CC BY
106
А. С. Стыкалин (Москва)
Новая работа по истории
советско-югославских отношении
В рецензии содержится отклик на монографию А. Б. Едемского «От конфликта к нормализации. Советско-югославские отношения в 1953-1956 годах», в которой дается детальная картина двусторонних советско-югославских отношений в чрезвычайно важный для них и насыщенный событиями период.
Ключевые слова: СССР, Югославия, Сталин, Тито, Хрущев, конфликт, нормализация, XX съезд КПСС.
Советско-югославский конфликт 1948 г., его влияние как на характер отношений внутри формирующегося советского блока, так и на обострение холодной войны неплохо изучены, особенно в работах Л. Я. Гибианского. Гораздо меньше до недавних пор были исследованы конкретные обстоятельства примирения двух коммунистических режимов, начавшегося сразу после смерти Сталина. Основательная монография А. Б. Едемского «От конфликта к нормализации. Советско-югославские отношения в 1953-1956 годах» (М., 2008. 614 с.), вводящая в научный оборот огромный фактический материал, извлеченный из архивов нескольких стран, в значительной мере заполнила имевшийся в историографии пробел.
Весной 1953 г. со смертью вождя его соратники по кремлевскому руководству должны были внести определенные коррективы во всю проводившуюся до тех пор конфронтационную внешнюю политику, чреватую перерастанием холодной войны в полномасштабное вооруженное столкновение с США и их союзниками. Ситуация в странах советской сферы влияния также внушала немалые опасения. Июньские события в ГДР, забастовки в Чехословакии, донесения о напряженной обстановке в Венгрии свидетельствовали об остром недовольстве населения проводимой экономической политикой, постоянным увеличением расходов на армию. Со всей остротой встал вопрос об эффективности прежних методов контроля над Восточной Европой. Требовал своей логической развязки советско-югославский конфликт, продолжавший оставаться наиболее серьезным источником напряженности не только в региональном, но и в общеевропейском масштабе.
Уже в первые месяцы после смерти Сталина, как показывает А. Б. Едемский, начался поиск путей к нормализации отношений. Однако дело осложнялось сохранением антиюгославской инерции, антиюгославских стереотипов в мышлении советского руководства. Исключительная резкость разрыва с титовской Югославией создавала дополнительные трудности на пути к примирению. С югославской стороны любые встречные шаги также не могли быть легкими — в Белграде слишком далеко зашли в критике советского империализма и бюрократической системы, существующей в СССР
Как бы то ни было, «особых расхождений весной 1953 г. по югославскому вопросу в советских верхах не имелось». Как доказывает Едемский, некоторые разногласия между членами «коллективного руководства» КПСС касались вопроса о темпах нормализации с Югославией, но отнюдь не о ее необходимости. Даже В. М. Молотов, наиболее резко настроенный против режима Тито, откровенно признал с трибуны июльского пленума ЦК КПСС, что прежняя кон-фронтационная политика была неэффективной: «...если в лоб не удалось (sic!), мы решили взять другим, мы решили, что надо установить с Югославией такие же отношения, как и с другими буржуазными государствами: послы, обмен телеграммами, деловые встречи и прочее». Впрочем, за словами «решили взять другим» скрывалась, как представляется, лишь смена тактики, тогда как стратегическая цель — устранение неприемлемой для Москвы верхушки СКЮ — пока еще оставалась неизменной.
Не обходит автор стороной и позиции Берии. Его попытки установить прямые связи с шефом югославской госбезопасности А. Ран-ковичем свидетельствовали не только о готовности вести свою игру, но также и о планах более решительного прорыва на югославском направлении, которые он не успел реализовать. С другой стороны, через считанные недели против Берии в целях его компрометации и последующего устранения была охотно разыграна его конкурентами и югославская карта. Обвинения всесильного министра МВД в «коварных замыслах» установления неконтролируемых партией связей с «вражеским» режимом Тито стали важнейшим политическим аргументом, выдвинутым против него, в частности, в ходе июльского пленума ЦК КПСС. Тем не менее импульс к нормализации отношений с ФНРЮ, заданный еще до ареста Берии, продолжал определять курс Москвы. Осуждение Берии ни в коей мере не изменило избранной линии на смягчение конфликта, остававшейся в силе вне зависимости от персональных перестановок в высшем советском руковод-
стве. Уже к осени 1953 г. в общем контексте внешней политики СССР Югославию, как отмечает Едемский, отнюдь не выделяли как особого врага, и отношения с ней были выведены на уровень стандартных отношений с капиталистическими государствами. Этому соответствовали и господствовавшие в Москве представления о Югославии как капиталистическом государстве, использующем в демагогических целях социалистическую фразеологию. Вместе с тем в Кремле и на Смоленской площади внимательно отслеживали моменты противоречий и разногласий титовской Югославии с Западом, стремясь использовать их во внешнеполитических целях.
