НЕУЗНАННОЕ ХРИСТИАНСТВО: К ВОПРОСУ О РЕАБИЛИТАЦИИ ЛИБЕРАЛИЗМА Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

КУЛЬТУРОЛОГИЯ

Невелёв Михаил Юрьевич

Адвокат Адвокатской палаты Московской области. Родился в 1960 г. в Москве. Окончил Ленинградский институт киноинженеров (1982), Международную академию маркетинга и менеджмента (2004). Автор монографии «Бремя сознания. Я-представление в содержании религиозного опыта. Культурологическое исследование» (2008), ряда статей. Работы посвящены исследованию веры как инновационного культурологического продукта, изучению природы

религиозности, проблемам моделирования религиозного сознания

НЕУЗНАННОЕ ХРИСТИАНСТВО: К ВОПРОСУ О РЕАБИЛИТАЦИИ ЛИБЕРАЛИЗМА

UNRECOGNIZED CHRISTIANITY: ON THE QUESTION OF THE REHABILITATING OF LIBERALISM

DOI: 10.31618/ESSA.2782-1994.2022.2.86.320 Аннотация. Статья посвящена отдельным аспектам либерализма —философского и общественно-политического течения, оценка и восприятие которого в современном обществе вызывают разногласия. По мнению автора, данное течение в европейской культуре не следует рассматривать как явление исключительно Нового и Новейшего времени, а только как новую форму давней традиции, имеющей глубокие корни в христианской почве. Говоря об особенностях исторической судьбы либерализма в современную эпоху, автор рассматривает данное философское течение на фоне развития этической и религиозной составляющих человеческого сознания, сопоставляя его с иными явлениями общественной жизни. Автор показывает, что осознание преемственности с давней традицией позволяет выявить подлинный смысл и содержание либеральной идеологии.

Annotation. The article is devoted to certain aspects of liberalism — a philosophical and socio-political trend, the assessment and perception of which in modern society are controversial. According to the author, this trend in European culture should not be considered as a phenomenon of exclusively New and Contemporary history, but only as a new form of a long-standing tradition that has deep roots in Christian soil. Speaking about the peculiarities of the historical fate of liberalism in the modern era, the author considers this philosophical trend against the background of the development of the ethical and religious components of human consciousness, comparing it with other phenomena of social life. The author shows that the awareness of continuity with a long tradition allows us to reveal the true meaning and content of liberal ideology.

Ключевые слова. Либерализм, свобода, религиозное сознание, психологическая защита, секуляризация, экзистенциальный выбор

Keywords. Liberalism, freedom, religious consciousness, psychological defense, secularization, existential choice

Ведущее деловое издание России «Ведомости» в статье от 27.06.2019 г. с характерным заголовком «Путин объявил конец эпохи либерализма перед саммитом G20» указывает следующее:

«Президент Владимир Путин

в интервью газете Financial Times (FT) заявил о конце эпохи либерализма. «Либеральная идея» «пережила свою цель», когда общественность выступила против иммиграции, открытых границ и мультикультурализма, заявил российский лидер.

По его словам, либералы в последние десятилетия пытались диктовать миру свою волю, но совершили много трагических ошибок. Путин привел в пример решение канцлера Германии Ангелы Меркель о приеме более 1 млн сирийских беженцев. Он назвал его «ошибочным» и противопоставил ему волю президента США Дональда Трампа, который пытается остановить поток мигрантов и наркотрафика из Мексики. «Либеральная идея предполагает, что ничего не

нужно делать. Убивай, грабь, насилуй - тебе ничего, потому что ты мигрант, надо защищать твои права. Какие права? Нарушил - получи наказание за это», - заявил Путин.

По мнению Путина, «за каждое преступление должно быть наказание»: «Либеральная идея устарела. Она вступила в противоречие с интересами подавляющего большинства населения» [1].

Приведенное мнение не единично, среди тех, кто его разделяют, имеются и философы-профессионалы. Киевский профессор

А.О.Баумейстер разместил недавно на платформе YouTube любопытный ролик под названием «Либеральный миф о свободе» [2].

Ролик интересен в частности тем, что там обстоятельно показано складывающееся сегодня представление о либерализме, и это показано человеком, который находится внутри этого формирующего потока, который сам принимает активное участие в этом складывании, не подозревая, как кажется, о давней и глубинной философской традиции.

По мнению автора, либерализм сегодня это молодая, задиристая, хулиганствующая идеология, восходящая к английскому философу Дж.С.Миллю, дошедшая до нас в обработке и толковании М.Фридмена, Ф.Хайека, И.Берлина, суть ее - анархия и произвол, автор делает доверительное признание в том, что не исключает предположение о «кознях дьявола». Впрочем, делает это в допустимой для философского нарратива форме.

Конечно, могут быть разные мнения относительно либерализма, и все же полагаю, что приведенные категорические суждения несколько преждевременны.

Президент В.В.Путин не скрывает свое негативное отношение к либерализму, он открыто строит систему, не вполне отвечающую либеральным ценностям, что к недоумению части российского общества вызывает одобрение у другой его части. Вот, как характеризует оппозиционный политик то основание, на котором возводится здание этой системы (Явлинский Г.А. «Что делать? Институционализация ценностей»):

«Система Путина выросла из уверенности, что в действительности по-другому не бывает: что демократия — это имитация и лицемерие, с помощью которых элиты манипулируют массами, что никаких моральных ориентиров не существует, они условны и относительны» [3].

Итак, уверенность. Согласимся с этим и спросим: откуда?

Ответ прост и далеко не нов. Люди всегда оценивают по своему опыту, а если еще глубже -по себе. Россиянам, следящим за речами первых лиц, недавно пришлось вспомнить детскую присказку и знакомый каждому примитивный прием (не всегда применяемый к месту), позволяющий обратить агрессию на самого агрессора. Мысль понятна. Вспоминается в данной

связи Протагор: человек есть мера всех вещей. Правда, понимается это чаще всего в несколько ином плане, в несколько более широком смысле: человек вообще и вещь вообще, да и мера вещей тоже - вообще, изначальный контекст нам не известен, автор умер давно. Так, вот, имеется другой, ближний план, и этот ближний план оказывается чрезвычайно актуальным здесь и сейчас: почему по-другому не бывает? - да потому, - отвечает обыватель, - что, если бы «я» взялся строить систему, то уж, будьте спокойны, - сделал бы то же самое, если бы только мне сопутствовала удача. Узнаём уже: это то же ясное ощущение самого себя, спроецированное вовне. С некоторыми значащими человеческими слабостями. На этом же основывается непринятие-неприятие оппозиционеров из ФБК: они говорят то, что адресату сообщения уже известно, и известно из достоверного источника.

Параллельно этой, практически независимо от нее, развивается совершенно иная система ценностей: либерализм, демократия — это не имитация и не лицемерие, и даже если и завелись паразиты от нечистоплотности, от безответственности, от неспособности доводить дело до конца, в конечном счете, - от слабости, паразиты, занятые исключительно

манипулированием, это вовсе не означает, что никаких моральных ориентиров не существует, они, эти ориентиры, не условны и не относительны, и люди знают об этом точно и также - из самых достоверных источников, т.е. от самих себя. Вспоминается Л.Н.Толстой: «Он знал еще твердо и несомненно, узнав это прямо от Бога...» [4]. И опять возвращаемся к Протагору, все то же самое, только наоборот. Само «Я» чуть другое, и вот, перед нами другая картина. Этих людей оппозиция из ФБК не раздражает, она говорит им о таких фактах, о которых они, проецируя свой внутренний мир, свою «меру» на внешний мир, догадаться при всей проницательности самостоятельно не смогли бы, это для них неожиданная новость.

Не так давно мне случилось участвовать в небольшой дискуссии, в ходе которой те же тайные источники нашей убежденности неожиданно открылись с другой стороны. Тема была сформулирована так: нуждается ли любовь к Родине в специальных воспитательных мерах? Любой ответ на вопрос всегда неявно апеллирует к этому источнику. Ведь если мы нуждаемся в воспитании любви к Родине, то разве это не означает, что мы сомневаемся в самих себе? не доверяем себе, боимся, что сорвемся, потеряемся, пропадем.

Верно и обратное. Если нет у нас сомнений, во всяком случае, в подлинности наших добрых намерений и доброго отношения к близким и дальним, то станем ли мы нуждаться в воспитании, для того, чтобы приобрести что-то еще к тому дополнительно? К такому источнику разве требуются дополнения? К такому свидетельству?

Итак, слухи о начале конца либерализма, полагаю, сильно преувеличены, и бытующее сегодня в России представление о либерализме, который толкуется часто превратно и даже представляется в откровенно неприличном виде, совершенно очевидно, нуждается в поправке.

Первое, что необходимо отметить, это то, что либерализм ведет свою историю все же не от М.Фридмена, Ф.Хайека, И.Берлина, не от Дж.С.Милля. И не от Просвещения. И даже не от Возрождения с его борьбой с папством, как порой толкуют об этом новомодные справочники. Совершенно очевидно, тут выпадают звенья.

Вспоминается здесь другое, например, 2-е послание Апостола Павла к коринфянам (3, 17): «Где дух Господень, там свобода» [5]. Для Павла, который отстоит от нас во времени на две тысячи лет, но голос которого все еще уверенно нам слышен, свобода это не безделье, не анархия, не произвол, это тяжелый труд на пути самопознания и самовоспитания.

Здесь уместно определить в общих чертах тот проект свободы, над которым вызвалось поработать христианство, о его специфике и отличительных чертах.

