CC BY
36
Л.В. СМОРГУНОВ
«НОВЫЕ ПАРТИИ», УПРАВЛЯЕМОСТЬ И ПОТРЕБНОСТИ ИННОВАЦИОННОЙ ПОЛИТИКИ
В РОССИИ
В работах, посвященных формированию партий в России, отчетливо просматривается большое разнообразие суждений. Все они базируются на различных исследовательских подходах (ин-ституционализм, бихевиорализм, социологический подход и т.д.), часто выделяя особые модификации общих закономерностей применительно к России ^м.: Moser, 1999; Ishiyama, 2001; Stonner-Weiss, 2001; Kitschelt, Smyth, 2002; White, 2003; Hesli, Reisinger, 2003; Hutcheson, 2004; Clarc, 2005].
Значительная часть исследований в последние годы посвящена изучению процесса развития партийных систем в переходных обществах и условий, определяющих их стабильность и нестабильность. Основным эмпирическим показателем, который фиксирует стабилизацию и позволяет судить о процессе развития партийных систем, является электоральная подвижность [Birch, 2001; Birch, 2003; Tavits, 2005; Tavits, 2007; Morgenstern, Potthoff, 2005; Baker, Ames, Renno, 2006]. Особое значение она имеет для анализа становления партийных систем в новых демократиях. Электоральная подвижность создает условия для появления здесь новых партий и улучшения представительства интересов в процессе формирования партийных систем. Считается, что снижение электоральной подвижности означает завершение формирования и стабилизацию партийной системы, а следовательно, появление эффективного механизма представительства. В России этот про-
цесс отличался своеобразием, заключающемся в формировании доминантной политической силы в виде «Единой России». Ведет ли снижение электоральной подвижности к возникновению условий для формирования устойчивой партийной системы, если оно происходит одновременно с формированием доминантной политической силы? Как ведет себя избиратель в этих условиях? Какова избирательная стратегия партий?
Дерек Хатчесон, например, комментирует это развитие в свете так называемой «управляемой демократии» В.В. Путина. Он отмечает, что «существенное различие между федеральным электоральным циклом 2003-2004 гг. и предыдущими тремя циклами состоит в степени консолидации политических элит и в отсутствии конкуренции за контроль над режимом» [Hutcheson, 2004, p. 310]. Что же касается поведения избирателей, то Хатчесон констатирует наличие у них рациональной стратегии, отчасти при выборе партий по пропорциональной системе, отчасти в виде протестного голосования или неучастия в выборах, и говорит о слабых легити-мационной и репрезентативной составляющих федеральных выборов [Hutcheson, 2004, p. 324]. В то же время Роберт Мозер и Этан Шнайнер на основе анализа стратегического голосования в старых и новых демократиях, использующих смешанную избирательную систему, обосновывают его низкий уровень в плохо институционализированных партийных системах новых демократий [см.: Moser and Schnainer, 2009]. Сара Берч подчеркивает, что именно однопартийное доминирование ослабляет демократическую консолидацию и формирование эффективной национальной партийной системы, которая позволяла бы успешно представлять различные группы в обществе [см.: Birch, p. 284].
Следует заметить, что консолидационная стратегия политических элит и ослабление конкуренции скорее лежат в основе установленного режима «управляемой демократии», чем являются его результатом. В этом отношении поведение политических партий фиксирует установку на стабилизацию политического режима и его управляемость в целом, т. е. способность государства осуществлять политические задачи, не будучи захваченным частными интересами ^м.: Сморгунов, 2007, с. 5-32]. Правда, следует согласиться с констатацией того факта, что партийная монополизация нарушает эффективность представительства. Формирование пар-
тийной системы с явным креном в сторону одной партии создает условия для управляемости, но одновременно ставит под вопрос эффективность партийной системы с точки зрения представительства интересов. Противоречие между управляемостью и репрезентативностью будет причиной дальнейшей трансформации партийной системы. Хотя оно характеризует прежде всего партийную систему, его следует рассматривать в контексте общей государственной политики. Отмечено, что в посткоммунистических странах развитие партийных систем невозможно рассматривать вне учета их связи с государством ^м.: Lewis, 2001].
В России партийная система начинает играть важную роль в условиях стабилизации экономического и социально-политического положения, в основе которой лежит формирование правового порядка. Здесь управляемости политической системы отдается приоритет перед ее другими качественными характеристиками. Политика развития в любой форме предполагает большую динамику политических отношений, мобилизацию интересов на участие, в том числе и через электоральную систему. Политическая репрезентация вновь обостряет проблему новых партий и их представительства в законодательных органах государства, а следовательно, конфигурации электоральных институтов. Хотя электоральная подвижность создает условия для модификации партийной системы, они не являются достаточными, так как на этот процесс влияет и государственная политика. Поведение избирателей в этих условиях подчиняется рациональному расчету, определяемому всем набором сложившихся обстоятельств. Эти вопросы и будут составлять содержание последующего изложения. Особое внимание будет уделено феномену новых партий и ситуации с формированием партийной системы в России, проблеме управляемости и формированию доминантной партийной системы, вопросу о рациональном поведении избирателей и обострению потребности в эффективной репрезентации интересов при переходе к политике развития.
