CC BY
0
Научная статья УДК 81'27
Носитель языка и родной язык: метаморфозы понятий
Н. Н. Германова
Московский государственный лингвистический университет, Москва, Россия nata-germanova@yandex.ru
Аннотация.
Ключевые слова:
Целью исследования является выявление причин сдвигов в содержательной интерпретации и аксиологическом компоненте понятий «носитель языка» и «родной язык» в социолингвистике ХХ-ХХ1 веков. Показано, что в эпоху глобализации в условиях массовых миграций четыре базовых критерия «родного языка» (происхождение, компетенция, функция, идентификация) нередко вступают в противоречие друг с другом, в результате чего социолингвисты часто отказываются от прототипических моделей родного языка и его носителя в пользу моделей, учитывающих лишь один критерий.
родной язык, варьирование
носитель языка, терминология социолингвистики, билингвизм, языковое
Для цитирования: Германова Н. Н. Носитель языка и родной язык: метаморфозы понятий // Вестник Московского государственного лингвистического университета. Гуманитарные науки. 2024. Вып. 9 (890). С. 16-22.
Original article
Native Speaker and Native Language: Transformations of the Concepts
Natalia N. Guermanova
Moscow State Linguistic University, Moscow, Russia
nata-germanova@yandex.ru
Annotation. The author analyses the causes of the changes in the contents and the axiological component of the
notions 'native language' and 'native speaker' in sociolinguistics in the 20-21 centuries. It is shown that in the epoch of mass migration the four basic criteria defining the native language (origin, competence, function, identification) often come in collision, which makes sociolinguists drop the prototypical models of the 'native language' and 'native speaker, relying instead on models based on one criteria only.
Keywords native language, native speaker, sociolinguistic terminology, bilingualism, language variation
For citation: Guermanova, N. N. (2024). Native speaker and native language: transformations of the concepts.
Vestnik of Moscow State Linguistic University. Humanities, 9(890), 16-22. (In Russ.)
ВВЕДЕНИЕ
Понятие «native speaker» хорошо известно каждому, кто преподает или изучает иностранный язык, в особенности английский язык. Традиционный перевод этого термина на русский язык звучит как «носитель языка», хотя точнее было бы перевести это словосочетание как «носитель родного языка»1. Однако привычное сокращение этого термина весьма показательно - оно в имплицитной форме отражает распространенное убеждение в том, что только тот, для кого язык является родным, может считаться его полноценным носителем. Это понятие сыграло большую роль в социолингвистике, генеративной лингвистике, а также в лингводидактике, где образцом для подражания при изучении иностранного языка долгое время считалась (и нередко по-прежнему считается) речевая практика носителей языка, чья лингвистическая компетенция не подвергалась сомнению.
Заметим, что хотя сам термин «native speaker» и дискуссия вокруг него во многом фокусируются на английском языке, их значимость выходит за пределы англистики: это понятие существенно для теории социолингвистики и представляет несомненный интерес для общей теории языка, лингво-дидактики, психолингвистики. Некоторые авторы также связывают его с принятой в генеративной лингвистике теорией нативизма, предполагающей врожденный характер языка.
В последней четверти ХХ века понятие «native speaker» было подвергнуто критике. «Носитель языка» был объявлен социальным конструктом, «разделяющим орудием этнолингвистического национализма» [BonfigLio, 2010, с. 23], то есть идеологически неприемлемым мифом, дискриминирующим большое число говорящих на любом полинациональном языке.
Споры вокруг понятия «носитель языка» отражали глубокие изменения в представлениях о социолингвистической иерархии языков и их носителей. Речь идет о пересмотре целого кластера оппозиций: монолингвизм vs билингвизм (поли-лингвизм, транслингвизм); родной (материнский, первый) язык vs неродной (второй, иностранный) язык; стандартный язык vs диалект. В преломленном виде этот спор отражает дискуссию при-мордиалистов и социальных конструктивистов, затрагивая проблему природы языка и его роли в формировании этнического самосознания.
1В дальнейшем мы будем преимущественно пользоваться термином «носитель языка», поскольку более точный эквивалент англоязычного термина «native speaker» - «носитель родного языка» -не прошел процесс терминологизации.
