CC BY
422
УДК 93/94 ББК 63.3(0)
НОВАЯ ИСТОРИЯ МЕДИЦИНЫ В НАЧАЛЕ XXI ВЕКА: ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ*
| А.Э. Афанасьева
Аннотация. Новая история медицины - относительно недавнее направление исторического знания, сфокусированное на изучении роли медицины, ее идей, идеологий и практик в жизни общества. В отличие от традиционной медицинской истории, сосредоточенной на фиксации последовательного приращения медицинского знания, новая история медицины помещает медицинское знание в плотный историко-культурный контекст, анализируя дискретность и возвратное движение в истории медицинской мысли, рассматривая конкурирующие теории и практики, исследуя языки описания болезней. Настоящая статья предлагает ряд наблюдений, посвященных современному состоянию новой истории медицины, основным методологическим тенденциям ее развития и отдельным проблемным «узлам» этой дисциплины.
Ключевые слова: новая история медицины, история медицины, методология истории, история эпидемий, история болезней и здоровья.
486
MODERN HISTORY OF MEDICINE AT THE BEGINNING OF THE 21ST CENTURY: MAIN TENDENCIES OF DEVELOPMENT
I А.Е. Afanasyeva
Abstract. Modern history of medicine is a relatively recent historical development, focused on the study of the role of medical ideas, ideologies and practices in the life of society. In contrast to traditional history of medicine, mainly tracing the systematic accumulation of medical knowledge, modern history of medicine explores medical ideas within their rich historical and cultural contexts. It analyses discontinuities and ruptures in the history of medical knowledge, examines competing theories and practices and the transformations of medical vocabularies employed by various actors. The article offers some observations concerning the current state of the new history of medicine, its main methodological trends and its research agenda.
Keywords: modern history of medicine, history of medicine, methodology of history, history of epidemics, history of health and disease.
* Работа выполнена при поддержке РНФ, проект № 15-18-30005.
Преподаватель 4 / 2016
Почему до середины XIX века врачи предпочитали лечить пациентов кровопусканием? Что видели и слышали врачи, исследуя больного, и как воспринимал свое состояние сам пациент? Как повышенное внимание к «нервам», характерное для европейских аристократов XVIII века, было связано с модой на опыты с электричеством? Что могут сказать о политическом режиме карты эпидемий?
Подобные вопросы, входящие в круг интересов новой медицинской истории, демонстрируют отличия этого исследовательского поля от истории медицины в ее классическом изводе. Если традиционная история медицины была сосредоточена на описании биографий известных врачей и развития медицинских институтов и представляла собой хронику прогрессивного движения Запада в борьбе с разнообразными недугами, новая история медицины, появившаяся в 1970-е гг., поместила медицинские теории и способы лечения болезней в широкий социальный и культурный контекст. Исследователей интересовала не столько логика развития медицины и последовательность появления тех или иных врачебных техник, сколько роль медицины, ее идей, идеологий и практик в жизни общества. Тем самым история медицины из специфической, узкопрофессиональной области, создававшейся врачами и для врачей, превратилась в важнейшую часть истории любого общества. Новый подход к медицинской истории дал историкам возможность объяснять индивидуальные и коллективные действия людей прошлого через обращение к распространенным
представлениям о здоровье, болезни, рождении и смерти. Способы осмысления этих состояний, варьировавшиеся от региона к региону и от эпохи к эпохе, обуславливали переживания и поступки отдельных людей и социальных групп. Они ложились в основу устройства общественных институтов, а начиная с нового времени — и логики действий государственных органов.
В настоящий момент новая история медицины принадлежит к числу наиболее популярных областей исторического знания: разнообразие тематики и методологических подходов, выработанных за несколько десятилетий ее существования, позволяет исследовать широчайший спектр сюжетов. Не претендуя на всеобъемлющий анализ всех направлений этого обширного исследовательского поля, данная статья предлагает ряд наблюдений, посвященных современному состоянию новой истории медицины, основным методологическим тенденциям ее развития и отдельным проблемным «узлам» этой дисциплины.
Методологические тенденции новой истории медицины
Со времени своего появления в 1970-е гг. новая история медицины осмысливала себя прежде всего как часть истории, чем резко отличалась от своей предшественницы, классической медицинской истории, выполнявшей главным образом дидактические и образовательные функции и являвшейся частью профессиональной подготовки врачей. Соответственно, многочисленные «повороты», которым следовала историческая наука последней трети XX века,
487
в полной мере отражались на подходах и круге тем новой медицинской истории: она обращалась к графикам и таблицам в период популярности квантитативной истории в 1980-е гг., к языку научных и профанных текстов на волне интереса к интеллектуальной и культурной истории в 1990-е гг. и на протяжении десятилетий была постоянно разрываема противоречивыми представлениями о цели и месте исторической науки [1—3].
