CC BY
8предлагает удвоить эту цифру к 2025 году. Она также отмечает целесообразность увеличения на 30% Европейского оборонного фонда (фонд поддерживает НИОКР в сфере обороны и безопасности).
Таким образом, в ответ на заложенные в европейской неолиберальной модели внутренние вызовы и спровоцированные ею внешние вызовы Европейский союз предлагает продолжить реформировать единый внутренний рынок (на сегодня это главным образом цифровизация [2], инвестировать в дальнейшее развитие низкоуглеродной экономики и оборонных НИОКР. Как полагают, такой постреалистичный подход, сочетающий в себе и желание идти в ногу с меняющимся миром, и традиционную заботу об уязвимых слоях европейского общества, позволит восстановить конкурентоспосо-бость, динамизм и устойчивость Евросоюза.
Список литературы
1. Европа между трех океанов: монография / [Ал.А. Громыко, В.В. Журкин, В.П. Федоров и др.]; под общ. ред. Ал.А. Громыко и В.П. Федорова ; Федеральное гос. бюджетное учреждение науки Ин-т Европы Российской акад. наук. — М.: ИЕ РАН: Нестор-История, 2019. — 608 с.
2. Кондратьева Н.Б. Цифровизация рынка: опыт
Статьи публикуются по итогам XIV научной конференции с международным участием ГРАНИ КУЛЬТУРЫ: АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИИ И СОВРЕМЕННОСТИ» (24 октября 2019 года)
ЕС для ЕАЭС. // Обеспечение безопасности стран СНГ в современном миропорядке: противостояние военно-политическим угрозам, расширение систем коллективной безопасности, трансконтинентальные экономические инициативы. Сборник научных статей участников 2-й Международной научно-практической конференции 21 мая 2019 года / Под общей ред. Н.В. Ступакова. Стр. 72-80.
3. Энтин М.Л., Энтина Е.Г., Торкунова ЕА. Сегодня и завтра ЕС сквозь призму правового инструментария углубления интеграции // Современная Европа. — 2019. — № 1. — С. 27-37.
4. Daly, M. 'Paradigm in EU social policy: a critical account of Europe 2020'. Transfer, 18(3). 2012, p.273-84.
5. Erixon Fredrik. The Europe 2020 strategy: time for Europe to think again. European View. N 9. 2010, p. 29-37. DOI 10.1007/s12290-010-0120-8, https://journals.sagepub.com/doi/ pdf/10.1007/s12290-010-0120-8.
6. Renda, A. The Review of the Europe 2020 Strategy: From Austerity to Prosperity? CEPS Policy Brief, No. 322 2014, p. 1-13.
7. Silander, Daniel. The European Commission and Europe 2020: smart, sustainable and inclusive growth. — Smart, Sustainable and Inclsuive Growth: Political Entrepreneurship for a Prosperous Europe, Cheltenham: Edward Elgar Publishing, 2019, p. 2-35.8.
УДК 177.3
О.В. Самовольнова,
соискатель кафедры современных проблем философии
философского факультета РГГУ
НОРМАЛИЗУЮЩИЙ ДИСКУРС В ОБЛАСТИ РЕПРОДУКТИВНОГО ПОВЕДЕНИЯ В СССР И СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ
O.V. Samovolnova,
applicant, Departement of Modern Problems of Philosophy, Faculty of Philosophy, Russian State University for the Humanites
E-mail: ovsamovolnova@gmail.com
NORMALIZING DISCOURSE IN THE FIELD OF REPRODUCTIVE BEHAVIOUR IN USSR AND MODERN RUSSIA
Аннотация. В статье рассматривается, как государства в рамках биополитической системы управления населением контролирует и регулирует гендерные субъекты, анализируется концепт биополитики и проявление ее в повседневной жизни — медикализация — на примере абортной политики в СССР и современной России Ключевые слова: государство, управление, биополитика, медикализация, аборт.
Abstract. The paper covers the problem of gender subject regulation and control by the state within the framework of biopolitical system of population management, presents the analysis of biopolitical concept and its representation in everyday life in form of medicalisation in the context of abortions policy in USSR and modern Russia.
