CC BY
51
удк 327.2
Д. С. Мартьянов
НОСИТЕЛИ ПОЛИТИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ В КОНТЕКСТЕ НОВЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ПРОСТРАНСТВ
В статье рассматриваются подходы к изучению феномена политического пространства. Автор анализирует возможность концептуализации категории «новые политические пространства». Особое внимание уделено сравнению кризиса культур коренных народов и ки-беркультуры. Также автор рассматривает трансформацию политического сознания в кибер-пространстве.
Ключевые слова: политическое пространство, политическое сознание, экспансия, Интернет, управление Интернетом, глобализация, киберкультура.
Вопросы легитимации экспансии в политической сфере являются актуальными для политической науки с момента ее возникновения. Одной из наиболее известных концепций первого профессора политической науки Френсиса Ли-бера (1800-1872) была так называемая terra nullus, предполагавшая, что неизвестные христианам земли, населенные язычниками, до момента их «открытия» являются несуществующими. Легитимация завоевания исходила якобы из христианской этики, так как язычество, по Либеру, лишало человека прав, которые «в соответствии с нормами подлинной морали присущи каждому человеческому существу» (Предварительное исследование..., 2010).
Таким образом, социальное знание уже давно используется в качестве источника легитимации экспансии, разрабатывая новые подходы осмысления политической действительности и новые категории, способствующие концептуализации этих подходов. Одной из таких категорий в современной науке выступает и категория нового политического пространства.
подходы к концептуализации политического пространства
Сразу же следует отметить, что существует несколько подходов, которые по-разному трактуют сущность политического пространства. Интерес для нас будут представлять не только понимание пространства как такового, но и те факторы, которые его делают собственно политическим.
Г. В. Пушкарева, например, разделяет географический и социологический подходы к пониманию политического пространства. Она отмечает, что в географическом понимании политическое пространство предполагает помещение в реальное физическое пространство политических акторов, которые действуют с учетом своего положения в этом пространстве (Пушкарева, 2012, с. 166). Другими словами, политическим пространство создают акторы посредством своего взаимодействия в нем. Данный подход, который также называют геополитическим, близок к тому, что А. Б. Венгеров называет «политическим пространством-предпосылкой» и «политическим пространством-целью», с той лишь разницей,
© Д. С. Мартьянов, 2013
что Венгеров разделяет статический аспект политического пространства, выраженный в уже имеющейся территории политической единицы, и телеологический (или потенциально динамический) аспект, предполагающий вектор территориальной экспансии (Венгеров, 1992). Также отметим, что следует говорить именно о политической единице, а не о государстве (хотя сам Венгеров пишет о территории государства), поскольку потенциалом экспансии могут выступать как единицы, выходящие за рамки государства (например, цивилизации), так и государственные субъединицы (регионы). Ярким примером последнего являются недавние территориальные претензии руководства Чеченской Республики к Республике Ингушетия.
Социологический (виртуальный) подход означает, что политическое пространство является одним из видов социального пространства, которое в отличие от физического пространства является виртуальным (воображаемым) (Прохоренко, 2012, с. 69). Данный подход восходит к категории П. Бурдье «поле политики» как части социального пространства, наряду с полями экономики, науки, литературы и т. д. (Бурдье, 2005). И. Л. Прохоренко отмечает, что политическое пространство от социального пространства, являющегося более общим понятием, отличает его относительная устойчивость во времени (Прохоренко, 2012, с. 69). В то же время понятие «поле» выглядит ограниченным уже не только содержательно, но и по числу социальных параметров, которые формируют контуры и размеры этого поля (Пушкарева, 2012, с. 167).
Схожим образом политическое пространство понимается и А. Б. Венгеровым (пространство как среда), который делает акцент на институциональном дизайне политического пространства (Венгеров, 1992, с. 57-58).
Необходимо отметить, что в настоящее время наметилась очевидная тенденция использования именно социологического понимания категории «политическое пространство». Как отмечает П. Н. Плугатаренко, географический (или геополитический) подход утратил свою актуальность (Плугатаренко, 2011а). В отечественной политологии ставятся вопросы о «сжатии пространства», размывании привязки «политического пространства к конкретной территории» (Мельвиль 2007, с. 120; Пушкарева, 2012, с. 166). Причин этому видится несколько. Например, одними из факторов преодоления территориальных ограничений выступают современные средства коммуникации. Плугатаренко замечает, что по причине уменьшения возможностей национальных государств, которые выступали главным субъектом в геополитических теориях, актуализируется вопрос об информационном и экономическом влиянии неправительственных организаций (прежде всего, транснациональных корпораций) (Плугатаренко, 2011а).