В Белграде, в свою очередь, арест и устранение Берии были восприняты как очередное проявление кризиса советской системы, что стало дополнительным аргументом против форсирования процесса сближения с Москвой. Тито и его окружение с самого начала заняли твердую позицию: идти на нормализацию, но не заходить слишком далеко, они рассчитывали на то, что сумеют сыграть на противоречиях между двумя блоками в интересах укрепления внешнеполитических и внешнеэкономических позиций Югославии (тактика, небезуспешно потом применявшаяся на протяжении многих лет). Наше закономерное недоверие к Советам, говорил Тито, «не означает, что мы не примем установления нормальных отношений с ними, ибо сегодняшнее состояние — ненормальное»; «но никогда не произойдет того, чтобы мы стали довеском Советского Союза и он вернул прежние позиции, которые ранее имел в нашей стране»; никогда не дождутся в Москве и «нашего покаяния в том, что мы якобы свернули с позиций марксизма-ленинизма».
Куда более заманчивой для Тито была идея югославского посредничества в отношениях между Западом и восточным блоком. Строя уже начиная с 1954 г. подобные планы, вождь СКЮ явно хотел повысить цену своему режиму. Как пишет в этой связи Едемский, если «версия о посреднической роли, отводимой Югославии Западом, устраивала югославское руководство, поднимая его престиж в мире, то слухи о... возвращении в «советский блок» гораздо меньше соответствовали его настроениям».
Нормализация, подчеркивали лидеры ФНРЮ, ни в коем случае не должна означать капитуляции. В Белграде не верили в искренность советского руководства, в новой политике СССР зачастую видели лишь маневр, направленный на то, чтобы воспрепятствовать дальнейшему сближению ФНРЮ с Западом, а в перспективе и вернуть страну к прежнему статусу своего сателлита, что предполагало
смену руководства СКЮ. В окружении Тито нисколько не желали нарушать позитивную динамику развития разносторонних отношений с западными странами, ставить под угрозу уже отлаженные механизмы взаимодействия с ними. При этом в руководстве ФНРЮ «думали не только о необходимости проведения расчетливой политики в отношении СССР, но и том, как преподнести мировому сообществу свои действия (по сближению с СССР — А. С), чтобы их интерпретация не нарушила связи, наработанные в последние годы югославским руководством на Западе». Любые предположения относительно возможного возобновления союзнических отношений с Москвой Белградом категорически опровергались. Начиная с 1953 г. на долгие годы, особенно в периоды улучшения отношений с СССР, для лидеров ФНРЮ (позже СФРЮ) оглядки на Запад становятся постоянной заботой.
В окружении Тито существовали также реальные опасения, что устранение фактора советской угрозы, сильно способствовавшего после 1948 г. сплочению многонациональной югославянской общности, ослабит внутреннее единство Югославии, усилит центробежные тенденции в федеративном государстве (этого, кстати сказать, не хотели и на Западе, где Тито воспринимался как едва ли не идеальный для балканского региона диктатор, способный без большой крови соединить на общей платформе весьма разнородные, трудно совместимые элементы). С другой стороны, при всей критике советской бюрократической системы и вопреки любым пропагандистским декларациям о преимуществах югославской модели самоуправления (якобы не подверженной бюрократическому перерождению), в Белграде, как явствует из аналитических записок югославских экспертов, приводимых Едемским, в целом осознавали глубокую родственность двух политических и экономических систем, что само по себе служило (пускай не афишируемой) предпосылкой для налаживания сотрудничества, по крайней мере в сфере экономики.