Феномен «новых партий» и российская динамика (1993-2007 гг.).
Новые партии оказывают большое влияние на электоральные процессы и на дифференциацию и подвижность электораль-
ных предпочтений избирателей. В связи с появлением в западном обществе новых партий левой и правой ориентации в 19801990-е годы и ростом их влияния на выборах, особенно «новых правых» (часто вызывающим беспокойство), появился интерес к изучению феномена «новых партий» вообще ^м.: Harmel, Robertson, 1985; Ignazi, 1992; Hug, 2001]. Особое значение они имеют в странах, где процесс формирования партий не закончен, а избиратель еще только учится ориентироваться в политическом плюрализме и делать осознанный выбор. Так, Мэргит Тэвитс подчеркивает, что «нестабильность, порожденная частыми и успешными новичками, значительно понижает качество представительства и предсказуемость политики, которые необходимы для стабильного развития поли-тий. С учетом этого, новые партии не просто вызывают случайную ошибку в политической конкуренции; эти партии и их успех в значительной мере определяют важные политические процессы, характерные для развития партийной системы и демократической консолидации» [Tavits, 2007, p. 113].
Ник Ситтер выделяет четыре типа партий, появляющихся в странах Восточной Европы, два из которых определяются им как «новые»: 1) реформированные коммунистические партии, степень закрытости которых изменяется в процессе перехода в регионе к идеальной модели «всеохватных партий»; 2) новые партии, рожденные от оппозиционных движений, которые совершили эволюционный скачок к «всеохватным» или «картельным» типам партий; 3) партии социальных интересов, часто возрождающие предшествующие партии межвоенной или поствоенной эры; 4) новые популистские партии, которые имеют много общего с их новыми западноевропейскими аналогами [Sitter, 2002, p. 434]. Со ссылкой на работу Саймона Хага [Hug, 2001] Мэргит Тэвитс дает следующее определение новым партиям: «Новой является та партия, которая или возникла из раскола существующей партии, или является подлинно новой в том смысле, что образуется без какой-либо помощи членов существующих партий. Перемены в имеющихся партийных системах происходят в результате перемен в стратегическом выборе кандидатов и в поведении избирателей. То есть решение выйти на электоральную арену зависит от расчета элит, тогда как решение поддержать новичка остается за избирателями» [Tavits, 2007, p. 115].
Следует отметить некоторые общие характерные признаки новых партий. Во-первых, новая партия отличается от «исторической». «Историческая» партия уже существовала когда-то, а ее новое появление в политическом процессе - это, как правило, дань традиции, а не выражение возникающих политических интересов. Во-вторых, новая партия возникает в промежутке между двумя последовательными выборами. Если политическая партия уже когда-то участвовала в политическом процессе и в выборах, хотя и не набирала достаточного количества голосов, чтобы быть представленной в парламенте, она не будет относиться к новым партиям, даже когда ей все же удастся преодолеть имеющиеся барьеры на пути в парламент. В-третьих, новая партия занимает (пытается занять) определенную (незанятую) идеологическую нишу или конкурировать за нее с другими партиями. В-четвертых, новая партия имеет новое название и новый состав политических лидеров.
Приведем данные о новых партиях в демократизирующихся странах из уже цитированной работы М. Тэвитс [Тау^, 2007, р. 114]. В посткоммунистических демократиях в каждых выборах после режимных трансформаций участвовало в среднем 5-6 новых партий. В среднем новой партией было получено 19% голосов избирателей, а на некоторых выборах новые партии выигрывали более 50% голосов избирателей. Более того, в Болгарии (2001), Эстонии (2003), Латвии (1998 и 2002), Литве (2000 и 2004) и Словакии (1992) новые партии или формировали правительство, или участвовали в правительственной коалиции вскоре после своего основания. Если сравнивать эти результаты с западными странами, то там между 1945 и 1991 гг. в среднем появилась одна новая партия, которая выигрывала около 2% голосов на выборах. После 1945 г. только семь новых партий получили более 15% голосов на национальных выборах в нижнюю палату парламента.
Результаты голосования в Государственную думу свидетельствуют о значительной подвижке голосов избирателей и о значительном коэффициенте электоральной подвижности (см. табл.). Таблица содержит данные об эффективном числе электоральных и парламентских партий и индексе электоральной подвижности. Из таблицы видно, что индекс рос до 2007 г., а средний процент электоральной подвижности в России в 1990-е - начале 2000-х годов составляет в среднем 55,3%. Это означает, что в среднем 55% из-
бирателей голосовали за другие, чем на предыдущих выборах, партии. В других посткоммунистических странах максимальное значение индекса электоральной подвижности составляло: для Молдавии - 78,17%, Румынии - 56,52 и Литвы - 42,72%. В 2007 г. в России электоральная подвижность резко снижается (34,3%), хотя и составляет значительную величину по сравнению со средней по другим регионам мира.
