CC BY
56
НИЗШИЕ СУДЫ В СИСТЕМЕ ПРАВОСУДИЯ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XVIII -ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX ВВ.
(НА ПРИМЕРЕ ГУБЕРНИЙ УРАЛА И ЗАПАДНОЙ СИБИРИ)*
УДК 347.99+94
Формирование сословного строя в России XVIII в., форсированное в правление Екатерины II (1762-1796 гг.), сопровождалось развитием корпоративных институтов правосудия и правозащиты. Закономерным следствием расширения прав сословий стало официальное предоставление верховной властью самоуправления в сфере низшей сельской юстиции. Общинные суды традиционно являлись основной инстанцией, разбиравшей «маловажные» дела населения. Включая сельские общества в механизм публичной власти, законодатель последовательно стремился оформить статус традиционных судов в реформированной системе правосудия империи, санкционировал применение обычаев, а также осуществление планомерной систематизации и инкорпорации обычно-правовых норм в систему русского законодательства.
Уже указ Сената от 9 апреля 1763 г. закрепил право «разбирать между народом всякие ссоры» в среде государственных крестьян за выборными начальниками, принимавшими решения большинством голосов. В случае разногласия судей дело выносилось на рассмотрение мирского схода [18, с. 127-128]. В январе 1781 г. выборным словесным судам были переданы «маловажные дела» приписных крестьян на Урале, разделенных на «десятки» и «сотни» для предупреждения «своевольств, разврата и ослушаний» [22]. В январе 1782 г. генерал-губернатор Пермский и Тобольский издал на основе монарших
В.А. ВОРОПАНОВ
инструкций «Наставление на постановление волостных судов» [11], ставшее первым опытом по созданию унифицированной системы сельского выборного управления. По замечанию В.В. Рабцевич, наименование волостных учреждений судами, вероятно, отразило стремление верховной власти к установлению единообразия в структуре местного аппарата управления с ограничением судебных правомочий волостных и нижних земских судов [34, с. 12]. Законодатель, безусловно, следовал древней государственно-правовой традиции, поименовав уездные и волостные органы административной юстиции «судами».
Волостные суды вводились «для разбирательства маловажных дел и смотрения за обывателями всяких непорядков» [7]. Функции органов крестьянского самоуправления, ставших незаменимой опорой уездных властей, оказались очень широки, их деятельность подверглась растущей бюрократизации [35, с. 12-13]. Однако в Сибири складывание волостей как общественных и хозяйственных союзов сдерживалось социальной, культурно-бытовой, этнической и религиозной разобщенностью, подвижностью населения, притоком ссыльнопоселенцев. Губернская администрация рекомендовала избирать на 3-летний срок двойной состав членов волостного управления «из числа первостатейных лучших крестьян» - двух старост и четырех выборных с их взаимозаменяемостью каждые полгода. Как правило, обыватели ограничи-
* Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ («Особенности функционирования региональных судебных систем в Российской империи во второй половине XVIII - первой половине XIX вв.»), проект № 09-03-85301а/У.
вались формированием одной коллегии, сменявшейся ежегодно [18, с. 20].
Волостные судьи удерживали обывателей от подачи исковых заявлений в государственные инстанции, стремясь примирить стороны, приглашая к разбирательствам посредников, обязались «во всякой час принимать и выслушивать терпеливо жалобы, прошении, уведомлении о содеянном в той волости непорядке, неустройстве и закона противности», брали обвиняемых под стражу. «Наставление» сообщало порядок проведения предварительных следствий. Для выяснения всех обстоятельств рекомендовались вопросы к свидетелям («во вред чей или чему учинено», «над кем учинено», «что учинено», «о способе или орудии», «об околичностях» и др.). К участию, в розыске привлекались сотники, десятники и «лучшие люди» общины. Сведения по делу, содержание обвинений, приговоры, результаты предварительных следствий записывались в журнале. Губернское руководство регулярно напоминало волостному начальству о запрете на решение уголовных дел, подлежавших передаче в земские суды [18, с. 129-130].
