CC BY
165
УДК 821.161.1.09"20"
Бокарев Алексей Сергеевич
кандидат филологических наук Ярославский государственный педагогический университет им. К.Д. Ушинского
asbokarev@mail.ru
«НОВАЯ ИСКРЕННОСТЬ» В ПОЭЗИИ ДМИТРИЯ ВОДЕННИКОВА: О ПОВЕДЕНЧЕСКИХ СТРАТЕГИЯХ ЛИРИЧЕСКОГО СУБЪЕКТА
Исследуется субъектная сфера лирики Дмитрия Воденникова, а именно определяющий ее принцип полифонии, при котором личность говорящего распадается на две диалогически связанных ипостаси. Устанавливается, что в сферу внутреннего диалога вовлекаются как отчужденные от «я» состояния и эмоции, так и жизненные «спутники» героя, определяющие его самосознание. Подробный анализ стихотворений «Ах, жадный, жаркий грех, как лев, меня терзает», «Сам себе я ад и рай, и волк, и заяц черный», «Репейник», цикла «Мои тебе чужие письма» позволяет рассматривать полифонию как универсальный в творчестве Воденникова «язык переживания». В то же время егоусложненность интерпретируется как симптом нетождественности субъекта подлинному «я» поэта, а декларируемая автором «новая искренность» - как явление сугубо эстетическое.
Ключевые слова: Воденников, «новая искренность», «я» и «другой», субъектная структура, полифония, диалогические отношения в лирике.
Представление о Дмитрии Воденникове как о певце «новой искренности», читать которого «стыдно и сладко» [12], прочно закрепилось в литературной критике: «экзистенциальный стриптиз», «душевная "обнаженка"» [10, с. 176], «чувство... беззащитности в мире текучих, соблазнительных и опасных стихий» [15, с. 119], «голая, чистая правда» [13] - вот характерный синонимический ряд, фиксирующий особенности его самопозиционирования. Впрочем, откровенность высказывания не исключает опос-редованности переживания: мир Д. Воденникова -это «театр одного актера», окруженного многоуровневой «системой двойников и зеркал» [14, с. 22]: «я» субъекта тотально фрагментировано, а диалогические отношения между его ипостасями являются главным «двигателем» лирического сюжета [6]. По мнению М. Айзенберга, своеобразием стихи поэта «отчасти и обязаны такому двух-голосью» [1, с. 88] - своего рода полифонии (в том смысле, в каком ее понимал М.М. Бахтин [4]). Выявление в творчестве Воденникова конкретных форм и художественных функций подобной «оптики» как раз и будет задачей настоящей статьи.
В ранних текстах (прежде всего в книге «Репейник» [5, с. 5-34]1) авторская ориентация на диалог уживается с отрефлексированной замкнутостью на себе: основным приемом, организующим субъектную сферу стихотворений, становится отделение от «я» его состояний/субститутов. Их персонификация - беспрецедентная в современной лирике - осмысляется как безусловное «ноу-хау» поэта: личностные качества и эмоции героя принимают животный (реже - человеческий) облик, вступая с ним в подобие коммуникации (не всегда вербальной, но, как правило, интенсивной). Так, стихотворение «Ах, жадный, жаркий грех, как лев, меня терзает» [5, с. 9-10] строится на развертывании исходного, заданного уже первой строкой, сравнения: вожделение, впервые овладевающее ребенком (отсюда мотивы сладости и томления) оказывает-
ся настолько могущественным, что уподобляется льву - традиционной аллегории власти и силы. В дальнейшем реальный план текста полностью вытесняется компаративным: «манипуляции» «царя зверей», совершаемые в отношении субъекта, описываются в подробностях («О! матушка! как моль, мою он скушал шубку <...> он мой живот лепной, как пирожок с изюмом, / безумьем медленным и сладким набивает...» [5, с. 9]), равно как и ответные действия героя, пытающегося преодолеть соблазн («А ночью слышу я, зовут меня: "Данила, / ни меда, ни изюма мне не жалко, / зачем ты льва прогнал и моль убил, Данила?"» [5, с. 10]). Таким образом, пространство внутренней борьбы у Воденнико-ва «овнешняется», а разнонаправленные интенции «я» превращаются в персонажей-антагонистов.
