью медицины), i Зри ттом практика психиатрической лечебницы (которая, кстати, а России утверждается намного позже, чем в Европе) привела к тому, что "угроза оказаться безумным насильственно отождествлялась у каждого человека с необходимостью быть объектом - во всем вплоть до повседневной жизни... Отныне всякий индивидуум, признанный сумасшедшим, будет принудительно и сразу получать статус объекта.,," [$, с.454].
А в качестве объекта безумец подвластен сознанию, конструирующему мир по собственному про-
изволу. независимо от какой бы то ни было системы координат. Именно в этом смысле следует понимать финальное заявление Керженцева: "Вы можете ceñe представить мир. в котором нет законов црнтяжения, н котором нет верха, низа, в котором все повинуется только ггрихоти н случаю? Я, доктор Керженцев, этот новый мир. Все можно" (7, с.419-420].
Неоднократно исследователи творчества Андреева отмечали ницшеанское происхождение многих идей Керженцева. В свете идей о сверхчеловеке Керженцев может рассматриваться как не выдержавший испытания именно потому, что в результате своего эксперимента он оказался лишенным какого-либо закона вообще. У Ницше же чи гаем: "Можешь ли ты дать себе свое добро и свое зло и навесип, на себя свою волю, как закон? Можешь ли ты сам бъггь своим судье» и мстителем своего закона?" [9, с.45]. Одн-ночест во, ко пзрое п ророчил Ни тис дл * с.™ его све рх -челопска. дтч Ке рже s щепа непосильное бремя, поскольку в своем одиночестве он несамоггождествен ("моей мыслью, моим голосом говорят неведомые они") [7, с.418].
Знаменательно, что безумие для Керженцева воплощается в архетип ических образах зверя ti ребен-ка. За ними скрывается глубокая диалектика невинности/падения. отмеченная в свое время М. Фуко. Животность ярко проступает в изображении воющего сумасшедшего, и смутное, но настойчивое желание выть у самого Керженцева символизирует притягательность для него состояния абсолютной невинности, в котором пребывает человек "на нулевом уровне своей природы" (М. Фуко) - в образе зверя. Буйное; разрушительное начало* столь греховное в человеке, оборачивается невиновностью, При условии. что человек достиг предела падения, превратившись а зверя.
Другой полюс состояния невинности - детство, и с этой точки зрения нет ничего удивительного в любви Керженцева к детям (они же - маленькие животные: зеркальность ,клочки и собачонки а воспоминании героя).
Объяснимо и стремление Керженцева попас гь h.i каторгу любой ценой. Осуждение по закону не решит для него проблемы собственного безумия, но даст возможность прикоснуться к иному миру, где, по терминологии M Фуко, царит не безумие, но неразумие - керасчлененная сфера культурного опыта, в которой не существует еще понятия психического заболевания, а есть единая среда отчуждения, внутри которой безумец и преступник равны, а проблема нормы нерелевантна. "Меня тянет к этим людям какая-то смутная надежда, что среди них, нарушивших Ваши закюны, убийц, грабителей, я найду неведомые мне источники жизни и снова стану себе другом" [7, с.419]. Новые источники жизни необходима герою, поскольку старые иссякли раз и навсегда. Вместо светлого и ясного сознания власти над собой, а следовательно. над миром (здесь и проходит нар.; шел s.
Вестник ТГПУ 1999. Выпуск 6(15). Серия ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ (ФИЛОЛОГИЯ)
с Ницше), Керженцев погружен в пучину безумия, мертвого хаоса пустоты [10].
То, что Керженцев в полной мерс является героем своего времени, доказывают отзывы на рассказ,, появившиеся в периодической печати после его публикации. В,Г. Подарский, в целом расценивший рассказ как психопатологический этюд, отметил, что Андреев гонко рассчитал его эффекгг, опираясь на общее мировосприятие своих современников. "...Что ужаснее, что мучительнее для современного челове-кл. как не частая неуверенность в том, нормальный он субъект или нет? Что тяжелее, как не опасение за го, что вот-вот оборвутся тонки-; нити умственной и нравственной ориентировки, которые сдерживают ' IL- .: L'Ki . :•.••••:".." '[)!-. I 36]
A.A. Блок выделяет в творчестве Андреева "ноту безумия", которою '"выражает писатель спой стра\ за безумие себя и мира, и она-то именно еще долго останется непонятой теми, кто тянет ее во имя своей неподвижной святости, не желая знать, что будет, когда она внезапно оборвется. Будет злая тишина, остановившиеся глаза, смерть, сумасшествие, отчаянье" [12, с.69].
