CC BY
62
Чуваши считали, что до 3-х лет дети подвержены сглазу. Для предотвращения мазали лоб сажей, на голов -ной убор нашивали ракушки каури. Для снятия сглаза ходили к пожилым бабкам окурить ребенка дымом гриба или уголька либо соль бросали на раскаленную сковородку и после прочтения заговора выбрасывали на улицу.
Рассмотрим несколько распространенных у саратовско-пензенских чувашей детских болезней. Во всех изученных деревнях женщины были знакомы с болезнью «ка=рашка», при которой ребенок плачет, выпячивая животик. Для лечения брали нечетное число бересты и пришивали на одежду ребенка. Во всех деревнях бересту для девочки зашивала единственная в семье девочка и, наоборот, на одежду мальчика пришивал единственный в семье мальчик.
Почти каждый ребенок болел корью, краснухой, желтухой. В случае заболевания корью окна занавешивали кумачом, краснухой - заворачивали ребенка в красную тряпку. От желтухи ребенка кормили внутренностями иволги. Данное лечение основано на магии по сходству, т.е. для лечения выбирали предмет, имевший цвет, который являлся характерной особенностью некоторых заболеваний.
Рациональные способы обучения ходьбе (нагревание в отварах трав) дополнялись магическими обрядами, которые исполнялись, если ребенок не хо -дил. Сажали на место, где должно проходить стадо, чтобы ребенок испугался и пошел. Считая, что ноги стянуты злым духом, имитировали «перерезание пут» на ногах. Ниткой, перекрестив веревку и не делая узлов, завязывали обе ноги. Ножницами, срезая веревку говорили:
- Что делаешь?
- ...(называли имя ребенка) путы режу
Данную процедуру проводили трижды. Нитки сжигали в печи.
Если ребенок своевременно не начинал говорить, по народному убеждению, можно было помочь, совершив следующий обряд. Саратовские чуваши пекли на сковороде три пышки и разламывали их над головой ребенка исходя из принципа «Бог Троицу любит».
Различными магическими действиями сопровождались и другие события, впервые происходившие в жизни ребенка. Тот, кто первым видел появление зуба, должен был дарить ребенку какой-либо подарок, чаще рубашку. Первый выпавший молочный зуб давали собаке, чтобы новые зубы ребенка были такими же крепкими. В с. Калмантай Саратовской области его клали в щель сруба. Чуваши считали, что жизненная сила сохраняется и в выпавших зубах.
Родильные обряды саратовско-пензенских чувашей связаны с общей системой поверий и религиозных представлений, которые сложились еще в дохристианский период. Чуваши помнят ритуалы, сопровождающие рождение ребенка, хранящие в себе языческие элементы, хотя ограниченная информация не позволяет полностью реконструировать многие обычаи и обряды. Особенностью обрядности региона является то, что данная часть чувашского этноса достаточно рано начала испытывать влияние русской культуры и христианства. Народные магические средства для облегчения родов и лечения детей включали фрагменты церковно-православных текстов и обрядов. Это способствовало образованию целой системы защитных средств и запретов, передаваемых из поколения в поколение и, несмотря на магические элементы, имело под собой рациональную почву
1. Акимова Т. Чуваши с. Казанлы Вольского уезда Саратовской губернии // Труды Нижне-Волжского областного научного общества краеведения: этнографический сборник. Саратов, 1926.
2. Фокин П.П. Родильные обряды и обычаи // Симбирско-саратовские чуваши. Чебоксары, 2004.
УДК 94(47)
НИКОЛАЙ УСТРЯЛОВ И ТИМОФЕЙ локоть КАК ИДЕОЛОГИ РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ «ПЕРВОЙ ВОЛНЫ»
Анализ политической ситуации, сложившейся в русской эмиграции в начале 20-х гг. XX в., привел многих выходцев из России к выводу, что те программы и способы борьбы, которые использовались в период 1917 г. и белого движения, в новых условиях недейственны. Следствием этого явился энергичный поиск новых путей возвращения на Родину и обустройства Российского государства.