Однако сначала два слова о методе. Говоря о таких явлениях как христианство, ислам, либерализм, консерватизм и других подобных по охвату идеологических или иных системах, я подразумеваю всегда некую идеальную модель данного явления. Приблизиться к реальности я пытаюсь в первую очередь через выявление стойких тенденций, которые всегда несколько умозрительны. Более того, я полагаю, что всякий исследователь или мыслитель в подобных ситуациях имеет в виду именно свою собственную идеальную модель. Стремление охватить явление непременно во всех его частных проявлениях методологически не корректно, поскольку реальное явление при ближайшем рассмотрении всегда обнаруживает определенный уровень флуктуационного «шума» относительно некоторой константы или иной стойкой тенденции. Более того, идеальная модель это естественный способ задания области определения функции (бытия объекта) в диапазоне от флуктуационного «шума» до масштабов, при которых сам исследуемый объект не отделим от единичной флуктуации. Например, если мы примем за основу, что либеральный и консервативный лагеря формируют своих сторонников по значению некоторого известного и всегда неизменного для конкретного человека признака в структуре личности и на этом основании сделаем вывод о том, что переход из лагеря в лагерь в принципе невозможен, то такая точка зрения обнаружит в реальности многочисленные опровержения. Однако если иметь в виду глубокие и сильные тенденции, если ориентироваться только на ответственные и продуманные решения, только на цельные и сильные натуры, то вывод может быть иным. Поэтому меня не очень заботит то обстоятельство,

что реальность иногда опровергает умозрительные выводы: показания, снимаемые с идеальной модели, в заданной области определения более значимы, нежели шумовые помехи единичных составляющих.

Разговор о специфике христианского понимания свободы продолжим еще одной цитатой из посланий Павла: «Не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю... знаю, что не живет во мне, то есть в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю» [6].

Такова здесь первоначальная постановка вопроса, программный анонс для каждого: как стать свободным в отношении того, чего не хочу, но что признаю нравственным, как справиться, как преодолеть это «не хочу»? как поселить в себе доброе? Как снять напряжение принуждения и страха и перейти к радости свободного делания? То, что признано благим и в силу этой благости неизбежным, должно стать желанным. На первый взгляд такая постановка вопроса перекликается с определением Б.Спинозы о свободе как осознанной необходимости, подхваченным позднее Г.Гегелем и К.Марксом. Однако данное впечатление, полагаю, следует признать ошибочным.

У Спинозы опущен чувственный аспект, о котором, как кажется, только и говорит Павел. В своем определении Спиноза не видит важную и едва ли не единственную у Павла составляющую, а именно - желание (если иметь в виду не мотивированное разумом стремление сделать что-то, а исходящее из глубины чувственной природы тяготение, хотение, побуждение к деланию, предваряющее волеизъявление). В его интеллектуальной любви к Богу любовь стоит за разумом, не после, а до, это скорее какая-то составляющая разума, нежели проекция самой любви.

У этой формулировки Спинозы, не имеющей ничего общего с либерализмом, имеются скорее античные корни. По мнению Сократа, человек, воззрение которого омрачено желанием или страхом и который совершает в заблуждении своем нечестивый поступок, не может считаться свободным. Свободен лишь тот, кто понимает, осознает смысл внешних обстоятельств и сообразовывает свои действия с имеющимся у него пониманием нравственного требования.

Проект Сократа, столь воодушевивший его многочисленных последователей, в конечном счете, потерпел крах, античность с ее стремлением измерить мир разумом не справилась с запросами времени: традиции политической свободы, связанные с участием граждан в государственном управлении, не говоря уже о таких, содержащих микроскопические дозы личной свободы формах экзистирования, как атараксия (безмятежное душевное спокойствие и невозмутимость мудреца), иные близкие состояния (эвтюмия, апония), эпохе -

воздержание от суждения - свелись, в конечном счете, к свободе философа добровольно склонить голову перед мечом центуриона, как это сделал Цицерон, или вскрыть себе вены, по примеру Сенеки, сделавшего это по повелению собственного воспитанника и ученика. Согласно стоической традиции театрализованного ухода полагалось еще успеть до наступления момента окончательного затмения сознания произнести несколько слов в назидание тем, кто остается. Что собственно Сенека и исполнил. Это ли не прямое указание на провал замысла?! И все же античность внесла свой вклад: в этот жестокий и несправедливый мир внедрено представление о достоинстве личности, однако реальному человеку, обладающему этим нематериальным благом, не остается иного выбора кроме смерти. Стоицизм, один из заключительных актов античной трагедии, есть всего лишь попытка сохранить достоинство перед лицом неотвратимой и трагической судьбы. Проблема свободы здесь это проблема минимального согласования достоинства личности с жестокостью и несправедливостью устройства мира.

Этим практикам свободы явно чего-то не доставало для выживания, все эти традиции гибнут под тяжелыми и грубыми ударами действительности, под шум кровавых оргий развращенных диктаторов, отменивших, казалось, безвозвратно, республиканские формы государственного устройства и управления. Демократия закончилась империей, т.е. одной из форм диктатуры со всеми ее характерными чертами, а именно: произволом правителя и бесправием подданных. Этот практически забытый опыт участия граждан в разумном управлении государством оказался вновь востребован только в Новое время одновременно с рождением либерализма и его высокой оценкой роли и значимости человеческой личности.

Еще одно различие между античным и христианским пониманием свободы связано с тем, что в христианстве преодолено тяготение судьбы, рока. Фатализм, за незначительным набором исключений (среди которых, впрочем, Эпикур), насквозь пронизывает античное сознание, проникает в самые дальние его уголки, и его присутствие скрывается за решениями и поступками людей порой в самых неожиданных ситуациях. Это остается верным и в том случае, если расширить понятие «античность» и включить в него индийский и китайский регионы. И там, и там имеют место глубокие разработки соответствующих понятий (карма - в Индии, мин -в Китае). Отличие индийских школ состоит в том, что на судьбу, согласно этим традициями можно повлиять, в этом человек, безусловно, свободен, и такая свобода здесь открыто декларируется. В остальной своей части фатализм если и связан со свободой, то это следует признать особым, чаще всего с примесью трагической составляющей видом свободы, это свобода избрать трагический

путь, протянуть собственную нить судьбы и оставить след в мозаике судеб на полотне истории в памяти богов и людей. Во всем остальном фатализм это полное отсутствие свободы.

В христианстве мы обнаруживаем другое. Если иметь в виду идеальную модель христианства, то можно констатировать, что здесь нет точки наблюдения, расположенной над людьми, над историей и Вселенной, точки, в которой уже может выговориться слово «судьба» и при наблюдении из которой индивидуальные узоры складываются в мозаику движения миров. Нет, творение истории и Вселенной осуществляется в христианской модели мира всегда только здесь и сейчас, непосредственно на глазах у изумленного наблюдателя, потрясенного от неожиданной догадки, что он не только наблюдатель, но и участник, как бы даже и не главное лицо, на глазах у каждого и по воле каждого, - каждый принимает здесь участие в этом творении. «Глаз, которым я вижу Бога, является тем же глазом, которым Бог видит меня. Мой глаз и глаз Бога - один глаз, и один взгляд, и одно знание, и одна любовь» (Мейстер Экхарт) [7]. И от этого нельзя уйти и спрятаться, уход и сокрытие это тоже акт творения, но со знаком минус, т.е. акт разрушения и гибели в собственном мире и вместе с ним.

Еще одно отличие античного понимания свободы от христианского связано с отношением к государству.

Вообще можно сказать, что для античности, как цивилизации Древней Греции и Древнего Рима, государственность явилась одним из главных обретений. Продвинутая мысль этих обществ связывала с государственностью и юридическим законом как достаточно новым средством нормативного регулирования большие надежды. Для Сократа нравственное требование, требование разума совпадает с требованием закона и государства, его решение испить до дна чашу с ядом не в последнюю очередь было мотивировано тем, что таково решение суда, которое во что бы то ни стало должно быть исполнено. В его поступке потом стали видеть главным образом другое, верность идеям, однако это не меняет и не отменяет суть дела. Платон много размышляет о создании государства, т.е. о налаживании правильной работы государственного механизма, и, кстати, не только размышляет. То же и Аристотель. Если попытаться экстраполировать античность за пределы греко-римского мира, то сходный интерес к вопросам государственного управления можно обнаружить в китайском регионе: конфуцианство, моизм, легизм - это попытки выстроить и отладить в оптимальном режиме работу государственного механизма. Этот интерес способствует развитию представления о долге (и), необходимо присущем благородному мужу (цзюнь цзы), и в малой степени - развитию представления о свободе, как его альтернативной паре.

Еще одно проявление интереса античности к государству как требование возврата к некоторой

норме можно найти и на периферии уже христианского мира, это, конечно, ислам с его представлением о земле ислама (исламском государстве), ориентацией на государственное нормативно-правовое регулирование (шариат, фикх), с одной стороны, и стремлением к ограничению личной свободы через культивирование такой ценности как покорность (ислам), с другой.

Однако, если интерес к государству это некоторая норма, то, во всяком случае, исключения из этой нормы составляют для древнего мира индийский регион и ветхозаветная традиция.

При относительно незначительном интересе индийской философии к вопросам государства обращает на себя внимание высокий интерес к феномену «Я» и к соприкасающейся с этим феноменом категории свободы, предоставленной человеку для преодоления кармы. Однако преодоление кармы свободным волеизъявлением это путь долгий, трудный и тяжелый, и он рекомендован для следования в целях достижения другой еще более значимой свободы. Здесь, для большинства философских школ высшая свобода -это свобода человека от страданий и боли, и достижение этой свободы является главной целью человеческой жизни. Свобода здесь это не свобода от гнета внешней необходимости. Внешняя необходимость это иллюзия, борьба с ней бессмысленна, как борьба с ветряными мельницами, поэтому надо что-то делать с чувствами, т.е. теми датчиками, которые каждый на свой лад непрерывно подают сигналы о том, что мир будто бы существует, и что человек с ним необходимо связан, а также с привязанностями, которые формируются на основании чувств. Поэтому настоящая подлинная свобода, неотделимая от подлинного бытия (нирвана), - это свобода от чувств. Весь пафос индийской культуры мобилизован в целях умерщвления чувств, которое на поверку оказалось неотделимо от процесса умерщвления всего организма. Такая свобода, по большому счету, хороша для мертвецов, весь потенциал индийской культуры, если не брать во внимание местных эпикурейцев - последователей школы чарвака, задействован в некотором смысле для целей приближения смерти. Нирвана по сути дела есть аналог греко-римской атараксии, однако в отличие от последней, как уже сказано, нирвана представляет собой не просто состояние человека, а подлинное бытие в противовес иллюзорности объектов и ценностей мира сансары.