Key words: state, management, biopolicy, medicalisation, abortion
В своей работе «Гендер и власть: общество, личность и гендерная политика» Рэйвин Коннел отмечает, что теоретики гендера в исследованиях сфокусированы на отношениях между людьми, игнорируя при этом важные социальные институты. По мнению австрийского социолога, это ошибочная методика, которая лишает нас важного понимания функционирования гендерной политики, поскольку большая часть нашей жизнь проходит в пространстве, которое регулируется государством. «Государства пытаются контролировать сексуальность: криминализируя гомосексуальность, законодательно устанавливая брачный возраст, юридически регулируя меры по предотвращению венерических заболеваний, СПИДа и т.п. Вторжение государства в половое разделение труда охватывает широкий спектр вопросов — от поддержки иммиграции до проведения политики равных возможностей. Государство регулирует рабочие места и семьи, обеспечивает возможность учиться в школе, строит дома» [4, с. 172]. Рэйвин Коннел выделяет четыре подхода к определению роли государства в инсти-туционализации гендера. Первый носит либеральный характер. Здесь государство занимает нейтральную позицию в гендер-ном вопросе, а вся политика в основном направлена на достижение равенства всех перед законом, на предоставление равного доступа мужчин и женщин к различным ресурсам (имущественным, финансовым, социальным, образовательным, правовым и другим). Второй подход рассматривает государство в качестве аппарата для регуляции и доминирования и связан в первую очередь с именем Мишеля Фуко. В данном подходе государство является аппаратом социального контроля, который влияет на гендерную политику через властные дискурсы. По мнению Коннел, подобная позиция «позволяет выйти за пределы представления о государстве как организации и обратиться к тому, как оно действует и как связано с повседневной жизнью» [4, с. 174].
В третьем подходе теоретики марксизма определяют государство как классовое образование, которое влияет на пол и гендер, руководствуясь интересами определенного класса, и вся государственная политика носит маскулинный характер и способствует укреплению подчиненного положения женщин. Четвертый подходит называет государство патриархальным институтом, вся гендерная политика которого сводится к деятельности, направленной на подавление женщин со стороны мужчин.
Нас в первую очередь интересует второй подход в определении государственной гендерной политики. Остановимся на нем подробнее.
Фуко выделил появление нового типа власти в начале ХУП-ХУШ вв. [10] — дисциплинарного. Новой властной идеологией становится нормирование и контроль над субъектом. Человеческое тело превратилось в объект, который подвергается методичной и систематической муштре, манипуляциям, изменениям и тотальному контролю. Дисциплинарный тип власти нуждался в «послушных телах». И для этого используются различные технологии: распределение индивидов в разграниченных пространствах, дисциплинарный надзор и систематические тренировки с целью увеличения полезности индивида и выработки послушности, а также тотальное наблюдение и надзор. Но уже второй половине XIX в. [10] дисциплинарная власть меняется на власть, которая теперь обращается к человеку не как к подчиняющемуся субъекту, а к человеку как к живому существу. Такой тип власти Фуко назвал «биополитикой». Существенное различие между двумя типами власти прослеживается на уровне отношения к индивидам и множествам индивидов. Дисциплинирующая власть управляет множеством для того, чтобы превратить его в послушные тела и заставить их участвовать в общественных процессах с целью получения экономической выгоды. Биополитическая
технология обращается к множественности именно потому, что оно уже участвует
в общих глобальных процессах: рождение, воспроизводство, болезни, смерть и т.д. «Таким образом, кроме первого проявления власти в отношении тела, которое осуществляется способом индивидуализации, есть второе проявление власти, не индиви-дуализующее, а массофицирующее, оно, если угодно, реализуется не в отношении человека-тела, а в отношении человека-рода. После анатомо-политики человеческого тела, утвердившейся в ходе ХУШ в., в конце этого же века можно отметить нечто другое, что уже не является анатомо-поли-тикой человеческого тела и что я бы назвал «биополитикой» человеческого рода» [10].