Вышедшее в самом начале 1920-х гг. на политическую сцену новое общественно-политическое течение «сменовеховство» обратило на себя пристальное внимание и вызвало оживленные дискуссии в кругах русской эмиграции и в Советской России1. Одним из идеологов нового пореволюционного течения стал Николай Васильевич Устрялов.
В отличие от других идейных доктрин «сменовеховство» провозглашало принципиально новый подход к оценке Октябрьской революции. Его
1 В концентрированном виде взгляды сторонников «Смены вех» нашли отражение в одноименном сборнике, выпущенном в 1921 г. в Праге.
В.А. Митрохин,
кандидат исторических наук, доцент кафедры отечественной истории в новейшее время, СГУ
ВЕСТНИК. 2008. № 4(23)
сторонники придерживались позиции пересмотра отношения эмиграции к Советской власти, осуществления диалога с ней и тем самым фактического и юридического ее признания2. Несколько иную позицию занимал Н.В. Устрялов. Свою точку зрения харбинский профессор изложил в статье «Вехи и революция»: «Если мы занимаем вполне лояльную позицию по отношению к московской власти, то из этого еще вовсе не следует, что мы разделяем целиком всю программу большевистской революции» [3. С. 48].
В ином виде эта мысль нашла подтверждение в статье «Смысл встречи»: «Созревающая готовность русской интеллигенции к искренней и добросовестной работе над воссозданием Родины, возглавляемой Советской властью, отнюдь еще не есть большевизация русской интеллигенции» [3. С. 70]. Таким образом, идея примиренчества, близкая «сменовеховским» кругам, в представлении Н. В. Устрялова, выглядела несколько иначе. Основой политической позиции Устрялова, начавшей складываться еще до Крымской катастрофы (само движение Врангеля на этапе формирования южно-русского правительства было определено как жест «великого отчаяния и потрясающего неверия»), стала мысль о национальном характере русской революции. «Какое глубочайшее недоразумение - считать русскую революцию не национальной, - писал он в 1920 г.
- Это могут утверждать лишь те, кто закрывает глаза на всю русскую историю и, в частности, на историю нашей общественной и политической мысли» [2. С. 47].
Неизбежным следствием «родовой черты» русской революции должно стать, по мысли ученого, изживание химеры коммунизма («обмирщение красной церкви»), освобождение от крайностей «пикового» периода и постепенный переход общественного развития в созидательное и конструктивное русло. Н.В. Устрялов считал, что русская революция: во-первых, коренным образом изменит политический и социальный лик страны, принеся действительно «новую жизнь»; во-вторых, оплодотворит мировую историю, станет неотвратимым стимулом исторического прогресса; в-третьих, будучи порожденной национальной жизнью, революция в своем развитии будет отражать национальные интересы и завершится органически. Ученый выражал надежду, что «зенитный» период событий, принесший стране потери и разрушения, уже позади и не будет иметь рецидивов [3. С. 88]. В итоге «русского ренессанса», по
2 Авторы 1920 - 1930-х гг. в отношении этого явления эмигрантской жизни, как правило, не допускали полутонов, являясь либо его противниками, либо сторонниками. Достаточно показательны в этой связи две хранящиеся в отделе
Русского Зарубежья РГБ работы: А. В. Пешехонова «Почему я не эмигрировал» (Берлин, 1923) и В. Патека «Исповедь сменовеховца» (София, 1924). Автор первой полностью оп-
равдывал переход на сторону Советской власти и являлся одним из идеологов пореволюционного течения. В. Патек (В. Сла-вич) - русский журналист, бывший редактор газеты «Саратовская почта», рассматривал «сменовеховство» (особенно в среде интеллигенции) как вынужденную реакцию доведенных до крайней степени нищеты людей. Достаточно подробно свое отношение к интеллигентскому «сменовеховству» Патек излагал в письме В. Л. Бурцеву (ГАРФ. Ф. 5802. Оп. 1. Ед. хр. 465. Л. 1).
глубокому убеждению эмигранта, «России самой удастся создать культурно-государственный тип, авторитетный для Запада» [3. С. 108].