Способствует этому и интертекстуальная «аранжировка» стихотворения: если имя героя заставляет вспомнить Данилу-мастера из бажовской «Малахитовой шкатулки»2 [2], то лев ассоциируется с зооморфными инкарнациями Хозяйки и ее сюжетных «заместителей» (например, Голубой Змейки). Специальное исследование, посвященное циклу, выявило принципиальную для поэтики Бажова связь Эроса и Танатоса [11, с. 220]: неслучайно каменный цветок, принадлежащий Малахитни-це, выступает и символом ее сексуальности (если учесть фрейдистские коннотации образа), и указанием на неизбежность смерти (губительная сила камня писателем неоднократно акцентирована3). Неявные параллели с Бажовым приводят к тому, что «мир диковинных зверей из детсадовской книжки» [3, с. 103] воспринимается читателем как по-настоящему опасный, а искушение, переживаемое протагонистом, - как непреодолимое. Поэтому финал текста едва ли благополучен: лев перестает осознаваться как угроза, но потерянный во сне палец интерпретируется как символическая смерть ребенка (или - с позиций психоанализа - в духе фрейдистских сюжетов кастрации) и воскрешение-пробуждение в нем мужчины: «"Скорей проснись,
136
Вестник КГУ ^ № 4. 2018
© Бокарев А.С., 2018
очнись скорей, Данила". / И я с откусанным мизинцем просыпаюсь» [5, с. 10].
Сходным образом строится и стихотворение «Сам себе я ад и рай, и волк, и заяц черный» [5, с. 14-16] - с той разницей, что число персонифицированных качеств субъекта заметно увеличивается. Отправной точкой в развертывании сюжета становится потеря героем идентичности, при этом изменения, происходящие в его сознании, тщательно фиксируются: «...под Пасху / поселиться во мне пришли лисица, / петух и кот, кот и петух, кот и лисица. / Уж и гнули они меня, и лапами били сухими, / но зато теперь никто меня не покинет» [5, с. 14]. Разумеется, речь не идет о шизофреническом расстройстве личности: один из ключевых мотивов «Репейника» - взросление, которое и сопровождается в анализируемом стихотворении диссоциацией. Характеристики, данные упомянутым животным, в целом соответствуют их «репутации» и прозрачно намекают на скрытые за ними понятия. Так, лиса («блядская морда») олицетворяет похоть, кот («дюже умный, гордый») - независимость и свободолюбие, петух («веселая тушка») - излишнюю самонадеянность [5, с. 14] и т. д. Повторяющийся сюжетный ход - «изъятие» персонажей из текста, причем судьба каждого мотивируется его поведенческими склонностями: лису ловят и убивают «бабы», петух, прежде чем умереть, лишается своего главного атрибута - гребня, а кот и вовсе пропадает бесследно. Если обретение виртуального «бестиария» прочитывается как признак взросления (отмеченного множеством противоречивых, нередко взаимоисключающих потребностей и желаний), то исчезновение «многоумных тварей» [5, с. 16] - как иссекновение жизни, ее девальвация. Единственное, что остается герою, - это «волчья и заячья мука» [5, с. 16], страх и одиночество, сопровождающие человека до последней минуты.