Таким образом, можно констатировать, что опыт социума за пределами христианского мира свелся к двум моделям развития: государство и несвобода либо свобода и смерть.

Христиане в отличие от последователей Сократа и Конфуция также не испытывали иллюзий в отношении государства, отношение к государству здесь разве что только терпимое («отдай кесарю кесарево»). Это сдержанное

отношение христиане восприняли от ветхозаветного иудаизма.

Книга Судей Израилевых посвящена описанию периода, когда народом правили судьи, случайные избранники Бога, спасавшие народ от его врагов.

Ветхозаветная историография явно отделяет эту эпоху от последовавшей за ней эпохи царств, описанной в четырех Книгах Царств (у иудеев - две Самуила и две Царей): «И сказали Израильтяне Гедеону: владей нами ты, и сын твой, и сын сына твоего, ибо ты спас нас от руки Мадианитян. Гедеон сказал им: ни я не буду владеть вами, ни мой сын не будет владеть вами; Господь да владеет вами» [8]. Сопротивление набирающим силу государственным формам правления можно усмотреть и в истории объявившего себя царем братоубийцы Авимелеха, которого настигло возмездие от руки женщины. Способ управления обществом в эпоху судей уже осознается его членами как нечто устаревающее и не вполне как будто справляющееся с задачей: «...поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов» [9]. Однако долгое время что-то сдерживает. Еще более отчетливо противостояние государству читается в первой Книге Царств (Самуила) в повествовании о помазании Саула на царство. Власть судьи переходит к царю. Это означает, что власть в некоторой степени утрачивает Бог, государству в этом смысле противостоит Бог.

Описывая давно прошедшее время летописец несколько раз ностальгически замечает: «В те дни не было царя у Израиля, каждый делал то, что ему казалось справедливым» [10]. И хотя не всегда только справедливые по сегодняшним меркам деяния описываются в книге Судей, можно понять, чего опасались утратить потомки Иакова: хотя бы и слабое, но все же сохраняющееся еще в памяти осознание родства, единства, братства и через это осознание братства - свободные, по образцу семейных доверительные отношения.

Притягательность этого образца не утратила силу и много позднее. По окончании эпохи царств эта пружина вновь распрямилась в христианстве: христианская общность идентифицирует себя не иначе как братство. Понятие «справедливое» в указанной цитате передается лексемой п^1 (яшар), имеющей значения: прямой, честный, добросовестный, правильный, непринужденный, справедливый. В непринужденности, как свободе от принуждения, еще можно, пожалуй, усмотреть отблеск мысли Сократа об осознании необходимости, подхваченной позднее Спинозой в определении свободы. Впрочем, едва ли здесь можно говорить о каком-либо влиянии. Однако все остальные значения - уже точно из другого источника. Иными словами, вне государства, в родовой общине человек действует без принуждения, в свободе от внешней необходимости, исходя из внутреннего понимания: прямо, честно, добросовестно, справедливо. Это

понимание и было ценностью, которую требовалось сохранить. Таким образом, государство, ограничивающее власть Бога, одновременно воспринимается и как ограничивающее свободу в указанном смысле. Именно эту свободу Духа Господня взыскует несколько столетий спустя Павел.

Справедливости ради следует отметить, что противостояние государству, как одна из практик и традиций свободы, включившая в себя опыт трех тысячелетий, там, где оно возникло три тысячи лет назад, сегодня не исчезло бесследно. Ультрарелигиозные группы в иудаизме смыкаются с крайне левыми террористическими образованиями, они выступают против государства, считают, что на земле, обетованной патриархам, не должно быть государства, там должен быть мир, основанный на почитании Бога по образцу большой семьи с характерными для такого мира чертами: прямота, честность, добросовестность, правильность,

непринужденность и справедливость.

Такова одна из традиций свободы, которая прослеживается от книг Ветхого Завета до Павла.

Таким образом, христианам было, откуда взять сдержанное отношение к государству. К этому следует добавить, что именно тогда же иудеи окончательно утратили последние остатки государственной самостоятельности и были изгнаны из Палестины. Первые христиане не испытывали иллюзий в отношении государства, но в то же время и от чувственной составляющей психического восприятия мира по примеру индусских учителей отстраняться не торопились. Здесь был предложен совершено особый путь, содержание которого, как представляется, оказывается сегодня практически полностью для понимания утраченным, в том числе, и для понимания европейцев, т.е. самих христиан.

Итак, традиция свободы, не связанная с государственным устройством, в христианстве имела место.

Следует подчеркнуть еще раз, что в христианском мире не удается обнаружить никаких корреляций между категорией свободы, с одной стороны, и знанием, шире - разумом, с другой. С разумом, с античным разумом Анаксагора, Сократа, Платона и с атрибутами разума, такими как знание, здесь покончено. Длинные насыщенные противоречиями евангельские пассажи, подобные Нагорной проповеди, - это попытка разделаться с разумом. Потребовалось много времени, прежде чем окольными путями через арабское влияние, через дуализм Аристотеля и теорию двойственности истины Аверроэса, через знание, разум вновь заявил в Европе о своих правах. Незнание глупца (в пику Сократу) не есть его несвобода, в вопросе о подлинной свободе знание всегда есть, оно априорно, надо только открыть глаза, чтобы его увидеть и осознать, и потому всегда есть и ответственность: закрытые глаза - не основание для того, чтобы совершать непотребное.

Сократ в своих беседах с учениками был занят поиском разумных оснований, формулировок и условий свободы. Павел занят только открыванием глаз на то, что само по себе просто, понятно и не требует для понимания громоздких формул или долгого следования по линиям причинно -следственных связей. Иными словами, он пытается эту ускользающую из действительности свободу обрести, причем обрести одномоментно, сразу, в богооткровенном опыте вхождения в новый мир, однажды открывшийся и потрясший его своей мощью и величием. И если Сократ ищет свободу через достижение правильного знания о внешних обстоятельствах и о нравственных требованиях, знания, к которому он восходит через размышление и установление цепочки нужных суждений, неизбежно приводящих к определенным выводам, находит это искомое и теряет жизнь, то Павел делает то же через установление определенного отношения к миру, которое уже само и единовременным образом должно открыть для понимания сокровенное знание. И хотя жизнь он тоже теряет, такое впечатление, что что-то он и в его лице человечество все же при этом обретают.

Это был биоэтический проект, как мы сказали бы сегодня, т.е. было предложено человека изменить физически, создать человека другой природы, человека, у которого желание добра и желание, чтобы сделать оное, наконец, должны будут совпасть. Тем самым принуждение благого (нравственного) будет преодолено исходящим из чувственной природы (а не от разумных оснований) желанием блага и свободным волеизъявлением к благу. То, что названо нравственным, т.е. высшей ценностью, добром, и желание добра отныне должны совпасть в непринужденности и свободе.

Итак, утопический проект: создать нового человека. Эта мысль впоследствии сместилась несколько в сторону метафоры, при том, что на практике все же поддерживалось понимание того, что крещение это переход в новый мир, мир нового человека. И Павел находит средство выражения, которое делало для окружающих его иудеев понятной эту мысль: надо сделать обрезание в сердце («Ибо не тот Иудей, кто таков по наружности, и не то обрезание, которое наружно на плоти; но тот Иудей, кто внутренно таков, и то обрезание, которое в сердце, по духу, а не по букве: ему и похвала не от людей, но от Бога» [11]. Благо, что для такого фигурального толкования имелось прямое указание в Ветхом Завете и там же имелась прямая отсылка к цели такого действа - пробуждению чувственной природы и некоторому изменению ее направленности, в данном случае это пробуждение любви к Богу, той самой, которую уловил Спиноза (к слову сказать, взамен неоднократно упоминаемого в Ветхом Завете в таком контексте страха [12]): «И обрежет Господь Бог твой сердце твое и сердце потомства твоего, чтобы ты любил Господа Бога твоего от всего сердца твоего и от всей души твоей, дабы жить тебе» [12].

Аналогичную метафору находим в Книге пророка Иеремии: «Обрежьте себя для Господа, и снимите крайнюю плоть с сердца вашего, мужи Иуды и жители Иерусалима» [13] и в Псалтири: «Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня» [14].

Таким образом, идея изменения физической природы человека имеет корни в ветхозаветной традиции.

Понятно, что ни о каких режущих поверхностях здесь с самого начала речь не шла. Но тогда о чем же шла речь? что такое обрезание в сердце, в результате которого на свет является любовь? Вопрос, адресованный христианам и тем, кто в теме, стоит так: было ли предложено какое-либо практическое средство для обретения человеком своей новой природы и, если да, то какое это средство?

Маленькое отступление. Эффект от того, что было предложено, можно было бы проиллюстрировать такой цитатой:

«Добавим сразу же, что, с другой стороны, самим фактом обернувшейся на себя, выступающей против себя души животного на земле появилось нечто столь новое, глубокое, неслыханное, загадочное, противоречивое и перспективное, что благодаря этому сама конфигурация земли претерпела существенное изменение. Действительно, понадобились божественные зрители, чтобы отдать должное завязавшейся таким образом комедии, чей исход остается еще совершенно непредвиденным, — слишком утонченной, слишком чудесной, слишком парадоксальной комедии, чтобы позволительно было разыгрывать ее бестолково неприметным образом на каком-нибудь забавном созвездии!» [15].