В своей монографии Едемский не обходит стороной как проблему Балканского пакта, так и влияние на советско-югославские отношения проблемы, связанной с государственной принадлежностью и статусом Триеста, ставшего яблоком раздора между Югославией и Италией. Начавшаяся еще при жизни Сталина работа по созданию Балканского пакта с участием Греции, Турции и Югославии имела своей целью формирование механизмов региональной безопасности, в том числе и на случай советской агрессии. После смерти Сталина пакт продолжал активно функционировать, первоначальный до-
говор между его участниками, заключенный в феврале 1953 г., был дополнен в августе 1954 г. новым договором, предусматривавшим далеко идущие взаимные обязательства в сфере обороны. Создание Балканского пакта при одновременном дистанцировании Югославии от блока НАТО преподносилось официальным Белградом мировому общественному мнению как проявление независимой внешней политики (в том числе перед лицом СССР, чье руководство сменило тактику). В Москве на это смотрели иначе. Советские лидеры были сильно обеспокоены перспективами расширения системы западных военных союзов, не верили в их сугубо оборонительный характер, а Балканский пакт воспринимали в качестве своего рода «довеска» к НАТО. При всем этом активизация в 1954 г. военной составляющей Балканского пакта, как доказывает Едемский, не только не охладила решимости «коллективного руководства» СССР к сближению с Югославией, а, напротив, стимулировала усилия, направленные на предотвращение интеграции ФНРЮ в систему западных блоков, явно не отвечавшей стратегическим интересам СССР на Балканах. В Кремле поняли, что только принципиальное улучшение отношений с Югославией позволит, может быть, нейтрализовать некоторые американские планы по укреплению своего влияния на Балканах. Вообще же неоднозначность внешней политики ФНРЮ, разноречивость импульсов, исходивших из Белграда, открывали в 1953-1954 гг. простор для реализации разных альтернатив в советской политике на югославском направлении.
К более решительному курсу Москву побуждало разрешение к лету 1954 г. триестского кризиса, вначале вбившего клин в отношения Югославии с Западом и усилившего антизападные настроения ее элиты (поскольку все западные державы в сущности поддержали Италию в ее обострившемся территориальном споре с ФНРЮ). 31 мая 1954 г. в Лондоне завершались итальянско-югославские переговоры по Триесту. В Москве в этот момент пришли к осознанию, что преодоление противоречий с Западом открывало пути к дальнейшему втягиванию Югославии в систему западных оборонительных и экономических союзов. Для того чтобы избежать подобной перспективы, надо было сделать качественно новый шаг в отношениях с Белградом. В тот же день, 31 мая, в Кремле на заседании Президиума ЦК КПСС обсуждался вопрос о необходимости приложить дополнительные усилия в целях недопущения Югославии в западные блоки. В дальнейшем по мере сближения с СССР руководство ФНРЮ на встречах с советскими лидерами все более делало акцент на эконо-
мическом и культурном аспектах сотрудничества стран — участниц Балканского пакта. О его военной составляющей вспоминали, как правило, лишь в моменты новых осложнений с Советским Союзом, например, после венгерских событий осени 1956 г.