В следующих книгах («Как надо жить - чтоб быть любимым» [5, с. 79-98], «Черновике» [5, с. 165-250] и др.) полифоническая природа текста осознается Воденниковым как доминанта поэтики и подкрепляется композиционными средствами - сегментацией высказывания (с помощью шрифтовых выделений) и использованием автоэпиграфов (нередко специально сочиненных для этой цели)4. Если курсивом отмечается дополнительный речевой поток, принадлежащий «внутреннему оппоненту» [3, с. 105], то эпиграф призван заострить или поставить под сомнение сказанное5. Когда стихотворение начинается словами «Так неужели / я никогда не посмею... » [5, с. 84], а продолжается самополемикой («...а кто, собственно, /может мне здесь запретить, /уж не вы ли, мои драгоценные, /уж не вы ли...» (курсив в цитатах здесь и далее принадлежит автору. - А. Б.) [5, с. 84], смысл приема становится очевиден: рождение мысли прямо на глазах у читателя создает впечатление непосредственности речи, а диалог становится принципом ее структурирования. Кроме того, в диа-
логе реализуется стремление героя определить свои личностные границы, поэтому мотив отчуждения приобретает у Воденникова значение ключевого6 («Так жить, чтоб быть / ненужным и свободным, / ничейным, лишним, рыхлым, как земля, - / а кто так сможет жить? / Да кто угодно, / и как угодно - но не я, не я» [5, с. 92]). Эпиграфы же, представляющие собой «инобытие основного текста» [8, с. 20], часто не столько выражают его главную мысль, сколько спорят с ней. Например, утверждение «Так вот во что - створожилась любовь...» [5, с. 107], предпосланное одному из произведений, оборачивается в нем своей противоположностью: герой не намерен впадать в отчаяние и надеется на возобновление чувства («И мы - проснемся, на чужих руках, / и быть желанными друг другу поклянемся...» [5, с. 107]). В целом стихотворения Воденникова с автоэпиграфами отдаленно напоминают мандельштамовские «двойчатки», реализующие разные пути развития одной поэтической мысли.
Совершенно иная, по сравнению с рассмотренной, тенденция (возникающая уже в «Репейнике» и не теряющая значимости в зрелых текстах) -принципиальная открытость героя миру, при которой все «существующее вокруг источника речи» включается в структуру лирического субъекта [14, с. 23]. Формула «"я" - это "другие"» как нельзя лучше характеризует авторское мироотношение: своеобразие персонального опыта определяется в первую очередь внешними контактами, а значит, люди, с которыми приходится иметь дело, неотделимы от самосознания личности. Заглавие одного из стихотворений - «Мистические любовники» [5, с. 3234] - указывает на тесную связь между «я» и его окружением: многочисленные «другие» (их имена перечислены в первой строфе - «Вова, Галя, Соня, Дима» [5, с. 32]) забираются «под кожу», «бродят в голове» героя, грозя устроить «содом» [5, с. 33], -и это, согласно Воденникову, естественный способ существования. Отношения между «любовниками» и сознанием протагониста крайне напряженные: удовлетворение его желаний - главный стимул их жизни («...я их всегда имею по порядку...» [5, с. 32]), но за удовольствие герой вынужден платить знанием, что когда-нибудь они его «задушат» [5, с. 33]. Вместе с тем избавление от названных «сущностей» чревато потерей индивидуальности - без них «я» фактически перестает существовать, ведь именно они делают его неповторимым: «Но если, Поля, все они меня оставят, / какой я буду легкий и прозрачный, / и можно всех во мне растлить или убить. / Так как же быть с любовницей иначе, / чем их судьбой себе живот набить?» [5, с. 33].
