CC BY
67
УДК 821.161.1
«НОС ДАН ДЛЯ НАСМОРКОВ И ОБОНЯНИЯ»
Т.Ю.Ильюхина
Санкт-Петербургский государственный университет, [email protected]
Рассматриваются вопросы поэтики А.П.Чехова в связи с деталью запаха. Показано художественное значение обонятельных характеристик. Материалом исследования служат произведения писателя, его письма, творческая лаборатория и факты личной биографии.
Ключевые слова: творчество Чехова, поэтика, запах как художественная деталь, характеристика персонажа
The problems of poetics in A.P.Chekhov's oeuvre in connection with the specifics of smell are considered. The data for study is the writer's works, letters, creative laboratory and his biography facts.
Keywords: Chekhov’s oeuvre, poetics, smell as an imaginative specifity, character profile
Среди многочисленных «Физиологий» и «Анатомий» человека на страницах малой прессы 1880-х гг. [1] едва ли не единственная, чеховская, содержит эту характеристику носа, вынесенную в название [2]. Тем удивительней, что при современном интересе специалистов из разных областей знания к ольфакторным практикам [3] Чехов даже в специальных обзорах [4] не упомянут.
Между тем уже в ранних рассказах это «предназначение» человеческого носа отмечено писателем: его герои испытывают дискомфорт от духоты, присутствия нечистот и помоев, табачного дыма и вдыхают здоровый чистый, пропитанный запахами (сирени, розы, молодой травки, олеандра) воздух; некоторые из них имеют своеобразный личный ольфак-торный код (Назарьев в «Перед свадьбой» «вечно пахнет яичным мылом и карболкой»; отец Христофор в «Степи» «всегда издавал запах кипариса и сухих васильков»; Иван Иванович в «Жене» пах «свечным салом и кухонным дымом», «и было бы странно, если бы от него пахло, например, одеколоном»).
При помощи ароматов Чехов обобщает («аромат» квартиры незамужней женщины «описать нельзя», но «можно обонять» — «смесь женских пачулей с мужской сигарой» («Ворона»), дает социальную (—Да и вонь же у вас, синьор! Смотритель понюхал воздух, — Пахнет как обыкновенно... Это вам с морозу. Ямщики при лошадях дрыхнут; а господа не пахнут («Ночь перед судом»)) и психологическую характеристику персонажей («и показалось ей, что в комнате запахло полынью» («После театра»)), окружающего мира («воздух становится тепел и пахуч. Пахнет черемухой, медовой кашкой и ландышами» («День за городом»)), и тем самым устанавливает сближения на разных уровнях художественного текста, опираясь на эту шутливо заявленную анатомическую данность, важность которой автору порой трудно переоценить: («станционный смотритель. лысый, заспанный и с усами, которые, казалось, росли из ноздрей и мешали ему нюхать. А понюхать, признаться, было что» («Ночь перед судом»)).
Сам писатель был наделен достаточно чувствительным носом. Известный факт - помещения для кухонь в обоих его домах (в Мелихово и Ялте) всегда располагались отдельно. Чехов не любил кухонных запахов, застоявшегося запаха пищи. Поэтому они всегда почти несут негативную нагрузку в его произведениях. Не любил и другие устойчивые запахи или чересчур концентрированные ароматы — «сижу босой: на подъеме правой ноги у меня нарыв, к<ото>рый пришлось вскрывать. Вонища йодоформом на весь кабинет» (в письме Н.А.Лейкину); «Привези бутылку водки. Здешняя водка воняет нужником» (М.Чехову); «В Тюмени я купил себе на дорогу колбасы, но что за колбаса! Когда берешь кусок в рот, то во рту такой запах, как будто вошел в конюшню в тот самый момент, когда кучера снимают портянки» (А.С.Суворину); «У нас с визитом был Тышко. Он, вероятно, купался в гелиотропе, ибо оставил после себя такой брокарный* чад, что у всех разболелись головы» (Ф.О.Шехтелю) и др.
* От названия известной парфюмерной фирмы Брокар и Ко.