Значительное методологическое разнообразие и сейчас является одной из наиболее заметных черт новой истории медицины. Среди опубликованных в последние годы работ можно встретить труды, укладывающиеся в русло социальной истории медицины с ее вниманием к профессионализации медицины, опыту пациентов и взаимодействию различных агентов «медицинского рынка»; исследования в духе культурной истории, в большей степени ориентированные на изучение концептуализации болезней в разнообразных временных, пространственных и со-488 циальных контекстах; работы биографические и посвященные истории институтов; обобщающие тексты теоретического характера и микроисторические исследования. Едва ли справедливо говорить, что новейшим публикациям совершенно чужда позитивистская фактологическая направленность: исследовательское поле новой истории медицины обширно и число трудов в нем слишком велико, чтобы оно было методологически однородным. Однако в целом для работ последних лет характерен концептуальный разрыв с прежней «вигской» традицией написания истории медицины как исто-
рии последовательного накопления морально нейтрального научного медицинского знания, создававшегося силами врачей-профессионалов. Исследователи выявляют дискретность и возвратное движение в развитии медицинской мысли, демонстрируют влияние политики и идеологии на медицинские теории, указывают на роль неофициальных целителей (повитух, костоправов, травниц, священников, колдунов, цирюльников и прочих представителей медицинского «полусвета») в повседневных практиках врачевания.
Западная медицинская традиция, которая десятилетиями описывалась как устойчивый набор техник и идей, при ближайшем рассмотрении оказывается далеко не монолитной и распадается на множество разнообразных, нередко конкурирующих, теорий и практик, среди которых можно обнаружить и заимствования из народной медицины, и усвоенные и переосмысленные в качестве «своих» образцы целительства, пришедшие с Ближнего Востока, из Индии или Китая.
Сама медицинская традиция Запада, составлявшая предмет исследований многих поколений историков, в современных работах перестает быть основной и единственной. В поле зрения ученых попадает весь спектр мировых медицинских систем, от широко известных, распространявших свое влияние далеко за пределами одной страны (как, например, китайская медицина или индийская аюрведа), до малоизученных локальных традиций стран Африки, Латинской Америки или Юго-Восточной Азии, каждая из которых является отражением культурной
специфики породившего ее общества. Преодоление свойственного истории медицины европоцентризма происходит не только через расширение географического охвата территорий и смещение акцента на неевропейские медицинские системы — изменяются сами подходы к изучению этих систем. Ученые подчеркивают необходимость осмысления локальных медицинских традиций в их собственных терминах: внимание исследователей должно быть сосредоточено не столько на техниках лечения и медицинских концептах, значимых с точки зрения европейской медицины, сколько на тех практиках, идеях и институтах, которые признаются в качестве центральных самими представителями изучаемой медицинской традиции [4].
Стремление к описанию культуры в ее собственных терминах, отсылающее нас к культурной антропологии и, в частности, к трудам Клиффорда Гирца, появилось в истории медицины, с одной стороны, под влиянием культурной истории, во многом усвоившей антропологическую концепцию культуры и ориентировавшей историка на необходимость пробираться «сквозь дебри чуждой ему ментальности» [5, с. 10]. С другой стороны, целый ряд свойственных антропологии подходов был заимствован историей медицины напрямую из работ медицинских антропологов, которых прежде всего интересовали неевропейские системы врачевания, в том числе в их историческом измерении.
Актуальная для антропологии установка на изучение конкретных культурных практик повседневной жизни людей и тех представлений,
на которых они основаны, поиск и анализ символических форм, сетей значений и скрытых смыслов исследуемой культуры оказалась весьма полезной для историков медицины. Часто артикулируемое в антропологии разграничение между понятиями «болезни» (disease) и «недуга» (illness), в рамках которого «болезни» рассматриваются как объективная биологическая патология, а «недуги» — как культурно структурированные реакции на эту патологию, подчеркивает культурную укорененность любой болезни, ее сконструированную природу, тем самым помещая болезни в область исторического и культурологического анализа [6]. Исследовательская программа антропологии с ее специфическим пониманием культуры, четко определенным набором методов и акцентом на постоянной рефлексии ученого является сейчас особенно привлекательной для истории медицины. Наиболее интересные труды последних лет по медицинско-исторической тематике написаны на стыке истории и антропологии [см., напр.: 7; 8]; 489 с развитием антропологической перспективы в исследованиях нередко связывается будущее истории медицины [9, с. 221].
Характерным примером антропологически ориентированного исследования по истории медицины может служить недавний труд «Тело в равновесии: гуморальная медицина на практике» [10]. Большинство медицинских систем мира, развивавшихся на протяжении последних двух тысяч лет, были сосредоточены вокруг понятия «баланса»: здоровье и болезни объяснялись в терминах сохранения или нарушения равнове-
490
сия между элементами живого организма — гуморами. Наиболее развернутую теорию взаимодействия гумо-ров мы находим в античной медицине: во II в. н.э. ее создал римский врач Гален, опираясь на тексты Гип-пократовского корпуса (V—IV вв. до н.э.) и натурфилософию Аристотеля; наблюдения и рассуждения последнего о четырех жизненных элементах применительно к телу человека были для Галена особенно ценными. Подкрепленная авторитетом Аристотеля, эта теория оказала мощное воздействие на медицинскую мысль арабского Востока, проникла в Индию и на Тибет, а также прочно укрепилась в средневековой Европе, сохранив свои позиции в западной медицине вплоть до XIX века.