Однако суть влияния всех этих факторов сводится к тому, что процессы глобализации трансформировали сам феномен границ в современном мире, придав им гибкость и до определенной степени прозрачность. Вместе с тем политическое пространство стало испытывать давление со стороны других пространств: экономического, коммуникативного, информационного и т. д.
С учетом этих факторов в конце XX в. стал играть решающую роль геоэкономический подход. В то же время следует заметить, что связанное с кризисом национальных государств нивелирование политических факторов кажется,
скорее, определенной иллюзией, тогда как экономические факторы являлись значимыми задолго до краха двуполярного мира и стремительного роста гло-балистских тенденций, поэтому ничего действительно нового с точки зрения объективного формирования политических пространств не произошло. Нельзя говорить и о нивелировании политической составляющей в осмыслении политических пространств хотя бы потому, что именно политико-идеологические мотивы позволяют затушевывать достаточно циничные экономические интересы. Наконец, влияние политики при выделении политического пространства представляется особенно очевидным на примере современной Украины, в которой именно политическая культура в первую очередь определяет разделение страны на западную и восточную части.
Тем не менее геоэкономический подход позволил выйти за пределы традиционного представления о политическом пространстве как пространстве государства и выявить нового ключевого актора политических отношений, который смог осуществлять формирование новых политических пространств — транснациональные корпорации, показав тем самым, что формировать политическое пространство способен целый комплекс акторов. В целом геоэкономический подход позволил по-новому заострить внимание на роли экономических факторов в политическом процессе, однако говорить о качественно новом переосмыслении геополитического подхода как методологии не представляется корректным. Геоэкономический подход расширяет геополитический, но не опровергает его.
новые политические пространства
Актуализация феномена новых политических пространств обусловлена современной моделью взаимодействия в международной сфере, основывающейся на принципе нерушимости государственных границ. Это крайне сильно сужает возможности для территориальной экспансии. Хотя глобализация создает условия для экономической экспансии политических единиц, все же здесь логичнее говорить о новых экономических пространствах.
Понятие «новые политические пространства» подразумевает собой определенное развитие единого политического пространства либо в сторону его расширения (экстенсивное развитие), либо в сторону его преобразования (интенсивное развитие). Но все подходы, рассматривающие феномен политических пространств, укладываются в эту логику.
Говоря о применимости вышеуказанных подходов к категории «новые политические пространства», отметим, что социологический подход здесь сталкивается с определенными трудностями. Так, в понимании политического пространства как некоего поля, т. е. в логике Бурдье, в силу ограниченности социальных параметров ограничено и возникновение новых политических пространств.
Однако в зарубежных исследованиях выделение новых политических нетерриториальных пространств все же ведется. Связаны они, прежде всего, с политизацией социальной сферы, расширением политической повестки дня, расширением политической сферы как таковой. Данный процесс исследуется, например, в контексте новых политических движений.
В ряде работ новые политические пространства понимаются в духе делибе-ративной демократии Ю.Хабермаса. Под новыми политическими пространствами подразумеваются те формы политического участия, которые нельзя отнести, с одной стороны, к электоральной демократии, а с другой — к негосударственным протестным формам движения. К ним относят: участие в социологических исследованиях, публичные слушания, участие в профильных комитетах, консультации через Интернет — преимущественно на региональном и местном уровнях (Farrington, 2012, p. 15).
Создание новых политических пространств предполагает расширение границ политики идентичности, социальных услуг, проблем бизнес-юнионизма и т. д. (Clarke, 2012, p. 4). Другими словами, в этом смысле новые политические пространства могут выступать как вектор новой политики. Однако, с точки зрения исследователя, можно трактовать этот подход еще шире. Новые политические пространства — это вектор политизации неполитических сфер, как в случае с управлением киберпространством, о чем будет еще сказано ниже.
В то же время подобный подход существенно затрудняет операционализа-цию категории «политическое пространство», что нивелирует сильные стороны виртуального подхода к пониманию политического пространства.