Вообще Андреев воспринимался как очень последовательный выразите л ь духа с воего времен и, даю ■ щнп в своем творчестве адекватное его воплощение. Об этом говорит стойкий интерес к Андрееву таких писателей, как Л. Толстой, А. Чехов, А. Блок, М. Горький - при том, что техника андреевскою письма и его художественная манера в целом была им чужда, а подчас вызывала раздражение. Особенно важно в этой связи внимание ''реалистов", поскольку в их восприятии искусственные конструкции андреевской прозы, условность его сюжетики бблад&лй качее I вом несомненной реалистичности.
Такое точное отображение культурной ситуации начала века для Андреева было бы невозможным, если бы он, сам глубоко не прочувствовав ее в собственном жизненном Опыте (о чем свидетельствуют его дневники) [13, с .62-63], не сумел бы в то же время сохранить по отношению к ней известную дистанцию. Иными словами, речь идет об оригинальной, не сводимой к общей позиции Андреева в этом но просе. В нашем же случае это будет авторская позиция рассказа '"Мысль". Вычленить ее достаточно сложно, поскольку форма повествования здесь субъективна (зэ п и с. ки героя').
На [.омощь приходи i система персонажей, с раз-нон степенью обьекгнвностн представленных и сознании героя. Линия нх поведения Керженцевым анализируется с избранной им точки зрения разоблачающего самосознания, потому его оценки характеризуются точностью, трезвостью и делаются всегда с учетом "осложняющих" обстоятельств - эмоций и жизненных ситуаций (см., например, характерясти-ку Татьяны Ниш гасииы). В этом свете Керженцеву понятны все окружающие его люди; кроме сиделки Маши (в связи с этой непонятное1! ью он нрнсваниает
ей звание сумасшедшей). Но больше всего Керженцева тревожит та непостижимая власть, которой об' ладает Маша над людьми и в том числе над ним (случай с неудавшимся самоубийством). "Я часто потом думал над этим "не надо" и до сих пор не могу понять той удивительной силы, которая н нем заключена и которую я чувствую. Она не в самом слове, бессмысленном и пустом (снова о словах! - Л.А.); она где-то в неизвестной мне и недоступной глубине машиной души. Она знает что-то. Да, она зияет, но ¡*е может или не хочет сказать" [7. е.398]
Но в гом-то и дело, что, как выясняется, Маша "не знает". Это "незнание" размещается не только в пространстве представлений Керженцева (нн разу не была в театре, не знает, что такое государство, не подозревает о вращении земли). Точно так же Маша "не знае т" и Бога (см. диалог о самоубийстве). Категория знания вообще- не имеет к ней отношения, поскольку ее тайна сродни природе ("аы почти растение") и детству ("вы дитя"). Это непосредственное переживание бытия (она всеЕ'да что-то бесшумно де-гтлег), до-знание, наделенное глубоким ощущением Бога. Это ощущение не фиксируется в словах (а значит- истинно) и не является предметом рефлексии, оно вне сферы сознания, поэтому безумие ему не угрожает. Керженцеву оно недоступно, поскольку он давно вышел из состояния до-знания (учил физику, химию н бывал в театре). Но там же, в до-знаннн, звери и дети, поэтому поиск новых "источников жизни" возможен только там.
В процессе переделки рассказа в пьесу Андреев объект и визиру етфрернажей»,чпео позволяет уточнить авторскую оценку. Драматическое действие доказывает, что взгляд Керженцева на людей в рассказе вполне адекватен. В образе Маши появляются дополнительные детали, углубляющие представление о состоянии до-Здания, лежащего в основе этого к арак-тера. Для Андреева эти уточнения очень существенны, так как лежат в русле его настойчивых размышлений о соотношении стихийного и культурного.сознательного и интуитивного в природе человека. Сам Андреев формулирует:mi так: "...трагически погибающему Керженцеву, одинокому носителю голой индивидуальной мысли, весьма резко противопоставляется Маша, выразительница твердых и бесспор ■ ных начал коллек-i ИННОЙ, почти мировой жнзн и - раз-пенчаниой мысли противополагается жизнестойкая, царственная интуниия" [2, с.346}.
Керженцев хочет любой ценой вырваться за пределы заколдованного круга собственного сознания, которое весь мир превратило в западню. Парадоксально, ч го, отказываясь от безумия в той форме, а какой его представляет себе цивилизованный разум (помещение больного в лечебницу), Керженцев реально стремится опять же к безумию (каторга), взыску я на сей раз истины, лежащей за пределами языка, сознания и культуры, т.е. к безумию архаического типа, носящсгп характер перехода в лругую жизнь и
систему ценностей. Это единственный способ chuchi не только героя рассказа, но л весь мир. потому что Керженцев, осознавший полную несостоятельность цивилизованного разума, конструирующего фантомы вместо реальности, отомстит за обман. "1Вещь, в которой давно назрела необходимость" -средств?, дающее возможность раз и навсегда покончить со всеми повушкэми сознания: "...я взорву на воздух вашу проклятую землю, у которой так много богов и нет единого вечного Бога".