Природные запахи в его письмах напротив всегда эмоционально позитивно окрашены: «благоухающие от свежего сена ночи», «пахнет медовой травой». По воспоминаниям сотрудницы Ялтинского дома-музея Чехова А.В.Халило, лично знавшей М.П.Чехову, писатель очень любил живые цветы. Его сад был организован таким образом, чтобы растения цвели с ранней весны до поздней осени. И даже в 1928 г. М.П.Чехов, младший брат писателя, напишет из Ялты в Москву: «В саду делается что-то необыкновенное: он весь белый от лилий и жасминов, весь розовый и красный от роз и гвоздик и весь зеленый от пышной зелени. Запах такой, что кружится голова.». Письма Чехова сохранили многочисленные «календарные» приметы его садово-хозяйственной практики. «У нас была оттепель и пахло весной, а теперь опять трескучие морозы и пахнет черт знает чем»; «Запах свежего сена пьянит и дурманит, так что достаточно часа два посидеть на копне, чтобы вообразить себя в объятиях голой женщины»; «Вы пишите о душистой росе, а я скажу, что душистой и сверкающей она бывает только на душистых, красивых цветах» и проч.
Чехов часто использует запах и при описании обстановки, воображаемой или реальной, характеристики среды, группы лиц, стремясь к емкому обобщению. «Немного угарно. Форточек нет. Отец накурил ладаном. Я навонял скипидаром. Из кухни идут ароматы. Болит голова»; «После духоты, какую чувствуешь в среде Бурениных и Аверкиевых — а ими полон мир, — Рачинский, идейный, гуманный и чистый, представляется весенним зефиром»; «От души желаю, чтобы у Вас, когда Вы будете управляющим казенной палатой, были непочтительные подчиненные, чтобы Ваш секретарь нюхал отвратительный табак и отрыгал во время доклада луком и чтобы старые чиновницы писали Вам любовные письма»; «Станьте на ее точку зрения [публики, «которая с наслаждением ест солонину с хреном». — Т.И.], вообразите серый, скучный двор, интеллигентных дам, похожих на кухарок, запах керосинки, скудость интересов и вкусов — и Вы поймете Баранцевича и его читателей»; «В этом процессе он [Золя. — Т.И.], как в скипидаре, очистился от наносных сальных пятен и теперь засиял перед французами в своем настоящем блеске», «заварилась мало-помалу каша на почве антисемитизма, на почве, от которой пахнет бойней».
Особое место в переписке занимает тема духов и парфюмерии. Писатель любил и эти «искусственные» ароматы. «Вы очень добры, и Ваша розовая бумага пахнет очень хорошо» (Е.М.Шавровой); «Видите, какой я калека. Но это я тщательно скрываю и стараюсь казаться бодрым молодым человеком 28 лет, что мне удается очень часто, так как я покупаю дорогие галстуки и душусь Vera-Violetta» (В.Ф.Комиссаржевской); «Sachet, которое прошу Вас убедительно положить в Почтовую бумагу, чтобы она пахла» (А.А.Киселевой); «Милая Маша, ты пишешь, чтобы я прислал тебе коричневого мыла, которое сильно пахнет. Но как оно называется? Я наудачу купил один сорт. и пришлю при первой оказии» (сестре). Из писем жене: «Тебя ждет у меня флакон
духов. Большой флакон»; «В кабинете пахнет твоими духами»; «Не забудь, собака: когда приеду в Москву, купим духов «Houbigant», самый большой флакон или два-три поменьше, и вышлем Альтшуллеру».
Еще одна пахучая повторяющаяся тема в письмах — санитарно-гигиеническая, неудивительная для врача. Будучи «серпуховским помещиком» доктор Чехов заботился о дезинфекции территорий перед угрозой холеры («Известь, купорос и всякую пахучую дрянь я выпросил у фабрикантов на все свои 25 деревень») и следил за изменением эпидемиологической ситуации: «Теперь же, особенно в последнюю неделю, стали часто показываться острые же-луд<очно>-кишечные заболевания. Сильно пахнет холерой». Проезжая по Волге, отмечал запах нефти, а остановившись на лето в Москве, с горечью констатировал: «Хуже... как живут летом москвичи, нельзя жить. Кроме «Аквариума» и фарса, нет других развлечений, и на улицах все задыхаются в асфальте. У меня варят асфальт под самым окном». Не в пример этому — характеристика Ялты, весьма позитивная: «Грязи и вони в Ялте совсем нет, это европейский чистый и благопристойный город; в ялтинских же гостиницах иногда пованивает. Канализация, кстати сказать, в Ялте чудесная», «чистота обеспечивается хорошей канализацией и санитарным надзором». Чехов советует жене при обустройстве ее уборной в театре обзавестись хорошим пульверизатором и ковром, «который легко снимался бы с пола при ежедневной уборке», и шутливо обыгрывает воображаемое объяснение с невестой: «Я заметил, что находиться в объятиях так долго в жаркое время — это не гигиенично».
