Новая концепция гуситского движения в cредневековой Чехии в историографических работах Л. П. Лаптевой конца 1980-х - 1990-х гг Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Исторические науки History

УДК 94(437)»14»

DOI: 10.30914/2411-3522-2019-5-2-111-116

Новая концепция гуситского движения в средневековой Чехии В ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИХ РАБОТАХ Л. П. ЛАПТЕВОЙ КОНЦА 1980-Х - 1990-Х ГГ.

И. И. Бучанов

Институт научной информации по общественным наукам (ИНИОН) РАН, г. Москва

В статье рассматриваются историографические работы выдающегося советского и российского слависта профессора МГУ Л. П. Лаптевой (1926-2016), посвященные различным аспектам гуситского движения, которые были опубликованы на переломном этапе новейшей истории России: в конце 1980-1990-х годов. Автор анализирует новую (на тот момент) концепцию гуситского движения в средневековой Чехии, которую Л. П. Лаптева пыталась популяризировать в СССР (а затем в России) и рассматривает сильные и слабые стороны данной трактовки гуситского движения в российской исторической литературе. Первое поколение чехословацких историков-марксистов 1950-х - начала 1960-х гг. считало гуситское движение «раннебуржуаз-ной революцией». Но уже в середине 1960-х годов эта оценка движения была пересмотрена, а к концу 1980-х гг. чехословацкие историки выработали концепцию особого типа революций внутри феодализма («внутрифе-одальных революций»). К внутрифеодальным революциям историки Чехословакии относили и гуситское движение, и Крестьянскую войну в Германии 1525 года. Л. П. Лаптева отметила, что, с точки зрения чехословацких историков, оба названных явления являлись предшественниками буржуазных революций. Московский профессор показала и недостатки этой новой концепции гуситского движения. Она обратила внимание на тот факт, что чехословацкие историки не смогли дать точного определения термина «революция», который рассматривался ими как противоположность эволюции, т. е. как скачок в развитии общества. По ее мнению, чехословацкая историография не выработала и четкого определения начального этапа гуситского движения, исходный рубеж которого датировался 1399-1400 годами. Автор статьи поддерживает и аргументирует дополнительными историческими фактами концепцию Л. П. Лаптевой.

Ключевые слова: Л. П. Лаптева, гуситское движение, чехословацкая историография, внутрифеодальная революция.

A NEW CONCEPT OF THE HUSSITE MOVEMENT IN THE MEDIEVAL CZECH KINGDOM

in L. P. Lapteva's historiographical works of the late 1980s-1990s

1.1. Buchanov

Institute of Scientific Information for Social Sciences of the Russian Academy of Sciences (INION RAN), Moscow

This article deals with the historiographical works of the outstanding Soviet and Russian Slavist, professor of Moscow State University, L.P. Laptevа (1926-2016), devoted to various aspects of the Hussite movement, which were published at the turn period of modern Russian history: in the late 1980s - 1990s. The author analyzes a new (at that time) concept of the Hussite movement in the medieval Czech Kingdom, which L. P. Lapteva tried to popularize in the USSR (and then in Russia) and considers the strengths and weaknesses of this interpretation of the Hussite movement in Russian historical literature. The first generation of Czechoslovak Marxist historians of the 1950s - early 1960s considered the Hussite movement an "early bourgeois revolution". But in the mid 1960s this assessment of the movement

© Бучанов И. И., 2019

was revised, and by the end of the 1980s Czechoslovak historians have developed a concept of a special type of revolution within feudalism ("intra-feudal revolution"). Historians of Czechoslovakia attributed both the Hussite movement and the Peasant War in Germany in 1525 to intra-feudal revolutions. L. P. Lapteva noted that, from the point of view of Czechoslovak historians, both of these phenomena were the predecessors of bourgeois revolutions. She also noted the disadvantages of this new concept of the Hussite movement. L. P. Lapteva drew attention to the fact that Czechoslovak historians could not give a precise definition of the term "revolution", which they considered as the opposite of evolution, that is, as a leap in the development of society. In her opinion, Czechoslovak historiography did not develop a clear definition of the initial stage of the Hussite movement, the starting point of which dated back to 1399-1400. The author of the article supports and argues L. P. Lapteva's concept with additional historical facts.

Keywords: L. P. Lapteva, Hussite movement, Czechoslovak historiography, intra-feudal revolution.