Похожие представления о балансе жизненных элементов существовали во многих других медицинских традициях мира, что давало исследователям возможность объединять их в группу «досовременных», «донаучных» систем, составлявших резкий контраст с более поздней западной «научной» медициной, основанной на совершенно иных принципах. Авторы коллективной монографии, признавая значимость идеи баланса гуморов для основных мировых медицинских систем, вместе с тем указывают на чрезвычайную размытость и вариативность ключевого понятия гуморальных систем — гумо-ра — даже в рамках одной, греко-римской традиции. Концепты жизненных элементов, которыми оперировали другие медицинские системы — тибетская, индийская, китайская и др., — как показывают исследования, еще труднее сопоставить с классическим европейским гумором.
Столь же сложно определить, казалось бы, ясное на первый взгляд понятие «баланса», лежащее в основе гуморальных систем: как концептуализируется искомое равновесие, кем и в каких обстоятельствах? Наконец, в какой степени эта теория оказывается востребованной на практике? Действительно ли она задает систему координат, в рамках которой взаимодействуют врач и пациент? Поиск ответов на эти вопросы ведется авторами коллективной монографии на основании скрупулезного сравнительного анализа исторических текстов и полевых этнографических данных; результатом становится не только ряд крайне интересных, насыщенных исследований — например, о восприятии гнева и его меди-кализации в китайской медицине (Элизабет Хсу) или о влиянии экономических перемен в Японии периода Эдо на изменение симптоматики отдельных болезней (Шигехиса Курея-ма); отталкиваясь от детализированных кейсов, ученые ставят вопросы о необходимости переопределения базовых категорий истории медицины. Как указывает в предисловии один из авторов-составителей, «каждый термин в заглавии нашей книги — прежде всего, «равновесие», «гуморальный», — но также и категории «тело» и «медицина»... должны быть заново осмыслены с точки зрения истории и этнографии» [10, с. 6].
Постоянно пересматривая методологические принципы и расширяя географические границы исследований, история медицины последних лет активно осваивает новую тематику и обращается ко все новым группам источников. В следующей части статьи речь пойдет об истории
ЕК
эпидемий — традиционном направлении истории медицины, развитие которого в настоящий момент наглядно демонстрирует отмеченные тенденции.
История эпидемий
С тех пор как в 1961 г. известный британский историк Эйса Бриггз указал на значимость эпидемий как социального феномена и призвал уделить их изучению особенное внимание [11, с. 76], интерес к этому направлению исторических исследований остается неизменно высоким. Эпидемии рассматриваются как масштабные социальные кризисы, которые в концентрированной форме демонстрируют фундаментальные характеристики общества и вскрывают существующие в нем точки напряженности. Они формируют специфику государственного управления, нередко способствуя централизации власти, и играют важнейшую роль во взаимоотношениях между странами, поскольку ставят под угрозу вопросы национальной безопасности и сложившиеся коммерческие интересы. Эпидемии показывают конфигурации взаимодействия различных социальных групп и позволяют судить о системах ценностей и доминирующих идеологиях: любая эпидемия интерпретируется в соответствии с определенной повесткой, призванной объяснить причины катастрофы и указать на недостатки социального порядка [12; 13; 14].
Не имея возможности в рамках одной статьи охватить весь спектр направлений изучения истории эпидемий, остановлюсь лишь на некоторых из них. Среди исследований последних лет можно выделить рабо-
ты, проблематизирующие городское пространство как место и источник эпидемий. Серия трудов посвящена микроисторическому изучению пораженных районов: используя специальное программное обеспечение, историки выявляют выстраиваемые современниками связи между эпидемиями, социальным положением жителей и особенностями городской среды [15-17].
Другое активно развивающееся направление сфокусировано на анализе эпидемий в колониальных контекстах. Внимание ученых направлено на изучение влияния колониальных идеологий и генерируемых ими языков описания на практики борьбы с эпидемиями. Исследуется динамика отношений различных участников противоэпидемических кампаний, позволяющая увидеть конфликты интересов и проследить сложные взаимодействия культурных установок европейцев и местного населения. Детально рассматриваются сценарии прямого и пассивного сопротивления санитарным мерам, нередко очерчивающего пределы возможностей имперской власти на местах [18; 19].
Одним из наиболее интересных проектов по истории эпидемий, в котором эти и прочие сюжеты преломляются с новой точки зрения, является коллективный проект ученых из Кембриджа во главе с Кристосом Линтерисом. Усилия группы сосредоточены на сборе и анализе изображений, связанных с третьей пандемией чумы - масштабной эпидемией, разворачивавшейся с 1855 по 1959 г. на всех обитаемых континентах земного шара. Начало пандемии совпало с развитием фотографиче-
491
492
ских техник, благодаря которым эпидемия оказалась выведенной из области узкопрофессиональной медицинской экспертизы в широкое поле общественного обсуждения. Фотографические изображения эпидемии, документируя признаки болезни, повседневную работу бактериологических лабораторий, способы дезинфекции городов и вспышки протеста местного населения против санитарных мер, создавали визуальные нар-ративы чумы, объяснявшие и фиксировавшие причины ее появления, размах и социальные последствия. Визуальные документы указывали на целый спектр важнейших проблем эпохи, как, например, пределы вмешательства государства в свободную торговлю и жизнь местных сообществ, использование сегрегации как санитарной меры, связанной с представлениями о классовых и расовых особенностях человеческих патологий, роль современных технологий в быстром распространении болезни по странам и континентам. Фотография предлагала набор суждений о порядке и беспорядке, норме и отклонении, о человеческом теле, обществе, политике и биологии, которые отражали существующие в обществе идеи и в то же время активно формировали их, воздействуя на коллективное воображение [20].