Таблица
Электоральная статистика выборов в Государственную думу
Выборы Количество зарегистрированных партий Количество партий на выборах ГД Партии, преодолевшие 5%-ный барьер Эффективное число электоральных партий Эффективное число парламентских партий Индекс электоральных подвижности
1993 г. 36 16 8 7,58 6,40
1995 г. 150 15 4 10,68 3,32 47,45
1999 г. 139 27 6 7,0 4,55 49,27
2003 г. 144 23 4 5,4 2,06 69,09
2007 г. 15 11 4* 2,3 1,9 34,29
Средние значения 96,8 18,4 5,2 6,6 3,65 50,02
* В 2007 г. - 7%-ный барьер.
Данная электоральная подвижность в России определяется рядом факторов. В научной литературе, как правило, выделяются следующие из них: слабая организация партий, низкий уровень электоральной стабильности, слабые идеологические связи партий с избирателями, низкая легитимность партий, преобладание партий персоналистского типа, низкий уровень электоральной ответственности партий. Вместе с тем этот показатель в значительной мере определялся феноменом новых партий и электоральных блоков. В России их состав изменялся от выборов к выборам, иногда радикально. Так, в 1995 г. новых партий и электоральных объеди-
нений было 8 из 15 (53%), в 1999 г. - 19 из 27 (70%), в 2003 г. - 17 из 23 (74%), в 2007 г. - 3 из 11 (27,3%). Такая неустойчивость организованных политических интересов приводила к тому, что избиратель отвечал на нее неустойчивостью своих электоральных предпочтений. В 2007 г. эти показатели меняются радикально, уменьшается число новых партий и в два раза сокращается показатель электоральной подвижности.
Результаты голосования в Государственную думу по пропорциональной части системы до 2007 г. свидетельствовали о повышении доли голосов, отдаваемых за новые политические формирования (см. диаграмму). В целом данное обстоятельство вызывалось процессом выбора партийной системы, в котором участвовали все акторы: партии, «административный фактор», население. В 2003 г. происходит незначительное сокращение этой доли, но все же она остается большой. Так, в 1995 г. за новые партии голосовали 44,5% избирателей, в 1999 г. - 58,46, а в 2003 г. -56,25%*. Заметим, что 2003 год был переломным в том смысле, что система перешла в состояние существования с доминантной политической партией, а электоральная подвижность была получена не только за счет «Единой России», но и за счет подвижек в левом и правом электоральном спектре. Так, почти в два раза увеличилась поддержка ЛДПР, а поддержка КПРФ сократилась более чем в два раза; к тому же уменьшилось влияние либерального крыла - СПС и «Яблока», которые не преодолели электоральный барьер. Заявила о себе «Родина» с 9,02% голосов. Поэтому при приблизительном равенстве голосов, отданных за новые и старые партии, индекс электоральной подвижности резко увеличился. Почти 70% подвижек связано с трансформациями, проходившими и в системе новых, и в системе старых парламентских партий, а также с большим количеством новых партий и блоков (74% от общего числа партий и блоков).
1 В подсчет включены все партии и блоки, даже те, которые не прошли в Госдуму. В данном случае мы не считаем «Единство» (выборы 1999 г.) и «Единую Россию» (2003) одной и той же партией. Конечно, между этими политическими организациями есть тесная связь, но решающим фактором здесь является объединение ОВР с «Единством» в декабре 2001 г., которое модифицировало идеологию, состав и позиционирование новой партии на политической сцене на выборах 2003 г.
В то время электоральные институты пропорциональной части (большое количество избираемых депутатов - 225, относительно умеренный электоральный порог - 5%, щадящее электоральное законодательство) способствовали большому представительству новых партий в Думе. Старые партии могли поправить свое положение за счет мажоритарных округов, но и здесь в Госдуму прошла значительная доля независимых кандидатов (52% в 1993 г., 34 - в 1995, 43% - в 1999 г.). Это обстоятельство свидетельствовало о слабости партийной системы [Moser and Scheiner, 2004, p. 582]. Но оно же создавало условия для формирования новых партий. Как показывает опыт, смешанная избирательная система в целом не снижает электоральную подвижность. Хотя новые партии получают места в парламенте и за счет мажоритарной части, победа по пропорциональной части играет для них существенную роль. Новые партии могли представительствовать в парламенте как общенациональные партии только за счет пропорциональной составляющей. Это обстоятельство привело к тому, что изменялся партийный состав Государственной думы - ее пропорциональная часть. Только две старые партии (КПРФ и ЛДПР) и две новые партии («Единая Россия» и «Родина») вошли в парламент. Для партий «правого» крыла - СПС и «Яблока» - 2003 г. стал провальным.