Отстаивание идей «национального большевизма» стало главной чертой общественно-политической деятельности Н.В. Устрялова. Ученый вел энергичную полемику на «разных идеологических фронтах», стремясь по возможности ослабить накал антисоветских настроений в эмигрантской среде. В статье «Три борьбы» предпринята попытка систематизации антибольшевистского движения, охарактеризованы основные черты и политические намерения противников Советской власти. Анализируя действия сторонников «белой идеи» (защитником которой Н.В. Устрялов был в годы Гражданской войны), автор приходит к выводу, что «господа Бурцевы, Врангели, Меркуловы и разные старо и неомонархисты являются лучшими союзниками. тех коммунистов, кои заражены «детской болезнью “левизны”» и упорно «”ловят за фалды” покидающий Россию коммунизм» [3. С.57].
В статье, впервые увидевшей свет в газете «Новая жизнь» от 27 ноября 1921 г., высказывается твердая уверенность в том, что «период интервенций миновал, сколько бы ни кликушествовал о «крестовых походах» псевдоклассический христианин Мережковский»3. «Также не соответствующими национальным интересам страны» Н.В. Устрялов считал позиции «зеленых» (Савинкова, Махно, Антонова) и политическую линию, избранную П.Н. Милюковым («борьба путем всестороннего бойкота и жесткой словесной критики Советской власти») [3. С. 58]. В итоге автор приходит к выводу что все «три борьбы» являются анахронизмами. В качестве альтернативы эмигрантской непримиримости предлагался путь экономической эволюции и постепенного оздоровления страны: «Это не означает потворства власти. тем не менее, необходимо давать серьезную деловую критику» [3. С. 60].
Помимо оценки общих тенденций политической борьбы в эмиграции, Н.В. Устрялов уделял присталь-ное внимание эволюции воззрений наиболее ярких персон русской эмиграции. На протяжении 1920 - 1922 гг. в газетах и журналах, поддерживавших «сменовеховское» течение общественной мысли, затрагивались мировоззренческие позиции П.Б. Струве, П.Н. Милюкова, Т.В. Локотя.
Поводом, определившим воззрения идеолога национал-большевизма по животрепещущей для русской интеллигенции проблеме «Россия - Запад», стала публикация Дмитрием Мережковским статьи «Царство Зверя». Характерное для писателя религиозно-мистическое восприятие действительности не без оснований расценивалось Н.В. Устряловым как призыв, обращенный к западному миру: «Помогите, спасите от пентаграммы зверя-большевика»4. В этой связи он писал: «В данном призыве - величайшая фальшь всей статьи и
3 Знаковым моментом, оттенившим политическую позицию
Н. В. Устрялова, явилось посвящение сборника статей «В борьбе за Россию» генералу А.А. Брусилову, перешедшему на службу в Красную Армию и принявшему Советскую власть.
4 Свое дальнейшее развитие тема нашла в сборнике статей Д .С. Мережковского, З.Н. Гиппиус, Д .В. Философова,
В.А. Злобина «Царство Антихриста», вышедшем в 1922 г. в Мюнхене.
всей нынешней позиции Мережковского. Нужно иметь очень мало действительной веры в спасение России, если ставить ее в зависимость от помощи Европы» [3. С. 293]. В представлении профессора всемирно-исторический смысл Октябрьской революции как раз и состоял в ниспровержении «формально-демократической «арифметической» государственности», носителем которой являлась Европа.
Вслед за такими популярными в начале 1920-х гг. мыслителями, как Шпенглер и Ферреро, Николай Уст-рялов весьма скептически оценивал достижения западных народов. Отправным моментом рассуждений русского эмигранта стало рассмотрение политических итогов мировой войны: «Война была выиграна во имя демократии. Но война же похоронила демократию» [3.
С. 333]. Итоги войны со всей очевидностью продемонстрировали, что подъем образованности, материального благополучия (неизбежными следствиями чего являлось усложнение потребностей, укрепление духа зависти, отрицания, критиканства) отнюдь не привел к нравственному прогрессу: «Сама любовь к родине превращается в культ воинствующей жадности, ссорившей из-за добычи государства» [3. С. 333]. Основные проблемы послевоенной Европы, по мнению Николая Ус-трялова, сокрыты в сфере властных отношений («На каком принципе построить власть - вот проклятый вопрос современности») [3. С.339]. Ни право, ни сила не могут западным народам и их правительствам обеспечить «уверенность в завтрашнем дне», компенсировать трагическую нехватку идеи развития. В статье «Судьба Европы» Устрялов писал: «Есть какая-то коренная порочность в демократической весне, в Священном со -юзе «торжествующих» демократий» [3. С. 334].