При чтении писем и прозы нетрудно заметить их очевидное родство в воссоздании для их читателя цельной и содержательной картины увиденного/происходящего. Приемы схожи, запах — один из инструментов. Старая дева акушерка в «Необыкновенном» «пахнет геранью и карболкой», в письме П.Г.Розанову: «Помните? Чижик, новая самоварная труба и пахучее глицериновое мыло — симптомы, по коим узнается квартира женатого.», санитарногигиенические пассажи о необходимости водопровода в «Моей жизни» и приведенные выше отрывки из писем писателя — все это подтверждает наше наблюдение.
Эта же обонятельная чувствительность дает о себе знать и в творческой лаборатории. Вот два отрывка из писем периода работы над «Степью» с отчетливым ольфакторным вектором процесса: 1 января 1888 г. И. Л.Щеглову — «Пишу степной рассказ. Пишу, но чувствую, что не пахнет сеном» и 3 февраля 1888 г. А.Е.Плещееву — «Пока писал, я чувствовал, что пахло около меня летом и степью». Очевидно, речь не о деодорации рабочего помещения, а о художественном эффекте сложной литературной работы, в процессе которой творческая память и воображение преломляют визуальное в обонятельное.
«Степь», занимающая особое место в творческом наследии писателя в силу ее уникальной формы и проблематики, своеобразна и в использовании запахов, собственно, в разнообразии их функций. Развернутая
картина июльского вечера в степи дана в IV главе, главным конструктом ее является звук; запах здесь лишь обрамляет текстовой пассаж, но весьма характерным образом. В начале описания не пахнет цветами, а в конце неожиданно появляется сложный густой аромат. Описание построено от отрицания (в июльские вечера и ночи уже не кричат... не поют... не пахнет... ) — к открытию (степь легко вздыхает широкой грудью), и финальный аромат возникает в результате своеобразного утончения восприятия. Нос как бы получает дополнительный стимул уловить недоступный ранее запах после активной работы слуха.
Этот физиологический феномен, неявный для среднего читателя, поддержан в повести описанием зрительного феномена подводчика Васи, острота зрения которого позволяла ему видеть «диких животных в их домашней жизни». А также еще двумя эпизодами повести. Егорушка слушает песню длинноногой бабы, и ему кажется, «что от заунывной, тягучей песни воздух сделался душнее, жарче и неподвижнее .». Вновь звук создает иллюзию ощущений. Болезненное подавленное состояние героя Чехов передает пассажем, в котором звук, запах и вкус настолько тесно взаимосвязаны, что определить конкретный источник напряжения не представляется возможным: «Что-то давило ему голову и грудь, угнетало его, и он не знал, что это: шепот ли стариков, или тяжелый запах овчины? От съеденных арбуза и дыни во рту был неприятный, металлический вкус».
Достаточно часто читатель встречается с так называемыми переложениями [5] одного ощущения в другое, когда через визуальный образ он получает возможность почувствовать и запах: «Налево, как будто кто чиркнул по небу спичкой, мелькнула бледная, фосфорическая полоска и потухла». Редкий современный читатель при чтении этого фрагмента не уловит легкий запах серы (в чеховское время изготовлялись фосфорные спички). Или - через звук ощутить вкус: «— Вот так гроза! — сказал какой-то незнакомый бас и крякнул так, как будто выпил хороший стакан водки».
Конечно, в повести достаточное количество «простых» запахов, названных прямо, без использования других ощущений. К их числу относятся повторяющиеся описания душного, неподвижного степного воздуха, вписанные в общую сложную систему лексико-ритмических повторов произведения. А также запахи-сигналы смены ситуации, состояния: «Во рту его стало холодно и запахло болиголовом», «На Егорушку пахнуло легким ветерком», «теперь же он глядел на нее [кучу денег. — Т.И.] безучастно и чувствовал только противный запах гнилых яблок и керосина, шедший от кучи». Последний пример, впрочем, вряд ли относится к числу простых, поскольку «запах гнилых яблок и керосина» связан не с деньгами, а с мешком, в котором они перевозились, а значит это запах-указатель социально-бытовых условий, он связан с ними.