Диаграмма: Электоральная подвижность и партии на выборах в России
□ старые партии
□ новые партии
□ электоральная подвижность
Полностью пропорциональная система выборов оказывает на этот процесс неоднозначное влияние. Хотя М. Дюверже и связывал эту систему с представительством множества независимых партий в парламенте, в определенных условиях она может способствовать и формированию доминантных партий, о чем свидетельствуют выборы в Государственную думу 2007 г. Введение полностью пропорциональной системы с высоким порогом в 7% увеличило шанс прежних партий, и их представительство в парламенте возросло до 91,6% (с долей голосующих за них - 89,21%). Доля новых партий резко сокращается; их представительство в Государственной думе составляет 8,44% («Справедливая Россия») при 10,8% полученных голосов.
Как видно из диаграммы, в 1999 и 2003 гг. поддержка старых и новых партий была примерно одинаковой, тогда как в 2007 г. соотношение резко изменилось. Структурные сдвиги в это время являются наиболее явными. Старые партии увеличили свою поддержку (89,21%), а новые уменьшили (10,79%). Это стало результатом ряда обстоятельств, из которых можно выделить следующие: во-первых, явно отмечается поддержка «партии власти», использовавшей «фактор Путина» (64,3% голосов отданы «Единой России»); во-вторых, происходит реструктуризация «радикальной» части избирателей и общее размывание «патриотической» составляющей поддержки (все победившие партии являются в той или иной мере «государственническими»), а также расщепление «левого» спектра (фактор «Справедливой России»); в-третьих, явно обозначился кризис либеральных партий (в целом они получили поддержку 3,7% избирателей по сравнению с порядка 9% в 2003 г.). В это время происходят существенные изменения в институциональной структуре, ужесточаются требования к новым партиям. Поддержку «партии власти» можно считать показателем большей рационализации поведения избирателей, которые научились голосовать стратегически. Если в радикальной части спектра наблюдалась некоторая стабилизация, то в «центре», на который претендует партия власти - «Единая Россия», - происходили трансформации, явно для нее нежелательные. И она сделала все, чтобы минимизировать результаты этих трансформаций. Основной удар она могла получить от «Справедливой России», которой, однако, не удалось (или так было запланировано) выиграть. Ее четвертое место можно
считать поражением. Хотя ей и пришлось расчищать свою нишу в левом центре, тесня, с одной стороны, «партию власти», а с другой - КПРФ, но в целом в конце предвыборного периода наблюдалась отчетливо выраженная картельная стратегия. Почти на 3% уменьшилась поддержка ЛДПР и на 1% - КПРФ; можно в целом, однако, говорить об определенной стабилизации их положения.
Политика стабилизации и выбор в пользу «управляемости» против репрезентации
В теории выбора и смены электоральных систем формирование институтов рассматривается как процесс, находящийся под влиянием различного набора мотивов и намерений, - частных интересов акторов, общих интересов и неинструментальных мотиваций [см.: Benoit, 2004]. Среди таких факторов влияния, как общие интересы, Кеннет Бенуа специально останавливается на управляемости и репрезентативности. Он пишет: «Во многих случаях... партии, реальные заботы которых связаны с собственным интересом, могут защищать предпочитаемые ими институты, используя аргументы общих интересов. Прежде всего, это относится к выбору между репрезентацией и управляемостью; к первой часто взывают оппозиционные партии, но когда они попадают во власть, то вдруг начинают отмечать преимущества управляемости... Управляемость подразумевает общие, а не частные интересы, так как она связана с максимизацией доли мест наибольшей, а не какой-либо особой другой партии» [Benoit, 2004, p. 369]. На наш взгляд, это заключение подтверждается опытом формирования и развития электоральной и партийной системы в России в нынешнем десятилетии, большая часть которого была посвящена политике стабилизации и управляемости. В научной литературе отмечается тот факт, что в посткоммунистических странах взаимосвязь государства и партийной системы является более активной, чем в других регионах. Пол Левис пишет: «По крайней мере ясно, что изменяющиеся роль и характер посткоммунистического государства связаны с дорогой, избранной партийным развитием в Центральной и Восточной Европе. В этой неопределенной ситуации государства, способствуя формированию среды, в которой действуют партии, сами испытывают влияние партий, и партии имеют боль-
ший доступ к государству и его ресурсам, чем это имели западные партии в соответствующий период своего развития» [Lewis, 2001, p. 489].
