CC BY
73
К. В. Шевченко (Минск)
Новый обобщающий труд по истории Карпатской Руси
и русинов
В рецензии содержится подробный анализ опубликованной недавно монографии известного канадского историка-слависта П. Р. Магочи, посвященной истории карпатских русинов. Данная монография является одним из наиболее фундаментальных обобщающих трудов по истории и культуре карпатских русинов и вносит огромный вклад в развитие данной отрасли славяноведения.
Ключевые слова: П. Р. Магочи, русины, Карпатская Русь, история, культура.
DOI: 10.31168/2073-5731.2018.1-2.4.02
Опубликованный в 2015 году в издательстве Центрально-Европейского университета в Будапеште фундаментальный труд известного канадского историка-слависта, профессора Университета Торонто Пола Роберта Магочи «With Their Backs to the Mountains. A History of Carpathian Rus' and Carpatho-Rusyns»1 стал самым заметным событием в мировой русинистике последних лет. Помимо чисто академического значения, данный труд имеет и колоссальную символическую ценность. В ходе «национальных возрождений» славянских народов важную роль играло появление фундаментальных обобщающих трудов по истории, призванных легитимизировать право данного народа на существование, определив его место в иерархии других народов. Капитальный обобщающий труд авторитетного канадского ученого-слависта призван поставить точку в еще тлеющем споре о том, являются ли карпатские русины самостоятельным народом или же только этнографической частью украинцев.
Важной чертой работы Магочи является то, что история Карпатской Руси и ее коренного восточнославянского населения органично интегрирована в общеевропейский исторический ландшафт и рассматривается в широком общественно-политическом и социокультурном контексте истории тех стран Центральной Европы, в состав которых в разное время входили исторические земли Карпатской Руси. Еще один существенный плюс работы состоит в том, что автор рассматривает многочисленные дискуссионные сюжеты в истории данного региона
с присущей ему деликатностью, делая акцент на фактологической стороне проблемы. Во введении автор поясняет, что предметом его изысканий является и Карпатская Русь как определенная исторически сложившаяся географическая область, и карпатские русины как населяющий ее народ; при этом книга охватывает и те страны, в которых исторически сложилась многочисленная диаспора карпатских русинов (США, Канада, Сербия, Хорватия и др. страны). По определению самого автора, «Карпатская Русь — это область исторического проживания карпатских русинов» (р. 5), то есть те земли, где русины проживали вплоть до массовых депортаций или массовой ассимиляции населения, имевших место в основном в середине и второй половине ХХ века (р. 5).
Первая глава книги профессора Магочи имеет обзорный характер и посвящена карпатским русинам как народу и географическим особенностям Карпатской Руси. Вторая и третья главы книги повествуют об историческом развитии территории Карпатской Руси в доисторические времена и о появлении славян в данном регионе. Большое внимание уделено археологическим культурам железного века на территории Карпатской Руси, в частности кельтской латенской культуре и кельтской колонизации карпатского региона (р. 19). Затрагивая сложный вопрос об этногенезе славян, Магочи приводит общепринятое среди большинства специалистов мнение о том, что формирование славянской этноязыковой общности имело место в области от северных склонов Карпат до бассейна реки Припять (р. 26—27). Любопытны рассуждения автора о латентном присутствии славянского этнического элемента среди скифов, сарматов и других известных в античных источниках народов. «Североиранские племена скифов в значительной степени состояли из славянских земледельцев, — пишет Магочи, тем самым солидаризируясь с мнением известного отечественного историка и археолога Б. А. Рыбакова, который усматривал предков славян среди скифов-пахарей, упоминаемых Геродотом2. — Время от времени славянское "большинство" ассимилировало иранские, германские, позже тюркские племенные элиты, сохраняя [...] имя этой элиты» (р. 28). Затрагивая вопрос о предках славянского населения карпатского региона — белых хорватах, профессор Магочи обращает внимание на то, что после распада империи гуннов во второй половине V века «одно из иранских кочевых племен из украинских степей, известное под именем хорватов, откочевало на запад, подчинив славянских земледельцев к северу от Карпат [.] В итоге возник большой племенной союз, известный в письменных
источниках как [...] Белая Хорватия. [...] Происхождение, этнический состав, само существование белых хорватов остается предметом споров, — констатирует автор, — но вследствие их предполагаемого пребывания в Карпатах во многих трудах по истории Карпатской Руси славянские белые хорваты считаются ранними предками карпатских русинов» (р. 29).