Введение. Выдающийся отечественный славист, профессор МГУ Л. П. Лаптева (1926-2016), со дня кончины которой прошло уже три года, в своих работах конца 1980-1990-х годов начала популяризацию в СССР (а затем в России) разрабатывавшейся в то время в чехословацкой историографии новой концепции гуситского движения, которая существенно отличалась от традиционных представлений советских гуситологов. К сожалению, в силу ряда обстоятельств данную концепцию восприняли совсем не многие отечественные ученые (среди них автор данной статьи), в 1990-е года чешские исследователи ее существенно пересмотрели в связи с начавшейся интеграцией Чешской Республики в общеевропейские структуры.

Впервые концепция гуситского движения, выработанная чехословацкими историками в 1960-1980-е годы, рассматривалась в историографическом обзоре, приведенном Л. П. Лаптевой в последней главе ее учебно-методического пособия по истории гуситского движения [5]. Прежде всего, автор остановилась на проблеме характера гусизма. Исследовательница подчеркнула, что первое поколение чехословацких историков-марксистов 50-х - начала 60-х годов XX века считало его «раннебуржуазной революцией», но уже в середине 60-х годов прошлого века эта оценка движения была пересмотрена. К концу 1980-х годов чехословацкие историки выработали концепцию особого типа революций внутри феодализма («внутрифеодальных революций»), к которым они относили и гуситское движение, и Крестьянскую войну в Германии 1525, года Л. П. Лаптева отметила, что, с точки зрения чехословацких историков, оба названных явления являлись предшественниками буржуазных революций. Автор привела их аргументацию подобной оценки гуситского движения: в него

были вовлечены все слои чешского общества, революционная борьба носила длительный характер, программа преобразований внедрялась с большим упорством. Решающим аргументом чехословацких историков в пользу такой оценки гуситского движения было отмеченное ими сходство социальных конфликтов с позднейшими революциями [5, с. 83].

Л. П. Лаптева отметила и недостатки этой новой концепции гуситского движения. Она обратила внимание на тот факт, что чехословацкие историки не смогли дать точного определения термина «революция», который рассматривался ими как противоположность эволюции, т. е. как скачок в развитии общества. Чехословацкая историография не выработала и четкого определения начального этапа гуситского движения, исходный рубеж которого датировался 1399-1400 годами. С точки зрения исследовательницы, этот этап нельзя рассматривать ни как «нарастание революционной ситуации», ни как «реформационный», так как это не раскрывает всего его содержания [5, с. 83].

Далее автор подчеркнула, что чехословацкие историки проанализировали проблему социально-экономического кризиса, охватившего Европу во второй половине XIV в. и затронувшего Чехии к концу этого столетия. Он был обусловлен целым рядом причин: замедлением темпов роста земледельческой продукции, сужением рынка ремесленных изделий, свертыванием внешней торговли, обесцениванием чешского гроша и тому подобное. Все это приводило к экономической стагнации, что способствовало росту дифференциации общества и обострению в нем социальных противоречий, следствием чего и были революционные настроения, стремления к преобразованию общества [5, с. 83-84].

По-иному чехословацкие историки, в изложении Л. П. Лаптевой, рассмотрели и ряд других аспектов гуситского движения. Они опровергли

Vestnik of the Mari State University Chapter "History. Law". 2019, vol. 5, no. 2

тезис о стихийности ряда акций, предпринимавшихся в ходе движения. К примеру, пересматривалась точка зрения о подобном характере восстания в Праге 30 июля 1419 года. Ранее считалось, что началом ему послужила мирная демонстрация во главе со священником, который нес над головой чашу. В тот момент, когда ее участники с пением псалмов проходили мимо ратуши Нового Места, из ее окон был брошен камень, что якобы и спровоцировало взрыв страстей: возбужденная толпа ворвалась в ратушу и выкинула из окон зала заседания коншелов. Как отметила Л. П. Лаптева, согласно данным источников, обнаруженным чехословацкими историками [5], Яну Желивскому и его сторонникам угрожала смертельная опасность со стороны противников гуситов. Это вызвало необходимость предпринять конкретные действия для спасения и себя, и всего движения. Восстание было тщательно спланировано, дата и место определялись заранее. Далее события развивались следующим образом: 30 июля вооруженные гуситы пришли на проповедь Яна Желивского, затем двинулись к ратуше, взяли ее штурмом и расправились с коншелами. Подготовленность восстания, по мнению Л. П. Лаптевой, являлась еще одним аргументом в пользу оценки гуситского движения как революции [5, с. 87].