Еще одна функция запаха — описание чужого, нового для героя пространства: «Прежде чем он увидел что-нибудь, у него захватило дыхание от запаха чего-то кислого и затхлого, который здесь был
гораздо гуще, чем в большой комнате, и, вероятно, отсюда распространялся по всему дому», или, наоборот, хорошо знакомого: «Лавка состояла из двух просторных, плохо освещенных половин: . из той, другой, шел вкусный запах кожи и дегтя». Примыкают к этой группе запахи узнавания — появление графини Драницкой («чем-то великолепно запахло»), размокший после грозы пряник («Как эта замазка попала ему в карман? Он подумал, понюхал: пахнет медом») и др.
Представлена и санитарно-экологическая тема. Вася, заболевший на спичечной фабрике, объясняет Егорушке, почему у него «черлюсть пухнет» — фабричный «нездоровый» воздух.
Ряд фрагментов повести связан с запахом ассоциативно. Они даны, как и многие другие детали чеховских произведений, в расчете на читателя, в ожидании его сотворчества. Таковы упоминания «черных закопченных кузниц» и «мягких бубликов, посыпанных маком»; пейзажные отрывки: «Сжатая рожь, бурьян, молочай, дикая конопля... теперь омытое росою и обласканное солнцем, оживало, чтоб вновь зацвести»; описание комнаты Настасьи Петровны: «маленький душный зал, весь уставленный образами и цветочными горшками».
Чехов и теоретически размышлял о «физических законах творчества», об общих формулах, «по которым художник, чувствуя их инстинктивно, творит музыкальные пьесы, пейзажи, романы и проч.» (письмо А.С.Суворину от 3 ноября 1888 г.), законах, объясняющих, как связана музыкальная пьеса и дерево, как из буквы, звука, линии, геометрической фигуры, цвета «в известном сочетании» рождается музыка, стихи или картина, в связи с попытками литерато-ров-современников создать «физиологию творчества» (П. Боборыкин) или своеобразную «психологию творчества» (Д.Мережковский). В этом процессе «уразумения» основ искусства писатель не стремился достичь конкретного результата, признавая принципиальную неповторимость творческого акта, и предлагая взамен попытаться уловить то общее, что связывает лучшие произведения искусства.
Этим общим для него была полнота восприимчивости, чуткость к меняющейся под воздействием времени психике человека, указывающей художнику новые основания его творчества. В конце XIX в. утомленные нервы современников требовали новых ощуще ний, возможных лишь при новых формах письма, заставляющих работать сразу несколько «нервных центров», увеличивая тем самым эмоцию восприятия. И потому обоняние как одно из самых архаичных человеческих чувств, самых сильных в силу его неподконтрольности сознанию и способности более других ощущений восстанавливать в памяти пережитое, не могло не быть использовано писателем, хорошо знающим анатомию человека. Но художественный дар и чувство эстетической меры преломило это знание в творчестве так, что он, как никто другой, мог заставлять читателя понимать и чувствовать при наименьшем напряжении, не преступая границ художественности.
1. Практически ежемесячно в юмористических изданиях появлялась «новая версия» того или иного толка.
2. «Краткая анатомия человека» // Осколки. 1883. № 34 [Помещено во втором томе Полного собрания сочинений и писем писателя]. Первую часть этого шутливого утверждения может проиллюстрировать вполне серьезное письмо-диагноз А.С.Суворину о болезни его сына: «Пока у Алексея Алексеевича самое серьезное — это его насморк. Насморк истощает организм подобно трипперу. Чтобы выработать то, что ежедневно выделяет больной нос, организму приходится затрачивать много материала. К тому же еще нос находится в прямой связи со всеми дыхательными органами, и нередки примеры, когда от носа кашляют, а закупорка носа, например, полипом, ведет даже к чахотке. Известно также, что нос имеет отдаленную и до сих пор еще непонятную связь с половой сферой» (от 29 марта 1890 г.)
3. См., напр.: Ароматы и запахи в культуре: В 2 кн. / Сост. О.Б.Ванштейн. М.: Новое лит. обозрение, 2003. Кн.2. 664 с.
4. Кушлина О. // Новое лит. обозрение, 2000. № 43. С.102-110.
5. Об этом в конце XIX в. писал М.Гюйо. См.: Гюйо М. Искусство с точки зрения социологии / Пер. по 2 франц. изд. под ред. А.Н.Пыпина. СПб.: Изд-во Л.Ф.Пантелеева, 1891; Его же. Задачи современной эстетики. СПб., 1899.