Автор прослеживает обстоятельства прихода кочевых мадьярских племен на Паннонскую равнину в 890-е годы, последующее образование Венгерского королевства и постепенную инкорпорацию в его состав русинского населения к югу от Карпатского хребта, в то время как карпатские русины к северу от Карпат вошли в состав Польши. Затрагивая вопрос об отношениях Карпатской и Киевской Руси, Магочи отмечает, что часть территории Карпатской Руси несколько раз входила в состав соседнего Галицкого княжества. В целом Магочи делает акцент на этнокультурной и конфессиональной самодостаточности и самобытности Карпатской Руси, указывая на то, что славяне населяли Дунайско-Карпатский регион с V—VI веков и восточное христианство жители Карпатской Руси приняли в IX веке. «Истоки Карпатской Руси, — заключает профессор Магочи, — надлежит искать прежде всего в самой Карпатской Руси» (р. 51). Анализируя реформацию, контрреформацию и их влияние на население Карпатской Руси в шестой главе книги, Магочи обращает внимание на то, что идея церковных уний, предполагавшая переход под юрисдикцию папы римского при сохранении православных обрядов, возникла в общем контексте контрреформации в Речи Посполитой, возглавлявшейся иезуитами (р. 79). По словам автора, «брестская модель церковной унии 1596 г.» была использована полстолетия спустя в той части Карпатской Руси, которая входила в состав Венгрии (р. 81). Хотя принятие унии изначально предполагало полное сохранение православной обрядности, включая использование церковнославянского языка в литургии и причащение под двумя видами, впоследствии «римско-католическое влияние проникло в греко-католическую церковь и стало проявляться даже на уровне сельских приходов» (р. 86). Констатируя постепенную латинизацию греко-католической церкви, автор подчеркивает, что «к ХХ в. греко-католическая "промежуточная церковь" становилась все более католической, нежели православной» (р. 86). Большое место уделено турецкому завоеванию Венгрии и последующей борьбе за венгерские земли между католической Австрией, протестантской Трансильванией и Оттоманской империей в XVII — начале XVIII в., тем более, что самые ожесточенные сражения имели
место в населенных русинами северо-восточных областях Венгрии. Повествуя о многочисленных преследованиях местного населения со стороны австрийской администрации на освобожденной от турок территории, Магочи не без иронии замечает, что «для многих в Венгрии их габсбургские "освободители" были хуже, чем турецкие оккупанты» (р. 89).
Анализируя эпоху Просвещения в Австрии и реформы Марии-Терезии (1740-1780) и ее сына Иосифа II (1780-1790), Магочи подчеркивает их полезность для карпатских русинов; именно поэтому данные австрийские императоры оставили «благоприятный след в истории русинов» (р. 97). Автор позитивно оценивает шаги Марии-Терезии, направленные на упорядочивание отношений между феодалами и крестьянами. Церковные преобразования в терезианскую и йозефинскую эпоху, по словам Магочи, «не оставили позитивных воспоминаний для римско-католической и православных церквей, однако для униатов это стало решительным поворотом к лучшему. В церковно-правовом отношении особенно важную роль сыграл декрет Марии-Терезии (1771 г.), отменявший зависимость униатских епископов от римско-католических епископов в г. Эгер и устанавливавший независимую в юридическом отношении Мукачевскую епархию» (р. 100). Значение Мукачевской греко-католической епархии особенно возросло в период деятельности епископа А. Бачинского (1773-1809), который сумел добиться повышения образовательного и интеллектуального уровня русинского духовенства своей епархии. Именно в терезианскую эпоху, по словам автора, формируется «карпатору-синская историческая идентичность». Автор связывает это с появлением в 1749 г. первой истории карпатских русинов, написанной на латинском языке священником-иезуитом словацкого происхождения А. Ф. Колларом, приближенным Марии-Терезии. Данный труд, написанный с целью обоснования независимости Мукачевской епархии от римско-католического епископа в Эгере, подчеркивал, что русины «были коренным народом Дунайского бассейна, что они приняли христианство в IX веке непосредственно от святых Кирилла и Мефодия и что в Средние века существовало их княжество "Русь"» (р. 103). Русинская историография получила дальнейшее развитие в трудах И. Базиловича и М. Лучкая в первой половине XIX века. Отмечая подъем интеллектуальной и образовательной деятельности среди карпатских русинов в первой половине XIX в., Магочи, однако, констатирует, что эта деятельность осуществлялась отдельными лицами, «часто изолированными друг от друга. По сути, организованной карпаторусинской
гражданской и культурной жизни еще не существовало.» (р. 105).