У Ницше, как всегда, ничего не убавить, не прибавить: душа животного, обернувшаяся против самого человека, это та ее часть, в которой не живет доброе. Добавлю, что не только концовка непонятна, но и начало этой истории постоянно ускользает из поля зрения.

Конечно, Ницше говорит не о христианстве, он говорит о том, как возникает человечество, как возникает человек, первоначально - неизбежно с ощущением на себе «ошейника общества и мира», и как в какой-то момент ограничительную функцию этого ошейника он научается преодолевать. И все-таки цитата уместна. Дело в том, что человечество возникает и в христианстве тоже, в том числе, в христианстве, может быть, даже по преимуществу в христианстве. Кроме того, хотя автор и называл себя порой антихристом, он все же был европейцем, воспитанным в христианских традициях. Я привел эту цитату, имея намерение подвести читателя к мысли о том, что решение было предложено исключительно нестандартное, непохожее ни на какие другие известные из истории решения, и в результате принятия которого у человечества в некотором смысле открылись новые горизонты.

Кроме того, необычность этого средства заключается еще и в том, что по странному стечению обстоятельств, уяснение причин которого должно стать предметом отдельного исследования, философский контекст, в котором прозвучало евангельское Слово, и подлинный смысл этого Слова были в короткий срок в памяти и в понимании большинства утрачены. Для большинства поменялась только вывеска, поменялись некоторые названия и формы, но суть осталась прежней. По сути дела для этой части христиан выход из состояния, поименованного в христианстве язычеством, в новый мир так и не состоялся, последствия чего мы, собственно, и наблюдаем сегодня. Осталось в памяти только осознание неизбежности выполнения

нравственного требования, чем не преминуло воспользоваться государство. И еще, можно все же предположить, осталось ощущение света, как после яркой вспышки, сознание близости правды, которая действительно открывается тем, кто пытается к ней приблизиться.

Что касается отдельных людей, то им при наличии некоторого усердия смысл доктрины иногда открывался. Ключевое слово здесь иногда. Как это происходило, поясним чуть ниже.

Итак, что же было предложено для достижения указанных целей?

Если бы этот опус был не статьей, предназначенной для публикации, а лекцией, то здесь было бы уместно вовлечь аудиторию в интерактивное взаимодействие и провести небольшое социологическое исследование в целях установления того, в каком процентном отношении находится правильный ответ на вопрос о предложенном средстве к общей массе представленных. Чтобы уяснить насколько далеко сегодняшняя Европа отстоит от понимания своих собственных корней. Чтобы еще раз подтвердить предположение о том, что сегодня радикально и как будто бы безвозвратно утрачено понимание того, каков в историческом контексте подлинный смысл и пафос христианского революционного проекта. Следовало бы предложить аудитории и каждому слушателю в ней написать на листе бумаге слово, или два, или три слова, которые обозначают, по его мнению, это средство, но с условием, чтобы без предварительного совещания с соседями, листы эти сложить, собрать по рядам и передать лектору. За неимением лучшего, я предложил бы каждому читателю этих строк в порядке содействия развитию научных знаний на этом месте отложить текст, записать слово, а по прочтении статьи отправить свое мнение автору по указанному в анкетных данных электронному адресу. Полагаю, это даст подтверждение имеющемуся у меня предположению о состоянии дел в умах моих современников.

Предполагаю, что правильные ответы едва ли превысят порог пяти процентов, и при изучении каждого случая из этих пяти процентов достижение правильности окажется результатом скорее

случайного попадания. Я говорю это с полной уверенностью, поскольку твердо знаю, что люди, населяющие сегодня цивилизованный мир, независимо от их исповедания и уровня образования, в том числе христиане, практически в полном составе не осознают того контекста в котором впервые было произнесено христианами слово «вера». Потому что речь идет именно о вере.

Этот контекст, полагаю, был в понимании полностью утрачен и до настоящего времени остается не реконструированным.

Феномен веры фигурирует в четырех областях знания и жизнедеятельности человека, это гносеология, психология, философия и религия. Если открыть любой справочник по этим дисциплинам, любое учебное пособие или иное издание на любом языке, то можно найти десятки, может быть, сотни самых неожиданных определений веры. Приведем ниже некоторые из них:

особое психическое явление; особое состояние психики; особое свойство психики; неотъемлемое свойство человеческой души; универсальное свойство человеческой природы;

автономный психический феномен; фундаментальное состояние сознания; особая реальность; сверхсознательная связь с объектом; феномен, укорененный во внесознательной сфере психики;

боговдохновенный ответ человека на Божье объявление в истории человечества о приходе Иисуса Христа;

одна из главных добродетелей; воссоединение человека с Богом; важнейшая составная частью мировоззрения верующего человека; проникающая во все элементы его жизни;

результат действия потребности человека обмениваться опытом с другими людьми в ходе совместного труда и обобщения опыта; благодать, даруемая Богом. и т.д.

Во многих определениях присутствует слово «некоторое» (состояние, свойство, явление и т.п.), обнаруживающее неопределенность на стороне понимания. В подавляющей части определения исключительно далеко отстоят от понимания веры как признания чего-либо истинным, т.е. от исходной позиции.

Все это говорит, конечно, о том, что у людей сегодня нет ровным счетом никакого понимания относительно того, что собой в действительности представляет феномен веры. Если принять во внимание те огромные объемы посвященной вере литературы, написанной на протяжении нескольких тысячелетий на разных языках, и дающей все новые и новые объяснения и определения феномену веры, если учесть, что в психологии, имеющей все основания называться

научной дисциплиной, вера представляется как маргинальный элемент, неожиданно

появляющийся и исчезающий то там, то здесь, то можно констатировать, что в вопросе о вере человечество пришло к полному ступору и просто не понимает, что с этим делать.

Вместе с тем, все недоразумения снимаются, если исходить из того, что это понятие гносеологического ряда, согласно одной совершенно частной точке зрения, в какой-то момент было избрано и как бы принудительно «назначено» главным инструментом

жизнедеятельности человека. Инновационный характер этого средства проявляется именно в этом волевом «назначении». Указанная точка зрения по ряду причин чрезвычайно распространилась и стала доминирующей в некотором регионе. Сегодня молчаливо признается, что вера фигурирует в числе других понятий в системе христианских (и иных исповеданий) ценностей в силу того, что представление о вере является представлением повсеместно принятого религиозного ряда более общего порядка. Однако дело обстоит ровным счетом наоборот. Вера никогда не числилась в рядах такого рода понятий, а все, что мы можем обнаружить в этом вопросе в нехристианских культурах, следует

квалифицировать не иначе как победное шествие европейского образа мышления и медленное, с одной стороны, неосознанное навязывание (продавливание), а с другой, восприятие и усвоение европейских мыслительных образцов. Конечно, требуются особые пояснения относительно санскритского термина «шраддха» и китайского «синь», широко распространенных на соответствующих территориях влияния, эти разъяснения и прилагаемые к ним исследования в дополнение к ранее написанному [16] я намерен опубликовать в обозримом будущем.

Вера это инструмент христианской доктрины, по сути, пробное предложение, прозвучавшее в рамках одной отдельно взятой теории, т.е. понятие и категория, конечно, гносеологического ряда, но, что существенно, также историческое, а не религиозное, не психологическое, не физиологическое, не физическое и не метафизическое.

Религиозная составляющая веры возникает вместе с христианством. Из христианского философского и религиозного дискурса вера проникает в иные культурные пространства в христианской и в иных сферах влияния, после чего как сумма вторичных отражений формируется представление о религиозной вере, которое, в свою очередь, едва возникнув, «принимается» за новое оформление и организацию собственно религиозной сферы. Однако в данном случае эти процессы, по сути, не более чем обман интеллектуального зрения, что-то вроде оптического эффекта. В этот момент происходит подмена частного понятия общим, и вместе с этим надолго утрачивается память об историко-

культурном контексте возникновения и подлинном содержании доктрины, что обусловливает появление в последующем существенных искажений в оценке некоторых реалий.

На веру пал выбор. Случай этот уникальный, поскольку ничего сходного в иных культурных регионах предложено не было. Этот случай даже не был предусмотрен методологически уже сложившимися классификационными системами. Если раньше человек мог помышлять только о том, чтобы случайно угодить богам, то теперь в деле созидания он оказывается даже чуть впереди самого Бога.

Отличительной чертой веры является то, что в этом понятии пересекается волевая, эмоциональная и когнитивная составляющие психической деятельности человека. Надежда и любовь, категории, часто упоминаемые в одном ряду с верой, лишены таких качеств. То есть задействуется вся сфера психической деятельности. Тем самым человек выделяется, ему вручается средство, ему дается шанс и к этому шансу - бесплатное и бесценное приложение -свобода.

Ветхозаветные тексты были проштудированы первыми христианами на предмет обнаружения веры в психических процессах ключевых персонажей в поворотных точках исторического повествования. Разумеется, новозаветное повествование было угадано (предугадано) и расшифровано как полностью замкнутое на этот акт психической активности.

Ведь, в том случае, если бы сострадание не родилось в душе человека, услышавшего весть о распятом Боге, то Сын Божий, даже будучи воскрешенным Отцом, не стяжал бы в воскресении своем славы, люди о том не узнали бы и не захотели бы узнать, человек и Бог удалились бы при этом каждый к себе, каждый в свой мир, в свое пустое пространство, и там следы каждого уже были бы обречены на то, чтобы затеряться окончательно и навсегда. Иными словами, если сострадание не рождается, то в этом случае по большому счету утрачивает что-то важное каждая из сторон, утрачивает так много, что после этого неизбежным образом теряется и сама. Таким образом, сам смысл происходящего притягивает и сближает разные части повествования (разные повествования) и требует их соединения в одно. Бог объективно воскресает в славе, потому что непосредственно перед этим он воскресает субъективно в душе человека. Внешнее воскресение есть только слабый отблеск подлинного воскресения души.

