CC BY
66УДК 882 - Набоков
Невозвращение в Россию как необычная мечта Владимира Набокова Ш.А. Мазанаев, М.А. Курбанов
Поэты всегда возвращаются Поэтов возвращают стихи...
И. Бродский
Как и предполагал сам Владимир Набоков относительно своего будущего в мировой литературе, интерес к его творчеству переживает то всплеск, то затишье.
После довольно активных мероприятий, посвященных столетию писателя (в 1999-м году в ряде городов, в том числе и в Махачкале, прошли конференции, посвященные его юбилею), привлекших новых читателей и почитателей в орбиту этого автора, страсти вокруг его творчества в очередной раз разгорелись и улеглись.
Тогда опять возникли дискуссии об отношении Набокова к России. Разбиралось и смаковалось каждое его высказывание о родине. Иногда эти выражения казались его очередной мистификацией, на которые он был мастер, но часто в них звучала и обида от потерь, и тоска по родине, и нежность к воспоминаниям.
Если во временном промежутке разделить всё, что было связано с родиной «до» и «после» эмиграции, то Россия существовала для Набокова ровно 20 лет. А после отъезда всё, что представляло собой это евразийское пространство, стало для него чем угодно, только не его Россией.
В первые годы Набоков ещё по инерции задумывается о возвращении в той или иной форме. Так, в «Машеньке», во многом автобиографичном романе, герой даже делает подложный паспорт, чтобы, пробравшись в Петербург, поднять восстание, а герой «Подвига» совершает подвиг буквально, переходя в конце повести границу с Советской Россией. Но время и действительность развеяли эти мысли Набокова, и вместо планов Ганина («Машенька») появились уничижительное эссе «Дар» о Чернышевском (по мнению Набокова, одном из вдохновителей революции), рассказ «Истребление тиранов», едкие замечания о стране Советов вообще и культуре в частности, рассыпанные в многочисленных интервью, лекциях по русской литературе и других произведениях.
В Англии, где Набоков проводит первые годы эмиграции, он чувствует себя вполне комфортно. Сын англомана, научившийся английскому раньше даже, чем русскому языку, выросший на английской литературе, увлекающийся чисто английскими видами спорта, там он себя чувствует, почти как у себя. В. Набоков ещё в России изучал, переводил английских и американских авторов. Исследователи характеризуют его самого как англомана и знатока англоязычной литературной традиции. Думы, воспоминания о родине не столь остры и больше окрашены юношескими впечатлениями. Но переезд в Германию, которую он так и не полюбил, а тем более гибель отца от рук террориста усугубляют всё. К этому моменту Набоков, видимо, потерял и все надежды на возвращение в Россию. В своих высказываниях о ней он становится всё жестче. Не признает ни новую власть, ни культуру, не желает даже слышать о каких-либо успехах Страны Советов. Самым частым определением новой России для Набокова становится термин «полицейское государство». Он также не желает стать «своим» в русской эмигрантской среде, считая, что ее подавляющее большинство стонет и всхлипывает главным
образом из-за потери материальных благ, что для Набокова самый неинтересный результат свершившейся революции.
В то же время Набоков начинает создавать свою Россию. По крупицам собирая все, что он сумел сохранить в своей памяти о России, вместо реальной страны Владимир Набоков начал строить свою собственную. Основанная главным образом на прошлом, эта Россия стала для него альтернативой настоящей, уже даже именуемой по-другому. В этой России нет ни коммунистов, ни монархистов, ни царей, ни первых секретарей. Эта Россия сплошь состоит из воспоминаний детства и юношества.
Практически во всех своих романах Набоков так или иначе касается темы родины. Даже, казалось бы, в «самой американской» «Лолите», к многочисленным литературно-культурным аллюзиям, отсылающим к России, добавляется и вполне полноценный образ бывшего полковника белой армии Максимовича. А романы «Дар» и «Другие берега» - это, несмотря на кажущуюся безмятежную размеренность повествования, затяжной стон человека, уже не имеющего возможность хоть на секунду подглядеть за любимыми вещами, людьми, местами. Как и Эдгар По, Набоков упивается своей тоской по потерянной мечте. Возникает ощущение, что он хочет всем доказать, что, кроме него, никто больше не имеет право любить ту Россию, которая была до семнадцатого года, что никто не умеет писать (любить!?) о ней так, как умеет это делать только он. В публичных высказываниях Набоков беспощаден и временами необъективно жесток по отношению к новой России, но каждое произведение, так или иначе касающееся её, в то же время пронизано лиризмом и нежностью.