В это время ряд русинских интеллектуалов начинает задумываться над местом карпатских русинов в славянском мире и о значении термина «Русь». Эти размышления привели русинских мыслителей к вопросу о том, являются ли карпатские русины «частью великороссов, малороссов или же вместе с ними они составляют единый русский народ?» (р. 104). Возросшие контакты с Россией, успешная карьера ряда карпато-русских ученых в России (И. Орлай, Ю. Вене-лин, М. Балудянский, П. Лодий) и общение с российскими учеными способствовали распространению среди карпатских русинов идей общерусского единства, при этом зачастую именно карпаторусские ученые были изначальными носителями подобных идей, транслируя их на представителей российского общества.
Революционные события в Австрии в 1848 г. и их влияние на карпатских русинов подробно представлены автором на фоне этнокультурных процессов в Венгрии, наиболее важные сюжеты которых изображены ярко и убедительно. В ходе революционных событий 1848-1849 гг. А. Добрянским была сформулирована первая политическая программа карпатских русинов, представленная императору Францу-Иосифу в январе 1849 г. Главный пункт программы предусматривал создание в реформированной Австрийской империи отдельной русинской административной единицы, объединяющей угорских русинов с русинами Галиции и Буковины (р. 121). В октябре 1849 г., после подавления венгерской революции, Добрянский подал вторую петицию Францу-Иосифу, предлагая признать русинский народ в Венгрии и образовать отдельную административную единицу с чиновниками из числа русинов и с использованием русинского языка в школах и местной администрации (р. 121). Идя навстречу данным пожеланиям, Вена образовала отдельный округ с центром в Ужгороде, русинский язык был введен как предмет в средние школы; были установлены трехъязычные публичные надписи на русинском, венгерском и немецком языках (р. 123). Значение данного события Магочи усматривает в том, что «хотя Ужгородский округ просуществовал с октября 1849 по март 1850 г., стремление к автономному самоуправлению [.] оставалось составной частью карпаторусинской политической повестки дня на последующие полтора столетия.» (р. 124).
Более значимыми были культурные достижения русинов, толчком для которых стала революция 1848 г. Давая характеристику деятельности главного представителя русинского возрождения XIX в. А. Духновича и его литературным трудам, профессор Магочи об-
ращает внимание на то, что «Духнович был склонен ассоциировать свой карпаторусинский народ с Россией [...] Духнович и политический активист русинов Добрянский, — отмечает Магочи, — оба были русофилами; они считали карпатских русинов частью русского народа и рассматривали Российскую империю и ее царя как лучших гарантов христианской веры восточного обряда и единственной силой, способной спасти от опасности мадьяризации. [.] Неудивительно поэтому, что Духнович, Добрянский и их последователи считали, что русский язык являлся наиболее подходящим литературным языком для карпатских русинов» (р. 124). Однако, несмотря на резко возросшую активность в общественной и культурной жизни, русинское возрождение в XIX в., как замечает автор, имело поверхностный характер. «То, что стало именоваться "первым карпаторусинским национальным возрождением", осталось плодом трудов лишь нескольких лиц, которые на протяжении короткого двадцатилетнего периода (1848-1867) не смогли существенным образом повлиять на неграмотные массы» (с. 128). Некоторые успехи, достигнутые карпатскими русинами на ниве культуры в период своего «первого национального возрождения» (1848-1867), Магочи склонен объяснять удачным для них стечением политических обстоятельств, когда венгерская элита была полностью подчинена Вене, а австрийские власти по тактическим соображениям были склонны к частичной поддержке карпатских русинов против венгерского движения (р. 128).