Хотя фокус интересов данной группы исследователей направлен прежде всего на фотографию в силу ее особого «документального» статуса в ту эпоху, в поле зрения этих и других ученых попадают и прочие визуальные источники: рисунки, диаграммы, схемы, фильмы, архитектурные сооружения. Так, Марта Хэн-сон, изучая карты эпидемий, созда-
вавшиеся в Китае и Японии на протяжении 1870-х — 1920-х гг., показывает, как карты графически иллюстрируют трансформацию восточной медицины под натиском западного медицинского знания, а также фиксируют изменения политического порядка. Карты эпидемий рассматриваются как визуализация определенных медицинских концепций и выдвигаемых в их рамках аргументов, свидетельств и причинно-следственных связей. Если ранние карты, пишет Хэнсон, в основном отражали взаимоотношения между болезнью и средой, то карты, создаваемые в период вестернизации Китая и Японии, сосредоточены на степени контроля властей над эпидемией. По мысли исследовательницы, появление на картах информации о медицинской инфраструктуре или количестве пострадавших от эпидемии не только демонстрирует усиление такого контроля в конце XIX — начале XX века, но и легитимирует новые системы власти, которые сделали его возможным. Карты перестают быть исключительно аналитическим инструментом, приобретая функции инструмента власти, узаконивавшего основания для карантинов и прочих форм социального надзора [21].
Отдельным направлением исследований стала история пандемий — масштабных эпидемий, охватывающих территории нескольких стран и даже континентов. «Пандемия» — слово древнегреческого происхождения — приобрело свое современное значение лишь в XIX веке: именно тогда интенсификация транспортного сообщения между различными регионами Земли, рост товарооборота и увеличение потоков миграции ста-
ли факторами, обусловившими быстрое превращение локальных эпидемий в глобальную угрозу. Это значение, однако, не являлось стабильным: если в XIX веке пандемией называли эпидемию с особенно высокой смертностью (как, например, пандемию гриппа в 1918—1919 гг.), то в XXI веке пандемией считается любое быстро распространяющееся инфекционное заболевание, даже если смертность от него невысока (как в случае с так называемой «атипичной пневмонией», то есть тяжелым острым респираторным синдромом (SARS)). Определение эпидемии как пандемии в XXI веке становится инструментально важным, поскольку задает стратегию поведения в отношении данного заболевания, вовлекающую множество международных акторов — от правительств отдельных государств и Всемирной Организации Здравоохранения до фармацевтических корпораций, транспортных и торговых компаний. Разворачивающаяся в условиях глобализации пандемия и меры по ее ограничению неизбежно затрагивают коммерческие интересы огромного числа участников разнообразных цепочек взаимодействия во всем мире; на этом фоне сохранение здоровья заболевших людей нередко становится далеко не первостепенной задачей [14, с. 257-275].
Внимание исследователей к истории пандемий постоянно растет, что напрямую связано с увеличением количества и масштаба эпидемических заболеваний в последние десятилетия. Ученые отмечают нарастание пессимизма в отношении прогноза борьбы и предупреждения пандемий. Если в конце XIX — первой по-
ловине XX века на волне успехов в медицине многие разделяли уверенность в возможности искоренения любой значительной эпидемии, сейчас становится все более очевидно, что полная победа над пандемиями невозможна. Появление все новых заболеваний, мутации уже известных, демонстрирующих резистентность к прежним методам лечения, существование серьезных побочных эффектов от применения медикаментов - все это свидетельствует о переходе пандемий в разряд постоянно возникающих угроз, против которых пока бессильна наука. Движение пандемий сейчас значительно менее предсказуемо, чем в XIX веке, когда траекторию перемещения инфекции можно было отследить по маршрутам поездов и морских судов; все сложнее становится контролировать центры власти, поскольку власть приобретает гораздо более дисперсный и множественный характер. В этих условиях правительства наращивают мощь аппаратов госбезопасности, провозглашая необходимость постоянной готовности к следующему удару природной стихии, направление которого невозможно предугадать. Предсказания грядущих бедствий, озвучиваемые медиками-экспертами, формируют апокалиптическое мышление и определяют стиль жизни обществ, находящихся в непрерывном ожидании катастрофы [8].