Фуко выделяет три направления, на которые ориентирован биополитический тип власти. Во-первых, это проблемы воспроизводства населения, к которым относятся вопросы рождаемости, смертности, рост населения, продолжительность жизни, а также вопросы заболеваемости, в частности эпидемии и болезни, с трудом поддающиеся лечению, сюда же относятся доступность и распространение медицинских услуг и развитие гигиены. Во-вторых, это случаи нейтрализации индивидов, прекращения их активной деятельности: старость, несчастные случаи, получение травм и увечий. И третья область биополитики — воздействие окружающей среды, не только естественной (география, климат), но и искусственно созданной (город). Биополитическая власть, в отличие от техник дисциплинирующей власти, разрабатывает прежде всего регулирующие механизмы, цель которых предвидеть события, минимизировать риски, потери, застраховать, обеспечить компенсацию, то есть создать условия для безопасной жизни населения. Несмотря на то что обе техники, дисциплинарная и регулирующая, кажутся относящимся к разным типам управления индивидами, тем не менее, они не только не исключают друг друга, но и большинстве случаев дополняют друг с друга. Общим для них в первую очередь является стремление к нормализации. Норма в равной степени применяется и к телу индивида, и к населению и позволяет контролировать и дисциплинировать тело
и регулировать население. При этом норма в биополитической системе предстает в виде закона и является средством социального регулирования: «... я хочу сказать, что закон все в большей степени функционирует как норма и что институт суда все больше интегрируется в некоторый континуум аппаратов (медицинских, управленческих и т.д.), функции которых по преимуществу регулятивные» [10].
Итальянский философ Антонио Негри разделяет точку зрения Фуко и так же, как французский исследователь, считает, что для биополитики характерно не столько стремление к заботе о жизни население, сколько желание создать государство всеобщего благосостояния путем управления и поддержания жизни индивидов исключительно для использования их в качестве ресурсов для повышения производительности и роста экономики. «Термин "биополитика" указывает на то, каким образом в определенный период власть трансформируется, так что в итоге она может управлять не только индивидами посредством некоторого количества дисциплинарных процедур, но и совокупностью живых вещей, конституированных как "населения". Биополитика (через локальные формы биовласти) берет под контроль управление здоровьем, гигиеной, питанием, рождаемостью, сексуальностью и т. д., поскольку каждая из этих различных областей вмешательства стала делом политики» [6].
Американская исследовательница Джудит Батлер обращается к теории Фуко при концептуализации гендера. По мнению Батлер, гендерная идентичность не является сущностью личности, неким аутентичным ядром, это не то, чем мы являемся на самом деле, а, напротив, «перформативная репрезентация, представляющая собой то, что мы совершаем в данный момент времени» [2, с. 6]. То есть наша идентичность вынужденно воспроизводится через нормы, через язык и жесты, через дисциплинирующие дискурскивные акты. Тут Джудит Бат-лер опирается на теорию интерпелляции Луи Альтюссера, согласно которой субъект, формируется в ответ на обращение власти к конкретному индивидууму. В тот момент, когда индивид, на которого направлено обращение, реагирует, признавая тем самым,
что он именно тот, о ком идет речь, происходит субъективация. Гендер конструируется в самом ответе на обращение власти к индивидууму. Таким образом государство является институтом, отвечающим за формирование и регулирование гендера и отвечает за гендерные отношения. Рассуждая о роли государства в гендерной субъективации ин-дивидума, Луи Альтюссер обращает внимание на идеологические аппараты, которые предлагает отделять от репрессивных государственных механизмов: правительства, армии, судов, тюрем и т.д., поскольку данные службы чаще всего функционируют, прибегая к помощи насилия. В отличие от них, идеологические государственные аппараты относятся к частной сфере и предпочитают не прибегают к непосредственным практикам принуждения. Идеологические институты формируют нормативные и нормализующие суждения (в виде документов, регламентов, рекомендаций, мнений экспертных систем, рецептов, цензуры) и воздействуют на индивидов через дошкольные и школьные образовательные учреждения, вузы, профсоюзы, религиозные объединения, СМИ (телевидение, радио, социальные сети), общественные организации [1].