Положению Карпатской Руси в составе Австро-Венгрии в 18681914 гг. посвящена десятая глава книги. После «аусгляйха» 1867 г. и трансформации Австрийской империи в Австро-Венгрию австрийская и венгерская части Дунайской монархии развивались по разным сценариям, что имело непосредственное влияние на положение карпатских русинов в Австрии и Венгрии. По мнению автора, русины Лемковины в Западной Галиции «извлекали определенную пользу от относительно толерантной политики управлявшейся австрийцами Галиции. В то же время русины на южных склонах Карпат подвергались возраставшему давлению все более жесткой политики венгерского правительства в отношении к своим нацменьшинствам» (р. 129). Этнокультурное положение русинов Галиции осложнилось появлением во второй половине XIX в. трех национальных ориентаций — старо-русинов, русофилов и украинофилов.
В отличие от австрийской части Дунайской монархии, в Венгрии после 1867 г. положение невенгерских народов резко ухудшилось. Раскрывая пружины успешной мадьяризации интеллигенции угорских
русинов, Магочи отмечает, что политика мадьяризации была особенно востребована значительной частью греко-католического духовенства Угорской Руси, охотно поддерживавшей курс властей на мадья-ризацию. Так, «некоторые греко-католические епископы Прешовской и Мукачевской епархий (Н. Товт, Ш. Панкович, А. Папп) относились к числу наиболее рьяных сторонников мадьяризации» (р. 137). Часть мадьяризованной карпаторусской интеллигенции инициировала процесс замены церковнославянского языка литургии в грекокатоличе-ской церкви венгерским языком. По словам Магочи, «хотя это нарушало постановление Ватикана [...], карпаторусинские мадьяризаторы достигли своей цели» (р. 137). Общественная и культурная атмосфера в Угорской Руси в конце XIX — начале XX века характеризовалась как резким усилением мадьяризации, так и упадком тех патриотических сил, которые пытались продолжать традиции А. Духновича и карпаторусского возрождения середины XIX в. Так, А. Добрянский был лишен места в венгерском парламенте в 1869 г. и под давлением епископа-мадьярона Ш. Панковича в 1871 г. оставил должность главы Общества св. Василия Великого в Ужгороде (р. 139). Под давлением венгерской администрации Общество св. Василия Великого — последняя культурная организация угорских русинов — прекратила свое существование в 1902 году (р. 140).
Распространение православия среди карпаторусской диаспоры в Америке имело самое непосредственное влияние на население Карпатской Руси. Отмечая, что ряд организаций в России, прежде всего петербургское Галицко-русское благотворительное общество, оказывали финансовую поддержку карпаторусским православным общинам в США, Магочи подчеркивает, что русины, возвращаясь на родину, «привозили с собой деньги и литературу для распространения православия. Неудивительно, что австро-венгерские власти проявляли все большую обеспокоенность тем, что они воспринимали как русскую угрозу с востока в форме пропаганды переходов в православие» (р. 165). Обеспокоенные данным процессом, венгерские власти «под влиянием жалоб со стороны греко-католического епископа в Мукачево» попытались «связать переход в православие, что было легальным в правовом отношении, с предполагаемой лояльностью к другому государству — Российской империи, что могло преследоваться как измена» (р. 165). В итоге венгерские власти устроили два судебных процесса в г. Сигете, административном центре Марамороша, над перешедшими в православие русинскими крестьянами. На первом процессе в 1904 г. два десятка перешедших в православие крестьян
из села Иза были признаны виновными в «нелегальном» переходе в православие. Второй процесс, состоявшийся в 1913-1914 гг., привел к осуждению 32 из 94 привлеченных к суду крестьян. Магочи указывает на то, что хотя официальная венгерская перепись 1910 г. зафиксировала 1786 православных в комитатах Берег и Мараморош, по некоторым оценкам, реальное число православных в это время на территории Карпатской Руси составило около 30 000 человек (р. 165).
Оправданно большое внимание в книге уделено положению Карпатской Руси во время Первой мировой войны, чему посвящена двенадцатая глава книги. В книге детально описываются события, удачно названные автором «войной против карпаторусинского гражданского населения»; при этом профессор Магочи отмечает, что поводом для внесудебных расправ и массовых убийств русинов солдатами австро-венгерской армии часто было их самоназвание «руський» или «русин». По словам автора, особой жестокостью по отношению к русинам Галиции отличались венгерские гонведы (р. 172).
