CC BY
75
ББК 63.3 (0) 5-7
П. И. Федотова
НОВОЕВРОПЕЙСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ И ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ:
ИСТОКИ РОМАНТИЗМА
The paper deals with the idea that the Romanticism, along with the Renaissance and the Enlightenment, is the specific historical form of the new-European intelligencia self-consciousness. One should search for the origin of its problems, themes and motiffs in a specific state of intelligencia in the European society of the end of 18 th — beg. of 19 th cc. The author tries to trace social-psychological roots of the Romanticism as the artistic and cultural movement.
Романтизм является ближайшим к нам и, надо полагать, законченным культурноисторическим движением. Ошибочно ограничивать его только рамками литературного процесса. Это было мощное движение, охватившее все сферы духовной жизни общества. Как и его предшественники — Возрождение и Просвещение — он был целой революцией в интеллектуальном и художественном развитии человечества, вобрав в себя многое из того, что было достигнуто ранее. Но, как и всякий отдельный, вернее особый, культурный период, он находился в сложных, подчас противоречивых, отношениях со своими предшественниками, прежде всего — c Просвещением. Так же, как и Возрождение, выступившее против средневековой схоластики и средневековых институтов, тем не менее оказалось сложным синтезом античных, средневековых и собственно новаторских черт, так и романтизм, заявив о себе как об антитезе просветительства, на деле вобрал в себя многие его устремления и идеи. Но вопрос о диалектической преемственности культурно-исторических эпох — отдельная (и обширная) тема. Наша же цель — рассмотреть социально-психологические корни романтизма как общеевропейского культурного движения.
Новоевропейская цивилизация принесла с собой не только промышленность, технику и науку; вместе с ними она создала и новый социальный слой — интеллигенцию. Ренессансная, просветительская и романтическая идеологии, при всем том, что в них отражались общеисторические потребности, были непосредственно созданием интеллигенции и выражали ее устремления. Специфика положения интеллигенции в европейском обществе обуславливала те социально-психологические мотивы, которые лежали в основании романтических идей.
Романтическое движение, как известно, началось в 1790-х годах в Германии, с 1810-х годов его центр перемещается в Англию, и вскоре оно охватывает всю Европу, прежде всего Францию, а несколько позже — и Америку. С начала и до 40-х годов XIX в. романтизм развивается в России. Уже хронологические рамки романтизма говорят сами за себя: его исторической почвой стала Великая французская революция и последовавшее за ней крушение революционных надежд в эпоху реставрации. Сходным образом этот процесс протекал в России: романтизм охватывает период подготовки восстания декабристов и последовавшей за ним николаевской реакции. Таким образом, романтическое движение приходится на эпоху крупнейших социально-политических потрясений в жизни Западной Европы и России и наступившей затем общественной реакции. Таков исторический фон. Каково было на этом фоне самочувствие интеллигенции?
До французской революции в среде интеллигенции преобладали оппозиционные настроения в духе общего всем просветительства. Революция с ее террором якобинцев, а потом белым террором реставраторов испугала робких, привела в отчаяние смелых и — разочаровала всех, но по-разному: одних разочаровала ее жестокость, других — ее поражение. Хотя и по разным причинам, но интеллигенция разом лишилась и привычных идеалов и исторических перспектив. Легко ли жить надеждой на неизвестное никому будущее, когда прошлое осуждено и осмеяно, а в настоящем все внушает отвращение? Новый век не принес освобождения — только новые цепи. Спесь аристократии сменилась торгашеской спесью, власть самодержавного монарха — не менее самодержавной властью денег. В этой общественной атмосфере, на переломе двух исторических эпох, и зародился романтизм. Возникая поначалу как продолжение просветительского протеста против феодализма, он тем более не мог принять нового, еще более циничного торгашества.
Всякое социальное потрясение есть в то же время и потрясение индивидуальных психик. Оно обостряет чувства, взвинчивает нервы, усиливает эмоции, т.е. создает тот приподнято-эмоциональный тон, который был столь присущ романтизму. Но если сначала эта приподнятость носила оптимистическую окраску, то затем наступает резкий перелом. Он был вызван «зигзагом» истории — наступившей в Европе с 1815 г., а в России с 1825 г. реакцией, возвращением к давно отжившим, казалось бы, формам общественной жизни. Этот исторический возврат к прошлому обусловил уход из сознания оптимистических настроений и предопределил поворот к трагической безысходности. Энтузиазм близкого, как казалось, раскрепощения человека от любого гнета — извне, со стороны любых тиранов, и изнутри, от груза предрассудков и невежества, — эта светлая настроенность многих ранних романтиков канула в прошлое и сменилась трагическим мироощущением.