В настоящей статье представлен обзор трансформации понятий «носитель (родного) языка» и «родной язык» в социолингвистике XX-XXI веков. Целью статьи является выявление причин сдвигов в содержательной интерпретации и аксиологическом компоненте понятий «носитель языка» и «родной язык. В качестве метода исследования использован теоретический анализ научной литературы.
НОСИТЕЛЬ ЯЗЫКА: ТРАНСФОРМАЦИЯ ПОНЯТИЯ
Ценность знания родного языка не всегда была очевидной. В эпоху средневекового двуязычия престижным в социальном и культурном плане было использование не родного, а чужого языка. Так, в средневековой западной Европе на вершине лингвистической пирамиды находилась латынь, которая не была родным языком для тех, кто ее использовал в религии, науке, литературе, системе образования: «для всех она была вторым языком, и никто не мог претендовать на обладание особыми правами на нее по праву рождения» [BonfigLio, 2010, с. 23]. Языки на народной основе, так называемые «вернакуляры» (vernaculars), родные для их носителей, использовались для повседневного общения и не пользовались социальным и культурным престижем, по крайней мере, в эпоху раннего средневековья.
Понятие «носитель родного языка» (пока еще не терминологизированное) с характерными для него позитивными обертонами формируется в определенном историческом контексте. Это понятие оказалось связанным с представлением о родном языке как константной составляющей в формировании народного духа. Данное представление восходит к эпохе романтического национализма, когда складывались национальные государства с их идеологией «одно государство -один этнос - один язык».
В лингвистике эта концепция находит мощную опору в работах И. Г Гердера, И. Г Фихте, В. фон Гумбольдта и других авторов, которые воспринимали язык как основу этнической идентичности. В их трудах роль языка в очерчивании этнических границ не сводилась к коммуникативному аспекту: язык, как предполагалось, выражает и формирует дух народа, воплощая определенное мировидение, которое через язык передается от поколения к поколению. Таким образом, язык связывается с территорией обитания этноса и с его исторической судьбой, а его носитель через знание этого языка приобщается к духовным ценностям (VoLksgeist) своего народа. Такое понимание языка, при котором последний наделяется некими неизменными
свойствами, отражающими «дух народа», которые этнос проносит в чистоте и нетронутости сквозь тысячелетия своего существования, в своей основе является примордиалистским. Некоторые авторы утверждают, что «идеология родного языка и носителя языка» увязывает также язык и расу, усматривая истоки этой идеологии в теории органичности языка и изучении генеалогических связей языков, которые достигли пика в XIX веке в сравнительно-историческом языкознании [BonfigLio, 2010].
Сам термин «native speaker» в его английском варианте впервые зафиксирован в 1859 году в обращении Дж. П. Марша к университету Колумбия в Нью-Йорке, в котором американский дипломат и филолог ратовал за продвижение английской филологии в университетском образовании. Он также встречается в работах американского лингвиста У Д. Уитни (1827-1894) и британского лексикографа и историка английского языка П С. Уайлда (1870-1945). Прилагательное native встречалось, даже с большей частотностью, в словосочетаниях native language, native word, причем нередко в контекстах, подчеркивавших чистоту и аутентичность языка, то есть исконный характер лексики, отсутствие заимствований и т. п. [Hackert, 2012].
Представления об особой роли родного языка нашли отражение и в отечественной культуре. Так, по мнению К. Д. Ушинского, для духовного развития ребенка не безразлично, на каком языке он заговорит: «если язык, на котором начинает говорить дитя, противоречит врождённому национальному его характеру, то этот язык никогда не окажет такого сильного влияния на его духовное развитие, какое оказал бы родной ему язык; никогда не проникнет так глубоко в его дух и тело, никогда не пустит таких глубоких, здоровых корней, обещающих богатое, обильное развитие» [Ушинский, 1948, с. 563].
Такое видение роли родного языка в формировании когнитивных способностей индивида и этнического мировидения лежит в основе иерархиза-ции носителей языка, в результате которой носитель родного языка наделяется интуитивной идеальной лингвистической компетенцией. Этот взгляд характерен для генеративной лингвистики, где носитель языка - разумеется, только тот, для кого этот язык является родным - наделяется способностью интуитивно отличать правильные, то есть возможные в данном языке высказывания, от неправильных и производить правильные высказывания.