Анализируя окончание Первой мировой войны и становление нового устройства Европы в 1918-1919 гг., профессор Магочи прослеживает деятельность карпаторусской диаспоры в Америке, солидаризируясь с мнением известного американского историка словацкого происхождения В. Маматея о том, что «русинские иммигранты в Америке предопределили судьбу своих соотечественников на родине, что является уникальным примером влияния иммигрантских групп в Америке на политическую историю в Европе» (р. 177). Магочи отмечает, что первое проявление политической активности американских русинов — созданный в 1917 г. Союз освобождения Прикарпатской Руси — выступал за объединение русинских земель Австро-Венгрии с демократической Россией (р. 177). Однако вследствие последовавших вскоре революционных потрясений в России данный сценарий утратил актуальность. В итоге русинские области к югу от Карпат вошли в состав Чехословакии, а область русинов-лемков в Западной Галиции — в состав Польши.
Обоснованно большое внимание в книге уделено положению Подкарпатской Руси в межвоенной Чехословакии. Давая оценку чехословацкому государству, возникшему в 1918 г., Магочи обращает внимание на его многонациональный характер, что в демографическом отношении делало Чехословакию «габсбургской империей в миниатюре» (р. 191). При этом автор книги подчеркивает, что в отличие от других стран Центральной и Восточной Европы, где к 1930-м годам установились «авторитарные диктатуры», Чехослова-
кия сохранила либерально-демократическое устройство, что имело позитивное влияние на проживавших здесь русинов (р. 193). Отмечая весьма высокие ожидания русинов от вхождения в состав Чехословакии, канадский профессор подчеркивает, что первоначально существовавший «политический медовый месяц между карпатору-синскими политическими активистами и чехословацким правительством быстро прошел». Причиной этого стал конфликт вокруг вопросов об административной границе между Подкарпатской Русью и Словакией, которая оставила значительное число русинов в составе Словакии, и о предоставлении Подкарпатью широкой автономии, предусмотренной Сен-Жерменским мирным договором 1919 г. (р. 194). Однако, несмотря на существующие проблемы, Магочи подчеркивает, что «Подкарпатская Русь имела особый статус в составе Чехословакии [...] С самого начала Подкарпатская Русь трактовалась как земля русинов, язык которых имел статус официального средства коммуникации наряду с чешским. Провинция имела свой гимн [...] и подкарпато-русский герб, который использовался в официальных публикациях и правительственных документах. Все это, — обоснованно заключает профессор Магочи, указывает на то, что карпатские русины определенно могли рассматриваться, наряду с чехами и словаками, как один из титульных народов Чехословакии» (р. 198). Это резко отличало положение карпатских русинов в межвоенной Чехословакии от положения русинов-лемков в Польше в лучшую сторону. Наиболее проблемным аспектом общественной жизни Подкарпатья в составе межвоенной Чехословакии Магочи считает вопрос языка и национальной идентичности (р. 212). По словам историка, в демократических условиях Чехословакии местное славянское население получило свободу в решении вопроса о своей национальной принадлежности; при этом «население испытывало влияние со стороны эмигрантов из бывших габсбургских провинций Буковины и Галиции, которые являлись либо украинофилами (И. Панькевич, В. Бирчак), либо русофилами (И. Цурканович, А. Гагатко, братья Геровские). К борьбе между интеллектуалами украинофильской и русофильской ориентаций добавилось третье, русинофильское течение, считавшее местное восточнославянское население не русскими или украинцами, а отдельным карпаторусинским народом» (р. 212). Русофилы и украинофилы имели собственные культурно-просветительские организации и прессу; «наименее развитым было русинофильское направление, которое стало с достаточной ясностью заявлять о себе лишь с середины 1930-х годов, когда грекокатоличе-
ский епископ Александр Стойка стал финансировать еженедельник "Неделя" (1935-1938)» (р. 213).