Для государства и тех политических элит, которые в меньшей степени были связаны с финансовым капиталом, задача политико-административного преобразования России в нынешнее десятилетие фактически сводилась к трем составляющим: 1) усиление политико-административной автономии государства, его независимости от частных социетальных интересов, будь то интересы корпораций, отдельных экономических групп или региональных политико-экономических кланов, что позволяло самостоятельно формулировать государственно-публичную политику; 2) повышение политико-административных способностей государства проводить государственную политику, выполнять свои регулирующие функции по отношению к национальной экономике и обществу; 3) придание развитию экономики, общественным процессам и жизнедеятельности самого государства большей социальной ориентации. Эти основные составляющие политико-административных преобразований в первый и второй сроки президентства В.В. Путина взаимосвязаны и имеют много точек пересечения. «Диктатура закона», «равноуда-ленность олигархов от власти», система «навязанного консенсуса», «вертикаль власти», введение федеральных округов и изменение порядка формирования такого института, как высшее должностное лицо в субъектах Федерации (вместе с новым порядком формирования Совета Федерации) и пр., относились к осуществлению первой задачи - усилению автономии государственной власти. В определенной мере реализации этой цели способствовал режим суперпрезидентства, сформированный в предыдущую политическую эпоху, хотя в ходе политической трансформации он сам подвергся изменению. Основной тенденцией здесь выступила рационализация президентской власти, под которой понимаются правовая определенность, рациональная мотивация на кооперацию и функциональный технократизм. Социальная ориентация на интересы выразилась наиболее очевидно в целях формирования «национально ориентированного бизнеса», в политике национальных проектов и программ. Что касается административной реформы (2003-2005, 2006-
2008 гг.1), то ее задача в целом сводилась к улучшению способности государства к государственной автономии с целью повысить влияние публичных интересов на государственную политику и ее реализацию. К этой же общей тенденции следует относить и явное стремление власти, используя все имеющиеся ресурсы, усилить управляемость и применительно к Государственной думе, повысив в ней значение пропрезидентских и проправительственных сил. В этом отношении российский избиратель поддержал стремление к управляемости и голосовал за стабилизацию.
Голосует ли российский избиратель рационально?
Изучение рационального поведения избирателей, элиты и власти при формировании партийной системы и в избирательных кампаниях, как показывают специальные исследования, поставило новую теоретическую проблему перед компаративистами в связи с выборами в России: «Конечным результатом этих индивидуально рациональных российских решений, однако, является формирование очень авторитарной однопартийной системы, в которой пространство для эффективной политической оппозиции было едва ли не уничтожено. Признание того, что российская демократия не удалась в результате рационального выбора, а не в результате предполагаемых недостатков российской политической культуры, ставит важные вопросы для сравнительной политологии» [Hanson, 2007, p. 797]. Обратим внимание на то, что, даже не соглашаясь с оценками сложившейся партийной системы в России, все же приходится признать, что доминирующее положение одной партии и действительное отсутствие в парламенте эффективной оппозиции возникли в результате рационального расчета, а следовательно, теория рационального выбора (рациональный актор выбирает не худшее, а лучшее для него) подтверждает правомерность данного выбора. Действительно, если данная система сформирована рационально, то необходимо либо доказать, что для этих российских условий избрана эффективная конструкция, либо подвергнуть сомнению связь рациональности с российским процессом. По-
1 В 2008 г. временные рамки административной реформы были расширены до 2010 г.
видимому, возможны какие-либо иные решения в рамках той же теории рационального действия.
На наш взгляд, российский опыт продемонстрировал любопытную картину формирования партийной системы, состоящей не из секторальных политических партий, а из партий общенациональных (общегосударственных). При наличии в их идеологии и действиях «всеохватности» и «картельности» основная линия их поведения состояла и состоит в том, чтобы быть символом и выразителем некоторой тотальности, общенародности, патриотизма и государственности. Исторически в России отношение к формированию политических партий было разнообразным - от мнения, что именно они составляют центр политической жизни, до скептического суждения относительно их эффективности, учитывая российскую специфику подчинения части целому. Популярный сегодня в России идеолог монархического консерватизма И. А. Ильин выразил второе суждение так: «Зрелое правосознание есть единственная сила, которая может обеспечить государственность партийных программ. При наличии такого правосознания партия от партии отличается не по тому, чей интерес отстаивает каждая из них: ибо все отстаивают один и тот же интерес - государственный; но по тому, как они понимают этот единый и общий всем интерес. Тогда борьба партий является уже не конкурсом классовых претензий, но спором политических пониманий» [Ильин, 1993, с. 140141]. Но и исследования современных партийных систем демонстрируют интересную картину «национализации выборов», которая связана с тем, что на выборах большее значение приобретают не местные или секторальные интересы и события, а общегосударственные [Morgenstern, Potthoff, 2005, p. 20].
По-видимому, и в российской практике политических партий все же возобладало понимание второстепенности секторальности и первенства государственности. В этом отношении российский избиратель избирал в Государственную думу не представителей особых социальных общностей, а представителей державной идеи. И то, с какой отчетливостью партиям удавалось эту идею представить и очертить, с такой же степенью ей удавалось заручиться поддержкой избирателя. Избиратель выбирал стабилизацию и управляемость, а не плюрализм. Однако в этих условиях возникла проблема репрезентации интересов в представительном органе
власти, которая получила особое значение, когда на повестку дня вышла политика модернизации, в центре которой лежит мотив ин-новационности.