Еще одним подходом, который помогает понять суть формирования политических пространств, является социосинергетический, предполагающий, что пространства способны сами приобретать определенную пространственно-временную структуру, поскольку являются открытыми и самоорганизующимися (Плугатаренко, 2011a). Появление новых политических пространств, таким образом, может быть обусловлено случайными факторами, не зависящими от деятельности политических акторов. Наглядным примером функционирования этого подхода является сеть Интернет на более ранних этапах своего развития, когда она фактически не регулировалась государством. Постепенно в Интернете начало возникать и самоорганизовываться коммуникативное политическое пространство. Сетевая же деятельность государства до последнего времени носила, скорее, догоняющий характер, а в силу того, что данное пространство до сих пор принадлежит к числу так называемых общих пространств, киберпро-странство во многих аспектах продолжает формироваться по своим законам.
И все же наиболее органичной методологией для рассмотрения новых политических пространств является именно геополитический подход. В рамках его мы бы выделили два понимания. Первое понимание новых политических пространств включает так называемые общие пространства (Международные отношения России..., 2011). Структура общих пространств имеет несколько уровней и включает наземное, водное, воздушное, космическое и информационное пространство (Плугатаренко, 2011b, с. 136). В свою очередь, в рамках информационного пространства можно выделить киберпространство и интернет-пространство как его важные составляющие. Политичность «общие пространства», как правило, приобретают, когда становятся объектами политического интереса.
Таким образом, можно говорить о возвращении классического геополитического экспансионистского понимания пространства как цели. Как отмечает А. В. Фененко, взаимодействие в рамках «общих пространств» предполагает
не столько межгосударственное сотрудничество в их освоении, сколько соперничество за принципы их раздела; «увеличение числа пространств порождает новые формы межгосударственных или даже транснациональных конфликтов» (Фененко, 2010, с. 30).
Второе понимание предполагает трансформацию уже существующего политического пространства в «новое». «Новым» данное пространство может делать как изменение границ (вплоть до возникновения новых политических единиц), так и смена политических режимов. Когда речь заходит о постсоциалистическом пространстве, то, несмотря на то, что многие страны сохранили свои территории в тех же границах, их институциональный дизайн создает совершенно иное пространство как среду. Эта точка зрения находит отражение и в зарубежной литературе, в которой под новыми политическими пространствами понимают в том числе новую сферу межправительственного взаимодействия, возникающую в процессе интеграции национальных государств, а также в результате глобализации. Ее примером является общее европейское пространство (Thurner, Binder, 2008). Если говорить о трансформации СССР в СНГ, то, безусловно, это уже совершенное иное, «новое», политическое пространство.
При этом необходимо учитывать, что «новизна» политического пространства может формироваться не объективно (как в случае распада Советского Союза), а субъективно.
Экспансия связана с понятием «государственный интерес», следовательно, когда мы говорим о новых векторах развития экспансии, а стало быть, и о «новых политических пространствах», то мы говорим о возникновении новых интересов. Интерес всегда имеет субъектность. Поэтому, и новое политическое пространство может возникать в результате субъективного конструирования зон интересов, векторов экспансии.
Наиболее очевидно данный аспект проявляется в отношении так называемых спорных государств (Силаева, Большаков, 2012). Так, Южная Осетия и Абхазия после событий 2008 г. являются новым пространством для России и других государств, признавших их независимость, в то время как для Грузии эти пространства остаются «старым», пусть и проблемным, пространством. Грубо говоря, статус «нового» означает признание пространства, его повторное открытие для политического мира.
В свою очередь, субъективное наделение политических пространств «новизной» возвращает нас к проблеме политической экспансии.
легитимация экспансии в новые политические пространства
Легитимация экспансии в новые политические пространства тесно связана с определенной идеологической парадигмой, являющейся краеугольным камнем обоснования «новизны» пространства. В. А. Волков и Д. В. Афиногенов предлагают своеобразную ось парадигм интерпретации политического пространства. К таким парадигмам можно отнести религиозные и конфессиональные различия, а также доминирующий с XX в. экономический подход (Волков, Афиногенов, 2002, с. 59).
Конфессиональная парадигма политических пространств делила мир на христианский и языческий. Языческий мир выступал в роли нового политического пространства. Свое выражение конфессиональная парадигма нашла в доктринах господства и открытия. В основе доктрины открытия лежит булла Romanus Pontifex и ряд других документов Ватикана. «Доктрина господства была признана в рабочем определении "коренных народов", предложенном в начале 1970-х годов» (Предварительное исследование..., 2010). Уже упоминавшаяся в начале статьи концепция Ф. Либера terra nullus является примером, иллюстрирующим как раз эту парадигму формирования новых политических пространств.