Отдельные главы книги посвящены положению русинов в Пре-шовском регионе Восточной Словакии и положению русинов-лемков в межвоенной Польше, где они оказались в роли национальных меньшинств. Положение русинского меньшинства в Словакии, по словам Магочи, характеризовалось тремя главными факторами: «1. Политические противоречия по поводу объединения с Подкарпатской Русью и постоянные трения со словаками по вопросам политической лояльности, переписей и языка преподавания в школах. 2. Тяжелое экономическое положение, ухудшившееся после депрессии 1930-х годов. 3. Культурное возрождение, поставившее проблему поиска национальной идентичности» (р. 219). Важной особенностью русинов Прешовского региона Словакии, как отмечает Магочи, было существование только двух национальных ориентаций — русофильской и русинофильской; при этом «зачастую было сложно провести между ними четкую границу. Оба направления заявляли о себе как о "карпа-торусских", поддерживали традиции национальных лидеров XIX века Духновича и Добрянского и противостояли введению "искусственного украинского жаргона" из Галиции.» (р. 229).
Особенностью Лемковины, вошедшей в состав межвоенной Польши, было доминирование среди местных русинов «старорусинской и русофильской национальных ориентаций» (р. 237). Вместе с тем резко возросло украинизационное давление на русинов-лемков из соседней Восточной Галиции. Недовольство латинизаторской и украинизатор-ской деятельностью руководства Перемышльской епархии вызвало среди русинов-лемков активизацию движения за переход в православие. Так, к середине 1930-х годов «число православных достигло примерно 18.000, что составило около 14% всего карпаторусинского населения на Лемковине» (р. 236). Магочи детально прослеживает развитие национального движения русинов-лемков в межвоенный период, замечая, в частности, что первоначально в первой половине 1930-х годов движение русинов-лемков поддерживалось польской администрацией как противовес украинскому национальному движению в Галиции (р. 238).
Автор не ограничивает свой анализ положения русинов в межвоенный период только теми частями Карпатской Руси, которые вошли в состав Чехословакии и Польши. Отдельная пространная глава (17) посвящена положению русинских диаспор в Румынии, Венгрии, Югославии и США в 1919-1938 гг.
Большое внимание в книге автор уделяет драматичным событиям 1938-1939 гг., когда после конференции в Мюнхене в сентябре 1938 г. и последующего расчленения Чехословакии Подкарпатская Русь получила долгожданную автономию, которой русинские лидеры всех ориентаций добивались в течение всего межвоенного периода. Канадский историк подчеркивает, что первое правительство автономной Подкарпатской Руси, просуществовавшее всего 15 дней, возглавил русофил А. Бродий; при этом данное правительство «критиковало межвоенный чехословацкий режим за его проукраинскую и антирусскую образовательную и культурную политику» (p. 271). Однако провенгерская ориентация Бродия и его связи с Будапештом привели к отставке его кабинета и аресту самого Бродия. 26 октября
1938 г. Прага назначила новое правительство Подкарпатской Руси во главе с А. Волошиным, что стало «началом доминирования украинской ориентации в политической жизни автономной провинции» (p. 273). Магочи обращает внимание на то, что в начале ноября 1938 г. правительство Волошина создало военизированную организацию «Карпатская Сечь»; большинство из примерно 2000 ее членов прибыли в Подкарпатскую Русь из соседней Галиции (р. 274). Отличительной чертой режима Волошина были его оживленные контакты с нацистской Германией. Доминирование украинофилов привело к росту репрессий против местных русофилов; так, 20 ноября 1938 г. по приказу Волошина был создан «лагерь Думен у г. Рахов, который управлялся представителями Карпатской Сечи и в котором находились беженцы из Галиции и местные активисты-русофилы, отказавшиеся принять украинскую ориентацию режима Волошина» (р. 276). После провозглашения независимости Словакии словацким парламентом по указанию Берлина 14 марта 1939 г. сейм Карпатской Украины в Хусте также провозгласил независимость вечером 14 марта
1939 г. В этот же день по согласованию с Берлином венгерские войска начали оккупацию Карпатской Украины. 15 марта 1939 г. в условиях приближающейся венгерской армии Волошин созвал сейм Карпатской Украины, который утвердил независимость и избрал Волошина президентом Карпатской Украины. Однако уже на следующий день венгерская армия вступила в Хуст, вскоре установив контроль над всем Подкарпатьем; Волошин со своим кабинетом бежал из страны. «Таким, — заключает Магочи, — был конец автономной Карпатской Украины и ее "однодневной республики"» (р. 278).
В отдельной главе рассматривается положение всех земель, населенных карпатскими русинами, во время Второй мировой войны.