Подобные взгляды часто увязываются с пуристическими представлениями о необходимости заботы о чистоте языка: идеальный носитель языка является монолингвом, чей язык не замутнен влиянием чужих языков. Приоритет, который отдают родному языку приверженцы данной точки зрения,
делает дискуссионным вопрос о пользе билингвизма, по крайней мере, в раннем возрасте. Представления о негативном воздействии билингвизма на речемыслительную деятельность были распространены до 20-х годов ХХ века; начиная с 30-х годов вектор отношения к билингвизму сменяется на нейтральный, а затем и на позитивный.
В течение первых двух третей ХХ века понятия «носитель языка» и «родной язык» в их сугубо позитивной окраске казались самоочевидными. Критика понятия «носитель языка» начинается в 80-е годы ХХ века, прежде всего в англоязычной лингвистике. Последнее не случайно: обратной стороной глобализации в области языка является так называемая глокализация, т. е. усиление вариативности за счет образования региональных вариантов языка. Этот процесс, характерный для любого полинационального языка, проявился в английском языке с особой отчетливостью.
Данные процессы влекут за собой плюралистическое видение языка, и в англистике набирает обороты изучение эндонорм английского языка. Исследователи подчеркивают, что «все 'world Englishes' (родные и неродные) в равной степени принадлежат всем, кто их использует, и заслуживают серьезного и последовательного изучения по отдельности и в совокупности» [McArthur, 1998, c. 61].
Среди различных терминов, номинирующих английский язык в международном контексте, особое значение приобретают аббревиатуры EIL (English as an International Language) и ELF (English as Lingua Franca). За ними стоят две различные концепции: в то время как теория EIL подразумевает дескриптивное изучение английского языка в его региональном разнообразии, теория ELF нацелена на изучение английского языка как лингва франка: под ELF понимается усредненный транснациональный вариант английского языка, который используют те, для кого английский является вторым или иностранным языком. Объединяет концепции EIL и ELF то обстоятельство, что они обе описывают варианты английского языка, не являющиеся родными для их носителей.
Поворот к изучению вариативности английского языка имеет социально-исторический подтекст: в постколониальный период демографический профиль носителей английского языка претерпел существенные изменения, и носители английского языка как родного остались в меньшинстве. Это касается и неанглоязычных регионов: становится очевидным, что большая часть человечества живет в условиях билингвизма и даже транслингвизма, так что в мировом масштабе монолингвизм является исключением, а не нормой или желанным идеалом.
Это приводит к радикальному пересмотру лингвистами концепции «native speaker» и самой
дихотомии родной / неродной язык. Начиная с середины 80-х годов ХХ века, выходит целый ряд научных работ с симптоматическими названиями «Носитель родного языка мертв!» (Т. Пайкдэй), «Лингвистика и миф нативизма» (К. Раджагопалан), «Упадок носителя родного языка» (Д. Граддол), «И где сейчас носитель языка?» (В. Кук), «Носитель родного языка: миф и реальность» (А. Дейвис) и др. Эти работы объединяет неприятие понятия «носитель родного языка», оно объявляется мифом, от которого следует оказаться; распространение получает оборот «native-speakerism», употребляемый, естественно, также с негативной окраской. Как пишет сторонник «социолингвистики глобализации» Й. Бломмерт, «хотя понятия «носитель родного языка», «материнский язык» и «этнолингвистическая группа» обладают значительной идеологической силой (и как таковые должны, безусловно, быть объектами анализа), им не место в инструментарии социолингвистики» [BLommaert, 2010, c. 12].
Критика концепции «native speaker» имела во многом лингвополитическую подоплеку и увязывалась с борьбой за языковые права билингвов, мигрантов, и других категорий «не-носителей» [Skutnabb-Kangas, PhiLLipson, 1989]. Противники данной концепции указывали,что она имеет дискриминационный характер, поскольку в многоязычном мире ни одна нация не может предъявлять свои исключительные права на язык. Язык принадлежит всем, кто им пользуется, и представители любой нации имеют право использовать язык так, как того требуют их интересы, в том числе придерживаться собственных эндонорм.