Экономическая парадигма наиболее ярко проявила себя в годы «холодной войны» как легитимация противостояния двух типов систем. Отметим, что ее достаточно сложно отделить от идеологических аспектов, поскольку в основе этих идеологий и лежали разные взгляды на роль экономики. Однако именно противостояние идентичностей «пролетарий» — «капиталист» обусловливало формальную легитимацию того или иного режима в рамках двуполярного мира.
Впрочем, если говорить о человеческой истории в целом, то не менее важным представляется цивилизационный подход, частным случаем которого и является конфессиональная парадигма. Именно экспансия «цивилизации» против «варваров» является главным обоснованием легитимации «освоения новых пространств», обнажая тем самым суть декларирования политического пространства как нового — появление нового вектора экспансионистской политики. В этом отношении либерально-демократическая модель модернизации, борьба с авторитарными режимами, противопоставление мира на цивилизованный и на «ось зла» тоже могут выступать как составляющие экспансионистской политики. Проект модернизации в классической ее интерпретации можно обозначить, таким образом, как либеральный «крестовый поход».
Еще одним аспектом этого противостояния является рационализация. Восток, который представляет собой колыбель иррационального («все религии пришли с Востока»), в отличие от Запада, который выступал как отец рационального (все политические идеологии были порождены на Западе), в противовес модернизации предложил возврат к религии, что и принесло в итоге новый ци-вилизационный конфликт, наиболее яркой и жестокой иллюстрацией которого стали события 11 сентября 2001 г.
носители политического сознания в новых политических пространствах
Когда речь заходит об общих новых политических пространствах, как правило, они не предполагают наличия носителей политического сознания. Космос, воздух, полярные территории и водные пространства не населены. Однако среди этих пространств есть исключение — киберпространство. Освоение Интернета, в отличие от других общих пространств, предполагает решение сразу двух проблем: выработку подходов и создание единых правил регулирования этой сферы в международных отношениях (что характерно для всех общих пространств), а также взаимодействие с уже сформировавшейся интернет-аудито-
рией, которая живет согласно своим собственным представлениям, показывает, что допустимо и что не допустимо в сети Интернет.
Именно наличие носителей политического сознания делает киберпростран-ство особым новым политическим пространством, содержащим в себе характеристики пространства-цели и пространства-среды.
Наличие уже существующего «населения» Интернета делает меры по регулированию Интернетом сопоставимыми с колонизацией заселенных территорий. Носители киберкультуры выступают в роли, схожей с коренными жителями территорий.
Киберпространство переживает на настоящий момент вторую волну освоения. Первопроходцами («пионерами Интернета») выступают как раз носители киберкультуры (прежде всего, хакеры в исконном значении этого слова), которые и заложили основы социального взаимодействия в сети Интернет. Идея освоения представлена в рамках так называемого электронного фронтира, под которым подразумевается обращение новобранцев-нубов в число сторонников сетевых технологий, освоение киберпространства с целью раскрытия своей подлинной сущности (Войскунский, 2001). Однако фронтир «наступал» на незанятую территорию, освоение не носило насильственного характера, хотя порой и наталкивалось на внешнюю критику консерваторов в духе антисетизма. Тем не менее важным достижением киберкультуры стало постепенное складывание правил, норм и институтов, которые регулировали социальное поведение в виртуальном мире.
Идеи, созвучные «электронному фронтиру», носили киберпанковский, кибе-ранархистский характер, что привело к тому, что киберкультура носила неполитический (альтерполитический, аполитический или имитационный политический) характер. Другими словами, киберпространство было неполитизированным в традиционном смысле этого слова.
Впрочем «электронный фронтир» — это лишь одна из концепций (пусть и нигде не декларированная), подразумевающих увеличение пользователей сети Интернет. Со стороны многих правительств мира схожие цели можно увидеть в программе ликвидации «цифрового неравенства». Однако при кажущейся схожести векторов развития сети два эти подхода являются идеологически противоречащими друг другу. Хотя и то, и другое подразумевает включение как можно большего количества людей в сеть, «цифровое неравенство» — это идея предоставления государства своим гражданам Интернета как средства, в то время как движение, связанное с «электронным фронтиром», — это понимание Интернета как среды, как особого «киберпространства».