На упорядочение общей системы сельской юстиции был направлен указ, учредивший в 1787 г. в казенных селениях Екатеринославского наместничества должности старшин, старост и словесных разборщиков с учетом количества домохозяйств. Для производства суда выборные лица собирались в мирской избе. Низшая инстанция рассматривала незначительные конфликты между крестьянами - споры, оскорбления, драки. В случае разногласия словесных разборщиков, подавалось мнение сельского начальника. Стороны, недовольные решением суда, могли избрать мировых посредников [24].
Унификация территориальных обществ на Урале и в Западной Сибири не коснулась приписных крестьян Колыва-но-Воскресенского горного округа, находившихся в ведении особых земских изб и контор, а также служилых формирований (мещеряков, тептярей, казаков), социально-правового устройства ряда коренных народов [37, с. 24]. Башкиры объединялись в «волости» как земельно-вотчинные и ад-
министративные образования [39, с. 50]. В решении дел население обращалось к посредничеству духовных лиц и старейшин, судилось по обычаям и мусульманскому праву [12, с. 101-102].
В 1763 г. право сибирских автохтонов разбираться «во всех делах тяжебных и маловажных уголовных» по обычаям Сенат зафиксировал в инструкции секунд-майору Щербачеву, направленному для урегулирования ясачных сборов. Компетенцию туземных судов подтвердили именные указы 1780-х гг., оставив за истцами возможность пересмотра дел в государственных инстанциях [23]. Администрация не вмешивалась в племенные выборы, официально признавая статус князцов, старшин, сотников, зависевших от воли этнических коллективов. Особым межэтническим авторитетом пользовались хантыйские князья, проводившие фискальную политику самодержавия в труднодоступных районах Северного Приобья [16, с. 53-73]. Судебные функции исполняли лидеры южноалтайских кочевников. Влияние России на дючины усиливалось посредством судебной деятельности комендантов Кузнецка и Бийска, принимавших добровольные прошения и жалобы калмык, разбиравшиеся на основе обычного права. Переход калмык в ведение Бийского коменданта был узаконен в 1799 г. [26]
Между тем, интеграция в российский социум сибирских татар ускорялась посредством общей регламентации выборов и деятельности низших должностных лиц. Государственным органам запрещалось требовать ясачных людей в уездный центр по гражданским и мелким уголовным делам. В частности, татары Тюменского уезда с 1766 г. избирали «опекунов», обязанных представлять интересы сообществен-ников, разбирать дела «по самой сущей справедливости», «под опасением по силе государственных законов штрафа и телесного наказания». Юртовых жителей, «кто по тому словесному суду в каковых ссорах или драках и протчих непотребствах явит-ца», повелевалось отправлять в Тюменскую воеводскую канцелярию [8]. При разборе имущественных дел руководители тюрко-язычных общин пользовались обычным правом и нормами шариата, приглашая к суду духовных лиц [1, с. 60-61]. После во-
лостной реформы, распределившей юрты между русскими судами, татары поспешили напомнить губернской администрации о самостоятельной юрисдикции своих властей. В феврале 1790 г. татарские общины Тюменской округи вновь избрали пять опекунов, приведенных муллой к присяге в уездном центре. Земская полиция разослала указы о неподведомственности жителей юрт волостным судам [9].
Тогда же в Южном Поволжье введение органов самоуправления по единому образцу среди оседлых и кочевых татар ускорили события русско-турецкой войны. Уже в ноябре 1787 г. кавказский наместник учредил в 8 кундровских аулах Красноярского уезда «особливых сотских и десяц-ких», наделенных узкими судебно-поли-цейскими полномочиями. Обязанности аульных начальников излагались в специальном «наставлении». Уполномоченным, обязанным блюсти равную «ко всем справедливость», запрещалось творить «обиды» и «налоги» «под опасением за всякое небрежение по указам штрафа». Татары, неудовлетворенные результатами разбора «домашних обид» на месте, могли обращаться с жалобами в нижние расправы Астраханской области [2].