Политика инновационности и требования общественной самоорганизации
В России пока недостает понимания того, что способность государства управлять неотделима от способности гражданского общества участвовать в публичном управлении и что только интеграция способностей всех субъектов публичного управления повышает его результативность.
В целом способность органов власти проводить политику модернизации определяется не только имеющимися ресурсами, но и условиями организации государственного - шире - публичного управления. Улучшение этой способности требует преобразования ряда значимых процессов и структур. Российская политико-административная реформа пока слабо ориентирована именно на те преобразования, которые связаны со способностями государства. А это - его идеологическая способность, т.е. способность к производству легитимных идей, обеспечивающих легитимацию проводимой политики, идентификацию государственных служащих с проводимой политикой и доверие населения к ней. Это и способность государства обеспечить такую структуру управления, которая бы учитывала современный характер самоорганизующихся областей общественной жизни, автономию государственной власти, и ее умение создавать благоприятные политико-административные режимы развития. К совокупности способностей следует отнести и так называемые «технические способности», т.е. умение создать экспертную среду и обеспечить необходимый качественный и количественный состав государственных служащих, способных работать в новых условиях. К важным способностям государства относятся и способность к внедрению выработанных политик развития, которые бы противодействовали как партикуляристским интересам отдельных социальных групп, так и корпоративным интересам бюрократии. Модификация этих способностей, конечно же, определяется особенностями государственного правления, складывающихся федеративных отношений, уровнем самостоятельности
региональной власти, развитостью гражданского общества, сочетанием экономических, социальных, политических и культурных составляющих общественного развития. Императивным требованием становится повышение роли репрезентативности интересов в системе государственного управления. А это обеспечивается таким институциональным инструментом, как электоральная система. Она не только обеспечивает легитимность и не только сигнализирует об уровне доверия граждан к власти, но и является мощным каналом вовлечения их в публичность и повышения их ответственности за общие дела. Управляемость, обеспеченная избирательным процессом, все же не создает достаточных условий для реализации функций ответственности. В то же время репрезентативность является таким качеством системы управления, при которой ответственность граждан и ответственность их представителей находятся в органической связи.
Проблемы репрезентации интересов
Теоретически проблемы репрезентации интересов, связанные с избирательными системами, заключаются в том, как те или иные конкретные избирательные институты воздействуют на этот процесс. Среди политологов существует убеждение, что нет какой-либо одной избирательной системы, которая бы удовлетворяла наилучшим образом неким нормативным требованиям представительства интересов. Адепты тех или иных избирательных систем склонны рассматривать репрезентацию, исходя из особенностей взаимодействия избирателя и избранных депутатов. Вики Хесли и Уильям Райсингер в этой связи пишут: «Существующая литература по этой проблеме проводит различие между пропорциональными системами, которые нацелены на рост точной репрезентации, и мажоритарно-плюральными системами, которые нацелены на повышение эффективности и ясной ответственности» [Не8Н, Я^^ег, 2003, р. 12].
Как правило, считается, что мажоритарные системы (в один или два тура голосования) более приспособлены для такого типа представительства, когда депутат является доверенным лицом избирателей, а между избирательным корпусом и ним существуют отношения «принципал - агент». Здесь меньше партийных пристра-
стий и партийной идентификации избирателей. Теория пропорциональных систем включает в себя иную концепцию репрезентации, типа «микрокосм». Здесь избранные депутаты представляют социально-политические группы, и чем более пропорциональным относительно исходной социально-политической структуры является парламент, тем эффективнее представительство. Эта «репрезентативная выборка» складывается под воздействием ряда пропорциональных избирательных институтов. Ясно, что различные типы репрезентации, а соответственно и различные типы избирательных систем, связаны с различными поведенческими стратегиями партий и избирателей в ходе избирательных кампаний.
Эффективность репрезентации при пропорциональной системе в теоретическом отношении характеризуется следующими чертами: парламент представляет собой слепок социально-политической структуры общества (по критериям социального положения, пола, возраста, национальности и др.); распределение мест в парламентах осуществляется пропорционально распределению голосов, полученных партиями на выборах; данная система создает в целом лучшие условия для представительства малых социально-политических интересов; при пропорциональной системе достигается большая возможность сочетания голосования за партии и за индивидов; избиратель голосует, как правило, стратегически, а не тактически; при пропорциональной системе достигается большая результативность выборов (меньше голосов «против всех»); повышается ответственность партий и депутатов в парламенте перед избирателями (принцип делегирования, а не доверительности). Особыми институтами, способствующими эффективной репрезентации, являются электоральная формула, значимость электорального округа (число мандатов, приходящихся на один округ) и структура баллотировки (закрытые / открытые списки).