Немалое внимание в работе Едемского уделено «делу Джиласа», потрясшему внутриполитическую жизнь Югославии в начале 1954 г., и его влиянию на ход нормализации двусторонних отношений. Обрушившись с резкой критикой существующих в Югославии порядков, видный деятель правящей партии М. Джилас создал удобный для советских лидеров прецедент — еще бы, те обвинения руководства СКЮ в моральном разложении и т. д., которые давно звучали в советской пропаганде, получили подтверждение в устах влиятельного югославского коммуниста. Как отмечалось в одном из документов КПСС, Джилас «показал действительное политическое положение в стране и особенно в СКЮ»; в силу этого весьма велик был соблазн использовать критику им югославской модели в пропагандистских материалах КПСС. Кроме того, выступление Джиласа стало симптомом кризиса в верхах СКЮ, проявлением серьезных разногласий в ее руководстве, что подтверждало, на первый взгляд, правомерность прежних установок на внесение раскола в югославскую элиту в целях смены верхушки партии. В то же время в Москве знали Джиласа как одного из наиболее яростных в югославском руководстве критиков СССР, и в силу этого его смещение было воспринято с удовлетворением, как следствие ослабления позиций правого, наиболее последовательного в своем антисоветизме крыла в элите СКЮ. Осуждение его воззрений, замечает Едемский, могло быть истолковано и как показатель того, что югославские лидеры во главе с Тито намерены сохранить господство партаппарата, дав отпор тем членам СКЮ, которые чересчур далеко зашли в своих «ревизионистских» устремлениях, совершенно неприемлемых для Москвы. Существовали вместе с тем и подозрения, что Тито решил принести в жертву слишком самостоятельного и откровенного в своих высказываниях Джиласа, чтобы сохранить «маскировку», то есть внешнюю видимость Югославии как социалистического государства. Как бы то ни было, устранение Джиласа стало фактором, способствовавшим нормализации советско-югославских отношений. На Западе же «дело Джиласа» было воспринято в целом негативно, как жест в адрес СССР, демонстрирующий готовность к далеко идущему сближению ФНРЮ с советской державой, а также как отказ от системных политических реформ.
В оценке Москвой сути югославского режима долгое время не происходило изменений. Как отмечалось в документе 1954 г., «Югославия является капиталистическим государством, и ее политика, как внутренняя, так и внешняя, является буржуазной политикой, прикрывающейся, однако, "социалистической" фразеологией с целью дезориентации и обмана народных масс». Этот тезис отражал в первую очередь позицию МИДа и его главы В. М. Молотова, проявившего завидные последовательность и упорство в непризнании Югославии как социалистического государства. Ни о каком возврате этой страны в советский блок при сохранении прежнего руководства речи не было, как не было уже иллюзий, что Тито можно легко скинуть (его сильные властные позиции уже не вызывали в Москве сомнений, как это было в 1948-1952 гг.). Идея некоторого оживления экономических и культурных отношений с Белградом поддерживалась и Молотовым (прагматика в данном случае взяла верх над принципами), но первого шага ждали от югославской стороны. Вообще любое примирение не на платформе, продиктованной из Москвы, однозначно воспринималось как капитуляция.
Югославы сделать решающий шаг, как уже отмечалось, не торопились, оглядываясь на Запад — для каждой из сторон первый шаг к примирению вообще был связан с опасениями «потери лица», утратой престижа. Да и само отношение к ним в Москве как к «капиталистической» стране югославов в общем устраивало. Как заметил Тито на пленуме ЦК СКЮ в марте 1954 г., трудно представить себе, что руководство СССР признает нас в качестве равноправного партнера, строящего социализм, оно не будет удовлетворено ничем иным, кроме возвращения Югославии ее прежнего статуса сателлита. Но пусть оно хотя бы «будет относиться к нам примерно как к капиталистической стране», то есть оставит нас в покое, дав возможность идти к социализму своим путем. Это нисколько не исключало расширения экономического и культурного сотрудничества с СССР — напротив, при сохранении внешнеполитической независимости Югославии любые серьезные подвижки в этой области можно было бы преподнести как внутреннему, так и международному общественному мнению как свою победу.
Иной позиции, чем Молотов, придерживался Хрущев. Задумав еще в 1954 г. осуществить прорыв на югославском направлении, он рассчитывал на то, что даже частичный успех в деле возвращения стратегически важной Югославии в социалистический лагерь станет серьезной козырной картой против скептика Молотова. Доказав
неспособность своего оппонента к выработке новых, более эффективных подходов, Хрущев надеялся отодвинуть влиятельнейшего Молотова на вторые роли в советской политике в интересах собственного выдвижения на роль бесспорного лидера в послесталин-ском руководстве. Рассмотрение вопросов советско-югославских отношений в контексте внутриполитической борьбы, происходившей в это время в СССР, — одно из несомненных достоинств монографии Едемского. Как показывает автор, именно с подачи Хрущева решено было форсировать сближение с Югославией, активизировать многосторонние связи, распустить коминформовские структуры, ответственные за идеологическую войну с режимом Тито. Советский лидер осознавал, что любой дрейф Югославии к Западу (вполне реальный после разрешения триестского кризиса) стал бы внешнеполитическим провалом для советского руководства; отсутствие инициативы, выжидательная позиция были неэффективны, тем более что сама ФНРЮ вела весьма активную внешнюю политику, после Бандунгской конференции (апрель 1955 г.), по сути дела положившей начало движению неприсоединения, стала сильным игроком на новом политическом поле, пойдя на сближение со странами «третьего мира». Вырабатывая новую линию, приходилось преодолевать прежний скептицизм: зависимость ФНРЮ от западной экономической помощи зачастую воспринималась как фактор, неизбежно предопределяющий антисоветские тенденции в ее внешней политике.