Интеллектуальные занятия требуют образования. Образованность ищет широкого поприща: профессионального, политического, исторического. Но в сложившейся исторической ситуации общественное поприще оказалось закрытым: можно было сделать карьеру — нельзя было при этом остаться человеком. Огромная энергия невостребованного энтузиазма, сил, не нашедших приложения, нереализованные социальные стремления образованных слоев нашли свой выход в романтизме.
Главный нерв, главная пружина романтизма как широкого общественнохудожественного движения, — стремление новых социальных слоев, созданных новоевропейской цивилизацией, прежде всего интеллигенции, к свободному профессиональному и социальному творчеству. В этом — непреходящая ценность романтизма и причина того, что в сходных исторических ситуациях неизбежно будут снова воскресать романтические настроения и чувствования.
Совсем не случайно на первый план в романтическом искусстве и эстетике выходит проблема «гения», т.е. творческой личности. Этот факт давно уже стал общим местом. Однако остается неясным, почему эта тема так волновала романтиков и последующие поколения интеллигенции. Вопросы психологии и социологии творчества, роли творческого меньшинства, субъекта исторического процесса широко обсуждались в различных философских, психологических, культурологических концепциях XIX и XX вв.; темы «призвания», самореализации личности, ее способности к социально-историческому действию постоянно привлекали внимание литературы. Романтизм оказался первым идейным течением, которое сознательно поставило проблему творческих способностей человека в центр своих философских и литературных изысканий. Именно романтизм стоит у истоков данной философско-психологической проблематики двух последних веков. Чем обусловлен такой устойчивый интерес к этой теме, каковы его социально-психологические корни?
Столь устойчивый интерес к проблеме творческой одаренности означает одно: что она превратилась из индивидуальной в общественную проблему. Пока творческая деятельность являлась привилегией узкой группы лиц, у которых в силу их социальной принадлежности потребность в творческой самореализации в общем совпадала с социальными возможностями, не возникало почвы для широкого интереса к ней. Талант, гений объявля-
лись даром небес. Даже Возрождение с его культом творческой личности никогда не шло дальше тезиса о божественном или природном даре (что в рамках пантеистического мировоззрения было одно и то же), не углубляясь в исследование психологических, исторических и социальных предпосылок творческой деятельности. Интеллигенция, едва «вылупившись», поспешила окружить свою деятельность божественным нимбом, подобно тому, как ранее божественное происхождение приписывалось политической власти. Обожествление творчества было способом самовозвеличивания интеллигенции.
Картина менялась по мере того, как росло количество интеллектуальных кадров. С демократизацией творческих видов труда и интеллектуальной деятельности такая постановка вопроса перестала удовлетворять. Мощным стимулом, подхлестнувшим интерес к этой проблеме, стала Великая французская революция, выдвинувшая множество ярких деятелей. Головокружительные карьеры Наполеона и его маршалов, в один миг шагнувших из безвестности к мировой славе, из социальных низов — на самый верх политической пирамиды, задели самолюбие одних, подхлестнули честолюбие других, заставили задуматься третьих и — поразили всех. Само разочарование в результатах революции остро поставило вопрос о соотношении намерений и результатов, о причинах их несоответствия, о границах индивидуальной воли, о диалектике свободы и необходимости, о творческих способностях и возможностях их реализации.
Иначе говоря, выход на арену социальной жизни нового слоя — интеллигенции, чей способ существования непосредственно связан с творческой деятельностью, рост ее социальных притязаний поставили эти проблемы в центр общественного интереса. Для интеллигенции, как и для других социальных слоев, разбуженных к исторической деятельности поразительными событиями французской революции, обсуждение этих проблем было актом самопознания, продиктованным проснувшейся потребностью к личностной реализации. Из стихийного, неуправляемого процесса творческая деятельность становилась объектом сначала литературного, а затем научного исследования.
Итак, выдвижение в романтизме проблемы «гения» отражало рост творческих стремлений достаточно широких слоев интеллигенции, проснувшуюся жажду социального, исторического и профессионального творчества. Пробуждение к личному творчеству массы, а не отдельных лиц, — вот что стоит за интересом к этой теме.