Чрезвычайно легко было для каждого, кто внимал христианскому проповеднику, принять новость за доброе послание (греч. - евангелие), направленное к нему лично, послание о том, что вера лежит в основе мира, потому что уже при первом усвоении этой вести прозелит обнаруживал в себе именно веру, т.е. способность признания чего-либо истинным, которую оставалось только задействовать.

Причем не задействовать было уже невозможно, поскольку цепочка связанных одно с другим положений воспроизводилась всякий раз после этого обнаружения сама собой. Так, сразу обнаруживалось, что на карту поставлена судьба Вселенной и жизнь самого Бога, умершего на кресте с верой в то, что человек не станет стыдиться и гнать зарождающееся в нем сострадание, но даст ему волю, и оно вступит в силу. Достаточно было дать понять, т.е. подтолкнуть к самостоятельному пониманию того, что человеческая душа, наделенная свободой воли, есть единственное в мире свидетельство о Боге, о Славе, о Спасении, что след Бога в объективном мире - это, в конечном счете, видимое отсутствие Его следов. Есть только Бог, человек и Ничто, из которого организуется мир добра и правды. Об этом почти ничего прямо не сказано именно потому, что понимание должно быть достигнуто каждый раз только в самостоятельном поиске. Глаз Бога и глаз человека это один глаз, вера Бога соединяется с верой человека, и любовь творит мир из ничего.

Продолжу автоцитатой:

«Как и всякому концептуальному построению, учению о вере, чтобы стать руководством к действию и отложиться в убеждении, необходима все та же вера. Каждый размышляющий о христианстве в какой-то момент неизбежно приходит к пониманию, что он размышляет о самом себе, пребывающем в действительном качестве (здесь и сейчас), в этой точке доктрина проецируется познающим на себя, познающий включается в умопостигаемый, еще только предполагаемый им в качестве гипотезы мир, который при этом перестает быть гипотезой. Христианство рождается каждый раз заново в одиночном созерцании, в субъективном видении, всегда непосредственно здесь и сейчас, в том числе и там, где осуществляется прочтение вот этого текста (всякого толкующего об этом текста). Это необычная материя: она не может быть принята субъектом для осмысления и изучения так, чтобы при этом сам субъект не оказался бы принят и заключен в стихию изучаемого и не подвергся бы со стороны этой стихии определенному воздействию в момент изучения. Материя, обладающая таким свойством, известна в программировании, об объектах такого рода здесь говорят, что они поражены информационным «вирусом» либо же, что они сами и представляют собой подобные вирусы.

Определяющей идеей христианской доктрины является идея личности - личность, субъективное начало вообще не только допускается, но активно призывается здесь к существованию в режиме реального времени.

Этот мощный призыв, адресованный к познающему субъекту из самой стихии познаваемого и ориентированный на отклик из самых потаенных глубин субъективного начала, призыв, который, будучи заложен в пользовательскую программу, в конечном счете,

оказался способен перестроить на новый лад всю операционную систему самого пользователя, дает основание говорить о христианской доктрине как о программе, пораженной информационным вирусом. Христианство в его законченной форме как пользовательская программа представляет собой вирусный программный продукт, приспособленный для «взлома» системы безопасности индивидуального сознания. Очевидно, что вирус был заложен в пользовательскую программу уже при ее создании и последующей отладке. По замыслу создателей доктрины, защита должна была быть снята, а индивидуальное начало - подвернуто рискованному эксперименту. Первая в истории «хакерская» атака, объектом которой стало само человеческое сознание, повлекла перестройку сознания доброй половины человечества. Соблазнительным телом вируса является сообщение о самопожертвовании, которое совершает сам Бог. При принятии пользователями этого интригующего сообщения вирус «зомбирует» пользовательские операционные системы, отключает защитное программное обеспечение и, устанавливая модуль пересылки, формирует из ничего не подозревающих пользователей сеть, называемую здесь христианским всемирным братством, которая впоследствии используется посвященными «спамерами» для

несанкционированных рассылок сообщений о жизни, смерти, ответственности, сострадании и любви к ближнему. При этом каждый вновь обращенный через короткое время становится активным «спамером». Возникающая таким образом сетевая структура составляется из людей, для которых жертвенная кровь Бога становится подобием родственных уз. Все они тайные участники заговора, но не между собой, а с Богом, с которым каждый из них уговорился (по Новому Завету) принять Его жертву и, следовательно, согласился взять на себя ответственность за Богоубийство. Их отличает чуткость к вопросам ответственности и морали, а также способность высокой концентрации сознания на ускользающей психической структуре, называемой «Я». Их исповеданием является крамольная идея о стихии индивидуального начала как о высшей ценности. По сути дела, именно благодаря действию указанного информационного вируса впервые оказалось возможным на планете Земля произнесение слова «Я» от первого лица, - при этом, по словам Ницше, «сама конфигурация Земли претерпела существенное изменение». Можно предположить, что такое объединение людей представляло собой в человеческом обществе некое совершенно новое образование. При таких исходных данных, даже не зная последующей истории человечества, можно было бы изначально предсказать, что прямым последствием этой «хакерской» атаки должно стать формирование в смысловом поле ноосферы - гуманистической

культуры в качестве стратегической линии развития вида Homo sapiens» [16].

Применительно к нашей теме имеет значение то, что волну понесли люди способные и готовые услышать новость как благую весть, адресованную непосредственно к ним, к каждому, именно эти люди, которые позднее станут носителями либеральных идей, избрали термин для вновь услышанного - не просто новость в ряду других новостей, но благая весть (евангелие), адресованная непосредственно каждому внимающему, и понесли волну. Остальных (вечно сомневающихся и черпающих сомнения из самих себя последователей апостола Фомы) просто увлекло потоком, им не оставалось ничего иного, как только приспособиться.

Таков этот проект, в котором вера как представление совместно с верой как эмоциональным состоянием формирует веру как волевой акт, направленный на преобразование мира. Этот проект, безусловно, был рассчитан на короткие сроки.

Этот утопический проект первых христиан, конечно, претерпел полный провал, если иметь в виду формирование иной природы человека. Однако этот проект как уже сказано предполагал и включал в себя некоторое количество аксиоматических положений, догадок о человеческой природе и ее свойствах. Проект создан исходя из представления о ценности человеческой жизни, об индивидуальной свободе, о достоинстве личности. И хотя цель, достижение которой, исходя из указанных положений, должно было стать необходимым и неизбежным, достигнута не была, и даже, несмотря на то, что попытки достичь эту цель принимали на протяжении двух тысячелетий порой совершенно уродливые формы, сами эти предположения оставались в сохранности и в состоянии, доступном для понимания, так что, в конечном счете, обнаружили собственную ценность и значимость. Христианское понимание ценности и значимости человеческой личности и присущей ей свободы, освобожденное от религиозной составляющей, стало основанием для создания и провозглашения первой декларации прав человека, явившейся катализатором формирования либерализма, востребованного к тому моменту обществом, вновь строящимся на разумных основаниях (на этот раз -основаниях Просвещения). Сократовскому разуму не хватало вот этого понимания, чтобы выжить. В современном обществе в системе представлений о государственном управлении от античности идет идея разума и разумное демократическое устройство политической системы. Идеи свободы личности и прав человека ведут родословную от христианства.

Поэтому если с этих позиций еще раз оценить первоначальный биоэтический проект, то, пожалуй, не следует так категорически утверждать, что он был утопическим, что-то все же было, наверное, изменено в человеческой природе

вопреки естественному ходу развития, образцы которого дает история нехристианских культурных регионов.

Еще раз:

«Первая в истории «хакерская» атака, объектом которой стало само человеческое сознание, повлекла перестройку сознания доброй половины человечества».

Человек ответственный (Homo responsabilis), находящий основания для нравственной ответственности в своей собственной человечности, это в некотором смысле совсем новая природа. Вера для христианина это трудный волевой акт, результат подлинно свободного экзистенциального выбора, порождающего измышленный, спорный, но по своим последствиям как будто бы все же реальный акт любви.

Вообще удивительно, что после всего написанного в европейской культуре о свободе воли через две тысячи лет после возникновения христианства у европейцев еще могли оставаться сомнения в том, что традиция свободы в Европе имеется, и что она ведет свою родословную именно и в первую очередь от христианства. И здесь, внутри христианства категория свободы, как уже сказано, неотделима от категории ответственности. В этом поле по-другому и не мыслится. Потому что человек здесь почти Бог, и, хотя это не признается прямо (в религии как одной из форм психологической защиты многое не признается прямо), на это имеется прозрачный намек в символике: Сын Человеческий - тоже Бог, и можно допустить, что и Дух Святой - от Него тоже. Память о тех трагических часах, когда Бог умер, но еще не воскрес, и только в человеческой памяти робко еще сохранялась надежда, здесь не забыты. Еретическая традиция объявления человеком себя пророком, мессией, Христом и даже Богом выросла здесь не на пустом месте. Свобода - трудное поприще, ее нельзя обрести, минуя путь осознания ответственности каждого шага, каждого помысла, а также каждого воздержания от шага и от помысла здесь и сейчас за судьбу мира. Поэтому нельзя согласиться с мнением о том, что либеральная идея предполагает или хотя бы только допускает в целях удовлетворения каких бы то ни было нужд хищение, насилие, убийство, - это совершенно произвольный, ни в коей мере не оправданный и необоснованный взгляд. Соответственно, образ либерала не совпадает и с образом всепрощенца, мягкотелого увальня, снимающего с себя последнюю рубаху, такое понимание следует отнести к издержкам поверхностного образования. Вопрос прощения не посторонний для христианства и для либерализма, как его секуляризированной формы, но прощение - это тоже трудное поприще, и не всякому дано прощать. Впрочем, это уже выходит за рамки настоящего рассмотрения.