В то время, как «вечерние тени на Западе становятся все длиннее», иной представлялась ситуация в России. Революционная стихия, по глубокому убеждению харбинского профессора, обеспечила русским прорыв в новую политическую реальность: «Рождается новая аристократия, по-своему народная и по существу передовая, - аристократия черной кости и мозолистых рук» [3. С. 254]5.
Научная и политическая деятельность Н .В. Устря-лова стала еще одним свидетельством процесса, про-
5 Взгляды Н.В. Устрялова являлись предметом бурных дискуссий не только в эмигрантской среде 1920 - 1930-х гг. Современные исследователи феномена «национал -большевизма» также не пришли к единому мнению в оценке творчества Н.В. Устрялова. Большинство ученых усматривают в его деятельности проявление «правого сменовеховства». Выделение различных направлений внутри «сменовеховства» получило распространение после появления в 1977 г. книги С.А. Федюкина «Борьба с буржуазной идеологией в условиях перехода к НЭПу». Однако специально исследовав -ший проблему «сменовеховства» А.В. Байлов (см.: Байлов А .В. От «Вех» к сменовеховству: к истории идейно-политических исканий российской интеллигенции: автореф. дис... канд. истор. наук. Ростов н/Д, 1996) считает такой подход «далеким от исторической истины». Разрыв идеологической конструкции «Смены вех», дальнейшее автономное развитие устрялов-ского национал-большевизма служат, по мнению ученого, основанием для выделения самостоятельных политических тенденций: либерально-прагматической и на-ционал-большевистской.
текавшего в Зарубежной России в первое время после окончания Гражданской войны на юге России - дифференциацию диаспоры с последующим формированием группировок разной идейной направленности. Само «сменовеховство», в том числе правое, представителем которого являлся сам Николай Устрялов, углубило идейный кризис российского Зарубежья, способствовало политической переориентации определенной части эмигрантского сообщества.
Вместе с тем в начале 1920-х гг. все громче заявляли о себе сторонники традиционных политических под -ходов трактовки будущего России, и в первую очередь монархисты. После весенней передышки 1921 г. сторонники восстановления в России легитимной монархической власти перешли в идейное наступление.
Своеобразным «манифестом» монархизма стала книга Тимофея Васильевича Локотя «Завоевания революции и идеология русского монархизма». Ее лейтмотивом стала мысль, сформулированная уже на первой странице издания: «Русский монархизм - целое и целостное политическое мировоззрение, охватывающее не только форму верховной государственной власти, но и все решительно стороны государственной жизни, государственного строительства» [1. С. 1]. Дальнейшие политические рассуждения Т. В. Локотя сводились к доказательству преимуществ монархического государственного уклада. Обосновывалось положение, что именно он является гарантией развития России на истинно народных, национально-русских началах, обеспечивает реализацию интересов большинства [1. С. 20]. Призывы делегатов двух парижских съездов к созданию новых форм государственности в России рассматривались в качестве политического заблуждения: «Искусственное создание более сложных форм государственности совсем не является прогрессом, а лишь невыгодной для народных масс растратой народных средств в пользу небольших слоев, могущих играть в конституционность и парламентаризм» [1 . С. 8].
Т.В. Локоть детально проанализировал социальнополитические процессы в русской среде. Автор признавал наличие противоречий, конкуренцию классов и социальных групп в борьбе за власть. Так, несмотря на весомый вклад в революционный разгром России (формула «завоевания революции» признана в книге надуманной и противоестественной), «вновь претендует на власть интеллигенция» [1. С. 16]. Данная тенденция, наиболее ярко проявившаяся в либерально-демократической среде, расценивалась как «нездоровый фантазерский идеализм». Социальная функция интеллигенции, по убеждению автора, носила вторичный характер: «Нам, интеллигентским верхам, остается только идти за народом, вносить в его политическое чутье возможно больше логической ясности, поддерживать политическое чувство народа силой политического убеждения. В этом важнейшая наша идеологическая задача» [1. С. 20]. Разрешение проблемы власти в России в значительной степени связывалось с чувством «самосохранения» народа, которое неизбежно должно было привести к свержению «бремени революции» [1. С. 19].