Поскольку язык - явление не биологическое и не передается по наследству, носитель языка не может автоматически претендовать на врожденное совершенное знание родного языка. В практическом плане подобный подход оказывает существенное влияние на лингводидактику, поскольку ставит под сомнение преимущества учителя-носителя языка. Популярность приобретает тезис о том, что не-носитель языка (non-native speaker) или «поч-ти-носитель» (near-native speaker) даже в большей степени подходит для иностранных учащихся как человек, лучше понимающий их проблемы и предлагающий учебной аудитории более достижимую модель речевой практики «почти носителя». Учителя-носителя языка также обвиняют в том, что вместе с языком он навязывает своей аудитории ценности чуждой ей западной культуры. Меняется и представление о цели изучения иностранного языка: это с точки зрения новой теории лингводидактики не достижение уровня языковой компетенции носителя языка, а приобретение знаний и навыков, достаточных для того, чтобы обеспечить взаимопонимание в
межкультурной коммуникации. Изменения столь велики, что исследователи говорят о «сдвиге лингво-дидактической парадигмы» обучения иностранному языку (V. Cook 1999, 2015; P. Mydgyes, 1999; G. M. Jacobs, T. S. FarreLL, 2001; A. HoLLiday, 2006 и др.).
Однако сейчас, три десятилетия спустя, дискуссия вокруг понятия «носитель языка» приобретает более взвешенный характер. Исследователям приходится признать, что оно имеет не только прошлое, но также настоящее и будущее [The Changing Face of the "Native Speaker", 2011, с. 5-6].
Прежде всего, оно сохраняет свой смысл для рядовых говорящих, которые часто испытывают эмоциональную привязанность к языку предков и идентифицируют себя и окружающих по языковому признаку. Языковая лояльность позволяет говорящим сохранить находящиеся в группе риска миноритарные языки, в том числе и в их экстерриториальном использовании. Для миллионов говорящих это понятие «достаточно реально, даже если анализ показывает, что носитель родного языка -это голый король» [Davies, 2013, с. 24].
Что касается лингвистов, то понятия родного / неродного языка являются принципиально важными для психолингвистов, изучающих когнитивные различия в процессе обучения родному и иностранному языкам, влияние билингвизма на интеллектуальное развитие ребенка, языковую компетенцию билингвов, особенности их ассоциативно-вербальных сетей и другие вопросы, связанные с механизмами овладения иностранным языком и переключением с одного языкового кода на другой. В некоторых научных традициях эти вопросы выходят на первый план: так, в центре французской психолингвистики оказывается проблема овладения родной речью [Баринова, 2022]. Они также актуальны для лингвистов, изучающих процессы интерференции при языковых контактах, а также ученых, работающих в сферах этнолингвистики, межкультурной коммуникации, лингвокультурологии, сопоставительной лингвопраг-матики и в других областях, где на первый план выходит понятие лингвокультуры, неизбежно сопряженной с этническим языком.
Что касается лингводидактики, то в данной сфере наблюдаются инерционные тенденции: несмотря на прогноз относительно будущей институционали-зации эндонорм полинациональных языков, сделанный Б. Качру еще 30 лет назад, приходится признать, что местные эндонормы остаются по большей части узуальными, часто являются непрестижными и проходят процесс кодификации только в сфере лексикографии; соответственно, преподаватели европейских языков в странах Азии и Африки (языки второго круга, по Б. Качру) по-прежнему используют в преподавательской практике учебники, ориентирующиеся
на нормы метрополии. Взгляды сторонников преподавания английского языка как «усредненного» общеевропейского лингва франка (Б. Зайдльхофер, М. Мондиано и др.) также имеют много противников среди практикующих педагогов и учащихся.
В любом случае, лингвистам не удалось предложить удачную альтернативу термину «native speaker», так что даже критики данной концепции вынуждены использовать этот привычный термин. Другими словами, проблема заключается не в термине и даже не в понятии, которое за ним стоит: проблематичной и даже неприемлемой в глазах многих исследователей остается его позитивная концептуализация и иерархизация носителей языка по этому признаку. Как пишут исследователи, лингвистика нуждается в «теореэтических» (theorethicaL) конструктах и «обозначение 'native speaker', возможно, имеет будущее, если нам удастся освободить его от различных дискриминационных аспектов» [The Changing Face of the "Native Speaker", 2021, с. 6]
ДИСКУССИИ ВОКРУГ ПОНЯТИЯ «РОДНОЙ ЯЗЫК»
Выше речь шла о критике понятия «носитель родного языка» с идеологической точки зрения. Но у этого понятия есть и собственно лингвистические слабые стороны, которые стали особенно заметными в эпоху глобализации.