Проблема «гения» имеет два основных аспекта: психологический и социальный. Оба они нашли отражение в романтической литературе, а позже стали предметом научного изучения. Психологический заключается в том, что творчески одаренные люди — это люди, как правило, с неустойчивой психикой, наделенные чуткой, восприимчивой нервной системой, часто близкие к психической патологии. Физическая или психическая болезненность обостряет восприятие, а без обостренного восприятия нет художника. Социальный аспект заключается в том, что «гений» — это всегда нонконформистская личность, находящаяся в конфликте с окружающей конформистской средой.
Оба эти аспекта романтизм объединяет в мотиве «безумия». «Безумие» играет двойную роль в романтической литературе: с одной стороны, оно фиксирует психическое состояние лица, а с другой, выражает отношение общества благополучных посредственностей к нестандартной личности, не желающей признавать нормы житейского благоразумия. Такое смешение проблем — психологических, социальных, этических — характерная черта романтизма. Именно он выявил и сделал фактом сознания многие ключевые темы, которые в дальнейшем определили лицо европейской культуры по крайней мере двух последующих веков: вопросы творчества и творческой одаренности, иррациональных сторон психики, роли подсознательного, психических аномалий, связи этих аномалий с одаренностью, отношений личности и среды и т.д.
Смешение разных аспектов в одном мотиве «безумия» имело под собой и реальную жизненную почву. Практика объявлять сумасшедшими социально опасных существовала уже давно. Нонконформистское поведение вызывало искреннее подозрение в ненормально-
сти. Часто нищета, непризнание, затяжной конфликт с обществом, вопиющий разрыв между убеждением в своей значимости и внешне убогим существованием, высокомерное отношение окружающих доводили талантливых людей до настоящего сумасшествия. В романтизме как рефлексии интеллигенции по поводу ее положения в обществе не могло не отразиться то, что касалось участи многих ее представителей.
Без преувеличения можно сказать, что проблема личности и ее взаимоотношений со средой (главным образом конфликтных) оказывается в центре внимания философии, психологии и литературы XIX и XX вв. Истоки конфликта человека и общества становятся предметом исследования таких значительных направлений европейской мысли, как марксизм, фрейдизм, экзистенциализм.
В 1825 г. поэт П.Вяземский написал знаменательные строки: «Нет прозаического счастья / Для поэтической души». Противопоставление поэтической души «безумцев» прозаическому счастью окружающих, конфликт «личность — среда» заняли центральное место в романтической литературе. Относительно «прозаического счастья» романтики сходятся: это мир житейского расчета и мелких эгоистических забот. «Поэтическая душа» выглядела по-разному: от социальных бунтарей до безобидных чудаков. Но в любом случае это была самобытная личность, выпадающая из привычных житейских рамок. Эта тема так волновала романтиков в силу того, что изображаемый ими конфликт был реальным жизненным фактом, в том числе их собственных биографий.
Любое творчество требует самобытности. Самобытность же предполагает самостоятельность и силу ума и характера. Без этого творческие достижения невозможны. Но обыденная жизнь требовала от человека совершенно иного: подчинения установленным порядкам и общепринятым представлениям — «быть как все». Творческая деятельность требовала постоянного новаторства, а социальная среда — конформизма. Законы жизнедеятельно -сти интеллигенции оказывались прямо противоположными законам функционирования социума. Отсюда ситуация неизбежного и затяжного конфликта. Пока интеллигенция составляла незначительное меньшинство, можно было списывать этот конфликт на «дурной характер» Дж.Бруно, Свифта, Руссо или Байрона. Но по мере роста ее рядов становилась все очевиднее пропасть между основополагающими устоями общества и основными условиями творческой деятельности. Отказ от нонконформистской позиции, подлаживание к существующей конъюнктуре приводило к творческому бесплодию, к разрушению творческого потенциала. Отражением и осознанием этого фундаментального для современного общества конфликта (между конформистским характером социальных отношений и нонконформистским характером творческого труда) и выступила романтическая литература.
Пропасть между интеллигенцией и остальным обществом усугублялась разницей в образовательном уровне и расхождением по коренным социальным и мировоззренческим вопросам. Интеллигенция выступала носительницей самого передового современного знания, которое не могло не приходить в противоречие с представлениями остальной массы населения, далеко отстававшей от новейших научных, философских и художественных изысканий. Кризисные эпохи вообще отличаются резкой поляризацией общественных сил. При этом силы реакции имели значительный перевес над силами прогресса. Отсюда тот образ романтического героя-одиночки — бунтаря, изгоя или отшельника, — который стал атрибутом и визитной карточкой всего романтического направления.