Уже десять лет назад существовали прогнозы о том, что «электронный фронтир» может оказаться под угрозой. А. Е. Войскунский отмечал, что «аборигены» могут быть вытеснены в «киберрезервацию» (Там же), что вполне вписывается в модель текучести современных социальных институтов (Мартьянова, 2013, с. 105).
Подобное сравнение возвращает нас к идеям a la terra nullus и проблеме коренных народов. Данная проблема возникает в случаях, если общины, сохранившие культуру, развивавшуюся на той или иной территории до колонизации,
становятся недоминирующими сегментами общества. Проблема заключается в том, что достаточно затруднительно сохранить культуру коренного народа в таких условиях.
Представители классической киберкультуры Интернета постепенно приближаются именно к такой роли в сети, хотя сейчас киберпространство остается лиминальным пространством, и речь идет скорее о продолжении постепенного вытеснения глобалистской киберкультуры, олицетворяющей сингулярность, национальными социальными сетями, которые олицетворяют традиционный коллективизм (Мартьянов, 2012; 2013).
Социальные сети меняют «фронтир» на границу-линию (border), заменяя бесконечную множественность идентичностей определенным набором. Однако процесс перехода затруднительно осуществить одномоментно, поскольку действия государства в сети требуют легитимации. Эта политика включает в себя несколько этапов: от первых шагов в области присутствия государства в сети (постепенном изменении политического дискурса Интернета), актуализации государства как сетевого актора до актуализации государства как монополиста в области защиты (де-факто монопольного органа, имеющего права на легитимное насилие) и единственного регулятора территориального сегмента Интернета.
Именно наличие носителей политического сознания в новом политическом пространстве делают государственную экспансию столь сложным с точки зрения этапов процессом.
Конечно, помимо вопроса о носителях политического сознания остается еще целый комплекс проблем. Поскольку Интернет представляет собой ментальное пространство, возникает вопрос о стратегии его структурирования. Сейчас в ки-берпространстве уже наметилась тенденция изменения его структурирования от коммуникативной модели, трактующей расстояние в логике платоновой метрики, а также в логике социальных дистанций, к модели, в значительной степени ориентированной на географию.
На данный момент наиболее очевидным решением является регулирование Интернета посредством ограничения прав конкретного пользователя, размещающего информацию в сети. Именно для этого в ряде стран, в том числе и в России, уже существуют механизмы фильтрации материалов, которые и создают информационные границы.
Переходя к выводам, отметим, что проблемы, связанные с носителями политического сознания в киберпостранстве, несмотря на их очевидную специфику, не являются типичными только для этой сферы. Схожие проблемы могут возникать в случае искусственного процесса реконструкции нации и государства при навязанном формировании нового политического пространства внешним политическим актором.
Несмотря на то что современная политическая наука имеет достаточно широкий арсенал подходов к изучению политического пространства, классический географический (геополитический) подход остается незаменим в целом ряде случаев, что крайне важно в условиях, когда концептуализация категории «политическое пространства» не завершена.
Экспансия в новые политические пространства ставит перед политической наукой новые проблемы, которые тем не менее имеют отсылки к прошлому, как в случае со схожестью проблем киберкультуры и культур коренных народов.
Литература
Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2005. 576 с. (Bourdieu P. Social space: Fields and practices. Moscow: The Institute of Experimental Sociology; St. Petersburg, Aletheia, 2005. 576 p.).
Венгеров А. Б. Политическое пространство и политическое время (опыт структурирования понятий) // Общественные науки и современность. 1992. № 6. С. 49-63 (Vengerov A. B. Political space and political time (experience in structuring concepts) // Social Sciences and Modernity. 1992. N 6. P. 49-63).
Волков В. А., Афиногенов Д. В. Экополитические пространства — новые политические измерения // Общественные науки и современность. 2002. № 3. С. 59-67 (Volkov V. A., Afinogenov D. V. Ecopolitical spaces: new political dimensions // Social Sciences and Modernity. 2002. N 3. P. 59-67).
Войскунский А. Е. Метафоры Интернета // Вопросы философии. 2001. № 11. С. 64-79 (Voyskunsky A. E. Metaphors of Internet // The Questions of Philosophy. 2001. N 11. P. 64-79).
Мартьянов Д. С. Лингвистический сепаратизм и этническое сознание в контексте управления Интернетом // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2013. Ч. 1, № 6. С. 113-115 (MartyanovD. S. Linguistic separatism and ethnic consciousness in the Internet governance context // Historical, philosophical, political and legal sciences, cultural studies and art history. Theory and practice. 2013. Vol. 1, N 6. P. 113-115).