Во-первых, это дихотомия «родной / неродной язык» и само понятие родного языка. В определениях родного языка (и, соответственно, носителя языка) обычно фигурируют четыре критерия: происхождение, компетенция, функция и самоидентификация:
• родной язык - это язык, который человек выучивает в младенчестве первым, перенимая его чаще всего от родителей в неформальной обстановке; в этом смысле его часто называют «материнским языком» (происхождение);
• язык, который он знает лучше всего, причем в этом плане с ним не могут сравниться те, для кого данный язык является вторым (компетенция);
• язык, который говорящий использует чаще всего и / или использует в наиболее интимных областях, таких, как ведение дневника, сновидения и т. п. (функция);
• язык, с которым он сам себя идентифицирует и с которым его идентифицируют окружающие (идентификация).
Когда речь идет о носителях мажоритарных языков, у них, как правило, есть язык, отвечающий всем этим критериям, который однозначно
квалифицируется как родной. Однако во многих случаях ситуация оказывается не столь очевидной. Вот некоторые возникающие вопросы: может ли билингв, воспитанный родителями-носителями разных языков, иметь два родных (первых) языка? Если ребенок растет в семье родителей-билингвов, имеет ли значение для определения его родного языка, в каком возрасте и в каком порядке он овладел языками своей семьи? И, в целом, в каком возрасте ребенок должен овладеть языком, чтобы он считался его родным языком? Какой язык следует считать родным у мигранта, заговорившего в младенчестве на языке своих предков, но перемещенного в раннем возрасте в другое языковое окружение или усыновленного (удочеренного) носителями другого языка, овладевшего языком новой страны-обитания и утратившего язык детства? Соответственно, может ли у человека на протяжении жизни меняться родной язык?
На наш взгляд, многозначность понятия «родной язык» отнюдь не является основанием для отказа от него. Если взглянуть на него с точки зрения когнитивной лингвистики, то перед нами сложная когнитивная модель, очень похожая на идеализированную когнитивную модель (ИКМ) «мать», которую Дж. Лакофф охарактеризовал как кластерную модель с радиальной структурой [Lakoff, Johnson, 2008]. Языки, отвечающие всем четырем критериям (происхождение, компетенция, функция, идентификация), составят центр данной категории с прототи-пическими эффектами; языки, отвечающие одному (нескольким) критериям, репрезентируют периферийные модели (родной язык - это доминантный язык, родной язык - это материнский язык и т. п.). Соответственно, ответ на перечисленные выше вопросы зависит от той когнитивной модели, которую берет за основу исследователь: для социолингвиста, занимающегося ревитализацией языков под угрозой исчезновения, на первый план может выйти критерий «идентификация»; для психолингвиста и сторонника генеративной лингвистики - критерии «происхождение» и «компетенция» и т. п.
Как отмечают Т. Скутнабб-Кангас и Р. Филлипсон, проблема определения родного языка представляет не только академический интерес: при определении контуров языковой политики, разработки образовательных программ, для защиты языковых прав граждан бывает важно знать, сколько носителей того или иного языка проживает в многоэтническом государстве [Skutnabb-Kangas, PhiUipson, 1989]. С их точки зрения, акцент на функциях и компетенции при определении родного языка приводит к ущемлению языковых прав мигрантов и носителей миноритарных языков, которые не имеют возможности обучаться родному языку (в данном
контексте он понимается как материнский язык, язык предков, домашний язык) и использовать его в официальных контекстах.
Многие из дискуссий, разворачивающихся вокруг понятия «родной язык», связаны с критерием «компетенция». Вопрос заключается в том, могут ли говорящие, для которых некоторый язык не является родным по критерию «происхождение», овладеть им на уровне носителей языка; если это возможно, то в каком возрасте и в языковых практиках какого рода (в устной спонтанной или подготовленной письменной речи, литературном творчестве и т. п.). Отдельный вопрос возникает в связи с утверждением Н. Хомского, что носители языка обладают врожденной интуицией относительно возможного и невозможного на родном языке.