В повседневной жизни одним из инструментов биополитического контроля за субъектами является биомедикалиция. Гендерное тело рассматривается государством как продукт дисциплинарных практик. Поэтому государственный институты медицины через дискурсы, в которым относятся идеология здорового образа жизни, семейная политика, политика в сфере репродукции, спорта, гендерная политика и прочее, оказывают влияние на конструирование тел, определяемых государством как мужское и женское. Однако женские и мужские тела медикализируются по-разному. Мужское тело выступает образцом анатомии тела, оно конструируется как сексуальное, маскулинное, нормой для мужчин считаются рискованные повседневные и профессиональные практики, игнорирование проблем со здоровьем и, как следствие, редкое обращение к врачу. По данным Росстата, на начало 2018 г. в России проживало 78,7 млн женщин и 68,1 млн мужчин, основной причиной смертности среди мужчин являются бо-
лезни сердца и сосудов, на втором месте — ДТП, несчастные случаи и нападения [13]. Женское здоровье в биомедицинских практиках связано с репродуктивной функцией. И поскольку для государства женщины являются в первую очередь «полезным биологически-демографическим инструментом для государственных потребностей» [8], то контролю за их телами уделяется больше внимания, чем за телами мужчин. Медикализация репродуктивной сферы осуществляется на государственном уровне через нормативные предписания, экспертизы и регуляции беременности, родов, менопаузы, зачатия, абортов и пр. Это не только предоставляет новые возможности и «разворачивает» медицину лицом к женщине, но и делает ее постоянным объектом контроля. Мы не можем в рамках статьи и ограниченного объема проанализировать все перечисленные сферы и увидеть, как менялось отношение государства к женщинам, их телам и сексуальности, поэтому на одном примере — абортной политике — проследим за изменениями государственной риторики.
Советское государство стало первым в мире, разрешившим проводить легальные аборты по желанию женщины. Так, 16 ноября 1920 г. Народный комиссариат здравоохранения и Народный комиссариата юстиции выпустили постановление «Об искусственном прерывании беременности», которое легализовало аборты. Теперь сделать операцию могла любая женщина, причем абсолютно бесплатно. В последующее десятилетие отношение государства к абортам и личному выбору женщины, как распоряжаться своим телом, изменилось в худшую сторону. В 1926 г. аборты запретили для женщин, у которых беременность была первой, в 1930 г. аборты стали платными, 27 июня 1936 г. постановлением ЦИК и СНК аборты были запрещены официально, а за незаконное проведение операции по прерыванию беременности водилась уголовная ответственность, как для женщины, так и для врача. Целью подобных мер было улучшение демографической ситуации в стране, однако запрет абортов не дал ожидаемого эффекта. «В целом за 1936-1938 годы число абортов сократилось втрое. Но рождаемость за это же время по-
высилась всего в два раза, а в 1940 году и вообще упала до уровня 1934 года» [5, с. 261]. Для контроля за женщинами в 1939 г. были созданы специальные патронатные службы, в чью обязанность входило посещение тех женщин, которым было отказано в проведение абортов. И хотя деятельность патроната не должна было носить следственного характера, на деле все оборачивалось тотальной слежкой с привлечением родственников и соседей. После принятия закона о запрете абортов резко выросло число подпольных абортмахеров, нелегальных операций и самостоятельных абортов, что повлекло за собой увеличение смертности женщин от некачественного медицинского вмешательства. «В 1950 году в Ленинграде, например, медики зафиксировали 44 600 абортов, а в 1954 году — уже 60 100. В это время произошло 43 100 и 48 400 родов соответственно. Еще более впечатляют следующие данные: в 1950-1954 годах из 243 500 абортов лишь 20,7% были сделаны по медицинским показаниям. Остальные 190 000 произошли вне больничных условий, то есть путем самоабортирования» [5, с. 268]. При этом отношение со стороны государства к контрацептивным средствам как к способу регулирования рождаемости было отрицательным, более того, использовать кондомы рекомендовалось только тем женщинам, для которых беременность и роды несли опасность для жизни. «Это отвечало общим принципам тендерного порядка эпохи большого стиля, в котором женская сексуальность могла быть реализована только посредством деторождения. Такие нормы интимной жизни устраивали политическую систему сталинизма» [5, с. 260].