Если до весны 1955 г. главная ответственность за разрыв возлагалась на югославскую сторону, то в условиях подготовки визита советской партийно-правительственной делегации в Белград речь шла скорее уже о равной ответственности обеих сторон, все более критически оценивалась политика сталинского периода, приведшая к неоправданному выталкиванию стратегически важной страны из формирующегося социалистического лагеря. Как отмечалось в некоторых документах, разрыв с Югославией (при всей допустимости критики неприемлемых тенденций в политике КПЮ) нанес ущерб делу социализма, затруднив возможности советского влияния на происходящее в этой стране и дав повод империалистам использовать конфликт в своих целях. Вместе с тем велик был соблазн все валить на Берию. Нормализация на основе признания решающей вины Сталина очень долго не устраивала руководство КПСС, что проявилось в ходе первых же бесед советских и югославских лидеров в дни поездки делегации во главе с Хрущевым в ФНРЮ в конце мая — начале июня 1955 г.
Как показывает Едемский, изменение установок сказалось на смене оценок режима, существующего в Югославии. В документе, относящемся к маю 1955 г., отмечалось: «.. .по экономической структуре и по классовой природе государственной власти Югославию нельзя отнести к государству буржуазного типа». А позже, на июльском пленуме, Хрущев говорил о ненормальности положения, когда СССР находится во враждебных отношениях со страной, строящей социализм. Согласно изменившимся представлениям руководства КПСС, сближение с Югославией позволило бы сузить фронт «агрессивного империалистического лагеря», что означало бы несомненный политический выигрыш.
Задумываясь над мотивами, заставившими Тито и его окружение сделать встречное движение к СССР, автор акцентирует внимание на внешнем факторе. И дело здесь было не только в заинтересованности ФНРЮ в экономическом сотрудничестве с СССР на выгодных для себя условиях (как известно, по итогам экономических переговоров стороны отказались в 1955 г. от взаимных финансовых претензий, в том числе свели к нулю большой долг ФНРЮ СССР) и не только в амбициях ее руководства, жаждавшего играть посредническую роль в межблоковых отношениях. В Белграде оглядывались на происходящий диалог Москвы с Западом — ведь стагнация в нормализации с СССР в условиях сдвига в отношениях великих держав (достижение договоренности о полном суверенитете Австрии, подготовка женевской встречи и т. д.) могла резко снизить роль Югославии как самостоятельного игрока на международной арене, а этого хотели только в Кремле, но отнюдь не в команде Тито. Как отмечалось в одном из документов, подготовленных в аппарате СКЮ, там со временем пришли к выводу, что «дальнейшая нормализация отношений с СССР обеспечит нам больше простора для маневра в целях сохранения независимости нашей внешней политики и создания условий для уменьшения давления Запада. Этот фактор мы можем использовать в дальнейшем, учитывая, что мы не нарушим наши отношения с Западом». В 1955 г., не без влияния уже упомянутой Бандунгской конференции, получает все большее развитие идея равноудаленно-сти Югославии от обоих блоков.