Вошедшая в состав Венгрии Подкарпатская Русь так и не получила от Будапешта ожидаемой автономии. Национальная политика венгерской администрации в Подкарпатской Руси была направлена на поддержку русинофильской ориентации. Созданный венграми институциональный фундамент русинофильской ориентации в виде различных организаций и печатных изданий был призван «убедить коренное восточнославянское население в том, что оно является отдельным "угро-русинским" народом, история и культура которого тесно связаны с Венгрией» (р. 288).
Серьезное внимание в труде канадского историка уделено положению русинских земель в 1944-1945 гг. Анализируя механизм инкорпорации Подкарпатской Руси в состав СССР и УССР, Магочи подчеркивает, что Сталин, решив включить Подкарпатье в состав СССР, но будучи связан договором о восстановлении Чехословакии в домюнхенских границах, задействовал инициативу снизу, опираясь на местных коммунистов и советскую военную администрацию. Созданные на территории Подкарпатья «народные комитеты» к ноябрю 1944 г. оказались под контролем местных коммунистов, которые на конференции 19 ноября 1944 г. приняли резолюцию о необходимости «воссоединения Закарпатской Украины с Советской Украиной» (р. 295). 26 ноября 1944 г. 663 делегата, представлявших 80% сел Подкарпатской Руси на съезде в Мукачево, где представленные в качестве гостей «сотрудники НКВД и военной контрразведки СМЕРШ в атмосфере запугивания единогласно ратифицировали и подписали манифест о воссоединении Закарпатской Украины с ее великой матерью, Советской Украиной.» (р. 295).
В отдельной главе (22) Магочи подробно описывает положение Закарпатья в составе УССР в 1945-1991 гг., уделяя особое внимание специфике советской социополитической модели, насильственной коллективизации, индустриализации, запрету греко-католической церкви, а также советской этнокультурной политике, которая, в частности, выразилась в том, что «после 1946 г. карпаторусинская национальность перестала существовать в Советском Закарпатье. Тот, кто хотел заявить о данной идентичности, рассматривался как потенциальный или реальный антисоветчик-контрреволюционер» (р. 314).
Останавливаясь на положении русинов Прешовского региона Словакии в 1945-1989 гг., Магочи отмечает, что созданная в Прешове 1 марта 1945 г. Украинская народная рада Пряшевщины была первой организацией данного региона, в названии которой использовалось слово «украинский»; до этого все организации русинов Прешовской
области предпочитали использовать этноним «русский» (р. 321). Хотя в соответствии с советской моделью русинское население Прешовско-го региона было объявлено украинским, тем не менее в местных школах «языком обучения был не украинский, а русский язык; газеты и организации назывались украинскими, но языком письменной коммуникации и образования оставался русский язык» (р. 323). Лишь после прихода к власти в Чехословакии коммунистов в феврале 1948 г. началась жесткая политика украинизации русинов Восточной Словакии в соответствии с советской моделью, что предполагало административный запрет русинской национальности, провозглашение русинов украинцами, запрет греко-католической церкви и переход с русского на украинский язык преподавания в местных русинских школах. При этом, по словам Магочи, местная русинская интеллигенция «ощущала себя русской, а сельское население продолжало именовать себя руснаками» (р. 326). Проблема русофильски настроенной русинской интеллигенции Восточной Словакии состояла в том, что она должна была «пройти переподготовку, то есть стать национально сознательными украинцами и социально сознательными марксистами. Далеко не все местные активисты, — замечает Магочи, — хотели или были способны осуществить подобную трансформацию.» (р. 327).
Подобная политика резко ускорила ассимиляцию русинов Словакии. Как указывает автор, «многие решили, что если они не могут идентифицировать себя как русины и иметь свои русские школы, то тогда лучше быть словаком, чем украинцем» (р. 328). Словакизация русинов Словакии, таким образом, являлась реакцией местного русинского населения на насильственную кампанию украинизации со стороны властей социалистической Чехословакии. Если в 1930 г. число русинов в Словакии составляло 91079 человек, то в 1961 г. число тех, кто считал себя украинцем, упало до 35435 (р. 329). Однако причины ассимиляции русинов Прешовского региона Словакии, как подчеркивает Магочи, не ограничивались только национальной политикой властей. Колоссальную роль играла возросшая социальная мобильность населения, «связанная с возросшим уровнем жизни населения в последние четыре десятилетия коммунистического правления» (с. 334).