В 1955 году запрет на аборты был снят Указом Президиума Верховного Совета СССР «Об отмене запрещения абортов». В позднесоветский период из-за отсутствия государственной идеологии в области регулирования рождаемости, эффективных мер контрацепции, нехватки сексуального образования и внятной политики поддержки семей аборт стал единственным способом контролировать деторождение. «В начале 1980-х срок искусственного прерывания беременности был увеличен с 12 до 24 недель. В 1987 году искусственно прерывать
беременность разрешили даже на сроках до 28 недель, если для этого имелись социальные показания (инвалидность 1-2-й групп у мужа, смерть мужа во время беременности жены, расторжение брака, пребывание женщины или ее мужа в местах лишения свободы, наличие решения суда о лишении или ограничении родительских прав, многодетность, беременность в результате изнасилования)» [3]. Постсоветский период в области регулирования абортов исследователи условно разделяют на три. Первый датируется периодом до 1998 г. и характеризуется благоприятным климатом. В первую очередь он обусловлен принятием программы с принятием в 1993 г. федеральной программы «Планирование семьи», основными целями которой были рождение желанных детей, борьба с высокой материнской смертностью и половое просвещение подростков. В рамках этой программы в стране была создана сеть центров поддержки семьи, социально незащищенным слоям раздавали бесплатно контрацептивные средства, среди населения ввелась просветительская работа по предупреждению нежелательной беременность. В 1996 г. был расширен список причин для проведения аборта по социальным показаниям. К таковым стали относиться не только смерть мужа, заключение его под стражу, но и потеря работы, отсутствия жилья. После 1998 г. все меры в области абортной политики носили только запретительный характер. В 2003 г. были сокращены социальные показания для проведения аборта с 13 до 4 пунктов. Начиная с 2007 г. демографическая политика стала носить пронаталистский характер, то есть направлена на увеличение рождаемости. В связи с чем при женских консультациях открылись кабинет медико-социальной поддержки женщин, желающих сделать аборт, однако вместо психологической помощи на женщину оказывалось давление со стороны медицинских специалистов, а иногда и священников, дабы отговорить ее прервать беременность в пользу рождения ребенка. В этом же году Минздравсоцразвития сократил список медицинских показателей для проведения аборта. В 2011 г. законом «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации» была введена так
шихся в 2007 году увеличилось на 8,8%
называемая «неделя тишины» — «специальный период времени после обращения в медицинское учреждение по поводу аборта, в течение которого женщина, по замыслу авторов, могла бы еще раз обдумать свое решение» [7]. В это время женщине рекомендуется пройти «психологическое» консультирование, на самом деле нацеленное на то, чтобы воздействовать на ее решение и сохранить беременность» [7]. В 2012 г. из четырех социальных показаний для проведения аборта оставили одно — беременность, наступившая в результате изнасилования.
Государство, поставившее перед собой цель — повышение рождаемости в стране — в первую очередь начинает контролировать женское тело. В попытке заставить женщина рожать в последние годы депутаты и представители РПЦ выступают с разными инициативами по изменению политики в отношении семьи и рождения детей. Многие из них уже были реализованы (демонстрация эмбрионов беременной женщине, запрет на проведение абортов в частных клиниках, право врача отказать в проведении операции по личным убеждениям и др.), но самая серьезная рекомендация — вывод абортов из системы ОМС — пока не получила поддержки. Данные о количестве абортов говорят о том, что все ограничительные и запретительные меры со стороны государства не влияют на снижение абортов. «Средние темпы снижения специального коэффициента абортов (на 1000 женщин 15-49 лет) без учета выкидышей составили: 7,6% в год в 1992-1997, 5,5% — в 1998-2006 и 7,5% — после 2006 г. Согласно этим данным, медленнее всего число абортов снижалось в середине интервала — между 1997 и 2007 гг. Самое большое снижение за один год случилось в 1995 г. — сразу на 12%, во время действия президентской программы «Планирование семьи» [7]. Как не влияет это на рост рождаемости. «К 2004 году число родившихся возросло до 1502 тысяч (на 23,7% больше, чем в 1999 году), но в 2005 и 2006 годах было зарегистрировано несколько меньше родившихся, чем в 2004 году. После введения мер поддержки семей с детьми (в первую очередь, материнского капитала в случае рождения второго ребенка или ребенка более высокой очередности) число родив-
по сравнению с 2006 годом. Однако затем темп прироста числа рождений стал быстро замедляться, составив 6,4% в 2008 году, 2,8% в 2009 году, 1,5% в 2010 году и 0,4% в 2011 году» [8]. Мы видим по цифрам, что связи между запретом на проведение абортов и повышению уровня рождаемости нет, а попытка взять под контроль женское тело путем запретительных мер не приводит к росту числа рожденных детей, а, напротив, ведет к повышению женской смертности из-за криминальных абортов и детской смертности.
Список литературы
1. Альтюссер Л. Идеология и идеологические аппараты государства (заметки для исследования) // Неприкосновенный запас. — 2011. — № 3 (77).
2. Жеребкин С. Забыть/помнить Фуко. Концепция психики власти Джудит Батлер // Бат-лер Дж. Психика власти: теории субъекции. — Харьков: ХЦГИ; СПб.: Алетейя, 2002. — 168 с.