История хронических заболеваний
История хронических заболеваний оказалась включенной в исследовательскую повестку новой истории медицины относительно недавно. В отличие от эпидемических болезней, масштабность проявлений и
493
494
размах последствий которых всегда привлекали историков, «повседневные» болезни довольно редко попадали в поле зрения ученых. Отчасти это объясняется скудостью источников, преимущественно биографических, — хронические болезни не порождали обилия документов, характерного для эпидемий, — отчасти — представлением о том, что хронические болезни стали проблемой человечества лишь недавно, когда оно избавилось от наиболее угрожающих острых инфекций, и рост жизненных стандартов стал причиной появления «болезней цивилизации», к которым относят, например, диабет. Между тем, как указывают исследователи, хронические болезни были постоянными спутниками человека с древнейших времен (так, диабет был хорошо известен врачам античной Греции и Древней Индии). Они определяли качество жизни человека и траекторию его жизненного пути, они влияли на выбор занятий и социальную активность; они становились предметом рефлексии в автобиографических и литературных текстах и создаваемых визуальных образах [22, с. 393-394].
Обращаясь к генеалогии медицинских представлений о хронических болезнях, исследователи указывают на важнейшую роль, которую сыграли в их формировании идеи античных мыслителей, и прежде всего, учение Аристотеля. Его теория взаимодействия четырех гуморов, объяснявшая функционирование человеческого тела, составляла основу медицинских концепций античности, средних веков и раннего нового времени [23, с. 172-178; 24, с. 64]. Философ, фактически создавший есте-
ственнонаучный метод и обосновавший необходимость систематического наблюдения за природой, все в которой имеет свою причину и цель, внес существенный вклад в развитие сравнительной анатомии, физиологии и эмбриологии. Опираясь на данные, полученные при вскрытии животных, Аристотель сделал ряд важных выводов о работе внутренних органов; его идеями о функционировании сердца спустя две тысячи лет руководствовался знаменитый английский ученый У. Харви, открывший кровообращение [25, с. 215].
Из философских и медицинских текстов античности пришли названия многих хронических болезней и их первые описания; Древняя Греция служит точкой отсчета для авторов целого ряда новых «биографий» хронических болезней и болезненных состояний, таких как астма, ожирение и диабет. Прослеживая историю этих болезней от античности до наших дней, ученые показывают, как биологически реальная патология определяется, рационализируется и переживается по-своему в каждом историческом и культурном контексте [26—28].
Так, Марк Джексон, изучив широкий круг источников — от «Илиады» Гомера и трудов древнеримских, арабских, корейских, китайских, индийских авторов до европейских текстов XVI—XX веков, — отмечает поразительное сходство симптоматики астмы, описанной за три тысячелетия истории этой болезни. Древнеримский философ Сенека, французский писатель Марсель Пруст и сын автора Коналл, страдавшие астмой, испытывали приблизительно одинаковые приступы мучительного кашля и уду-
шья, сопровождавшиеся свистящими хрипами. Вместе с тем, на протяжении двадцати пяти веков изучения астмы врачи объясняли эту болезнь действием совершенно разнородных факторов: избытком флегмы, спускавшейся из головного мозга в грудную клетку и раздражавшей дыхательные пути, поражением нервной системы, которое следовало лечить с помощью опиума, влиянием венерических заболеваний и, наконец, гиперчувствительностью иммунной системы. Соответственно этим меняющимся концепциям варьировались и представления о группах людей, в наибольшей степени подверженных заболеванию астмой, - от «невоздержанных» высших классов XVII—XVIII веков и «нервно возбудимой» интеллектуальной элиты XIX века до «эмоционально одиноких» детей-аллергиков в начале XX века и лиц, занимающихся ручным трудом в неблагоприятных городских условиях — в конце XX века [26, с. 201] Такое разнообразие объяснений болезни показывает, насколько сильно наши представления о недугах — даже тех из них, что отличаются относительно устойчивым набором признаков, — зависимы от интерпретативной схемы, доминирующей в обществе в конкретный период времени.
Влияние культурных установок данного общества на медицинские представления и нормы еще более очевидно на примере такого специфического состояния как ожирение. В современной классификации ВОЗ ожирение признается хроническим обменным заболеванием и представляет собой «аномальные и излишние жировые отложения, которые могут нанести ущерб здоровью» [29]. Исто-
рически в большинстве культур ожирение также рассматривалось как нездоровое состояние, сокращающее продолжительность жизни. Однако границы между телом, обладающим лишним весом и потому потенциально больным, и «представительным», плотным или пухлым здоровым телом, всегда были крайне подвижными. Дородное тело, составлявшее предмет зависти и телесный идеал, буквально спустя поколение могло превратиться в болезненно тучное и подлежащее коррекции. Разработанные в XX веке критерии определения «нормального» и «лишнего» веса («индекс массы тела»), которые, казалось бы, должны были дать научные основания этим разграничениям, оказывались чрезвычайно схематичными — в них, в частности, отсутствовала корреляция с полом, возрастом и расовой принадлежностью.