Да, европейцы в лице современной академической науки в некотором роде не справились с собственным философским

наследием, с собственной традицией, не смогли сохранить преемственность, осознать ее. Это проявляется по-разному, не только либерализм, но многие явления европейского культурного круга оказываются в статусе как бы случайных по своим истокам образований. Вместе с тем, такие явления и тенденции как:

- европейская наука (рассмотрение объекта так, как этого требует сам этот объект, а не через навязанное понимание общего, номинализм, позитивизм);

- искусство (необычайное разнообразие его форм и теоретического осмысления, как прямое последствие положения доктрины о сотворении мира из ничего);

- политика и государственное устройство (либерализм как свобода индивида, созидающего себя самостоятельно, и права человека как выражение уважения к этой свободе (ни что иное, как секуляризованное христианство));

- мораль как modus vivendi семьи, спроецированный на мир, сообщество братьев и сестер, братство как социальный норматив (в противовес шовинистическим теориям), но при этом не выходящий за пределы вида Homo sapiens (в отличие от последователей индийских школ, практикующих ахимсу, выразителей иных форм гилозоизма);

- отдельные идеи (монотеизм, смерть Бога, секуляризация, Троица и диалектика, философия нестабильности, биоэтика);

- философские направления (социализм, позитивизм, философия жизни, экзистенциализм, персонализм, марксизм, психоанализ), не говоря уже о генеральной линии:

- патристика, схоластика, Возрождение, Просвещение, немецкая классическая философия,

все эти явления представляют собой прямое развитие христианских идей, заложенных в своих основаниях порой уже в евангельский сюжет. Не сомневаюсь, что разрыв этот рано или поздно будет осознан, преемственность восстановлена.

Если мы зададимся вопросом о том, каков тот ресурс, который позволил охватить столь различные области знания и человеческой жизнедеятельности, то рано или поздно мы придем к единственно возможному ответу: это концепт свободы. Сопоставление христианства с исламом на модели наглядно обнаруживает этот ресурс в христианстве и его характерное отсутствие в исламе [17, 138-157].

Видимо, Просвещение следует считать условно «точкой» отрыва от корней и началом зарождения первого поколения европейской философской безотцовщины. Теперь, увы, это пока еще тоже традиция.

Здесь мы приблизились к тому, чтобы сделать давно напрашивающийся, но странным образом ускользающий вывод, от которого потянется цепочка, с одной стороны, к теории пассионарности Л.Н.Гумилева, а с другой, - к нашей собственной теории религиозного сознания как сознания,

находящегося в пограничной зоне непрекращающегося конфликта между двумя возможными формами существования «Я». Представляется несколько странным, что две эти указанные выше либеральная и консервативная (традиционная) системы ценностей, два эти образа мыслей сосуществуют совершенно независимо один от другого, я имею в виду отсутствие элементарной взаимной коррекции и влияния. Действительно, - и это, наконец, требуется признать прямо и определенно - сторонники двух извечно противостоящих один другому лагерей, т.е. каждый из этих сторонников приходит в тот или иной лагерь не в силу своих убеждений, не в силу того, что разумно оценивая систему аргументации той и другой стороны, он находит несравненно более убедительной одну из них, а во второй обнаруживает неверные посылки или ошибки в построении модусов той или иной фигуры категорического силлогизма, а в силу того, что он устроен некоторым образом чуть иначе, чем сторонники другого лагеря, т.е., иначе, почти на физическом уровне, он органически представляет собой иную норму. Это следует признать явно, поскольку с этим мы сталкиваемся постоянно и почти уже привыкли к этому: переубедить сторонников иного лагеря практически невозможно. Какие бы начальные условия мы ни задавали на входе, какую бы реальную или только предполагаемую ситуацию мы ни анализировали, каждый реальный «черный ящик» (мыслительная система конкретного человека) физически устроен таким образом, что решение на выходе всякий раз неизменно оказывается пригодным только для одного, причем всегда для одного и того же смыслового регистра и при этом признается совершенно не приемлемым для другого.

Следовательно, люди, составляющие человеческое общество, помимо того, что они различаются по принадлежности к разным расам, этносам и языкам, помимо этих различий и независимо от них, делятся (всегда или иногда) дополнительно еще на две группы по некоторому критерию, это почти биология, переходы из одной группы в другую совершенно невозможны, разумный диалог с целью переубеждения абсолютно исключен. И этому, по-видимому, не обучаются, каждый сам занимает место в строю, выбирает, когда приходит время, в какой зоне ему жить, в «красной» или «черной», выбирает себе свой мир для проживания.

Здесь необходимо сделать оговорку относительно терминологии. Термин «красная зона» я употребляю не в эпидемиологическом смысле. Это выражение заимствовано мной из словаря спецконтингента, заполняющего пенитенциарные учреждения России. Все исправительные учреждения в России неофициально, с точки зрения осужденных, делятся на «красные» и «черные», и это разделение представляется мне исключительно удачным для нашей темы, посвященной либерализму. «Красная

_23

зона» это исправительная колония, в которой местное исходящее снизу самоуправление полностью уничтожено или сведено к минимуму. Никакие вопросы внутренней жизни арестантского сообщества не отнесены к компетенции местных лидеров и их иерархий, как бы их ни именовать, само лидерство и соответствующая иерархия разрушены здесь путем последовательного применения воспитательных, исправительных и порой жестких карательных мер. Все эти вопросы урегулированы законом, подзаконными актами и дополнительно принятым здесь порядком, соблюдение которого отслеживается

администрацией учреждения через систему мер поощрения и взыскания. Те практикуемые здесь формы, которые отдаленно напоминают самоуправление, полностью организованы и контролируются администрацией, являются ее вспомогательной структурой, широко

использующей методы доносительства, и по существу самоуправлением не являются. Отношения между спецконтингентом и администрацией крайне формализованы, здесь действует в первую очередь буква закона, а не его смысл, при этом осужденный крайне мало защищен в случаях превышения представителями администрации должностных полномочий или злоупотребления ими. В условиях «красной зоны» арестанту исключительно трудно отстоять мнение, которое не разделяет администрация, нравственная составляющая личности часто подвергается грубой ломке. Только беспрекословное, иногда связанное с унижением подчинение установленному порядку способно обеспечить здесь спокойствие и относительную уверенность в завтрашнем дне. Степень личной свободы здесь минимальна. В так называемых «черных зонах» неформальное самоуправление реально существует, действует система неформальных представлений, включающая разделение арестантского сообщества на кланы и страты, однако внутри кланов человек относительно свободен, имеет возможность выбора между разными вариантами тактических и стратегических решений. В какой-то мере он защищен от давления администрации, однако не застрахован от злоупотреблений этой свободой со стороны других членов этого или других кланов. В отстаивании свободы в доступных пределах и в разрешении конфликтов здесь допускается состязательность, апеллирование по большей части осуществляется к смыслу действующего правила, а не к его букве, будь то закон или иной обычай. «Черная зона» это своего рода компромисс между императивным характером уголовно-

исполнительного законодательства и

потребностями человеческой природы в автономном существовании в условиях диспозитивного регулирования отношений. По общему мнению осужденных, «черная зона» вполне пригодна для проживания для подавляющей части осужденных, чего нельзя сказать о «красной» (вспоминаются слова одного осужденного,

встреченного мной в период осуществления адвокатской практики: «Что бы не жить на «черной»? будь человеком и живи себе, если ты человек, если что-то из себя представляешь, а вот попробуй-ка выжить на «красной».»). «Красные» и «черные» «зоны» представляют собой хорошие модели современных тоталитарных и демократических государственных устройств (думаю, многие граждане СССР могли бы присоединиться к реплике: «Попробуйте-ка, что называется, выжить...» (многие, но не все)).

Вернемся теперь к моменту выбора человеком своего мира для проживания. Следует на мгновение сосредоточиться на этом значимом, но ускользающем моменте, моменте

экзистенциального выбора. Задача здесь стоит таким образом: надо понять, успеть понять, почему выбор этот столь фатально предопределен и неотвратим.

Осмелюсь предположить, что фатальная предопределенность этого выбора обусловлена тем, что человек выбирает не условия своего существования во внешних обстоятельствах, не путь своего продвижения во внешнем мире, а то, что вообще следует считать внешним, т.е. избирает, собственно, внутреннее, потому что внешнее это всегда только сухой остаток внутреннего, то, что остается за пределами внутреннего. Таким образом, прежде чем выбрать свой мир для проживания, человек избирает первоначально самого себя, выбирает то, что ему следует в дальнейшем считать самим собой. В этот ответственный момент внимание обращено на некоторую пограничную проблемную область, и сам выбор состоит в проведении демаркационной линии между Я и не-Я, черты, по одну сторону от которой все еще пребывает Я, а по другую - уже начинается Другое. Понятно, что здесь речь идет об области вторичных, духовных, а не первоочередных физических потребностей, поэтому если к первичным потребностям относится само индивидуальное, единичное Я, то здесь речь идет о Я-социальном, о Я-большом, коллективном, которое по существу является не столько самим Я, сколько тем, что ему передано в управление, т.е., строго говоря, представляет собой притяжательное дополнение Я, его Мое, его «Мой мир». При такой конвенциональной заставке индивидуальное Я и Мое в совокупности образуют большое Я, Я-коллективное.