3. История запретов и разрешений абортов в России. [Электронный ресурс] // РИА Новости. — 2010. — URL: https://ria. ru/20100803/261197627.html (Дата обращения 24.11.2019).
4. Коннелл Р. Гендер и власть: Общество, личность и гендерная политика. — М.: Новое литературное обозрение, 2015. — 432 с.
5. Лебина, Н. Советская повседневность: нормы и аномалии. От военного коммунизма к большому стилю. — М.: Новое литературное обозрение, 2015. — 488 с.
6. Негрии А. Труд множества и ткань биополитики [Электронный ресурс] // ПОЛИТ.РУ. — URL: http://www.polit.ru/article/2008/12/03/ negri/ (дата обращения 24.11.2019).
7. Сакевич В., Денисов Б., Ривкин-Фиш М. Непоследовательная политика в области контроля рождаемости и динамика уровня абортов в России. [Электронный ресурс] // Журнал исследований социальной политики. — Том 14. — № 4. — М., 2016. — URL: https://jsps.hse.ru/ issue/view/268 (Дата обращения 24.11.2019)
8. Росстат назвал соотношение числа мужчин и женщин в России в 2018 году. [Электронный ресурс] // IZ.RU URL: https:// iz.ru/849220/2019-02-23/rosstat-nazval-sootnoshenie-chisla-muzhchin-i-zhenshchin-
v-rossii-v-2018-godu (Дата обращения 24.11.2019).
9. Фуко М. «Воля к знанию. История сексуальности. Том первый». — М.: Касталь, 1996. — 448 с.
10. Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. — М.: Ad Ма^тет, 1999. — 480 с.
11. Фуко М. Нужно защищать общество. — М.: Наука, 2005. — 312 с.
12. Щербакова Е. Россия: предварительные демографические итоги 2018 года [Электронный ресурс] // Демоскоп Weekly. — 2019. — URL: http://www.demoscope.ru/weekly/2019/0801/ barom03.php (Дата обращения 24.11.2019).
13. Rivkin-Fish M. Pronatalism, Gender Politics, and the Renewal of Family Support in Russia: Toward a Feminist Anthropology of «Maternity Capital» // Slavic Review. 2010. 69 (3). P. 722
УДК 175
СЛ. Шорохова,
кандидат философских наук, доцент декан факультета международных отношений и геополитики, зав. кафедрой политических процессов и пропаганды
НАНО ВО «ИМЦ», Москва
МАССОВАЯ ФАСЦИНАЦИЯ КАК ФЕНОМЕН КУЛЬТУРЫ
S.P. Shomkhova,
PhD in Philosophy, associate Professor head of the Department of political processes, technologies and propaganda,
«IWC», Moscow E-mail: orator3@yandex.ru
MASS FASCINATION AS A CULTURAL PHENOMENON
Аннотация. В статье кратко анализируется феномен массовой фасциации, средства и способы ее реализации в человеческом обществе, а также показано, что фасцинация наряду с информацией составляет основу коммуникативных процессов обществе.
Ключевые слова: фасцинация, массовые зрелища, праздник, коммуникация.
Abstract. The article briefly analyzes the phenomenon of mass fascination, means and methods of its implementation in human society, and shows that fascination along with information is the basis of communication processes in society.
Key words: Fascination, mass spectacles, celebration, communication.
Массовую фасцинацию можно определить как аффектированное воздействие сигнала-Образа, вызывающее очарование (восхищение, благоговение, восторг, экстаз) или испуг-страх (вплоть до панического ужаса) одновременно у большой группы людей. Фейерверки и салюты бессмысленно смотреть в одиночку — теряется смысл ликования вместе со всеми. Примерами массового фасцинаторного действия сигнала-Образа и фасцинатор-ной аффектированной реакции могут служить праздничные парады и торжества, театральные, игровые, ритуальные, национально-праздничные массовые зрелища, шоу-концерты, карнавалы. Массовые эмо-
ции всегда фасцинативны, доминантны и глубоки, так как к их механизмам подключается эмоциональный резонанс и заражение.
Массовая фасцинация может воздействовать на некое множество людей, как объединенных местом и действием (зрители на стадионе, в театре и кинозале, участники массового стихийного митинга или массового организованного шествия), так и разобщенных в пространстве, если у них есть сознание одномоментности восприятия некоторого чарующего или шокирующего воздействия (трансляции по телевидению или радио). При трансляции шоу на телевидении для фиксации эффекта массово-