Мотив «поглощения»7, возникающий в процитированном стихотворении, - универсальная в творчестве автора модель взаимоотношений между «я» и миром. Позволяя «другому» стать частью своей личности («поглощая» его), протагонист сам становится объектом «поглощения» (травмати-
Вестник КГУ ^ № 4. 2018
137
ческий характер такого процесса у Воденникова нередко тематизируется). Символическим выражением чужого сознания служат, как правило, образы «крыжовника» [5, с. 19-21] / «репейника» [5, с. 22-24], / «шиповника» [5, с. 153-154], не сводимые к конкретной субъективности и приобретающие вселенские масштабы8. Если «репейник» в одноименном стихотворении [5, с. 22-24] объявляется «богом», то герой, лежащий «под ним в очках и горячих джинсах» [5, с. 22], - его творением, обреченным на смерть (именно так трактуется мучительное «слияние» с миром: «Он, нарядный, мохнатый, / наелся мной и напился... » [5, с. 22]) и дальнейшее «второе рождение» (неслучайно текст посвящен Исааку и его родителям - Аврааму и Сарре9 [5, с. 22]). Упоминанием библейских персонажей поддерживается и мотив жертвоприношения: для того, чтобы «возрождение» / «обновление» стало возможным, необходимо отказаться от прошлого, пожертвовать самым дорогим, что есть у человека, - частью своего «я»: «Жил да был у меня когда-то барашек, / не было барашка в мире краше, / он играл со мной, звенел кудельками, / только стал я лучше, стал я старше / (говорит, а сам глядит на жирный камень). / Знаешь: ты отдай за меня барашка, / что-то стало мне с барашком этим страшно» [5, с. 23-24]. Иными словами, «я» у Во-денникова - это часто интерсубъектная структура, формирующаяся в тесном взаимодействии с «другим» и невозможная вне этого контакта.
Примечательно, что автокоммуникация, понимаемая как инвариант субъектных отношений, может «захватывать» в творчестве поэта смежные «территории», «вызревая» внутри диалога с «другими». Таков лирический цикл «Мои тебе чужие письма» [5, с. 174-180]: уже заглавие свидетельствует о зыбкости субъектных границ (письма «мои», но все-таки «чужие»), а коммуникативная ситуация, к которой оно отсылает, воспринимается как аномальная. Часть произведений - цикл состоит из десяти относительно самостоятельных текстов - вообще не имеет выраженного адресата: размышления об электронных дневниках, творчестве, мужской красоте соседствуют в них с интимными подробностями и претендующими на универсальность сентенциями. Впрочем, процесс письма становится объектом рефлексии уже во втором стихотворении, а в пятом, шестом и седьмом текстах приводится сама «переписка»: «Ты - мне пишешь: "...и вот, в куче старых штрафов за неуставную парковку нашел твое раритетное письмо. <...> Зачем я его некогда распечатал - не знаю. Наверное, хотел порыдать над ним в лопухах, но по живости натуры отвлекся и забыл"» [5, с. 178]. Приведенный фрагмент интересен тем, что слова, явно атрибутируемые протагонисту, парадоксальным образом приписываются его собеседнице. Подобный ход - прямая реализация заглавной формулы: оппозиция «свое - чужое» снимается, а адресант и адресат совпадают в одном
лице. По мысли Воденникова, единственный «провиденциальный собеседник» поэта («мой... письменный ты, / мой бессмысленный стихотвореш-ник» [5, с. 179]) - это он сам, поэтому «разговор с... собой» - отнюдь не «ловушка», в которую попадает очередное стихотворение [3, с. 107], а неотъемлемая черта авторской поэтики10.
Итак, лирика Д. Воденникова предусматривает для субъекта две противопоставленных друг другу стратегии поведения: эгоцентрическую замкнутость на себе и болезненную открытость миру. При этом «языком переживания» в обоих случаях оказывается полифония - внутренний диалог, в который вовлекаются как «отчужденные» от «я» состояния и эмоции, так и жизненные «попутчики» героя, определяющие его самосознание. Изощренность этого языка - результат осознанных авторских усилий, поэтому протагонист, двоящийся в интертекстуальных «зеркалах» или меняющий «роли» в процессе очередного «сеанса откровений», автоматически растождествляется с подлинным «я» поэта. Можно предположить, что последнее Воденникову едва ли интересно, а декларируемая им «новая искренность» - явление сугубо эстетическое [8, с. 17; см. также: 9, с. 286]. Как бы то ни было, традиционные субъектные отношения подвергаются у него тщательной ревизии - и это только один из симптомов обновления поэтического языка в неклассическую эпоху.
Примечания
1 Книги и циклы Воденникова и далее цитируются по сборнику стихотворений «Обещание» [5].