Выбор обусловлен характером развития внутренней свободы и особенностями формирования нравственной составляющей. Если степень развития внутренней свободы и соответствующей ей экзистенциальной ответственности относительно невысоки, если в Я-большое входит в качестве необходимой составляющей «мое общество», а в «мое общество» в качестве его существенного элемента - властные структуры государства, то выбор падает в пользу консерваторов-патриотов, человек ощущает свой этнос, свое государство и его лидера как свое

большое Я, при этом его личная свобода существенно ограничивается, а его «подлинное» индивидуальное Я в значительной степени смещается на периферию большого Я, которое становится теперь аттрактором всего «подлинного». Эта часть общества ратует за сильную государственность, сила здесь одна из главных открыто декларируемых личных и общественных ценностей, люди из этого лагеря стремятся к силе, к тому, чтобы самих себя ощущать сильными, осознание, осмысление и переживание своей силы становится главным экзистенциальным проявлением. И эта сила приходит здесь через государство. Агрессивная политика государства по отношению к внешним и внутренним врагам находит понимание и поддержку, поиск врага становится настоятельной, хотя и скрытой потребностью. В крайних проявлениях это может привести к полному самоуничижению самого носителя этого образа мыслей и этой социальной идеологии - подлинного индивидуального Я, индивид начинает довольствоваться малым, оправдывает свое порой скудное существование, непрерывно оглядываясь на большое Я. Смерть становится навязчивой идеей («Мне за народ очень помереть хочется» (Лесков Н.С. Очарованный странник («народ русский» -уточняется в киноверсии 1963 г.))) [18], потому что сдача позиций перед большим Я приводит к тому, что личная добровольная жертвенная гибель оказывается теперь едва ли не единственным доступным способом экзистирования. Верно и обратное, слабость государства, промахи правителя способны вызвать фантомные боли уязвленного патриотизма. Однако, как уже отмечено, сила приходит здесь вместе с государственностью, т.е. вместе с субстанцией, привносимой в Я извне. При таком подходе очевидно, что личность ищет и обретает силу за пределами себя самой, т.е. является изначально и по существу, по своим собственным глубоко личным переживаниям и внутренне ощущаемым ресурсам крайне слабой, несостоявшейся, зависимой и не способной на принятие ответственных решений.

Если степень развития внутренней свободы не позволяет рассматривать другого члена общества как носителя качественно иного уровня свободы и иной степени ответственности, то лидер общества не допускается в Я-большое, в этом случае выбор делается в пользу либеральных ценностей. Либерализм в этом подлинном смысле это выбор сильных, выбор людей, способных к принятию ответственных, трудных решений и уже принявших опасное решение о согласии проживать среди таких же свободных и в чем-то непредсказуемых людей при отсутствии опеки со стороны патриархального государства. Можно согласиться с А.О.Баумейстером: либерализм затеял опасную игру, - да, страсти кипят, только здесь все по-настоящему, никаких придуманных правил, и ставка, как в том кино, больше чем жизнь. Кто на той стороне поля: Случай? Судьба? Бог? - здесь об

этом не спрашивают. Об этом здесь хранят молчание. Проблемы либерализма это проблема неподготовленности среды. Либерал должен понимать, что окружающее общество нельзя мерить собой, это всегда влечет перекос в отображении и вносит протагоровское искажение в формируемую картину мира.

Это же правило сохраняет свою силу и для консерваторов.

Теперь несколько слов о том, что такое либерал и консерватор с точки зрения нравственности. Для целей данного исследования условимся подразумевать под нравственностью способность индивида действовать в интересах другого или других (всего общества) в ущерб своим собственным потребностям и интересам. При таком определении мы обнаруживаем четыре типа индивидов, различаемые по их отношению к нравственной составляющей.

Первый тип: бессознательный носитель требований социума, назовем их здесь требованиями Я-коллективного.

Второй тип: просто нравственный человек (первый жертвенный тип) - человек, осознавший требования Я-коллективного, как свои собственные внутренние требования преодоления своей физической природы для общего блага, принятые в результате свободного волеизъявления. По своему поведению этот тип представляет собой точную копию бессознательного носителя требований Я-коллективного (первого типа). Различие здесь только внутри: неодинакова природа сил, обусловливающих одинаковые решения в одинаковых условиях. Пока это осознание не произошло, необходимость для установления внешнего регулятора отсутствует, стихия, обусловливающая нужное содержание мыслей индивида, действует безотказно и бессознательно внутри каждого члена социума. Однако в процессе осознания часть индивидов не соглашается с требованиями Я-коллективного и поднимает против его диктата отчаянный мятеж. Осознание необходимости сдерживания этой группы обусловило необходимость создания нового типа организации социума - государства, при котором становится возможным действие нового фактора -законодательства. Основываясь на писаной норме закона, государство принимает на вооружение широкий ассортимент таких инструментов как наказания. Однако уже с момента своего появления бунтари разделяются на две категории, это:

- третий тип: чистые эгоисты и

- четвертый тип: эгоисты жертвенного типа (второй жертвенный тип).

Эти последние в поведении представляют собой точные копии людей первого жертвенного типа, однако предметом их жертвенности (целью их деятельности) является уже не благо (ценности) общего дела (социума, республики, государства), а благо (ценности) самих этих эгоистов (здесь впервые начинают говорить о правах человека) и их сообщества. Здесь в силу уже знакомой нам

_25

протагоровской аберрации неявно полагается, что любое человеческое общество всегда состоит именно из таких людей.

Таким образом, современное общество с некоторыми оговорками образуют люди четырех типов нравственного поведения (указаны в порядке возрастания рефлексии):

- носители Я-коллективного (рефлексия минимальна);

- просто нравственные люди (первый жертвенный тип) (действуют всегда в локальном, жестко или не жестко детерминированном социуме);

- чистые эгоисты (не объединенные в сообщество агрессивные индивиды - накопители, предприниматели, эксплуататоры, склонные к злоупотреблениям функционеры (в том числе, чиновники), преступники и проч.);

- нравственные эгоисты или эгоисты жертвенного типа (анархисты, бунтари-пассионарии, люди творческих профессий, меценаты-благотворители, воры в законе, прочие организованные и неорганизованные маргиналы, не считая паразитического элемента, каковой всегда и везде в достатке (здесь подлинные либералы - рефлексия максимальна)).

Первые два типа примыкают к консервативному лагерю, два других типа пополняют ряды либералов.

Теперь если посмотреть на различные идеологические, религиозные, политические сообщества под этим углом зрения, то можно разделить их по разным уровням в зависимости от их внутреннего настроя и потенциала.

Так, можно понять, что христианство в своих потенциальных глубинах нацелено на преобразование общества в свободное сообщество эгоистов жертвенного типа (все негосударственные христианские деноминации в большей или меньшей степени приближаются к этому идеалу).

Строители коммунизма времен

большевицкого переворота и первых лет советской власти относятся, безусловно, к первому жертвенному типу, эти люди отрабатывали установки исключительно Я-коллективного, причем еще только прогнозируемого, ожидаемого («мы сами готовы горючим лечь в хлебоплавильную печь» (В.В.Маяковский)).

Можно было бы поупражняться в осмыслении других известных нам из истории религиозных (буддизм, конфуцианство, ислам и др.) и иных идеологических доктрин (нацизм и т.п.), если бы это не выходило за рамки заявленной темы.

Неразличение до сих пор указанных категорий людей неизменно порождало большую путаницу и побуждало к многочисленным дискуссиям среди представителей различных социальных, религиозных и политических сообществ, которые заведомо не могли ни к чему привести, потому что дискутировать надо было не для того, чтобы избрать из двух одну платформу для всех (это утопический проект), а для того, чтобы найти

компромисс. Именно этому неразличению обязано своим появлением народное, вплоть до грубо-частушечного истолкование либеральной идеологии, с одной стороны, и признание краха либерализма, с другой. В основе того и другого лежит не достаточно высокий уровень развития исторического сознания, проницательности и способности к обобщениям.

Теперь несколько слов об отрыве от корней и о том, как это все оказывается связанным с теорией религиозного сознания.

Теория, о которой идет речь, сводится к следующему. Религия (во всех аспектах и последствиях) представляет собой результат работы одного из механизмов психологической защиты, при котором (в отличие от других механизмов) из сознания устраняется не травмирующий фактор, а само Я, которое замещается другим Я. Травмирующим фактором является неизменно негативный, практически всегда скрываемый носителем от самого себя прогноз относительно перспектив частного и общественного развития, в связи с очевидным отсутствием Вожатого, а также - четких критериев определения и подтверждения высокого предназначения человеческого существования (низкие цели - очевидны). Соответственно, религиозность это сам этот механизм в действии, т.е. колебательный, психической природы процесс, представляющий собой последовательную смену двух Я: Я-коллективного и Я-единичного, при этом существенным для религиозного сознания смыслообразующим элементом Я-коллективного, -поля, которое поименовано нами как «Мой мир», является содержащееся здесь высшее оправдание этого мира, которое для христианской культуры сосредоточено в Боге. Отблеск божественного огня, безусловно, сохраняет в себе и Я-единичное, это отражено, как уже сказано, и в символике: Сын -тоже Бог. Поэтому в процессе колебаний Я-коллективное сохраняет за собой доминирующее значение, а Я-единичное остается каналом апокалиптических взлетов, позволяющих поверять и корректировать стратегическую линию Я-коллективного. Подробно теория изложена в специально посвященной вопросу литературе, к которой я и отсылаю читателя [19].

Теперь обратим внимание на одно явление, на первый взгляд, несколько далекое от нашего предмета, слишком как будто бы локальное и пока еще, как кажется, не нашедшее должной оценки. Явление это всегда было предметом внимания литературоведов. Именно русская литературная критика впервые отметила и долго не выпускала из поля своего внимания тему так называемых лишних людей, которые появились в русском обществе в первой половине 19 века. То есть появились как раз тогда, когда в некотором отдалении от этих мест в главном городе Соединенного Королевства родился Дж.С.Милль, будущий, по мнению некоторых историков, провозвестник и теоретик либерализма.

Первоначально это просто повесы, их отличает отсутствие рвения в делах государственной службы, они циничны, отчаянно смелы, наделены негативной энергией и склонны разрушать всякое явление повседневного ряда, с которыми их сводит судьба. Смерть как крайняя форма разрушения осеняет их отчасти романтический образ, оттеняя способность к мужественному порыву. Смерть они несут порой тем, кто с ними соприкасается, но и сами сохраняют при этом фатальную обреченность перед трагической развязкой. Главное качество во внутреннем мире этих героев - это утрата смысла всякого начинания, которому традиционно общество придает высокую значимость, будь то создание семьи, служение отечеству, творчество или религиозное подвижничество. Их преобладающее состояние описывалось как сплин, хандра, ипохондрия, все это, говоря современным языком, есть признаки депрессивного синдрома. Явлению этому можно найти дальние или не очень дальние европейские литературные аналоги и образы от Байрона и байронизма в Англии до «проклятых поэтов» во Франции. Все эти образы вместе с их авторами позволяют говорить об общеевропейском характере данного явления.