Следует заметить, что теория представительства, описывающая взаимосвязь исходных интересов и партийной системы через электоральные системы, базируется на предпосылке плюрализма интересов. Следовательно, хотя избирательные системы отражают плюрализацию различным образом, они все же базируются именно на ней. Что изменяется, если речь идет об общенациональном представительстве? Демократическая доктрина допускает общенациональное представительство только в крайних случаях кризиса или
революции либо рассматривает ее как квазипредставительство в зонтиковоподобных системах с партией национального соглашения. В любом случае общенациональное представительство одной силой считается монополизацией, репрезентативная эффективность которой сомнительна.
Возможны ли новые партии в России?
Выборы в представительные органы государственной власти в субъектах РФ 14 марта 2010 г. вновь продемонстрировали тенденции последнего десятилетия. «Единая Россия» заняла доминирующее положение, КПРФ, ЛДПР и «Справедливая Россия» вошли в региональные парламенты. Другим партиям («Патриоты России» и «Правое дело») не удалось не только преодолеть электоральные барьеры, но и получить внятную поддержку избирателей. Означают ли эти результаты невозможность появления новых парламентских партий в России? В последнее время был предпринят ряд политических мер для повышения репрезентативности представительных органов, что свидетельствует о потребности нового этапа государственной политики (от стабилизации к развитию). Они создают ряд институциональных условий для изменения поведения и партий и избирателей. Могут ли эти меры привести к серьезным изменениям в партийной идентификации избирателей? Возможно ли за счет электоральной подвижности повысить шансы для новых парламентских партий? Речь, по-видимому, следует вести о либеральном спектре политических сил. Нужно отметить, что выборы 2007 г. продемонстрировали поддержку политики В.В. Путина, как бы их результаты ни интерпретировались в литературе. Новые выборы будут проходить под влиянием фактора президентских выборов 2012 г. Однако, каким бы ни был расклад основных игроков, радикальных изменений не произойдет. Политика модернизации имеет в своей основе заложенные стабилизационным периодом условия, нарушить которые означает потерю темпа. Но в любом случае определенная трансформация в распределении голосов избирателей, на наш взгляд, произойдет. Основанием для этого суждения могут служить следующие процессы и факторы. Во-первых, распределение голосов, которое показали выборы 2007 г., отнюдь не свидетельствует о жесткой привержен-
ности избирателей определенным партиям и их идеологиям. Установлено, что в современных конкурентных системах и партии менее склонны создавать партийную идентификацию, и граждане более свободны в выборе своих представителей. Как пишут в этой связи Скотт Мейнваринг и Эдон Зоко, «соответствующий эффект связан с возникновением телевидения как главного актора, обеспечивающего способность кандидата выигрывать выборы в конкурентных режимах, созданных в последние десятилетия» [Mainwar-ing, Zoco, 2007, p. 156]. Изменение политической ситуации может повлечь за собой и изменение политических предпочтений. Во-вторых, «Единой России» не хватает репутационного капитала, связанного с развитием. Ее кредо - все же стабилизация, а идеология «социального консерватизма» вряд ли воспринимается в аспекте модернизации. Более того, радикализация политики модернизации неизбежно приведет к некоторому расщеплению политической элиты, объединенной властным потенциалом «Единой России». В принципе технологическая модернизация может осуществляться и в условиях доминирования одной политической силы. Что же касается экономической и социально-политической модернизации, то ее адекватной средой является плюрализация. В-третьих, электоральная подвижность возможна за счет перераспределения голосов других партий. Особенно, на наш взгляд, это касается ЛДПР и «Справедливой России», которые основывали свою поддержку на кратковременных факторах протестного поведения избирателей. Пока не видно, чтобы эти партии существенно изменили свою стратегию поведения в формирующихся новых условиях. В-четвертых, включение в избирательный процесс тех групп, которые по разным причинам не участвовали в голосовании в последние годы, может существенно повлиять на результат выборов. Данные группы - это отнюдь не молчаливая основа поддержки существующих парламентских партий. Рациональное неучастие в голосовании на выборах 2007 г. и на региональных выборах в последующие годы может свидетельствовать о неудовлетворенности части населения существующим спектром политических парламентских партий. Эти и другие факторы и процессы могут мотивировать избирателей на определенную трансформацию своего электорального поведения на очередных парламентских выборах в России. И сами партии в новых политических условиях будут тем успешнее, чем
более чувствительными они станут к меняющейся массовой поддержке.
* * *
Модернизация России воспринимается всеми группами политических элит в качестве императива. Другой вопрос - как далеко готова каждая группа следовать этой политике. Партии вынуждены следовать этой политике, так как ни одна из них не является ее непосредственным инициатором. В этом отношении приспособительная тактика старых партий менее выигрышна, чем вероятных новых модернизационных игроков. Да и сама политика развития востребует новых акторов, если модернизация не ограничится усовершенствованием, а пойдет дальше к инновационности. В перспективе ближайших выборов существует реальная вероятность выхода из тени либеральных сил - при наличии определенных условий. Электоральная подвижность является необходимым, хотя и недостаточным условием. В этом отношении тематика электоральной подвижности становится значимой для политической науки, поскольку не только партии и «административный фактор» (государство) являются игроками, но и избиратель, стратегический выбор которого следует принимать в качестве реальности.