Проводимые исследования дают неоднозначные ответы на эти вопросы. Некоторые из них показали, что носители второго языка, даже достигшие высокого уровня коммуникативной компетенции, отличаются от носителей родного языка в том, что касается интерпретации высказываний без эксплицитного контекста (например, содержащих грамматические формы времени и залога [Coppieters, 1987], беглости речи [Götz, 2013] и ряда других параметров). Выводы этого рода представляют особый интерес для генеративной лингвистики для установления границ врожденной «универсальной грамматики». Авторы других исследований приходят, напротив, к выводу о возможности для «не-носите-ля» достичь компетенции носителя языка (MontruL, SLabakova, 2001; Birdsong, 1992; Bongaerts, 1999; Bruhn de Garavito, 1999, White, Genesee, 1996 и др.). В любом случае, исследователи соглашаются с тем, что большую роль может иметь возраст, в котором говорящий освоил язык: люди, освоившие язык до 12 лет (или даже ранее) имеют больше шансов сравняться в компетенциях с носителями языка.
Критерий «компетенция» ставит перед исследователями еще один вопрос: поскольку любой язык вариативен, то компетенция в каком из его вариантов имеет первостепенное значение? Если носитель языка обладает, по мнению Н. Хомского, способностью интуитивно отделять правильные высказывания от неправильных, то возникает вопрос, на какие нормы следует ориентироваться при определении «правильности» высказывания. Следует ли ориентироваться на кодифицированные нормы, признанные большинством западных лингвистов искусственными и навязанными носителям сверху [Германова, 2011]), или, вслед за У. Лабовым, признать, что подлинно аутентичной разновидностью языка является vernacular - спонтанная необработанная речь, которую говорящие производят в
неофициальной обстановке? Даже если ограничить компетенцию знанием норм литературного языка, то следует признать, что ни один говорящий не знает в совершенстве все орфографические, орфоэпические и прочие нормы родного языка. Вариативность языка порождает проблемы при определении границ «родного языка». Если ребенок заговорил в семье на диалекте, а в школьном возрасте познакомился с кодифицированной формой языка, то можно ли считать стандартный язык его родным языком? Можно ли признать носителем европейского языка жителя африканского или азиатского государства, для которого родным является один из многочисленных World Englishes? Вопросы такого рода, полагают исследователи, ставят под сомнение определение носителя языка Н. Хомским как такого говорящего, который интуитивно отличает правильные высказывания от неправильных, так как оспаривают саму концепцию «правильности».
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Как было показано выше, среди аргументов противников понятий «носитель языка» и «родной язык» можно выделить, во-первых, аргументы социополитического характера и, во-вторых, критические рассуждения о их внутренней противоречивости. Анализ трансформации понятий «носитель языка» и «родной язык» показывает зависимость интерпретации социолингвистических терминов от социополитических изменений в общественной жизни и общественном сознании. Хотя термины «носитель языка» и «родной язык» сохраняются, происходят сдвиги в их концептуализации. В условиях массовых миграций четыре базовых критерия «родного языка» (происхождение, компетенция, функция, идентификация) нередко вступают в противоречие друг с другом, в результате чего исследователи часто работают не с прототипическими моделями родного языка и его носителя, но с их частными субмоделями, учитывающими лишь один критерий. Меняется и аксиологическая составляющая соответственных понятий, подвергающихся критике за «ущемление лингвистических прав» говорящих. Подобный негативный подход характерен, прежде всего, для социолингвистики и отчасти лингводидактики, в которой, по мнению многих теоретиков и практиков, намечается парадигмаль-ный сдвиг, связанный с переосмыслением целей обучения иностранному языку. В то же время в других областях языкознания - психолингвистике, этнолингвистике, лингвокультурологии, сопоставительной лингвопрагматике - эти термины в их традиционном значении остаются востребованными.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ
1. Bonfiglio Th. P. Mother Tongues and Nations: The Invention of the Native Speaker. New York: Walter de Gruyter, 2010.
2. Hackert S. The Emergence of the English Native Speaker: A Chapter in Nineteenth-Century Linguistic Thought. Boston-Berlin: Walter de Gruyter, 2012.
3. Ушинский К.Д. Родное слово // Ушинский К.Д. Собрание сочинений: в 10 т. М.-Л.: Издательство академии педагогических наук РСФР, 1948. Т. 2. Педагогические статьи. 1857-1861 гг. С. 554-574.