Не думаю, что ошибусь, если предположу, что именно утрата религиозности является отличительной чертой людей этого круга. Отметим, что ранее подобные явления никогда не носили массовый характер. Утрата потребности в высшем существе или просто разрушение этой потребности под воздействием общей либерализации когнитивной сферы, утрата значимости в составе Я-коллективного высшего оправдания этого мира ведет к прекращению цикла. Если раньше религиозно окрашенный конфликт между двумя формами Я являлся содержанием внутренней жизни каждого человека, то теперь по мере развития технического прогресса и социального устройства, возрастания роли коммуникаций, а с ними и количества вариантов разрешения повседневных задач, по мере привыкания к жизни без ежечасной опеки с небес колебания прекращаются. Человек не находит более пристанища и защиты в экзистировании Я-коллективного, то и дело прерываемом пронзительными, одновременно, очаровательными и невыносимыми озарениями индивидуального сознания. Он постепенно привыкает к этим вспышкам сознания, научается жить с ними и в них, привыкает к самому себе, переселяется к себе и в себя и из этого нового Я взирает на себя старого, на свое старое Я, отмеченное следами многочисленных, порой уже с трудом читаемых знаков коллективного повествования о жизни социума. Взирает, как бы не совсем узнавая себя в прошлом и как бы решая неожиданно возникший вопрос: а надо ли возвращаться? И, вообще, есть ли, куда возвращаться? В конечном счете, он останавливается на одном из двух теперь оголенных, лишенных знаков небесной благодати, секуляризированных Я, узнанных теперь как

консерватор-патриот и либерал-космополит, останавливается на одном, более для него приемлемом в силу его нравственной природы, темперамента и особенностей интеллекта.

Можно предположить, что именно с этого времени люди начинают разделяться на либералов и не-либералов (консерваторов), что и вводит в заблуждение современных исследователей либерализма.

И последнее. Нападки на либерализм планомерно осуществляются сегодня не только традиционно со стороны лагеря консерваторов, в котором взяли верх откровенно паразитические элементы и структуры, не желающие терять власть, построенную исключительно на коррупционных схемах, и поддерживающие их массы, твердо по-протагоровски убежденные в том, что они всегда будут жертвой хищений, и поэтому категорически не желающие изменять установившийся порядок этих систематических преступлений. Последние годы этот лагерь получил поддержку и подкрепление со стороны одной культурологической школы, истоки которой можно найти в трудах И.Я.Бахофена, значимое продолжение - в работах Ф.Ницше, Л.Фробениуса, Э.Юнгера и, наконец, достойное завершение - в творчестве русского философа А.Г.Дугина, относящемся уже к последнему десятилетию нашего времени. Это направление, не имея еще установившегося наименования, пока не получило в сегодняшнем его виде достойное место и оценку в учебниках по культурологии и истории философии.

Суть этого направления состоит в том, что особенности любой локальной культуры определяются некоторым всегда случайным соотношением между заранее известными универсальными парадигмами, каждая из которых берет свое начало в широко распространенном и хорошо описанном религиозном культе, взятом в качестве идеальной модели. Таких ключевых моделей А.Г.Дугин насчитывает всего три, добавляя в этом ряду к ранее описанным парадигмам (в его терминологии - Логосам) Аполлона и Диониса парадигму Великой Матери, Кибелы. Данное направление, декларирующее плюрализм культур, тем не менее, не удержалось от того, чтобы не применить определенную и достаточно жесткую шкалу оценок, по которой исследуемый культурный образец обнаруживает тем более высокую оценку, чем значительнее в нем влияние парадигмы Аполлона и чем меньше влияние парадигмы Кибелы. Нетрудно догадаться, что либерализм на этой шкале удостоился минимальной оценки, эта идеология, берущая начало в черной парадигме Великой Матери и бесконечно далекая от солнечных вершин Аполлона, представляет собой собрание всего самого низменного, материального при полном отсутствии духовной составляющей. Это упадок, торжество женского начала, эра титанов, путь деградации, мир индивидуализма, мир ночи,

количества и буржуазного накопления. Другой полюс - это эра богов, эпоха солнца и света, мир качества, доминирования мужского начала и вертикальной, разумной и четкой организации социума. Эта низкая оценка касается всех показателей, в том числе таких составляющих как нравственность, эстетическое измерение, реальная польза сегодня и в исторической перспективе. По всем этим показателям либерализм это тупик, конец цивилизации, смерть культуры и ее носителя. Следует сказать, что размышления А.Г.Дугина, оформленные в исключительно сильное словесное выражение, подкрепленные незаурядной эрудицией и всегда глубоким знанием предмета, заслуживают самого вдумчивого прочтения. Не имея возможности здесь перейти к этой обширной теме, я вынужден ограничиться только тезисом: все эти рассуждения возможно имеют смысл, но только для того мира, в котором высмотрены эти парадигмы. В одной не очень научной, но достаточно влиятельной доктрине этот мир не совсем научно назван язычеством. Эти заслуживающие пристального внимания и изучения рассуждения оставляют за рамками ту единственную попытку вырваться за пределы этого мира, которая все же имела в истории место и чья судьба пока, можно надеяться, все еще далека от своего завершения. Иными словами эти рассуждения не имеют смысла для мира христианства, подлинно европейского мира, они могли возникнуть только в том мире, и только там они полноценно звучат. Из этого мы сразу можем сделать вывод о том, что европейский секуляризованный мир, мир светской философии и культуры представляет собой сегодня в значительной части модель секуляризации язычества. Христианство, как и его секуляризованная форма - либерализм, строго говоря, здесь так и не состоялось, так и не случилось в полной мере в Европе и мире, оно до сих пор остается здесь уделом мужественных одиночек, идеальная модель совершенно особого рода.

Учитывая исключительную творческую плодотворность А.Г.Дугина, понятно, что этот тезис должен стать предметом обширной аргументации, только первым предварением которой может явиться настоящий очерк.

1. «Ведомости», 27.06.2019 г. «Путин объявил конец эпохи либерализма перед саммитом G20» [Электронный ресурс]. - Режим доступа: https://www.vedomosti.ru/politics/articles/2019/06/27/ 805261-putin (дата обращения - 06 мая 2021 года);

2. Баумейстер А.О. Либеральный миф о свободе [Электронный ресурс]. - Режим доступа: https://www.youtube.com/watch?v=wLuQJuOMsyU &feature=emb_logo (дата обращения - 06 мая 2021 года);

3. Явлинский Г.А. «Что делать? Институционализация ценностей», Арсеньевские вести, №17 (1467) 27.12.2020 г. [Электронный

ресурс]. - Режим доступа:

https://www.arsvest.ru/rubr/2/73251 (дата обращения

- 06 мая 2021 года);

4. Толстой Л.Н. Воскресение. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: https://xn— 7sbb5adknde1cb0dyd.xn--

p1ai/%D1%82%D0%BE%D0%BB%D1%81%D1%8 2%D0%BE%D0%B9-

%D0%B2%D0%BE%D1%81%D0%BA%D1%80%D 0%B5%D1%81%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D0% B5/94 (дата обращения - 06 мая 2021 года);

5. 2-е послание Апостола Павла к коринфянам (3:17) [Электронный ресурс].

- Режим доступа: https://bible.by/syn/54/3/ (дата обращения - 06 мая 2021 года);

6. Послание св.Апостола Павла к Римлянам, 7, 15, 18 https://bibleonline.ru/bible/rst66/rom-7/(дата обращения - 04 августа 2021 года);

7. https://fb. ru/article/267837/meyster-ekhart-biografiya-knigi-duhovnyie-propovedi-i-rassujdeniya /(дата обращения - 25 июля 2021 года);

8. Книга Судей Израилевых, 8, 22-23;

9. 1-я Книга Царств, 8, 5;

10. Книга Судей Израилевых Суд. 17, 6; 18, 1; 19, 1; 21, 25;

11. Послание к Римлянам святого апостола Павла, 2, 28-29 http://www.my-bible.info/biblю/biblija/posl_riml.html /(дата обращения - 04 августа 2021 года);

12. Второзаконие, 30, 6 http://www.my-bible.info/biblio/biblij a/vtorozak.html#g3 0/(дата обращения - 04 августа 2021 года);

13. Книга пророка Иеремии, 4, 4, http://www.my-

bible.info/biblio/biblij a/pr_ieremij a. html#g4/(дата обращения - 04 августа 2021 года);

14. Псалтирь: 50, 12 http://www.my-bible.info/biblio/biblija/psaltir.html#g50/(дата обращения - 04 августа 2021 года);

15. Ницше Ф. К генеалогии морали. Полемическое сочинение// Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. К генеалогии морали. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001. - С.293-294;

16. Невелёв М.Ю. Бремя сознания. Я-представление в содержании религиозного опыта. Культурологическое исследование. М.: ЛКИ, 2008. - С.43-53;

17. Невелёв М.Ю. Указ. соч. С.138-157;

18. Лесков Н.С. Очарованный странник. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: https://ilibrary.ru/text/15/p.20/index.html (дата обращения - 06 мая 2021 года);

19. Невелёв М.Ю. Указ. соч. С.98-157; см. также: Невелёв М.Ю., Соловьев Е.М. Человек в поисках идентичности: религиозность как выражение процесса самоидентификации//Человек в современном мире: Кризис и глобализация. Международная коллективная монография. Ницца, Сицилия, Москва. 2020 г. С.213.