Автор отметила, что национальный аспект гуситского движения также подвергся в чехословацкой историографии существенной корректировке. Так, была в корне пересмотрена трактовка Кутногорского декрета 1409 года. Если ранее отмечалось, что предоставление четырех голосов в университетском самоуправлении иностранцам против одного чешского голоса стало со временем несправедливым по отношению к чехам, представители которых уже составляли к тому времени большинство, то позже возобладала другая точка зрения. Основываясь на данных источников, чехословацкие историки доказали, что магистров-чехов, например, на артистическом факультете Пражского университета, было менее трети, а бакалавров менее пятой части. Далее Л. П. Лаптева привела данные, которые, по ее мнению, убедительно доказывали тот факт, что «национальные противоречия в первоначальный период движения не играли большой роли, уступая место конфессиональным и социальным» [5]. Таким образом, причины Кутногорского декрета были, скорее, политическими, а не национальны-

ми. По-иному трактовались и в другие аспекты национальной проблемы в гуситском движении. Л. П. Лаптева подчеркнула, что причиной расправы с немецким бюргерством Старого Места в 1419 года стало его противодействие реформации, а не национальная принадлежность. Таким образом, гуситское движение было направлено не столько против немцев как таковых, сколько против тех, кто не принял чешскую реформацию и выступил против нее с оружием в руках [5, с. 86].

Чехословацкие историки существенно пересмотрели и проблему международных откликов на гуситское движение. Л. П. Лаптева отметила, что «нет оснований завышать влияние гуситского движения на основании единичных свидетельств» [5, с. 88-89]. По мнению автора, за исключением части Словакии и Польши, в других странах гуситское движение воспринималось крайне негативно. Для подтверждения этого тезиса приводился ряд фактов. Чехия в годы гуситского движения была подвергнута экономической и политической изоляции, против нее велись истребительные войны, беспощадно уничтожались сторонники гусизма в европейских странах. Для сочинения антигуситских трактатов привлекались известные ученые. Всех, кто выражал малейшие симпатии к «еретикам», безжалостно сжигали на кострах. В странах, расположенных достаточно далеко от Чехии, о гу-сизме имели весьма смутное представление. Л. П. Лаптева пришла к заключению, что «чешская реформация и революция находились в изоляции» [5, с. 89-90]. Так что если и говорить об откликах на движение, то, скорее, как о негативном его восприятии в других странах Европы.

Автор подвергла критике тезис предшествующей советской историографии о «волне откликов» на гуситское движение за пределами Чехии. Так, особо отмечалась поездка Иеронима Пражского в Витебск и Псков, которая интерпретировалась как попытка «протянуть руку русскому народу». Однако, как отметила автор, «псковские летописи начала XV века ни словом не упоминают о визите одного из ведущих гуситов на Русь, а Московский летописец под 1414 году упоминает о "Гусиане" лишь как о еретике» [5, с. 89-90]. В заключение автор констатировала, что новая трактовка гуситского движения в чехословацкой историографии основана на глубоком изучении источников, «давшем массу нового материала для аргументации этой концепции» [5, с. 89-90]. Далее Л. П. Лаптева подчеркнула, что эту концепцию

«во многом разделяют специалисты Англии, Германии, США и других стран» [5, с. 89-90]. Что касается советской историографии, то она, с точки зрения исследовательницы, «выглядит в свете этой новой концепции явно устаревшей, а исключение составляют лишь несколько новейших работ».

В следующей своей историографической работе, вышедшей в 1991 году в сборнике «Вопросы историографии зарубежной истории» [4, с. 77-94], Л. П. Лаптева выделила ряд направлений, разрабатывавшихся чехословацкими гусито-логами в 70-х - начале 90-х годов прошлого века, и основательно рассмотрела работы исследователей, занимавшихся этими проблемами. В тот переломный момент эта концепция воспринималась в отечественной историографии как новаторское откровение и далеко не всеми - позитивно.

Прежде всего, автор отметила, что чехословацкие историки отказались от прежнего определения характера гуситского движения как «раннебуржуазной революции» и «гуситского революционного движения» и определили его как «гуситскую революцию». Пересмотр прежней концепции гуситского движения в чехословацкой историографии коснулся и других проблем. Чехословацкие историки расширили его хронологические рамки. Вместо прежней периодизации гуситского движения (1419-1434), включавшей только гуситские войны, была принята новая, согласно которой «гуситская революция» [4, с. 86] охватывала период 1419-1471 годов и прошла в своем развитии ряд фаз: 1419-1421 год -время наибольшего размаха радикального движения и революции; 1421 - середина 1430-х годов - период борьбы внутри Чешского королевства, попытка придать движению международное значение; середина 1430-1471 года - поиск компромисса с окружающим миром и борьба за удержание революционных достижений [4, с. 87]. Таким образом, чехословацкие историки 1970-х -начала 1990-х годов пришли к выводу, что битва у Липан 1434 года не являлась поражением всего гуситского движения, а была лишь переходом к третьей фазе «гуситской революции» [4, с. 87].