Советское руководство, указывая во внутрипартийных документах на «большой груз чуждых взглядов», накопившихся в СКЮ за годы после разрыва, вместе с тем проявило в этот период невиданные при Сталине понимание и терпимость к внешнеполитической открытости Югославии. Как заметил Хрущев, мы не можем ру-
гать югославов за сближение с Западом, ведь мы и сами стремимся к улучшению отношений с западными странами. А 27 мая 1955 г. в своей речи, произнесенной в белградском аэропорту сразу после прилета, он говорил о том, что «стремление Югославии развивать отношения со всеми государствами как на Западе, так и на Востоке встречает у нас полное понимание». Через новую политику в отношении Югославии постсталинское руководство КПСС хотело продемонстрировать миру изменение вектора во внешней политике СССР
Как бы то ни было, итоги поездки советской делегации в Югославию оправдали скорее ожидания Молотова, на заседаниях Президиума ЦК КПСС постоянно упиравшего на то, что в деле сближения двух партий на единой идейной платформе едва ли удастся достичь значительного продвижения. Хрущев ждал от югославов слишком многого, тогда как его постоянный оппонент Молотов смотрел на перспективы двустороннего сотрудничества более реально. Тем не менее Хрущеву удалось на июльском пленуме ЦК КПСС 1955 г. использовать особую позицию Молотова, «обрекающую партию на пассивность», против него, министр иностранных дел был подвергнут резкой критике в специальной резолюции, опубликованной и в прессе. При всем этом в руководстве КПСС, отмечая определенные успехи в развитии дружеских отношений по государственной линии, признали, что попытки установить идейное единство между КПСС и СКЮ завершились неудачей. В документе, относящемся к январю 1956 г., со всей откровенностью было замечено: «...до такого состояния, когда между нашими партиями установилось бы прочное единство во взглядах и сотрудничество на принципах марксизма-ленинизма, надо прямо сказать, еще далеко». О справедливости этой оценки нагляднее всего свидетельствовало неучастие делегации СКЮ в работе XX съезда КПСС: югославское руководство не хотело создавать в мире впечатление, будто ФНРЮ сближается с блоком восточноевропейских стран и готова вступить в Организацию Варшавского договора. Кроме того, оно никак не желало дать западным державам повод отказать Югославии в экономической помощи. Югославская сторона ограничилась приветственным письмом ЦК СКЮ XX съезду КПСС и присутствием посла Д. Видича на съезде в качестве наблюдателя.
Между тем, стратегическая задача установления союзнических отношений с титовской Югославией по-прежнему рассматривалась в Москве в качестве приоритетной, и ради ее осуществления там были готовы идти на серьезные уступки. Окончательное решение
о роспуске Коминформа, публично озвученное в апреле, явилось не просто давно назревшим отказом от неэффективной, отжившей формы сотрудничества компартий, это был явный жест в адрес СКЮ. Учитывая роль Коминформа в осуществлении массированной антиюгославской кампании 1948-1952 гг., Москва пыталась в преддверии новой встречи с Тито, намеченной на июнь, устранить существенное препятствие, стоявшее на пути поступательного развития советско-югославских отношений.
Включение в отчетный доклад XX съезда КПСС формулы о многообразии путей к социализму также находилось в тесной взаимосвязи с продолжением политики, направленной на дальнейшее сближение с Югославией, постепенное ее вовлечение в советскую сферу влияния. Уже сама постановка вопроса о многообразии путей к социализму была в 1956 г. для КПСС актуальна прежде всего из-за необходимости отразить в партийных документах своеобразие отношений СССР как с великой дальневосточной коммунистической державой — Китаем, так и с относительно небольшой, но внешнеполитически значимой титовской Югославией, из-за затруднений с подгонкой под общий ранжир как китайской, так и югославской специфики (хотя принималась также во внимание и активизация антиколониальных движений в странах «третьего мира», в которых Хрущев и его окружение видели потенциальных союзников СССР в борьбе с империализмом). Показательно, что в отчетном докладе ЦК XX съезду ссылка на Югославию содержалась как раз в разделе, где обосновывался тезис о многообразии форм перехода к социализму.