Менялись и сопутствующие оценочные суждения в отношении обладателей тела с «избыточной» массой: по наблюдениям С. Гилмана, вплоть до эпохи Просвещения ожирение было, прежде всего, знаком чрезмерного потакания собственным слабостям и несло очевидные признаки морального упадка. Начиная с XVIII века ситуация изменяется: число людей, не испытывавших недостатка в пище и потому склонных к набору веса, стремительно возросло. Доминировавшие в обществе средние классы предпочитали рассматривать ожирение как медицинскую (а не моральную или социальную) проблему, и врачи были вынуждены подчиниться. Ожирение начали лечить; самолечение становилось для пациента возможностью продемонстрировать способность к самоконтролю и
495
ответственности перед самим собой [27, с. 51]. В наши дни с ростом популярности «здорового образа жизни» стигматизация ожирения возвращается и оборачивается для многих едва ли не меньшей проблемой — теперь психологической, — чем собственно «избыточный» вес.
Подобные исследования, осмысливающие опыт взаимодействия человека с болезнями, оказываются востребованными не только в узкоспециальной среде врачей и историков. Они поднимают проблемы отношения к больным в обществе, организации превентивной медицины и паллиативной помощи и стимулируют обсуждение острых вопросов взаимоотношений общества и государства. Примером такой работы, вызвавшей широкий резонанс, стало исследование Хелен Байнум по истории туберкулеза. Это хроническое инфекционное заболевание, побежденное в благополучных европейских государствах, до сих пор является распространенной причиной смертности в странах «третьего мира», унося около 496 полутора миллиона жизней в год. Будучи «социальной» болезнью, поражающей наименее защищенные группы, туберкулез особенно наглядно демонстрирует роль внебиологиче-ских факторов в заболеваемости населения и значимость эффективной организации системы здравоохранения, напрямую зависящей от политической воли государства. Европейские страны, давно не считающие туберкулез существенной для себя проблемой, в последнее время все чаще сталкиваются с возвращением инфекции благодаря росту миграционных потоков в Европу. Ситуация усугубляется необыкновенной адаптив-
ностью туберкулеза: почти каждый год в мире появляются новые, устойчивые к известным медикаментам формы, победить которые становится все сложнее. Полузабытая «чахотка» из романов XIX века приобретает в современном мире все более реальные и угрожающие очертания [30].
Подводя итог, нужно отметить, что история медицины в настоящий момент демонстрирует все признаки динамичного и уверенного развития: количество работ, посвященных наиболее острым вопросам взаимоотношений медицины, государства и общества, постоянно растет. Появляются труды, предлагающие под новым углом осмыслить историю стресса, рака, СПИДа, синдрома Дауна и других болезней, пороков развития и болезненных состояний, обсуждение которых приобретает сейчас особую актуальность. Историки работают со специалистами в области мирового здравоохранения, политиками, государственными чиновниками, участвуя в обсуждении направлений стратегий борьбы с наркоманией, алкоголизмом или эпидемиями. При этом, как справедливо отмечает ряд авторов, значимость исторических исследований не определяется наличием в них непосредственного выхода на актуальные политики настоящего. Более того, слишком активное участие в общественных дебатах без должного критического осмысления обсуждаемых проблем может грозить возрождением неовигской истории медицины [31, с. 117]. Задачей историков медицины, таким образом, является нахождение баланса между включением в общественное обсуждение и сохранением необходимой критической перспективы.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Михель, Д.В. Социальная история медицины: становление и проблематика [Текст] / Д.В. Михель // Журнал исследований социальной политики. - 2009. -Т. 7. - № 3. - С. 295-312.
2. Афанасьева, А.Э. История медицины как междисциплинарное исследовательское поле [Текст] / А.Э. Афанасьева / Историческая наука сегодня: теории, методы, перспективы: Сборник статей / Под ред. Л.П. Репиной. - М.: Либроком, 2011. -С. 419-437.
3. Шлюмбом, Ю. История медицины: актуальные тенденции и перспективы [Текст] / Ю. Шлюмбом, М. Хагнер, И. Сироткина / Болезнь и здоровье: новые подходы к истории медицины / Под ред. Ю. Шлюм-бома, М. Хагнера, И. Сироткиной. - СПб.: Алетейя, 2008. - С. 8-40.
4. Kuriyama, Sh. The Expressiveness of the Body and the Divergence of Greek and Chinese Medicine [Text] / Sh. Kuriyama. -New York: Zone Books, 1999.
5. Дарнтон, Р. Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры [Текст] / Р. Дарнтон. - М.: Новое литературное обозрение, 2002. - 384 с.
6. Kleinman, A. The Illness Narratives: Suffering, Healing, and the Human Condition [Text] / A. Kleinman. - New York: Basic Books, 1988.
7. Rogaski, R. Hygienic Modernity: Meanings of Health and Disease in Treaty-Port China [Text] / R. Rogaski. - Berkeley: University of California Press, 2004.
8. Caduff, C. The Pandemic Perhaps: Dramatic Events in a Public Culture of Danger [Text] / C. Caduff. - Oakland, California: University of California Press, 2015.
9. Реннер, А. Исследования по истории медицины XVIII - XIX веков на Западе: новые подходы и перспективы [Текст] / А. Реннер / Медицина России в годы войны и мира. Новые документы и исследования / Отв. ред. и сост. Л.А. Булгакова. -СПб.: Нестор - История, 2011. - 488 с.