Набоков не раз приводил фразу Э.А. По (кстати, единственного признанного им романтика) о том, что смерть прекрасной женщины является самой возвышенной из всех тем. Эмиграция для Набокова стала смертью его России, и он начинает лелеять воспоминание о ней, как о безвозвратно потерянной любимой.
«Творческому писателю следует внимательно изучать труды своих конкурентов, в том числе и Всемогущего. Он должен обладать врожденной способностью не только пересоздавать, но и воссоздавать мир. Чтобы с успехом проделать это, избежав повторения чьих-то усилий, художник должен знать данный ему мир», -заявляет Набоков [1]. И он, без сомнения, знал тот мир, который создавал, не забывая при этом изучать и труды «своих конкурентов». Он именно воссоздавал Россию, не замечая другой, реальной, которая для него превратилась в какую-то подделку, неудачную копию оригинала.
В этой связи любопытно сравнение отношения к России Набокова и Бродского. Судьбы обоих во многих моментах схожи. Но если в определении чувства родины над Бродским довлели социально-культурные и политические факторы (учтем здесь и стремление Бродского стать «гражданином Вселенной»), то Набокова интересовал только культурный аспект, отношение государства к Художнику. Если Бродский после отъезда продолжает по мере возможности поддерживать связи с авторами из СССР и интересуется советской литературой, то Набоков в лучшем случае всё, что было создано в России после 1917 года, определяет как Литературу Больших Идей. Но тут же добавим, что у Бродского была возможность вернуться в новую Россию (умер в 1996 г.), но он не вернулся, а Набоков просто не дожил до 1991 года.
Бродский - поэт, чья принадлежность русской культуре несомненна, но он в такой же степени принадлежит и культуре англоязычной, американской. Но в отличие от И. Бродского, В. Набоков с детских лет жил в разноязычных стихиях. Формирование двуязычия в его творчестве шло несколько иными путями, хотя параллель с опытом И. Бродского несомненно существует и в этом плане.
В творчестве В. Набокова можно выделить произведения, которые написаны в русле традиционной русской литературы, и произведения, которые не типичны для русской литературы и по тематике, и по жанрово-стилевым особенностям. О произведениях Набокова можно сказать: «Самые как бы русские набоковские романы -это «Защита Лужина», «Другие берега», «Дар».
Самый нерусский - «Лолита». Самый русский в этом нерусском романе - язык. По-русски написано о том, чего в русской литературе никогда не было» [2, с. 4].
В произведениях Иосифа Бродского грани национальной принадлежности несколько размыты. Русские корни Бродского вполне осязаемы. Об этом хорошо пишет сам поэт: «Я родился и вырос в балтийских болотах, подле серых цинковых волн, всегда набегавших по две, и отсюда - все рифмы, отсюда тот блеклый голос, вьющийся между ними, как мокрый волос; если вьется вообще» (Из сб. «Часть речи», 1990).
Америка стала для И. Бродского не только второй родиной, но и местом, где он обрел то, что искал, но не находил в других странах. Поэт назвал это своеобразие американской литературы «духом индивидуальной ответственности». «Впрочем, - отмечает он, - есть места на земном шаре, где этот процесс даже более очевиден и стремителен - в Карибском море, Венесуэле, Тринидаде фантастическое смешение как этническое, так и культурное, многоязычие и многоголосие... Объединенная Европа - это, я думаю, тоже крик из будущего». Для Бродского характерно классическое стремление «я» к «мы», что отсутствует у Набокова. Если Бродский мечтает об объединенном мире в будущем, о единой для всех родине, то Набоков продолжает искать свою единственную и неповторимую.
Поэтому бесчисленные путешествия В. Набокова можно воспринимать как поиски потерянной Родины. Набоков, постоянно кочуя по всему миру, словно ищет некое подобие той родины, которую раз уже потерял. Но поиски его напрасны - Набокову не суждено приобрести второй. Сначала он живет в Европе (Англия - Германия - Франция); когда же он, казалось бы, обрел покой, авторитет, славу в Америке, он возвращается опять в Европу. И на замечание журналиста, что он так и не осел нигде, не купил себе дом, В. Набоков дает исчерпывающий ответ: «Главная причина, коренная причина, я думаю, в том, что никакому окружению, не повторяющему в точности моего детства, было бы не по силам меня удовлетворить. Найти точное соответствие мне все равно не удастся своим воспоминаниям - так зачем же бередить себе душу безнадежными приближениями? Я с такой силой вылетел из России, с такой жестокой силой возмущения, что так с тех пор и качусь. Несколько раз я говорил себе: "Вот хорошее место для постоянного дома" - и немедля слышал грохот обвала, уносящего сотни отдаленных мест, которые я уничтожил бы самим актом поселения в одном определенном уголке земли».