4. McArthur T. The English Languages. Cambridge: Cambridge University Press, 1998.
5. Blommaert J. The sociolinguistics of globalization. Cambridge: Cambridge University Press, 2010.
6. Skutnabb-Kangas T., Phillipson R. Mother tongue: the theoretical and sociopolitical construction of a concept // Status and Function of Languages and Language Varieties / Ed. by U. Ammon. Berlin - New York: Mouton de Gruyter, 1989. P. 450-477.
7. The Changing Face of the "Native Speaker": Perspectives from Multilingualism and Globalization / Ed. by N. Slavkov, S. Melo-Pfeifer, N. Kerschhofer-Puhalo. Boston - Berlin: Walter de Gruyter, Inc., 2021.
8. Davies A. Is the native speaker dead? // Histoire Epistemologie Langage. 2013. № 35 (2). P. 17-28.
9. Баринова П. С. Исследование закономерностей овладения родным языком как направление французской психолингвистики // Вестник Московского государственного лингвистического университета. Гуманитарные науки. 2022. Вып. 6 (861). С. 70-77.
10. Lakoff G., Johnson M. Metaphors we live by. Chicago: University of Chicago Press, 2008.
11. Coppieters R. Competence differences between native and near-native speakers // Language. 1987. № 63. Р. 544-57.
12. Götz S. Fluency in Native and Nonnative English Speech. Amsterdam: John Benjamins Publishing, 2013.
13. Германова Н. Н. Теория и история литературного языка в отечественном и англоязычном языкознании. М.: Либроком, 2011.
REFERENCES
1. 2.
3.
4.
5.
6.
9.
10. 11. 12. 13.
Bonfiglio, Th. P. (2010). Mother Tongues and Nations: The Invention of the Native Speaker. New York: Walter de Gruyter. Hackert, S. (2012). The emergence of the English native speaker: A chapter in nineteenth-century linguistic thought. Boston-Berlin: Walter de Gruyter.
Ushinsky, K. D. (1948). Rodnoe slovo = Native word. In Esssays (vol. 2, Pedagogicheskie stat'i. 1857-1861,
pp. 544-574): in 10 vols. Moscow ; Leningrad: Izdatel'stvo akademii pedagogicheskih nauk RSFR. (In Russ.)
McArthur, T. (1998). The English Languages. Cambridge: Cambridge University Press.
Blommaert, J. (2010). The sociolinguistics of globalization. Cambridge: Cambridge University Press.
Skutnabb-Kangas, T., Phillipson, R. (1989). Mother tongue: the theoretical and sociopolitical construction of a concept.
Status and Function of Languages and Language Varieties (pp. 450-477). Berlin - New York: Mouton de Gruyter.
Slavkov, N., Melo-Pfeifer, S., Kerschhofer-Puhalo, N. (Eds.). (2021). The changing face of the "native speaker":
perspectives from multilingualism and globalization. Boston - Berlin: Walter de Gruyter, Inc.
Davies, A. (2013). Is the native speaker dead? Histoire Epistemologie Langage, 35(2), 17-28.
Barinova, P. S. (2022). First language acquisition as a domain of French psycholinguistics. Vestnik of Moscow State
Linguistic University. Humanities, 6 (861), 70-77. (In Russ).
Lakoff, G., Johnson, M. (2008). Metaphors we live by. Chicago: University of Chicago Press. Coppieters, R. (1987). Competence differences between native and near-nativesp eakers. Language, 63, 544-57. Götz, S. (2013). Fluency in Native and Nonnative English Speech. Amsterdam: John Benjamins Publishing. Guermanova, N. N. (2011). Teoriya i istoriya literaturnogo yazyka v otechestvennom i angloyazychnom yazykozna-nii = Theory and History of Standard Language in Domestic and English Linguistics. Moscow: Librokom. (In Russ).
ИНФОРМАЦИЯ ОБ АВТОРЕ
Германова Наталия Николаевна
доктор филологических наук, доцент
профессор кафедры общего и сравнительного языкознания
Московского государственного лингвистического университета
INFORMATION ABOUT THE AUTHOR
Guermanova Natalia Nikolaevna
Doctor of Philology (Dr. habil.), Associate Professor
Professor at the Department of General and Comparative Linguistics, Moscow State Linguistic University
Статья поступила в редакцию одобрена после рецензирования принята к публикации
22.05.2024 10.06.2024 24.06.2024
The article was submitted approved after reviewing accepted for publication
7.