В своей монографии Едемский достаточно подробно описывает обстоятельства многодневного (с 1 по 23 июня 1956 г.) визита в СССР И. Броза Тито, принятого с большой помпой. В угоду решению поставленной стратегической задачи в Москве были готовы даже пойти на существенные кадровые перестановки, в частности, отстранение с поста министра иностранных дел Молотова, продолжавшего сохранять особое мнение в югославском вопросе. Однако при всей серьезности приготовлений сверхзадача переговоров и на этот раз так и не была решена, результатами июньского визита Тито в Кремле не были довольны. Охотно соглашаясь торговать с СССР на выгодных для себя условиях, руководство ФНРЮ в то же время нисколько не хотело поступаться суверенитетом своего государства и продолжало дистанцироваться от советского лагеря, не проявив, в частности, никакого желания к вступлению страны в ОВД и СЭВ. Подписанная межпартийная Декларация носила явно компромиссный характер со
стороны КПСС, в ней ничего не говорилось ни о единстве двух партий, стоящих на общей идейной платформе, ни о принадлежности Югославии к социалистическому лагерю.
Протоколы заседаний Президиума ЦК КПСС отражают разочарование советской стороны в итогах переговоров с югославами. При утверждении документа на Президиуме ЦК было принято решение «сказать югославским товарищам, что мы не удовлетворены текстом декларации, но спорить не будем». Председатель Совета министров СССР Н. А. Булганин, который 5 июня, дав завтрак в Кремле в честь Тито, поднял тост «За друга, за ленинца, за нашего боевого товарища!», 29 июня был подвергнут за это критике на заседании Президиума («Преждевременно заявление т. Булганина. Назвал т. Тито ленинцем. Неосторожен — сказать об этом надо»). Эта позиция нашла отражение и в июльском письме ЦК КПСС братским партиям по итогам визита Тито. Больше всего Москву заботил вопрос о том, чтобы лидеры братских партий стран «народной демократии» не восприняли декларацию об отношениях между КПСС и СКЮ как свидетельство начавшегося принципиального пересмотра характера отношений в советском лагере. Это заметил проницательный и хорошо информированный посол ФНРЮ в СССР В. Мичунович, сделавший соответствующую запись в дневнике. Только польский и венгерский вызовы октября 1956 г. (неповиновение Москве обновленного руководства ПОРП во главе с В. Гомулкой, а через считанные дни после этого венгерское восстание) заставили советских лидеров несколько по-иному взглянуть на методы сохранения единства социалистического лагеря, усомниться в эффективности проводимой восточноевропейской политики СССР, при всей видимой всеохватности контроля над советской сферой влияния не способной, как особенно показали венгерские события, обеспечить стабильность в регионе. На заседании Президиума ЦК КПСС от 30 октября при обсуждении текста Декларации об отношениях между социалистическими странами речь шла о том, что ходом событий обнаружился кризис в отношениях СССР со странами народной демократии, ставился вопрос о необходимости определенной корректировки концепции межблоковых отношений с учетом требований равноправия.
Как показывают документы, уже в июле 1956 г. руководство КПСС видело опасность формирования в лице СКЮ альтернативно -го идеологического центра в мировом коммунистическом движении, создающего реальную угрозу раскола в нем. Этому способствовала в первую очередь сохранявшаяся независимая внешняя полити-
ка Югославии, последовательная в осуществлении линии на неприсоединение. Так, вскоре после приезда из Москвы Тито встречался с Дж. Неру и Г. А. Насером, в ходе бесед с этими влиятельнейшими лидерами «третьего мира» югославы подтвердили свою приверженность принципам внеблоковой политики. В Кремле, однако, еще не потеряли терпения — слишком велико было стратегическое значение Югославии; ради закрепления позиций СССР в Средиземноморье стоило поработать. В последующем под влиянием венгерских событий осени 1956 г. и занятой руководством СКЮ в связи с ними особой позиции произошло заметное ухудшение советско-югославских отношений, но эта тема уже выходит за рамки предмета исследований Едемского в рассматриваемом труде.