Наиболее трагичной в послевоенные годы стала судьба русинов-лемков, которые подверглись двойной депортации, лишившись в итоге своей родины. В соответствии с договором об обмене населением между СССР и Польшей, подписанным в сентябре 1944 г., с ноября 1944 по сентябрь 1946 г. около 80000 русинов-лемков были переселены на территорию Советской Украины (р. 303). Оставшаяся часть
русинов Лемковины (около 35 000) была депортирована польскими властями в западные регионы Польши в рамках операции «Висла» с апреля по август 1947 г. под предлогом борьбы с отрядами УПА. Как отмечает Магочи, «в результате "добровольного" переселения на Советскую Украину и последующей насильственной депортации в 1947 г. не менее 47 русинских деревень на Лемковине полностью обезлюдели, перестав существовать [...] Операция "Висла" положила конец русскому облику Лемковины.» (с. 337).
Отдельные главы книги затрагивают положение русинов Польши и Словакии, а также русинские диаспоры в посткоммунистический период, начавшийся с 1989 г. Автор анализирует процесс возрождения русинской национальной жизни в Словакии и в Польше, останавливаясь на результатах переписей и деятельности местных русинских организаций. Если перепись 2001 г. в Словакии зафиксировала 24 200 тех, кто указал русинскую национальность, то перепись 2011 г. зарегистрировала уже 33 500 русинов, при этом число указавших русинский язык в качестве родного составило 55 500 человек (р. 385). В отличие от Словакии и Польши, русины украинского Закарпатья оказались в более тяжелом положении, так как украинские власти так и не признали русинов как отдельный народ. По словам Магочи, «украинские идеологи [.] трактовали стремление "создать" из русинов отдельный народ как политически инспирированные попытки подорвать Украину как государство.» (р. 367). Ответом официального Киева на русинское движение было принятие в октябре 1996 г. президентом Украины Кучмой документа под названием «План по решению проблемы украинцев-русинов». Как справедливо замечает автор, данный план «по названию и содержанию напоминает сталинскую советскую практику и призывает украинское правительство предпринять меры по усилению украинской национальной идеи не только среди восточнославянского населения Закарпатья, но и в соседних странах.» (р. 367).
Завершающая, 30-я, глава книги отвечает на поставленный автором вопрос о том, является ли Карпатская Русь реальностью или только идеей. По мнению автора, в известном смысле Карпатская Русь является и тем, и другим. Размышляя об особенностях третьего русинского возрождения, начавшегося в 1989 г., Магочи выделяет его межрегиональный характер, подчеркивая, что «впервые после Первой мировой войны карпатские русины из всех стран получили возможность постоянно встречаться и координировать свою культурную работу» (р. 408). Уникальность современного русинского возрождения,
по мнению Магочи, состоит в том, что «никогда прежде карпатские русины не действовали в таких политических и социально-экономических условиях, которые не только позволяли, но даже, за исключением условий в одном государстве, поддерживали развитие их особой культуры и языка» (p. 412).
Не будет преувеличением оценить книгу профессора П. Р. Магочи «With Their Backs to the Mountains. A History of Carpathian Rus' and Carpatho-Rusyns» как наиболее зрелый, глубокий и профессионально выполненный обобщающий труд по истории Карпатской Руси и русинов. Эта работа наверняка вызовет интерес не только у славистов, но и у более широкой международной аудитории. Данный труд уже переведен на словацкий язык. Было бы полезно, если бы увидели свет и переводы этой книги на другие языки, прежде всего на языки тех стран, где проживает русинская диаспора.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Magocsi P. R. With Their Backs to the Mountains. A History of Carpathian Rus' and Carpatho-Rusyns. Budapest; New York, 2015. 511 p.
2 См.: Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. М., 1993.
K. V. Sevcenko
A new handbook on the history of Carpathian Ruthenia and Rusyns
Article explores the most recent monograph written by well-known Canadian Historian, expert in Slavonic Studies professor Paul Robert Magocsi and devoted to History and Culture of Carpathian Rusyns. This monograph is one of the most fundamental and comprehensive academic works in Carpatho-Rusyn Studies and can be considered as an extremely important and valuable contribution to this branch of Slavonic Studies.
Keywords: P. R. Magocsi, Rusyns, Carpathian Rus', History, Culture.