Список литературы
Baker A, Ames B, Renno L. Social context and campaign volatility in new democracies: Networks and neighborhoods in Brazil's 2002 elections // American journal of political science. - Wiley-Blackwell, 2006. - Vol. 50, N 2. - P. 382-399. Benoit K. Models of electoral system change // Electoral studies. - Elsevier, 2004. -
Vol. 23, N 2. - P. 363-389. Birch S. Electoral systems and party systems in Europe East and West // Perspective on
European politics and society. - Routledge, 2001. - Vol. 2, N 3. - P. 355-377. Birch S. Electoral systems and political transformation in post-communist Europe. -
N.Y.: Palgrave Macmillan, 2003. - 288 p. Birch S. Single-member district electoral system and democratic transition // Electoral studies. - Elsevier, 2005. - Vol. 24, N 2. - P. 281-301.
Clarc W. The Russian election cycle, 2003-2004 // Electoral studies. - Elsevier, 2005. - Vol. 24, N 3. - P. 511-519.
Hanson St. Rationality, structure, and agency in post-Soviet Russian democratization // Perspective on politics. - Cambridge: Cambridge univ. press, 2007. - Vol. 5, N 4. -Р. 793-802.
Harmel R., Robertson J. Formation and success of new parties // International political science review. - Sage, 1985. - N 6. - P. 501-23.
The 1999-2000 elections in Russia. Their impact and legacy / Hesli V., Reisinger W. (eds.). - Cambridge: Cambridge univ. press, 2003. - 314 p.
Hug S. Altering party systems: Strategic behavior and the emergence of new political parties in Western democracies. - Ann Arbor: Univ. of Michigan press, 2001. -232 р.
Hutcheson D. Protest and disengagement in the Russian Federal Elections of 20032004 // Perspectives on European politics and society. - Routledge, 2004. - Vol. 5, N 2. - P. 304-330.
Ignazi P. The silent counter-revolution: Hypotheses on the emergence of extreme right wing parties in Europe // European journal of political research. - Wiley, 1992. -Vol. 22, N 1. - P. 30-34.
Ishiyama J. Candidate recruitment and the development of Russian political parties, 1993-1999 // Party politics. - Sage, 2001. - Vol. 7, N 1. - P. 387-411.
Kitschelt H., Smyth R. Programmatic party cohesion in emerging postcommunist democracies. Russia in comparative context // Comparative political studies. - Sage, 2002. - Vol. 35, N 10. - P. 1228-1256.
Lewis P. European parties East and West: Comparative perspectives // Perspectives on politics and society. - Routledge, 2001. - Vol. 2, N 3. - P. 481-494.
Mainwaring S., Zoco E. Political sequences and the stabilization of interparty competition. Electoral volatility in old and new democracies // Party politics. - Sage, 2007. -Vol. 13, N 2. - Р. 155-178.
Morgenstern S., Potthoff R. The components of elections: District heterogeneity, district-time effects, and volatility // Electoral studies. - Elsevier, 2005. - Vol. 24, N 1. - P. 17-40.
Moser R. Electoral systems and the number of parties in postcommunist states // World politics. - N.Y.: Cambridge univ. press, 1999. - Vol. 51. - Р. 359-384.
Moser R., Schemer E. Mixed electoral systems and electoral system effects: Controlled comparison and cross-national analysis // Electoral studies. - Elsevier, 2004. -Vol. 23, N 3. - P. 575-599.
Moser R., Schnainer E. Strategic voting in established and new democracies: Ticket splitting in mixed-member electoral systems // Electoral studies. - Elsevier, 2009. -Vol. 28, N 1. - P. 51-61.
Sitter N. Cleavages, party strategy and party system change in Europe East and West // Perspectives on European politics and society. - Routledge, 2002. - N 3. - P. 425-451.
Stonner-Weiss K. The limited reach of Russia's party system: Underinstitutionalization in dual transitions // Politics and society. - Sage, 2001. - Vol. 29, N 3. - P. 385-414.
Tavits M. Party systems in the making: The emergence and success of new parties in new democracies // British journal of political science. - Cambridge: Cambridge univ. press, 2007. - Vol. 38, N 1. - P. 113-133.
Tavits M. The development of stable party support: Electoral dynamics in post-communist Europe // American journal of political science. - Wiley, 2005. - Vol. 49, N 2. - P. 283-298.
White S. Book Review. Unexpected outcomes: Electoral systems, political parties, and representation in Russia // The Slavonic and East European review. - L.: MHRA, 2003. - Vol. 81, N 2. - P. 326-327.
Ильин И.А. О сущности правосознания. - Мюнхен; М.: Русская книга, 1993. -223 c.
Сморгунов Л.В. Административная реформа в России: автономия государства и его способности к управлению // Проблемы современного государственного управления в России. - М.: ЦУП, 2007. - Вып. 1 (6). - С. 5-32.