Однако в настоящее время многие чешские историки уже не придерживаются подобной периодизации. Продолжая считать гуситское движение революцией, они раздвигают его хронологические рамки до Кутногорского религиозного мира 1485 года, когда Владиславом II Ягеллоном официально было признано сосуществование

в Чехии католической и утраквистской церквей1. Теперь периодизация гуситского движения в работах ее сторонников выглядит следующим образом: 1419-1421 год - период доминирования крестьянско-плебейского лагеря; 1421-1437 год -период борьбы гуситов против интервенции, внутренней борьбы гуситских лагерей (чашников и таборитов), завершившейся в 1434 году поражением радикального крыла (таборитов) и компромиссным миром с католической Европой (1437); 1437-1471/85 год - поиск компромисса и условий сосуществования внутри страны между различными гуситскими группировками на базе Иглавских компактатов [9, 8. 319-363].

По-новому чехословацкие историки, в изложении Л. П. Лаптевой, освещали и предпосылки гуситского движения [4, с. 87]. В отличие от советских и части современных российских историков, они считали, что в Европе в середине XIV века развивался всеобщий социально-экономический кризис, который охватил Чехию к концу того же столетия. Однако нигде в Европе, кроме Чехии, он не перерос в революцию. По мнению чехословацких гуситологов, только сочетание социальных, экономических и идеологических факторов привело к нарастанию революционной ситуации и радикализации различных слоев тогдашнего чешского общества.

Л. П. Лаптева отметила, что в чехословацкой гуситологии 70-х - начала 90-х годов XX века был пересмотрен и ряд других вопросов: о положении различных социальных групп предгуситской Чехии (панства, низшей шляхты, крестьянства и т. д.), о сложных и неоднозначных отношениях между чехами и немцами, которые тесно переплетались с социальными конфликтами в пред-гуситской Чехии, об организованном характере ряда выступлений гуситов, ранее считавшихся стихийными, о таборитской коммуне и процессе ее постепенного поправения (этот вопрос вообще не изучался предшествующей историографией), международных, совсем не позитивных, откликах на гуситское движение [4, с. 88-91] и так далее. В заключение автор подчеркнула, что современная концепция данного движения, представленная в чехословацкой историографии, основана на глубоком изучении источников и применении новых методов исследования и «в целом выглядит довольно убедительно» [4, с. 92].

1 См. напр.: 5таЬе1 Е Низйзка гето1исе. РгаЪа, 1993. D.

Vestnik of the Mari State University Chapter "History. Law". 2019, vol. 5, no. 2

В последующих своих работах, опубликованных в 1990-х годов, Л. П. Лаптева продолжала отстаивать трактовку гуситского движения, принятую в чехословацкой историографии 1970-х -начала 1990-х годов и критиковать марксистскую концепцию «доперестроечной» советской историографии. В статье «Пражский университет в русской историографии второй половине XX века» (1999) [7, с. 137-153] на примере работ А. И. Озолина, Б. Т. Рубцова, Г. И. Липатниковой, А. В. Рандина и своих собственных публикаций исследовательница представила оценку в отечественной историографии второй половины прошлого века роли Пражского университета в средневековой истории Чехии, в том числе и гуситского периода. Она пришла к выводу, что изучение истории Пражского университета в нашей стране шло по нарастающей: от общего упоминания о нем до появления специальных исследований. Однако, по мнению Л. П. Лаптевой, советская историография Пражского университета значительно уступала по своему научному уровню работам русских дореволюционных историков по данной проблематике. Причину этого явления автор видела не в «шорах» марксистского подхода, а в торможении данного рода исследований партийным руководством страны как неактуальных и в недостатке научной информации (до начала 60-х годов прошлого века) [7, с. 150]. Л. П. Лаптева выделила два периода в развитии отечественной историографии Пражского университета: с конца 1950-х до середины 1980-х годов и с середины 1980-х до середины 1990-х годов по принципу следования или неследования марксистской концепции гусизма. В первый период еще господствовала марксистская оценка роли Пражского университета в истории средневековой Чехии, в том числе и гуситского периода, характерная для работ А. И. Озолина и Г. И. Ли-патниковой, однако с появлением статей и моно-

графии А. В. Рандина, а также ряда публикаций Л. П. Лаптевой начала 1990-х годов начался отход от прежних стереотипов (в частности, автор вновь отметила активное восприятие в работах А. В. Рандина чешской концепции гуситского движения) [7, с. 147].