Для Набокова постоянное место жительства, покупка собственного дома означали бы предательство по отношению к его России. Даже рассказывая о жизни у Женевского озера (после успеха «Лолиты» Набоков жил в Швейцарии, в тихом местечке Монтрё), о своем распорядке дня, Набоков, как бы вскользь замечает, что «практически все знаменитые русские писатели прогуливались здесь», и перечисляет целый ряд русских классиков, не забыв даже нелюбимого Достоевско-
го. Возможно, он рассчитывал, что кто-нибудь в отдаленном будущем упомянет и его фамилию тоже в этом почетном ряду.
И, словно предчувствуя, что пророчество в его книгах о возвращении на родину рано или поздно сбудется, уже пожилой, в свете прожекторов популярности, Набоков взваливает на себя тяжелый груз перевода на родной язык своей любимой книги, написанной изначально на английском. Так, роман «Лолита» стал единственным романом, который с английского был переведен на русский самим автором.
Казалось бы, в том уже не было никакой необходимости: времена больших «эмигрантских волн» позади, а их потомки стремительно растворились в той или иной стране Европы или Северной Америки. Да и русская версия «Лолиты» после десяти лет популярности оригинала вряд ли будет пользоваться особым спросом. К тому же у самого Набокова не осталось никаких иллюзий, его Россия уже изрядно «истерлась» и «пожелтела». «С течением времени я все меньше и меньше интересовался Россией и становился все более равнодушен к некогда мучительной мысли, что мои книги останутся там запрещенными до тех пор, пока мое неприятие полицейского государства и политического гнета будет препятствовать мне даже отдаленно задумываться о возможности возвращения» [1], - заключает Набоков. Но он ещё в период работы над переводом очень просто объясняет эту свою «прихоть библиофила»: «Я представил, как в некотором отдаленном будущем некто возьмет да и издаст русскую версию «Лолиты». Я настроил свой внутренний телескоп на эту точку отдаленного будущего и увидел, что каждый абзац, и без того полный ловушек, может подвергнуться уродливому в своей неверности переводу. В руках вредоносного ремесленника русская версия «Лолиты» могла бы полностью выродиться, оказаться испятнанной вульгарными пересказами и промахами. И я решил перевести её сам» [1]. А после издания варианта на русском языке, добавляет: «Издавая «Лолиту» по-русски, я преследовал очень простую цель: хочу, чтобы моя лучшая английская книга или, скажем ещё скромнее, одна из лучших моих английских книг - была правильно переведена на мой родной язык» [3]. Несмотря ни на что, писатель надеялся, что хотя бы, растворившись в своих книгах, он когда-нибудь вернется на родину.
Но, странное дело, в контексте всего, что касается Владимира Набокова и России (оставим пока в стороне воспоминания Беллы Ахмадулиной о словах сожаления по поводу эмиграции якобы сказанных Набоковым незадолго до смерти) порой создается ощущение, что будь у него даже фантастическая возможность вернуться в ту Россию, которую он любил, Россию его детства, он бы все же не вернулся. Это ситуация чем-то напоминает поведение уже упомянутого Ганина. Герой четыре дня ждет встречи с Машенькой (кстати, многие критики склонны считать, что Машенька не что иное, как образ России), с которой расстался за шесть лет до этого. В течение этих четырех дней он вспоминает детали их встреч, слова и звуки, запахи и краски, лелеет каждую мелочь. И вот Ганин уже на вокзале, с минуты на минуту Машенька должна сойти на перрон, но герой разворачивается, ловит таксомотор и уезжает (убегает?!). Он (Ганин - Набоков) просто потерял бы мечту, «самую возвышенную тему», из которой черпал новые силы и образы для своего творчества.
Литература
1. Интервью О. Тоффлеру // Плейбой. 1964. № 1. http://www. паЬокоу^к.
2. Нарбикова В. Последний великий // Литературная газета. 1996. 9 окт. № 41 (5626).
3. Набоков В. Лолита. - М.: Прометей, 1991.