В работе Едемского нашел отражение вопрос об оценке общественным мнением в СССР далеко идущего сближения с Югославией. В целом можно говорить о неподготовленности массового сознания к пересмотру оценок, доминировали стереотипы, сформировавшиеся в первые годы после разрыва. Гротесковость ситуации как нельзя лучше передает лозунг «Да здравствует тов. Тито и его клика!», размещенный на одном из плакатов в дни визита югославского лидера в СССР. Старые пропагандистские клише настолько прочно внедрились в сознание советских людей, что выветрить их оттуда в один момент было просто невозможно, как бы того ни требовало изменение политической конъюнктуры. Примирение с Тито воспринималось как нечто временное и преходящее, ждали новых изменений линии партии. Исследователям еще предстоит немало сделать для изучения фольклора хрущевской эпохи, в котором тема сближения с Югославией заняла свое достойное место (образцы типа: «Дорогой товарищ Тито, / Ты сегодня друг и брат, / Говорит Хрущев Никита: / Ты ни в чем не виноват»). Столь же бесконтрольная, но все же несколько более заземленная в сравнении со сталинскими временами власть становилась нередко объектом шуток, при Сталине немыслимых, причем предметом насмешек была не в последнюю очередь именно зигзагообразность и непредсказуемость политики КПСС. Проявившиеся осенью 1956 г. разногласия между КПСС и СКЮ в оценке истоков венгерских событий подтверждали правомерность ожиданий если не нового разрыва, то во всяком случае охлаждения отношений. При этом та часть общественного мнения, которая негативно восприняла линию XX съезда на десталинизацию, особенно скептически оценивала перспективы советско-югославской дружбы и ее плодотворность для «дела социализма». Показательны зафикси-
рованные в одной из записок в центр, посвященных отклику населения на венгерские события, высказывания старого рабочего горьков-ского автозавода о том, что Хрущев «пробанкетил» Венгрию, сидя за дружеским столом со «шпионом Тито».
Несколько полемизируя с точкой зрения Едемского о значении июньской встречи Хрущева и Тито 1956 г., хочется заметить, что устойчивая модель двусторонних отношений складывается не ранее конца весны 1962 г., когда произошло принципиальное примирение СССР и Югославии на основе неприятия обеими сторонами политики КПК. Зная, что подходит срок, когда Москва в соответствии со своими прежними декларациями должна вернуться к рассмотрению вопроса о предоставлении Югославии обещанного еще в 1956 г. кредита, Тито 6 мая 1962 г., выступая на партактиве в Сплите, однозначно заявил о готовности СКЮ встать на сторону КПСС в углубляющемся конфликте между КПСС и КПК. Всего через 10 дней, 16 мая, Хрущев, находившийся с визитом в Болгарии, отметил, что сейчас у СССР сложились с Югославией «нормальные, более того, хорошие отношения». В итоговой советско-болгарской декларации от 21 мая критика ревизионизма вопреки обычной практике тех лет обошлась без упоминания югославов.
Таким образом, в СССР приходят к выводу о том, что не надо пытаться вовлекать Югославию в советский лагерь (а Хрущев не прекращал таких попыток и в 1957 г., в период подготовки большого совещания компартий; отказ же югославов подписать его итоговую декларацию, но особенно принятие весной 1958 г. новой, «ревизио-нистсткой» программы СКЮ привели к новым разочарованиям, ухудшению отношений и нападкам в прессе на политику ФНРЮ). Более разумным, как понял к весне 1962 г. уже и Хрущев, было бы воспринимать эту страну таковой, какова она есть, поскольку даже дистанцируясь внешнеполитически от СССР, она тем не менее может быть неплохим союзником КПСС в его споре с КПК за положение лидера в мировом коммунистическом движении.
Монография А. Б. Едемского дает детальную картину двусторонних советско-югославских отношений в чрезвычайно важный для них и насыщенный событиями переломный период. Заполнив существенную лакуну в изучении одного из приоритетных направлений внешней политики СССР в 1950-е гг., эта книга представит интерес для широкого круга историков новейшего времени.
Stykalin À. S.
A New Research on the History of Soviet-Yugoslavian Relations
This review evaluates a research by A. B. Edemsky "From Conflict to Normalization. Soviet-Yugoslavian Relations in 1953-1956", where the author gave a detailed picture of two-sided Soviet-Yugoslavian relations in the moment rather important for the both sides and very eventful.
Key words: the U.S.S.R, Yugoslavia, Stalin, Tito, Khrushchev, conflict, normalization, the 20th Congress of the CPSU.