В последующих своих историографических работах 1990-х годов Л. П. Лаптева уделила внимание состоянию не только чехословацкой и советской, но и постсоветской российской историографии гуситского движения. Этому были посвящены статьи ученого «Новейшая русская историография гуситского движения (1980-1990-е годы)» [6, с. 264-280] и работа почти с аналогичным названием [10, 8. 77-86], вышедшая на чешском языке в 1999 году.

Таким образом, в историографических работах Л. П. Лаптевой конца 1980-х - 1990-х годов отстаивалась оптимальная на тот момент, на взгляд автора статьи, концепция гуситского движения в Чехии. Однако объективные обстоятельства не способствовали ее принятию в среде отечественных (как советских, так и российских) гуси-тологов, и лишь немногие ученики Л. П. Лаптевой (А. В. Рандин, Л. М. Гаркуша, автор данной статьи и некоторые другие) попытались ее воспринять и творчески развить. Многие чешские историки 1990-х годов, с одной стороны, попытались дать более объективную оценку гуситского движения, чем их чехословацкие коллеги-марксисты, с другой стороны, под влиянием идей европейской интеграции, стали рассматривать гуситское движение как некое препятствие на пути вхождения Чехии в Европу.

В заключение к своей статье хотелось бы выразить глубокое сожаление в связи с уходом из жизни крупного отечественного слависта, каким была и остается Л. П. Лаптева, и отметить, что с ее уходом закончилась целая эпоха в развитии советской и российской славистики.

Литература

1. Бучанов И.И. Российские и некоторые словацкие исследования по гуситологии после 2000 года // Русские и словаки в Х1Х-ХХ вв.: контакты, взаимодействия стереотипы. М. ; Йошкар-Ола, 2007. С. 209-220.

2. Галямичев А.Н. Образ гуситской эпохи в сатирической повести С. Чеха «Новое эпохальное путешествие пана Броучека, на этот раз в XV столетие» // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия История. Международные отношения. 2010. Т. 10. Вып. 1. С. 74-77.

3. Гаркуша Л.М. Новый подход чешской историографии к источниковой базе гусизма (80-90-е годы XX века) // Вопросы истории славян. Воронеж, 2004. Вып. 16. С. 221-234.

4. Лаптева Л.П. Гуситское движение в освещении чехословацкой историографии последнего двадцатилетия (1970-1990 гг.) // Вопросы историографии зарубежной истории. Йошкар-Ола, 1991. С. 77-94.

5. Лаптева Л.П. Гуситское движение в Чехии XV века. М., 1990.

6. Лаптева Л.П. Новейшая русская историография гуситского движения (1980-е - 1990-е гг.) // Центральна i Схдаа Свропа в XV-XVIII столггтях: питання сощально-економ1чнл та полггичнл истори. Л^в, 1998. С. 264-280.

7. Лаптева Л.П. Пражский университет в русской историографии второй половины XX века // Вопросы истории славян. Воронеж, 1999. Вып. 14. С. 137-153.

8. Рандин А.В. Чешская и немецкая реформация (некоторые аспекты взаимодействия) // Славяно-германские исследования. Т. I—II. М., 2000. С. 138-149.

9. Garkusa L. Rozvoj ceské husitologie od roku 1989 do roku 2005 // Husitsky Tabor. Tabor, 2006. 15. S. 319-363.

10. Laptéva L.P. Nejnovesi historiografie husitského hnuti. 1980-1994 // Husitsky Tabor. 1999. 12. S. 77-86.

References

1. Buchanov I.I. Rossiiskie i nekotorye slovatskie issledovaniya po gusitologii posle 2000 goda [Russian and some Slovak studies on Hussitology after 2000]. Russkie i slovaki v XIX-XX vv.: kontakty, vzaimodeistviya stereotypy = Russians and Slovaks in the XIX-XX centuries: contacts, interactions, stereotypes, Moscow; Yoshkar-Ola, 2007, pp. 209-220. (In Russ.).