Рост потребности в интеллигентских кадрах и демократизация общественной жизни открывали доступ к духовным видам труда выходцам из «низов», количество которых неуклонно увеличивалось. Но прежде всего ряды интеллигенции пополнялись за счет небогатых представителей высших сословий, перед которыми в качестве жизненной перспективы открывались три возможности: чиновничья карьера, военная служба и интеллигентский труд. Связь между сферой духовного производства и социальной привилегированностью все больше нарушалась. Выходцы из «низов» часто оказывались в крайне тяжелом положении, так как не обладали материальной независимостью и свободой располагать собой, ко-
торые необходимы для полной творческой самоотдачи. Зачастую им приходилось выбирать между духовной и физической смертью или, по крайней мере, между материальной и духовной нищетой. Все это порождало в большей или меньшей степени негативное отношение интеллигенции к существующим социальным отношениям.
Когда-то П. Струве в сборнике «Вехи» писал об «отщепенской сути интеллигенции» [1]. Он метил в интеллигенцию, но попал в защищаемые им порядки. Суть интеллигенции — творчество. Но оно действительно оказывается отщепенцем, изгоем в мире рутины и конформизма. Правда, встав на путь научно-технической революции, общество «усыновило» ту часть интеллигенции, которая обеспечивает его научно-техническое развитие. Эта интеграция произошла не потому, что интеллигенция утратила инновационный дух, а потому, что общество в этой сфере само революционизировалось. Ученых больше не сжигают на кострах за их новаторские идеи, наоборот — награждают Нобелевскими премиями.
Сложнее дело обстоит с художественным творчеством. Но и здесь «дух тревоги», «дух эксперимента» по крайней мере признан уместным. Никто больше не оспаривает право художника на новаторство. Современное искусство, скорее, грешит обратным: оно превращает экспериментирование из средства в самоцель, выдавая причуды и чудачества за чудо творчества.
Иное дело — область социального творчества. Здесь, как и триста лет назад, пропагандируется социальный обскурантизм. Как и прежде, освободительная суть труда приходит в столкновение с порабощающими условиями жизни. Человек, ощутивший себя творцом, не хочет примиряться с ролью пешки, которую ему отводит современный порядок. Обретя власть над материалом, преодолев собственную косность, он хочет обрести контроль над всем процессом своей жизнедеятельности. Человек хочет сам контролировать и направлять свой жизненный процесс. Он не желает оставлять власть над своей жизнью в чужих и чуждых ему руках. До тех пор, пока не исчезнет социальный порядок, превращающий труд в подневольное ярмо, та часть интеллигенции, которая не утратила социально-новаторского духа, будет попадать в разряд «отщепенцев». Стремление увековечить порабощающие человека порядки приводит лишь к увеличению насилия и понижению интеллигентности. Либо интеллигенция победит насилие, либо насилие — интеллигенцию.
С тягой к социальному творчеству связан еще один существенный мотив романтического мироощущения — мотив «лучшего мира». «Лучший мир», как и «поэтическая душа», у разных романтиков выглядит по-разному: от неопределенного «очарованного там» в духе христианской традиции до вполне определенных социально-политических идеалов. Не вдаваясь в анализ конкретных представлений о «лучшем мире» и породивших эти различия причин, зададимся вопросом: почему новоевропейская интеллигенция с самого своего появления, с первых утопических проектов Т.Мора, Т.Кампанеллы, Ф.Бэкона постоянно продуцирует идею «лучшего мира»?
Об одной из причин уже было сказано: это противоречие между творческим, немыслимым без свободы, характером ее труда и консервативным, принудительным характером социальных отношений. Но были и другие социально-психологические мотивы, стимулировавшие идею «лучшего мира».
Классическая немецкая философия отмечала у человека троякое стремление: 1) к абсолютному (безусловному) знанию; 2) к безграничному могуществу; 3) к бесконечной красоте. Стремление к расширению личного могущества, к обретению власти над обстоятельствами собственной жизни тоже выступало немаловажным мотивом идеи о «лучшем мире». Власть и деньги находились не в руках интеллигенции. Новоевропейская цивилизация построена на принципе концентрации собственности и власти в руках узкой группы лиц. Согласиться с этим порядком — значило согласиться со своим зависимым, безвластным положением. Как буржуазия, став экономически влиятельным слоем, не пожелала мириться с политически подчиненной ролью, так и интеллигенция, ощутив свою силу и необходимость, стала претендовать на свое участие во власти. Благодаря своим знаниям и таланту
играть значительную роль, влиять на людей, самостоятельно распоряжаться своей жизнью и своими силами — эти стремления заставляли мечтать о таком обществе, где знания и талант займут подобающее им место. Противоречие между социальными запросами нового слоя и его реальным положением в обществе порождало желание вырваться за пределы наличных отношений. Даже если этот выход виделся лишь в мечте, лишь в надежде на существование иного — прекрасного и справедливого мира.
