"нет, я не вру. . . " vs "нет, вру я. . . ". Традиционная культура в зеркале предикатов профанной речи Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

УДК 811.161.1'28

DOI: 10.17223/19986645/54/5

Г.В. Калиткина

«НЕТ, Я НЕ ВРУ...» vs «НЕТ, ВРУ Я...». ТРАДИЦИОННАЯ КУЛЬТУРА В ЗЕРКАЛЕ ПРЕДИКАТОВ ПРОФАННОЙ РЕЧИ

Проанализированы цели, условия и сфера автореферентного употребления в «низких» текстах диалектного дискурса многочисленных общерусских, просторечно-диалектных и собственно дисалектных предикатов лжи и болтовни. Выявлены причины преобладания выражаемой ими этической или истинностной оценки речеповеденческого акта. Вскрыта связь данных оценок с яркой «слово-центричностью» русской культуры.

Ключевые слова: традиционная культура, диалект, речеповеденческий предикат, профанная речь, перформатив.

1. Homo loquens. Человек, будучи существом говорящим1, сопровождает речью все акты интеракции, и вполне очевидно, что подлинное взаимодействие между людьми без речи вообще невозможно. Однако доля речевого компонента в структуре той или иной деятельности регулируется национально-культурными нормами. Впервые, видимо, внимание к этому привлек в 1952 г. К. Леви-Стросс: «Во время дискуссий ни разу не рассматривалась проблема конкретного отношения какой-либо культуры к ее языку. В качестве примера обратимся к нашей цивилизации, где речью пользуются, так сказать, неумеренно: мы говорим кстати и некстати, нам достаточно любого повода, чтобы выражать свои мысли, задавать вопросы, комментировать... Это злоупотребление языком совсем не универсально,

1 Большинству этнических культур известна глубоко архаичная оппозиция тишины (молчания) и звука (речи), которые выступают в качестве атрибутов соответственно мира чужого, нечеловеческого, мертвого и присвоенного, человеческого, живого. Многие создаваемые человеком звуки и шумы имеют функции символов, и особенно сильно семиотически нагружены элементы «голосового поведения» [1] (см. также работы А.К. Байбу-рина, С.Е. Никитиной). Оппозиция «речь / молчание» важна для самых разных ритуальных практик: это и необходимые речевые компоненты обряда, и запрет на его звуковое сопровождение (вплоть до полной тишины), и запрет отзываться на звучание во время тех или иных магических действий: А можно и так вылечить. Я-то не знаю [точно]. Мол-чату воду [для этого надо взять]. Молчать надо. Сходить на реку и процедить от на пороге и этим умывать. И она не будет тосковать. Молча чтобы. Ни с кем, ни с кем не говорить. И так пройти, вот так. Человек скажет [что-нибудь], что попадёт стречу-то, а ей молчать надо. Вот это молчанна вода. Дак молчанну воду можно попозже принести. (Без указания локалов приводятся текстовые примеры, взятые из Среднеобского диалектного архива Томского государственного университета (1947-2016 гг.), остальные снабжаются указанием на ареал функционирования говора). Ср. еще один текст: Собирать-то её [лекарственную траву] далёко от деревни, чтоб петухи не опевали [не лишали силы своим пением], тогды она толькё поможет (среднеурал.).

оно встречается не так уж и часто. Большинство культур, называемых нами первобытными, часто пользуется языком весьма бережливо. Там не говорят где попало и о чем попало. Словесные выражения там часто ограничены предусмотренными обстоятельствами, вне которых к словам относятся экономно» [2. С. 64]. Глава структурализма, как видим, поставил вопрос в диахроническом ключе, сравнивая стадиально различающиеся культуры, но и на синхронном срезе подобные отличия оказываются существенными, о чем позже писал Д.Х. Хаймс [3].

Вместе с тем следует учитывать, что на национально-культурных нормах речевого поведения сказываются и конфессиональные постулаты. Т.И. Вендина [4] настаивает на том, что русская элитарная культура и народная традиция, т.е. отечественная культура, взятая как универсум, формировалась не просто под влиянием христианской этики Средневековья, но конкретно кирилло-мефодиевского наследия. На этом же основании

B.Н. Топоров [5] отмечает «словоцентричность»1 славянского мира Средневековья, который, впрочем, не был абсолютно монолитным, и Н.Б. Мечковская [6] противопоставляет «словоцентричности» русских «недоверие или равнодушие к слову» белорусов.

С другой стороны, в восточнославянском ареале столетиями ощущались отголоски исканий и учений раннехристианских гностиков и мистиков, была воспринята духовная практика исихазма. «Византийские, афонские и киеворусские исихасты отказом от говорения, речения, «слова будничного» аскетически и эстетически приближались к сакральному содержанию тишины, молчанию, внутреннему постижению Слова Божьего. Ведь произнесенное слово теряет свое метафизическое содержание, становится пустой звуковой оболочкой - мысль изреченная есть ложь» [7.