2. Galyamichev A.N. Obraz gusitskoi epokhi v satiricheskoi povesti S. Chekha «Novoe epokhal'noe puteshestvie pana Broucheka, na etot raz v XV stoletie» [The Image of Hussite's Epoch in Satirical Story by S. Czech "New Journey by Mister Brouchek in XV Century"]. Izvestiya Saratovskogo universiteta. Novaya seriya. Seriya Istoriya. Mezhdunarodnye otnosheniya = Izvestiya of Saratov University. New Series. Series: History. International Relations, 2010, vol. 10, vyp. 1, pp. 74-77. (In Russ.).

3. Garkusha L.M. Novyi podkhod cheshskoi istoriografii k istochnikovoi baze gusizma (80-90-e gody XX veka) [A new approach of Czech historiography to the source base of Husism (80-90s of the XX century)]. Voprosy istorii slavyan = Slavic history issues, Voronezh, 2004, issue 16, pp. 221-234. (In Russ.).

4. Lapteva L.P. Gusitskoe dvizhenie v osveshchenii chekhoslovatskoi istoriografii poslednego dvadtsatiletiya (1970-1990 gg.) [The Hussite movement in covering the Czechoslovak historiography of the last twenty years (1970-1990)]. Voprosy istoriografii zarubezhnoi istorii = Historiography questions of foreign history, Yoshkar-Ola, 1991, pp. 77-94. (In Russ.).

5. Lapteva L.P. Gusitskoe dvizhenie v Chekhii XV veka [Hussite movement in the Czech Kingdom of the 15th century]. Moscow, 1990. (In Russ.).

6. Lapteva L.P. Noveishaya russkaya istoriografiya gusitskogo dvizheniya (1980-e - 1990-e gg.) [The newest Russian historiography of the Hussite movement (1980-1990s)]. Tsentral'na i Skhidna Cvropa v XV-XVIII stolittyakh: pitannya sotsial'no-ekonomichnoï ta politichnoï istopiï = Central and Eastern Europe in the 15-18th centuries: the pittance of socio-economical and political history, Lviv, 1998, pp. 264-280. (In Russ.).

7. Lapteva L.P. Prazhskii universitet v russkoi istoriografii vtoroi poloviny XX veka [Prague University in the Russian historiography of the second half of the 20th century]. Voprosy istorii slavyan = Questions of the Slavic history, Voronezh, 1999, issue. 14, pp. 137-153. (In Russ.).

8. Randin A.V. Cheshskaya i nemetskaya reformatsiya (nekotorye aspekty vzaimodeistviya) [Czech and German reformation (some aspects of interaction)]. Slavyano-germanskie issledovaniya = Slavic-German Studies, vol. I-II,Moscow, 2000, pp. 138-149.

9. Garkusa L. Rozvoj ceské husitologie od roku 1989 do roku 2005. Husitsky Tabor, Tabor, 2006, 15, pp. 319-363. (In Czech).

10. Laptéva L.P. Nejnovesi historiografie husitského hnuti. 1980-1994. Husitsky Tabor, 1999, 12, pp. 77-86. (In Czech).

Статья поступила в редакцию 20.04.2019 г.; принята к публикации 15.05.2019 г.

Submitted20.04.2019; revised 15.05.2019.

Автор прочитал и одобрил окончательный вариант рукописи.

The author has read and approved the final manuscript.

Для цитирования:

Бучанов И.И. Новая концепция гуситского движения в средневековой Чехии в историографических работах Л. П. Лаптевой конца 1980-х - 1990-е годы // Вестник Марийского государственного университета. Серия «Исторические науки. Юридические науки». 2019. Т. 5. № 2. С. 111-116. Б01: 10.30914/2411-3522-2019-5-2-111-116

Об авторе

Бучанов Илья Игоревич

кандидат исторических наук, младший научный сотрудник, Институт научной информации по общественным наукам (ИНИОН) РАН, г. Москва,

buchanov 78@mail. гы

Citation for an article:

Buchanov I.I. A new concept of the Hussite movement in the medieval Czech Kingdom in L.P. Lapteva's historiographical works of the late 1980s-1990s. Vestnik of the Mari State University. Chapter "History. Law". 2019, vol. 5, no. 2, pp. 111-116. DOI: 10.30914/2411-3522-2019-5-2111-116 (In Russ.).

About the author Ilya I. Buchanov

Ph. D. (History), Junior Researcher, Institute of Scientific Information for Social Sciences of the Russian Academy of Sciences (INION RAN), Moscow, buchanov78@mail.ru