Лишив в 1797 г. сельские сословия права участия в управлении и суде на уездном уровне, император Павел ввел в империи унифицированную систему волостных учреждений, усилив административную связь между бюрократическим аппаратом и органами крестьянского самоуправления. Положением от 7 августа повсеместно выравнивались территориальные единицы и создавались волостные правления. Учитывая естественно-географические и демографические особенности региона, сибирская администрация сохранила прежние размеры волостей, переименовав волостные суды в правления. Власть над поселянами вручалась голове и заседателям, получившим жалованье, статусные привилегии и специальную правовую защиту. Волостная администрация наделялась судебными функциями, обязавшись «в маловажных между поселян ссорах и исках расправу чинить и примирять, и в случае несоглашения или неудовольствия предоставлять им волю разведываться в судах» [10]. Словесный разбор крестьянс-
ких дел поручался и деревенским десятникам, и сотникам [19, с. 27].
Губернское начальство стремилось повысить роль волостного звена в судопроизводстве. Так, в 1800 г. Тобольское губернское правление предложило волостным судам удерживать обывателей «кротчайшими мерами» от подачи в государственные инстанции прошений, «никакого внимания не заслуживающих» [33, с. 139]. Указ от 10 июля 1817 г. окончательно закрепил круг дел, подведомственных волостным судам: «обманы разного рода, предмет коих не превышает 5 рублей; легкие побои или оскорбления в драке или ссоре, одним другому причиненные; пьянство, своевольство, непослушание, нарушение благочиния и кратковременная своевольная отлучка из селений». Мелкие правонарушения наказывались «домашним образом или легким полицейским исправлением» волостным головой в присутствии мирского схода [18, с. 131-132].
Развитие мирской юстиции сопровождалось реформой в сфере управления государственных имуществ 1838-1841 гг., введшая для казенных крестьян расправы. Сельские расправы в лице старшин и двух сельских добросовестных являлись первой степенью «домашнего» суда, волостные, собиравшие для отправления правосудия волостных голов и добросовестных, - второй [30]. Волостные суды уполномочивались оканчивать имущественные споры до 15 руб. серебром и определять наказание за мелкие правонарушения с суммой ущерба до 30 руб. [32]. На Урале преобразование общественного управления встретило массовое сопротивление крестьян, опасавшихся изменений своего статусного положения. Члены сельской и волостной администрации лишались доверия и подвергались насилию [15, с. 449-451]. После введения расправ сельский сход сохранил прежнее значение судебной инстанции, разбиравшей основную часть «маловажных» дел. «Свой суд короче», - были убеждены миряне [19, с. 69].
За Уралом мероприятия 1840-х гг. по реорганизации крестьянского самоуправления имели ограниченные последствия. Сибирское руководство успешно отстаивало ведомственные интересы, саботируя усилия министерства государственных
имуществ. К 1853 г. «образцовое» управление действовало лишь в 23 русских и 3 инородческих волостях Западной Сибири, к 1858 г. - в 43-х (17 % от общего числа волостных правлений и инородческих управ). Права и обязанности сельских сходов и расправ присваивались волостным сходам и расправам. В руках волостной администрации традиционно сосредотачивались широкие полномочия [36, с. 151]. Волостные правления, в частности, были вовлечены в следственную и судебно-исполнительную деятельность окружной полиции, ведя специальную делопроизводственную документацию. Сельская администрация высылала в суды ответчиков и свидетелей, проводила опросы,собирала индивидуальные характеристики, подписи фигурантов дел, ознакомленных с судебными решениями. При осуществлении телесных наказаний присутствовали сельские начальники и обыватели [4]. Отчетность чиновников существенно зависела от усердия выборных должностных лиц [3].