2 Персонаж по имени Данила появляется в трех сказах Бажова - «Каменном цветке» [2, с. 60-73], «Горном мастере» [2, с. 117-125] и «Хрупкой веточке» [2, с. 200-206]. По мнению Д.П. Бака, условно-литературное имя воденниковского героя сигнализирует о том, что говорящий как бы отделяется от своей «достоверной биографии» [3, с. 104].
3 См., например, такие тексты, как «Каменный цветок» [2, с. 60-73], «Тяжелая витушка» [2, с. 144152], «Синюшкин колодец» [2, с. 168-176] и др.
4 Данная особенность поэтики Воденникова уже становилась объектом исследовательского внимания: см., например, работы Д.П. Бака [3] и А. А. Житенева [8].
5 Показательно, что некоторые эпиграфы появились лишь при повторной публикации стихотворений [3, с. 107].
6 Подробный анализ данного мотива см. в работах А.А. Житенева [8, с. 19; 9, с. 286].
7 Подробный анализ данного мотива см. в статье Л.Г. Вязмитиновой [7, с. 275].
8 К сходным выводам приходит Л. Г. Вязмити-нова, анализируя стихотворение «Было горло красненьким, голодным, прогорклым...» [5, с. 17-18]: «..."чудовище" трансформируется в "плачущую жемчужно" "жабу", "всех" "заманившую в свое горькое,
138
Вестник КГУ ^ № 4. 2018
горькое горло". Слово "горло", являющееся <...> трансформацией "репейника", оказывается как всем миром, так и его составным элементом...» [7, с. 275].
9 Как известно, Авраам был готов принести сына в жертву, поэтому отмена ритуала может быть осмыслена как «второе рождение» Исаака.
10 Эпиграф, предпосланный циклу, подсказывает иную - патографическую - интерпретацию, однако это как раз тот случай, когда основной текст не поддерживает, а опровергает ее: «Один человек, страстный садовод, пытался натянуть нити вдоль грядок, на которых он посеял салат-латук, для того, чтобы защитить его от птиц.
Его жена вернулась из магазина и обнаружила паутину из нитей, завязанных сложным и бессмысленным образом, вне зависимости от направления грядок.
Это был первый признак того, что в последующем оказалось слабоумием» (Из книги по психиатрии) [5, с. 174].
Библиографический список
1. Айзенберг М. Оправданное присутствие. -М.: Новое издательство, 2005. - 212 с.
2. Бажов П.П. Малахитовая шкатулка. - Свердловск: Свердловское обл. гос. изд-во, 1952. - 444 с.
3. БакД.П. Дмитрий Воденников // Д.П. Бак. Сто поэтов начала столетия: пособие по современной русской поэзии. - М.: Время, 2015. - С. 102-108.
4. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского // Собрание сочинений: в 7 т. - М.: Русские словари: Языки славянской культуры: Языки славянских культур, 1997-2012. - Т. 6. - С. 6-300.
5. Воденников Д.Б. Обещание. - М.: Эксмо, 2011. - 288 с.
6. Вязмитинова Л.Г. «Мне стыдно оттого, что я родился кричащий, красный, с ужасом - в крови... » [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.levin.rinet.ru/FRIENDS/VODENNIKOV/ about/about-3.html (дата обращения: 27.07.2018).
7. Вязмитинова Л.Г. В поисках утраченного «Я» // Новое литературное обозрение. - 1999. -№ 39. - С. 271-280.
8. Житенев А.А. Нарциссизм как прием: формы легитимации авторской позиции в поэзии Д. Воденникова // Вестник Воронежского государственного университета. Сер.: Филология. Журналистика. - 2006. - № 1. - С. 17-20.
9. Житенев А.А. Поэзия неомодернизма: монография. - СПб.: ООО «Инапресс», 2012. - 480 с.
10. Иванова О. «Неоспоримой кровью...» // Новый Мир. - 2003. - № 11. - С. 174-180.