Керженцев сам называет 7у единственную инстанцию, в которой могут быть сняты все противоречия. Но путь туда возможен только из безумия, понятого ка:< пред-знание, как отрицание самодостаточности сознания. Других путей туда больше не осталось. Таким образом, Андреев по-своему преломляет ту ситуацию напряженного богоискательства, в которой находилась русская культура начала XX н. Писатель переживает ее необыкновенно остро. Там, где у других продолжается теоретизирование, у Андреева -обрыв, бездна, отчаянная, никогда не утихающая тренога, крик. '".>то давало право его современникам говорить о "психологии ужаса", которой проникнуть! его рассказы. В "Мысли" читаем: "Так жить нельзя. А мир спокойно спит: и мужья целуют своих жен. и ученые читают лекции, и нищий радуется бро-шенной копенке. Безумный, счастливый н своем бе-
зумии мир, ужасио будет твое пробуждение!" [7, с.42и] Эго уже новая точка зрения на мир и на безумие, выстраданная ] и роем рассказа в муках обанкротившегося сознания.
Вспоминая афоризм Паскаля о Боге, который прячется от искушающих его, но открывается тем, кто его ищет, итальянская исследовательница творчества Андреева Р. Джулиан и пишет: "...Андреев ищет Бога не в новеедневности, а в необыкновениом, запредельно м. ищет его с гордыней Разума и, равно как и его герои, постоянно "искушает" его. И Бог прячется от него и от его героев..." [14, с.&4]
Все это и определяет те новые черты, которые приобретает модель безумия в русской литературе начала XX в. Утрат!ев продуктивность на уровне героя и еюжега, ситуация безумия сохраняет ее за собой т метатекетовое уровне. Безумие все больше унинер-сализуется, становясь особым типом ф|:лософство-вания; увеличивается и его текстопорождаюший потенциал. Архаическая основа ситуации безумия, сохраняясь о глубинных пластах текста, на поверхности его становится предметом специальной рефлексии, подвергаясь уже вторичной мифологизации. В ■>том плане представляется мнот ообещаюшнм анализ разных вариантов модели безумия в творчестве других представителей этого периода.
ЛИТЕРАТУРА
I. Формально эту модель можно описать как специальную "ситуацию безумия', признаками которой можно считать: а| универсам еаъ onisata жизненны/ явлений с ючки зрения безумия, способность эюсо состояния формировать ^яоегьук; >:аотину мира: б) продуктивность, т.е. актуализацию безумием вечных, непреходящих ценностей человеческого бытия и проблематиза-цию воплощения эти* ценностей в конкретной реальности; в] текстолорождаюидий потенциал - возможность реализации в качестве сижетн.
2 Литературное наследство: М. Горький и Л. Андреев Неизданная переписка, - м . 1965.
3. Беззубое В.И. Леонид Андреев и традиции русского реализма.-Т&лпнн, 1904.
4 Муратова КД Леонид Андреев в полемике с Горьким {отношение к Мысли) Ц Творчество Леонида Андреева: Исследования и материалы,- "¡урск,
5. Мартынова т.л. Леонид Андреев и Лев Шестов о феномене личности // Российский литературоведческий куриал- 1994.- №5-6
й Меэуитова ЛА "Преступление и наказание" а творчестве Л. Андреева // Метод и мастерство.- Вологда, I97Q.- Вып. 1
7. Андреев Л Н. Собрание сочинений: В 6 т. Т 1.- М., 1990.
8. Фуко М. История безумия в классическую Эпоху.- СПб., 1997
3 Нищие Ф. Так говорил Заратустра Н Ницше. Соч.: В 2 т. Т.2 - М., 1990.
Ю Неслучайно Андреев с таким энтузиазмом воспринял совет Горького закончить рассказ слово» "ничего' - это и есть итог ЭкспериментаКерженцева l прочность-: сознания.
II. Подарский В.Г. Наша текущая хит Ц Русское богатство,- 1902 - N¡ 9.
12. Блок А .А, Безвременье Ц Блок А, Собр. соч.: 0 8 т, Т.б,- M.L 1962.
13. См., например, запись из раннего дневника, интерпретированную Андреевым как провидение его дальнейшего жизненного пути в: Андреев Л.Н. SOS /сост. Р. Дмиса и Б. Хэлмана - М; СПб., 1994.
14. Джулиани Р. Л Н.Андреев и Октябрьская революция или революций как апокалипсис // Русская литература.- 1997- №1.