При вступлении в должность члены волостной администрации обязались подпиской соблюдать пределы узаконенной компетенции. Расследование и решение уголовных дел не являлось редкостью для волостного начальства [18, с. 130-131]. За правонарушения ссыльных, не причисленных к крестьянскому сословию, волостные правления определяли наказания до 100 ударов розгами и заключали под стражу до месяца в «исполнительном» порядке [6]. Подобно жителям Урала, сибиряки предпочитали оканчивать личные конфликты и имущественные споры на сельских сходах посредством стариков на основе обычного права. Слабость мирского контроля за деятельностью волостного начальства вызывала объективное недоверие крестьян волостному суду, нередко называвшемуся «шемякиным» и «судом на вощеных ногах». Впрочем, по замечанию Н.А. Миненко, к середине XIX в. наметился рост числа дел, переданных в вышестоящие инстанции, связанных с ослаблением патриархальных традиций [18, с. 134-140, 162].
Разделение сельского населения под юрисдикцию многих низших инстанций
объяснялось развитием сословного строя. В конце XVIII в. дворцовые крестьяне поступили в ведение сельских приказов в лице выборных голов и заседателей. Следуя традициям патернализма, в 1808 г. монархия установила широкую административную опеку над ведомственными крестьянами. Учреждение удельных контор освободило общины от участия в уездных выборах и труда самостоятельной правовой защиты [25]. Вятская удельная контора объединила 15 сельских приказов губернии, ее Пермское отделение (с 1830 г. контора) - 3, Оренбургская контора - 6. Удельные конторы разбирали имущественные иски, приговаривали крестьян к наказаниям за незначительные правонарушения. Низшее управление вручалось головам и заседателям, отбиравшимися управляющими из числа мирских кандидатов и утверждавшихся Департаментом уделов. Мелкие тяжбы и споры доверялись «добросовестным», назначавшимся обывателями «из самых лучших и надежных крестьян, известных по хорошему поведению и доброму характеру» [21, с. 27-29].
Словесные суды по обычаям допускались в среде уральских казаков [28], однако на все служилые сословия Оренбургского края с 1798 г. распространялась власть кантонного начальства. С 1834 г. Башкиро-мещерякское войско дополнительно делилось на 6 попечительств. Указ от 27 октября 1841 г. уравнял попечителей и кантонных начальников в полномочиях с земскими судами и становыми приставами, отметив, что «разбирательство на месте и безотлагательное наказание виновных по незначительным кражам и мошенничеству, служит к облегчению судебного делопроизводства, скорейшему окончанию маловажных дел и обузданию воров» [13, с. 209]. Сибирское казачество, организованное, подобно оренбургскому, государством, в имущественных спорах и личных конфликтах обращалось «к примирительным разбирательствам» при участии полковых командиров. Материальные претензии до 15 рублей удовлетворялись полковыми начальниками «полицейским порядком» [31].
Право сибирских автохтонов разбираться «во всех маловажных своих делах» по обычаям монарх подтвердил в инст-
рукции Сибирскому генерал-губернатору 1803 г. [27] Однако решения по гражданским искам и уголовным делам, поступавшим в суды, основывались на законах, не удовлетворяя фигурантов, приводя исход конфликтов в противоречие с культурой обычного права, представлениями аборигенов о справедливости [20, с. 27]. На основе Устава, подготовленного Сибирским комитетом в 1822 г., администрация Западной Сибири наделила правами и статусом инородных управ старшин (голов, князцов) «оседлых» и «кочевых» «инородцев». Особенностью волостного управления бродячих инородцев Обдор-ского и Кондинского отделений Березовского округа стало подчинение старшин отдельных городков (юртов), родов и ватаг наследственным князцам. Таким образом, остяки, недовольные приговорами юрточных, родовых и ватажных старшин, сходов, имели возможность приносить жалобы главе волости как второй степени словесной расправы. От авторитета княз-ца зависела заинтересованность истцов в обращении к русским чиновникам [16, с. 105-108]. Посредством письменных жалоб дела аборигенов переносились из земского в окружной суд, но за сторонами признавалось право приглашать посредников и после работы словесных расправ всех степеней. Решения посредников являлись окончательными.