Другой узел социально-политических противоречий, по логике профессора Локотя, связан с борьбой за влияние «крупной космополитической, почти интернациональной торгово-промышленной буржуазии» и «зем-
ледельческого капиталистического слоя» [1. С. 23]. Симпатии автора однозначно на стороне последнего. Именно земледельческий капиталистический слой в «политической солидаризации с русским крестьянством» должен, по мысли автора, стать основой будущей социальной структуры российского общества [1. С. 23]. Крайне нежелательным, с точки зрения Т.В. Локотя, был бы перенос имевших место противоречий в монархическую среду: «Русское монархическое движение - не
классовое, а национальное, не реакционное, а глубоко прогрессивное... зовет к исправлению глубочайшей исторической ошибки русской истории» [1. С. 24].
1. Локоть Т В. Завоевания революции и идеология русского монархизма. Берлин, 1921.
2. Устрялов Н.В. В борьбе за Россию. Харбин, 1920.
3. Устрялов Н.В. Под знаком революции: сб. статей. Харбин, 1925.
УДК 94(47)
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ (20-е годы XX века)
В.А. Митрохин,
кандидат исторических наук, доцент кафедры отечественной истории в новейшее время, СГУ
ВЕСТНИК. 2008. № 4(23)
Первые работы по истории русской эмиграции появились уже в 1920-е гг. Это были не столько исторически исследования, сколько отклики на животрепещущие вопросы современности. Видные деятели большевистской партии, публицисты, советские историки связывали задачи построения бесклассового общества с необходимостью борьбы против врагов социалистического государства.
Неизбежным следствием такого похода являлись политизированность, субъективизм, обостренная полемичность в оценках и восприятии русского Зарубежья. В центре внимания работ А.В. Бубнова, Н.Л. Мещерякова, Л.В. Луначарского, И.М. Калинина, Г. Лелевича и др. [6; 24; 19; 12; 18; 25] были политические настроения различных групп эмиграции (в первую очередь революционно сориентированных). Характеризуя намерения и действия оппозиционно настроенной части интеллигенции, авторы констатировали психологический надлом белых, потерю ими надежды на возвращение на родину и сопряженные с этим пессимизм, моральное разложение. Немало места уделялось пропаганде различных форм и методов борьбы Советской власти с противоборствующими силами, выявлению социально-психологических течений, тяготевших к сотрудничеству с режимом («сменовеховства» в первую очередь). Начальный период изучения эмиграции (1920 - 1925 гг.) был обусловлен утилитарными потребностями выживания новой власти в условиях противостояния многочисленным политическим соперникам. Важной его характеристикой было преобладание агитационнопропагандистских задач над научно-познавательными. История в данном случае представала влиятельным инструментом идеологической борьбы («служить оружием советской пропаганды»). В 1922 г. об этом откровенно писал известный историк М.Н. Покровский: «История революции, объективная и научная, должна ответить на вопрос: почему было неизбежно, чтобы большевизм стал у власти в октябре 1917 года? Почему никакой другой подход к революции был невозможен?» [33; 31. С. 44] В соответствии с этим большевистские историки разрабатывали свою концепцию русской революции[29 - 30; 32; 28; 38]. Приход к власти Ленина и его партии объяснялся как закономерный результат всего предшествующего развития страны. На долгие годы в советской историографии утвердился тезис о предопределенности октябрьской победы большевиков.
Несмотря на очевидный идеологизм в рассмотрении проблем эмиграции, советская легальность первой половины 1920-х гг. открывала определенные возможности для дискуссий. Россия в эти годы была еще далека до тотального огосударствления всех сфер общественной жизни. Так, неподконтрольная властям частная издательская деятельность способствовала популяризации мнений, далеко не всегда совпадавших с официальной советской доктриной (в том числе в вопросах отношения к