10. The Body in Balance: Humoral Medicines in Practice [Text] / Ed. by P. Horden and E. Hsu. - New York: Berghahn Books, 2013.
11. Briggs, A. Cholera and Society in the Nineteenth Century [Text] / A Briggs // Past and Present. - 1961. - Vol. 19. - P. 76-96.
12. Epidemics and Ideas: Essays on the Historical Perception of Pestilence [Text] / Ed. T.O. Ranger and P. Slack. - Cambridge and New York: Cambridge University Press, 1992.
13. Rosenberg, Ch. Explaining Epidemics and Other Studies in the History of Medicine [Text] / Ch. Rosenberg. - Cambridge and New York: Cambridge University Press, 1992.
14. Harrison, M. Contagion: How Commerce Has Spread Disease [Text] / M. Harrison. -New Haven: Yale University Press, 2012.
15. Henderson, J. and Rose, C. Plague and the city: methodological considerations in mapping disease in early modern Florence [Text] / J. Henderson and C. Rose / eds. Mapping Space, Sense, and Movement in Florence: Historical GIS and the Early Modern City. -Abingdon, UK: Routledge, 2016. - P. 125146.
16. Crawshaw, J. L. Plague Hospitals: Public Health for the City in Early Modern Venice [Text] / J.L. Crawshaw. - Farnham: Ashgate, 2012.
17. Bowers, K. W. Plague Public Health in Early Modern Seville [Text] / K.W. Bowers. -Rochester: Rochester University Press, 2013.
18. Pati, B. and M. Harrison. The Social History of Health and Medicine in Colonial India [Text] / B. Pati and M. Harrison. - London: Routledge, 2009.
19. Sahadeo, J. Epidemic and Empire: Ethnicity, Class, and «civilization» in the 1892 Tashkent Cholera Riot [Text] / J. Sahadeo // Slavic Review. - 2005. - Vol. 64. 1. - P. 117139.
20. Lynteris, Ch. Visions of Plague [Text] / Ch. Lynteris // Research Horizons. - 2014. - Issue 25, October. - P. 10-11 [Electronic resource]. - URL: https://www.cam.ac.uk/ system/files/issue_25_research_horizons.pdf (дата обращения: 15.10.16).
21. Hanson, M. E. Speaking of Epidemics in Chinese Medicine: Disease and the Geographic Imagination in Late Imperial China [Text] / M. Hanson. - Milton Park, Abing-don, Oxon: Routledge, 2011.
497
1ЕК
498
22. Timmermann, C. Chronic illness and disease history [Text] / C. Timmermann / The Oxford Handbook of the History of Medicine / Ed. M. Jackson. - Oxford: Oxford University Press, 2011. - P. 393-410.
23. Ebrahimnejad, H. Medicine in Islam and Islamic Medicine [Text] / H. Ebrahimnejad / The Oxford Handbook of the History of Medicine / Ed. M. Jackson. - Oxford: Oxford University Press, 2011. - P. 169-189.
24. Ruetten, Th. Early Modern Medicine [Text] / Th. Ruetten / The Oxford Handbook of the History of Medicine / Ed. M. Jackson. -Oxford: Oxford University Press, 2011. -P. 60-81.
25. Porter, R. The Greatest Benefit to Mankind: A Medical History of Humanity [Text] / R. Porter. - New York: W.W. Norton, 1997.
26. Jackson, M. Asthma: The Biography [Text] / M. Jackson. - Oxford: Oxford University Press, 2009.
27. Gilman, S.L. Obesity: The Biography [Text] / S.L. Gilman. - Oxford: Oxford University Press, 2010.
28. Tattersall, R. Diabetes: the Biography [Text] / R. Tattersall. - Oxford: Oxford University Press, 2009.
29. Всемирная организация здравоохранения [Текст] // Центр СМИ. Ожирение и избыточный вес. - Информационный бюллетень № 311. Январь 2015 [Electronic resource]. - URL: http://www.who.int/ mediacentre/factsheets/fs311/ru/ (дата обращения: 15.10. 2016).
30. Bynum, H. Spitting Blood: The History of Tuberculosis [Text] / H. Bynum. - Oxford: Oxford University Press, 2012.
31. Berridge, V. Contemporary History of Medicine and Health [Text] / V. Berridge / The Oxford Handbook of the History of Medicine / Ed. M. Jackson. - Oxford: Oxford University Press, 2011. - P. 117-134.
REFERENCES
1. Afanasieva A.E., "Istorija meditsiny kak mezhdistsiplinarnoe issledovatelskoe pole" in: Istoricheskaja nauka segodnia: teorii, metody, perspektivy, Collection of scientific papers, ed. L.P. Repinoj, Moscow, 2011, pp. 419-437. (in Russian)
2. Berridge V., Contemporary History of Medicine and Health, The Oxford Handbook of the History of Medicine, Ed. M. Jackson, Oxford, 2011, pp. 117-134.