Мартьянов Д. С. Трансформация концептуальной схемы «политика и Интернет» в постглобальном контексте // Политическая экспертиза: ПОЛИТЭКС. 2012. Т. 8. № 3, С. 160-169 (MartyanovD. S. Transformation of conceptual scheme "politics and Internet" in post-global context // Political expertise: POLITEX. 2012. Vol. 8, N 3. P. 160-169).
Мартьянова Н. А. Институциональная динамика профессии в эпоху мобильности // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2013. Ч. 1, № 9. С. 103-106 (Martyanova N. A. Institutional dynamics of profession during age of mobility // Historical, philosophical, political and legal sciences, cultural studies and art history. Theory and practice. 2013. Vol. 1, N 9. P. 103-106).
Мельвиль А. Ю. Пространство и время в мировой политике // Космополис. 2007. № 2 (18). С. 117-122 (Melvil A. U. Space and time in world politics // Cosmopolis. 2007. N 2 (18). P. 117-122).
Международные отношения России в новых политических пространствах. Космос. Приполярные зоны. Воздушные и морские пространства. Глобальная информационная сфера. М.: ЛЕНАНД, 2011. 272 с. (Russian international relations in the new political spaces. Space. Polar zone. Air and sea space. Global information sphere. Moscow: LENAND, 2011. 272 p.).
Плугатаренко П. Н. Полипарадигмальный подход в исследовании политического пространства // Политика и общество. 2011а. № 4(82). С. 120-125 (Plugatarenko P. N. Multiparadigmatic approach to the study of political space // Politics and Society. 2011а. N 4 (82). P. 120-125).
Плугатаренко П. Н. Проблема исследования политического пространства в условиях глобализации // Вестник МГОУ. Серия «История и политические науки». 2011b. № 1. С. 135-137 (Plugatarenko P. N. Research problem of political space in a globalizing world // Herald of MGOU. Series "History and Political Science". 2011b. N 1. P. 135-137).
Предварительное исследование последствий для коренных народов международно-правовой концепции, известной как «доктрина открытия» // http://www.un.org/esa/socdev/unpfii/ documents/E.C.19.2010.13%20RU.pdf (Preliminary study of the impact on indigenous peoples of the international legal construct known as the Doctrine of Discovery // http://www.un.org/esa/socdev/ unpfii/documents/E.C.19.2010.13%20RU.pdf).
Прохоренко И. Л. О Методологических проблемах анализа современных политических пространств // ПОЛИС. Политические исследования. 2012. № 6. C. 68-80 (Prokhorenko I. L. On analysis of the methodological problems of modern political spaces // POLIS. Political Researches. 2012. N 6. P. 68-80).
Пушкарева Г. В. Политическое пространство: проблемы теоретической концептуализации // ПОЛИС. Политические исследования. 2012. № 2. С. 166-176 (Pushkareva G. V. Political space: theoretical conceptualization problems // POLIS. Political Researches. 2012. N 2. P. 166-176).
Силаева З. В., Большаков А. Г. Феномен «спорных государств» в современной мировой политике: субъект влияния или инструмент глобальной игры // Политическая экспертиза: ПОЛИ-ТЭКС. 2012. Т. 8, № 3. С. 221-242 (Silayeva Z. V., Bolshakov A. G. Phenomenon "Contested States" in Modern World Politics: An Influence of Actors or Tool of Global Games // Political expertise: PO-LITEX. 2012. Vol. 8, N 3. P. 221-242).
Фененко А. В. Международное соперничество за освоение общих пространств // Международные процессы. Т. 8. 2010. № 1. С. 14-30 (Fenenko A. V. International competition for the development of common spaces // International Processes: Vol. 8. 2010. N 1. P. 14-30).
Clarke J. New Political Spaces: Introduction // Race, Poverty & the Environment. 2012. Vol. 19, N 1. P. 3-4.
Farrington C. New Political Spaces and Public Sphere 'Deliberativeness in Ecuador 1822-2011' // International Journal of Politics, Culture and Society. 2012. Vol. 25 (1). P. 15-33.
Thurner P. W., Binder M. European Union transgovernmental networks: The emergence of a new political space beyond the nation-state? // European Journal of Political Research. 2008. Vol. 48, I. P. 80-106. http://www.stats.ox.ac.uk/~snijders/siena/ThurnerBinder2008EJPR.pdf.