11. Липовецкий М.Н. Зловещее в сказах Бажова // Quaestio Rossica. - 2014. - № 2. - С. 212-230.
12. Рождественская К. Ксения Рождественская о диске Дмитрия Воденникова [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://vodennikov911.narod. ru/raznoe.html (дата обращения: 27.07.2018).
13. Сальникова М. Поэт-дурак, поэт-отец, поэт-цветок. Дмитрий Воденников в театре «Практика» [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:// vodennikov.ru/press/drugaya_rec_na_praktiku.htm (дата обращения: 27.07.2018).
14. Штраус А.В. Лирический герой в поэзии Д. Воденникова // Вестник Томского государственного университета. - 2007. - № 303. - С. 21-24.
15. Шубинский В. Дмитрий Воденников. Черновик // Критическая масса. - 2006. - № 4. - С. 119-121.
References
1. Ajzenberg M. Opravdannoe prisutstvie. - M.: Novoe izdatel'stvo, 2005. - 212 s.
2. Bazhov P.P. Malahitovaya shkatulka. - Sverdlovsk: Sverdlovskoe obl. gos. izd-vo, 1952. - 444 s.
3. Bak D.P. Dmitrij Vodennikov // D.P. Bak. Sto poehtov nachala stoletiya: posobie po sovremennoj russkoj poehzii. - M.: Vremya, 2015. - S. 102-108.
4. Bahtin M.M. Problemy poehtiki Dostoevskogo // Sobranie sochinenij: v 7 t. - M.: Russkie slovari: YAzyki slavyanskoj kul'tury: YAzyki slavyanskih kul'tur, 1997-2012. - T. 6. - S. 6-300.
5. Vodennikov D.B. Obeshchanie. - M.: EHksmo, 2011. - 288 s.
6. Vyazmitinova L.G. «Mne stydno ottogo, chto ya rodilsya krichashchij, krasnyj, s uzhasom - v krovi...» [EHlektronnyj resurs]. - Rezhim dostupa: http://www. levin.rinet.ru/FRIENDS/VODENNIKOV/about/ about-3.html (data obrashcheniya: 27.07.2018).
7. Vyazmitinova L.G. V poiskah utrachennogo «YA» // Novoe literaturnoe obozrenie. - 1999. -№ 39. - S. 271-280.
8. ZHitenev A.A. Narcissizm kak priem: formy legitimacii avtorskoj pozicii v poehzii D. Vodennikova // Vestnik Voronezhskogo gosudarstvennogo universiteta. Ser.: Filologiya. ZHurnalistika. - 2006. - № 1. - S. 17-20.
9. ZHitenev A.A. Poehziya neomodernizma: monografiya. - SPb.: OOO «Inapress», 2012. - 480 s.
10. Ivanova O. «Neosporimoj krov'yu...» // Novyj Mir. - 2003. - № 11. - S. 174-180.
11. Lipoveckij M.N. Zloveshchee v skazah Bazhova // Quaestio Rossica. - 2014. - № 2. - S. 212-230.
12. Rozhdestvenskaya K. Kseniya Rozhdestvenskaya o diske Dmitriya Vodennikova [EHlektronnyj resurs]. -Rezhim dostupa: http://vodennikov911.narod.ru/ raznoe.html (data obrashcheniya: 27.07.2018).
13. Sal'nikova M. Poeht-durak, poeht-otec, poeht-cvetok. Dmitrij Vodennikov v teatre «Praktika» [EHlektronnyj resurs]. - Rezhim dostupa: http:// vodennikov.ru/press/drugaya_rec_na_praktiku.htm (data obrashcheniya: 27.07.2018).
14. SHtraus A.V. Liricheskij geroj v poehzii D. Vodennikova // Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. - 2007. - № 303. - S. 21-24.
15. SHubinskij V Dmitrij Vodennikov. CHernovik // Kriticheskaya massa. - 2006. - № 4. - S. 119-121.
Вестник КГУ № 4. 2018
139