3. Bowers K.W., Plague Public Health in Early Modern Seville, Rochester, 2013.
4. Briggs A., Cholera and Society in the Nineteenth Century, Past and Present, 1961, Vol. 19, pp. 76-96.
5. Bynum H., Spitting Blood: The History of Tuberculosis, Oxford, 2012.
6. Caduff C., The Pandemic Perhaps: Dramatic Events in a Public Culture of Danger, Oakland, California, 2015.
7. Crawshaw J. L., Plague Hospitals: Public Health for the City in Early Modern Venice, Farnham, 2012.
8. Darnton R., Velikoe koshachje poboische i drugie epizody iz istorii frantsuzskoj kultury, M., 2002 (in Russian).
9. Ebrahimnejad H., Medicine in Islam and Islamic Medicine, The Oxford Handbook of the History of Medicine, Ed. M. Jackson, Oxford, 2011, pp. 169-189.
10. Epidemics and Ideas: Essays on the Historical Perception of Pestilence, Ed. T.O. Ranger and P. Slack, Cambridge and New York, 1992.
11. Gilman S.L., Obesity: The Biography, Oxford, 2010.
12. Hanson M.E., Speaking of Epidemics in Chinese Medicine: Disease and the Geographic Imagination in Late Imperial China, Milton Park, Abingdon, Oxon, 2011.
13. Harrison M., Contagion: How Commerce Has Spread Disease, New Haven, Yale University Press, 2012.
14. Henderson J. and Rose C., Plague and the city: methodological considerations in mapping disease in early modern Florence, Mapping Space, Sense, and Movement in Florence: Historical GIS and the Early Modern City, Ed. by Terpstra, N. and Rose, C. Abing-don, UK, 2016, pp. 125-146.
15. Jackson M., Asthma: The Biography, Oxford, 2009.
16. Kleinman A., The Illness Narratives: Suffering, Healing, and the Human Condition, New York, Basic Books, 1988.
17. Kuriyama Sh., The Expressiveness of the Body and the Divergence of Greek and Chinese Medicine, New York, Zone Books, 1999.
18. Lynteris Ch., Visions of Plague, Research Horizons, 2014, issue 25, October, pp. 1011, available at: https://www.cam.ac.uk/sys-tem/files/issue_25_research_horizons.pdf (accessed: 15.10.16).
19. Mikhel D.V., Sotsialnaja istorija meditsiny: stanovlenie i problematika, Zhurnal issledo-vanij sotsialnojpolitiki, 2009, Vol. 7, No. 3, pp. 295-312 (in Russian).
20. Pati B. and Harrison M., The Social History of Health and Medicine in Colonial India, London, 2009.
21. Porter R., The Greatest Benefit to Mankind: A Medical History of Humanity, New York, 1997.
22. Renner A., "Issledovanija po istorii meditsiny XVIII - XIX vekov na Zapade: novye podkhody i perspektivy", in: Meditsina Ros-sii v gody vojny i mira. Novye dokumenty i issledovanija, Collection of scientific papers, ed. L.A. Bulgakovoj, St. Petersburg, 2011. (in Russian)
23. Rogaski R., Hygienic Modernity: Meanings of Health and Disease in Treaty-Port China, Berkeley, 2004.
24. Rosenberg Ch., Explaining Epidemics and Other Studies in the History of Medicine, Cambridge and New York, 1992.
25. Ruetten Th., "Early Modern Medicine", in: The Oxford Handbook of the History of Medicine, Ed. M. Jackson, Oxford, 2011, pp. 60-81.
26. Sahadeo J., Epidemic and Empire: Ethnicity, Class, and "civilization" in the 1892 Tashkent Cholera Riot, Slavic Review, 2005, vol. 64.1, pp. 117-139.
27. Shlumbom Ju., Hagner M., Sirotkina I., "Istorija meditsiny: aktualnye tendentsii i perspektivy", in: Bolezn i zdorovje: novye podkhody k istorii meditsiny Collection of scientific papers, ed. Ju. Shlumboma, M. Hagnera, I. Sirotkinoj, St. Petersburg, 2008, pp. 8-40. (in Russian)
28. Tattersall R., Diabetes: the Biography, Oxford, 2009.
29. The Body in Balance: Humoral Medicines in Practice, Ed. P. Horden and E. Hsu, New York, 2013.
30. Timmermann C., Chronic illness and disease history, The Oxford Handbook of the History of Medicine., Ed. M. Jackson, Oxford, 2011, pp. 393-410.
31. Vsemirnaja organizatsija zdravookhranenija, Tsentr SMI, Ozhirenie i izbytochnyj ves, Infor-matsionnyj bulleten No. 311, janvar 2015, available at: http://www.who.int/mediacentre/ factsheets/fs311/ru/ (accessed: 15.10.2016). (in Russian)
Афанасьева Анна Эдгардовна, кандидат исторических наук, доцент, Школа культурологии, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»; старший научный сотрудник, Центр интеллектуальной истории, Институт всеобщей истории, РАН, 499 [email protected]
Afanasyeva А.Е., PhD in History, Associate Professor, School of Cultural Studies, National Research University "Higher School of Economics"; Senior Researcher, Centre of Intellectual History, Institute of World History, Russian Academy of Sciences, [email protected]