Юридической базой для деятельности органов самоуправления и государственных судов планировался свод «степных законов», компилировавший обычно-правовые нормы и опубликованный на языках заинтересованных групп [29]. Собрание сведений о правовых обычаях и традициях аборигенов, и составление сводов «степных законов» оказалось непосильной задачей, поставленной перед губернским руководством. Предварительная работа по инкорпорации обычно-правовых норм в систему законодательства для Восточной Сибири завершилась в 1841 г., однако проект из 802 статей подвергся критическим замечаниям министров юстиции и внутренних дел [17, с. 139-140]. Материалы «степных законов» для Западной Сибири были возвращены в мае 1832 г. для дора-
ботки в Совете ГУЗС с приложением в качестве образца Свода законов для кочевых инородцев Восточной Сибири. В конце 1830-х гг. чиновники констатировали отсутствие в крае «положительных правил для суда и расправы по делам» коренного населения [5].
Традиционные суды оставались наиболее привлекательной формой отправления правосудия для автохтонов, уклонявшихся от власти князцов и старшин, склонных к поборам, произволу и часто безответственных за результаты правоприменительной деятельности [14, с. 57-62]. Положение от 4 июня 1853 г. потребовало от коренного населения избирать в должности лиц старше 21 года, имевших хозяйство «и не только не опороченных судом и не оглашенных в дурном поведении, но и не стоящих под судом и следствием» [38, с. 134].
Таким образом, во второй половине XVIII - первой половине XIX вв. верховная власть, широко используя общественные примирительные процедуры и упрощенный порядок судебных разбирательств, осуществляла законодательное и практическое включение традиционных форм правосудия в государственную систему, унифицировала организацию сельских, волостных, родовых, мусульманских судов, регламентировала их компетенцию, устанавливала общие правила наделения властью, порядок наступления юридической ответственности за правонарушения для уполномоченных лиц. Закрепляя ограниченную юрисдикцию чиновников и офицеров в среде сословий, занятых исполнением государственных служб, монархия не лишала приписных крестьян, мастеровых и рабочих людей, казаков права обращения в словесные и третейские суды. Узаконенное действие традиционных судов, многообразие локальных обычаев позволяло государственным инстанциям справляться с неуклонно росшими объемами письменных делопроизводств, являясь объективным этапом формирования единой правовой системы Российского государства, условий для становления норм и стандартов правовой культуры гражданской общности.
1. Валеев Ф.Т. Сибирские татары. Культура и быт. - Казань, 1993.
2. ГААО (Государственный архив Астраханской области). Ф. 423. Оп. 2. Д. 54. Л. 2-10.
3. ГАНО (Государственный архив Новосибирской области). Ф. Д-78. Оп. 1. Д. 100. Л. 6-15, 51-56.
4. ГАНО. Ф. Д-78. Оп. 1. Д. 106. Л. 9-9 об., 39, 139-140, 155-162, 289-294, 336, 383.
5. ГАОО (Государственный архив Омской области). Ф. 3. Оп. 1. Д. 1674. Л. 738-745.
6. ГАОО. Ф. 3. Оп. 3. Д. 4403. Л. 2-5 об.
7. ГАТО (Государственный архив Тюменской области). Ф. И-10. Оп. 1. Д. 648. Л. 1-3 об.
8. ГАТО. Ф. И-10. Оп. 1. Д. 803. Л. 1-2.
9. ГАТО. Ф. И-10. Оп. 1. Д. 804. Л. 1-16.
10. ГАТО. Ф. И-10. Оп. 1. Д. 1986. Л. 1-3.