Не следует сбрасывать со счета и эстетических потребностей — в «бесконечной красоте». Чувство гармонии и дисгармонии играет немаловажную роль в творческой деятельности. Особенно это касается таких видов художественного творчества, как музыка, поэзия, литература, живопись, в которых обостренное восприятие гармонии играет определяющее значение. Эстетический момент был особенно значим для романтизма. Категория прекрасного — это солнце, вокруг которого вращаются все его планеты. Поэзия и музыка занимают высшую ступень в системе эстетических ценностей романтизма.
Обостренное чувство гармонии и красоты делает человека особенно чутким и непримиримым к любым проявлениям уродства и дисгармонии в жизни. Даже при отсутствии определенных политических идеалов неприятие пошлости и уродства жизни может поставить художника в оппозиционное и критическое отношение к обществу. Именно эстетические мотивы часто приводили многих представителей творческой интеллигенции в лагерь политической оппозиции. Например, большинство представителей русского неоромантизма (Бальмонт, Брюсов, Блок и др.) сочувствовали революционному движению не в силу сознательных и определенных политических убеждений (Брюсов, не стесняясь, признавался в их отсутствии), а в силу художественного инстинкта. «Как ненавидел я всей этой жизни строй, / Позорно-мелочный, неправый, некрасивый...», — писал В.Брюсов в стихотворении «Кинжал» [2]. «Мелочный», «некрасивый» — эти эстетические, а не политические оценки определяли его негативное отношение к окружающему. Ту же мысль проводил К.Бальмонт в стихотворении «В домах», где свободный человек противопоставлен живущим «в размеренной чинной боязни», забывшим «о творческом чуде» [3]. Еще более хлестко эти настроения выражены З.Гиппиус в ее стихотворении «Все кругом» (1904 г.),построенном на одних эпитетах, характеризующих окружающую действительность:
Страшное, грубое, липкое, грязное,
Жестко тупое, всегда безобразное...
Рабское, хамское, гнойное, черное, Изредка серое, в сером упорное...
Но жалоб не надо; что радости в плаче?
Мы знаем, мы знаем: все будет иначе [4].
И здесь антиэстетическое впечатление от безобразия «всего кругом» определяло его неприятие и желание, чтобы было «иначе».
В свете всего вышесказанного не вызывает удивления тот факт, что бытие новоевропейской интеллигенции всегда сопровождали проекты будущего лучшего устройства. Наибольшее число таких проектов социальных изменений приходится на романтическую эпоху — конец XVIII и первую половину XIX вв. Но эти изменения совершают люди. Проблема пересоздания мира упирается в проблему пересоздания человека. «Новый мир» предполагает «нового человека». Человека, одновременно способного к разумному социальному действию, познанию мира и творческому труду. Отсюда в романтизме возникает идея «целостной», гармонически развитой личности как идеала человека, цели не только личных усилий индивида, но и всего общественного устройства. Идея, которая в дальнейшем была подхвачена другими течениями философской мысли XIX-XX вв.
Таким образом, романтизм как литературно-художественное и общекультурное движение поставил и предвосхитил многие научные и философские проблемы последующих двух столетий. Поэтому художественный и теоретический опыт романтизма не потерял своего значения; он важен и для понимания генезиса этих проблем и для их решения. Романтическое мировоззрение стало важной вехой в социальном самосознании новоевропейской интеллигенции.
1. См.: Струве П.Б. Интеллигенция и революция // Вехи; Интеллигенция в России: Сб. ст. 1909-1910. М.,
1991. С. 136-152.
2. Серебряный век русской поэзии / Сост., вступ. ст., примеч. Н.В.Банникова. М., 1993. С. 110-111.
3. Там же. С.55.
4. Гиппиус З.Н. Стихотворения; Живые лица / Вступ. ст., сост., подгот. текста, коммент. Н.Богомолова. М.,
1991. С.97-98.