11. ГАТО. Ф. И-10. Оп. 1. Д. 4146. Л. 3-25.
12. Еникеев З.И. Особенности осуществления правосудия в Башкирском крае в дореволюционной России // Государство и право. - 2004. - № 1.
13. Законы российской империи о башкирах, мишарях, тептярях и бобылях / авт. сост. Ф.Х. Гумеров. - Уфа: Китап, 1999.
14. Зибарев В.А. Юстиция у малых народов Севера (XVIII-XIX вв.). Томск, 1990.
15. История Урала с древнейших времен до 1861 г. / отв. ред. А.А. Преображенский. М., 1989.
16. Конев А.Ю. Коренные народы Северо-Западной Сибири в административной системе Российской империи (XVIII-XX вв.). М., 1995.
17. Марченко В.Г. Управление и суд у малых народов Севера Сибири и Дальнего Востока: дис. ... канд. ист. наук. - Томск, 1985.
18. Миненко Н.А. Русская крестьянская община в Западной Сибири. XVIII-XIX в. - Новосибирск, 1991.
19. Миненко Н.А. Самоуправление у русских крестьян Урала в XVIII - середине XIX века // Апкаримова Е.Ю., Голикова С.В., Миненко Н.А., Побережников И.В. Сельское и городское самоуправление на Урале в XVIII - начале XX века. М., 2003.
20. Обозрение главных оснований местного управления Сибири [Текст]. СПб., 1841.
21. Половинкин Н.С. Дворцовые (удельные) крестьяне Среднего Поволжья и Приуралья (вторая половина XVI - первая половина XIX вв.). - Тюмень, 1992.
22. ПСЗ РИ. Собр. I. Т. XXI. № 15115.
23. ПСЗ РИ. Собр. I. Т. XXI. № 15675, 15680.
24. ПСЗ РИ. Собр. I. Т. XXII. № 16603.
25. ПСЗ РИ. Собр. I. Т. XXIV. № 17906, 18082; Т. XXV. № 18423; Т. XXX. № 23686.
26. ПСЗ РИ. Собр. I. Т. XXV. № 19196.
27. ПСЗ РИ. Собр. I. Т. XXVII. № 20771. П. 9.
28. ПСЗ РИ. Собр. I. Т. XXVII. № 21101.
29. ПСЗ РИ. Собр. I. Т. XXXVIII. № 29126. Ст. 68-72.
30. ПСЗ РИ. Собр. II. Т. XIV. № 12166.
31. ПСЗ РИ. Собр. II. Т. XXI. № 20671. Ст. 279-282.
32. СЗ. Т. II. Ч. 1. Ст. 4965-4966, 5404-5409.
33. Рабцевич В.В. Крестьянская община в системе местного управления Западной Сибири (1 775-1825 гг.) // Крестьянская община в Сибири XVII - начала XX в. Новосибирск, 1977.
34. Рабцевич В.В. Крестьянская община как орган управления сибирской деревни в 80-х годах XVIII - первой половине XIX века // Крестьяне Сибири периода разложения феодализма и развития капитализма. - Новосибирск,
1980.
35. Рабцевич В.В. Управление государственными крестьянами Сибири в последней четверти XVIII - первой половине XIX века // Крестьяне Сибири периода разложения феодализма и развития капитализма. - Новосибирск,
1981.
36. Ремнев А.В. Самодержавие и Сибирь. Административная политика второй половины XIX - начала XX веков. Омск, 1997.
37. Соболева Т.Н., Разгон В.Н. Очерки истории Кабинетского хозяйства на Алтае (вторая половина XVIII - первая половина XIX в.). Барнаул, 1997.
38. Сословно-правовое и административное устройство коренных народов Северо-Западной Сибири (конец - начало века): сб. правовых актов и документов. Тюмень, 1999.
39. Толмашевская Н.Н. От социального пространства к социальному времени: Опыт этнической истории башкирского этноса в новое время. Уфа, 2002.