C. 120]2. В послевизантийский период исихазм стал феноменом культуры

1 «Культуры соответствующего типа <.. > ставят в своем начале Слово как высшую реальность данного модуса существования, поскольку оно, облекаясь плотью, воплощается в «разыгрываемом» им мире», - пишет В.Н. Топоров [5. С. 5]. Симптоматична рецепция древнерусским языком греческих калек: 'akoyíal ^ безсловесие 'неразумие, безрассудство', 'аХоуад ^ безсловесьно 'неразумно, бессмысленно', 'аХоуоу ^ безсло-весьныи 'неразумный, бессмысленный'. Ср. уже русские переводы данных церковнославянизмов: О немже известное что господину не имамъ: т^мже и приведохъ его пред васъ, наипаче же пред тя, Агриппо царю, яка да разсуждетю бывшу имамъ что писати: Безсловесно бо мнится ми, посылающу юзника, а вины, яже нань, не сказати (Деян., 25, 26-27). В Синодальном переводе (1862) для безсловесно выбрано наречие нерассудительно. Конструкция из 1-й песни Великого канона Андрея Критского (вторая половина VII в. - начало VIII в.) Окаянная душе <.. .> астанися прочее преждняга безсловесгя разными переводчиками передается как воздержись от прежнего бесслове-сия / безрассудства / неразумия / безумия.

2 Ср. Пандекты Никона Черногорца (1296 г.): Ихъ же житье есть безмолъвно. И что иже сочтавъшися Боу. Яремъ мнишьскыи взяти. И сЬсти единомоу и молъчати (СДЯ. С. 127). В тексте Нового Завета прямо сформулировано и отношение к профан-ному слову (Не входящее во оуста сквернитъ человЬка: но исходящее изо оустъ, то сквернитъ человЬка (Мф., 15, 11); Глю же вамъ, яко всяко слово праздное, еже аще ре-кутъ человЬцы, воздадятъ а> немъ слово въ день судный: От словесъ бо своихъ аправди-

как таковой - не только тех ее форм, которые принципиально не существуют без вербальной речи, как философия, литература, но и тех, которые опираются на несловесные коды, - живопись, архитектура [7]. Носители традиционной культуры в бесчисленных селах и деревнях России не были знакомы с догматами и принципами исихазма, разделяемыми в Оптиной Пустыни, Сарове, на Валааме, но основные конфессиональные тексты, бесспорно, были известны и неграмотным людям.

Так, например, в повседневном исповедании грехов1 после общей формулы: ИсповЬдаю <.. .> вся моя грЬхи, яже содЬяхъ во вся дни живота моего, и на всякий часъ, и въ настоящее время, и въ прешедшия дни и нощи, дЬломъ, словомъ, помышлениемъ... - перечисляются 23 вида прегрешений. Из них 5, трактуемы как грехи против ближнего и против себя самого, прямо связаны с речевым поведением. Это «празднословие», а также «прекословие», «оклеве-тание», «осуждение», «неправдоглаголание». Таким образом, под категорию греха подведены лживая, пустая и неуместная речи.

Если исходить из аксиомы, что лексически типизируются в первую очередь отступления от всех норм и идеалов - от уровня телесного, плотского до уровня душевного и духовного, то показателен набор концептов русской лингвокультуры с именем «слово»: БЛАГОСЛОВЕНИЮ противостоят БАСНОСЛОВИЕ, ГОЛОСЛОВИЕ, ЗЛОСЛОВИЕ, МНОГОСЛОВИЕ2, ПРАЗДНОСЛОВИЕ, ПРЕКОСЛОВИЕ, ПУСТОСЛОВИЕ, СКВЕРНОСЛОВИЕ, СЛАВОСЛОВИЕ3, СРАМОСЛОВИЕ, СУЕСЛОВИЕ4, а так-

шися и ют словесъ своихъ юсудишися. (Мф., 12, 36-37); Аще кто въ словЬ не согрЬшаетъ, сей совершенъ мужъ, силенъ абуздати и все тЬло. (Иак., 3, 2); Молящеся же не лишше глаголите, якоже язычницы: мнятъ бо, яка во многоглаголати своемъ оуслышани бу-дутъ (Мф., 6, 7)), и отношение к слову сакральному (Аще вы пребудете во словеси Мо-емъ, воистину оучнцы Мои будете (Ин., 8, 31); Отметаяйся Мене и не пргемляй глгалъ Моихъ имать судящаго ему: слово, еже глахъ, то судитъ ему въ послЬднш день (Ин., 12, 48); Всяко даяте блго и всякъ даръ совершенъ свыше есть, схдяй ат Оца свЬтавъ <...>. ВосхотЬвъ бо породи насъ словомъ истины, во еже бытии намъ начатокъ нЬкш создан-тмь Ега (Иак., 1, 17-18); Порождении не ат сЬмене истлЬнна, но неистлЬнна, словомъ живага Бга и пребывающа во вЬки (1 Пет., 1, 22)). Вторую семантическую линию поддерживает еще одна греческая традиция: Слово - обозначение Бога (второй ипостаси Троицы - Бога Слова, воплощенной в Христе). Так, ЛСВ Слово 'о Христе' фиксируется не только в САР (1789-1794), но и спустя век в словаре В.И. Даля (1880-1882): «В Евангл. толкуется 'Сын Божий; истина; премудрость и сила'».

1 Грех, с точки зрения православной церкви, - это деяние, недостойное христианина, некая болезнь души. Строгой классификации грехов в православии нет.

2 МАС дает другое имя этого концепта - МНОГОРЕЧИВОСТЬ, а РСС - МНОГОГЛАГОЛАНИЕ с пометами «устар.», «ирон.», РАЗГЛАГОЛЬСТВОВАНИЕ с пометами «разг.», «неодобр.».

3 За исключением ЛСВ, который в терминосистеме православия обозначает высшую форму молитвы.

4 Функциональную нагруженность данной деривационной модели в целом ярко раскрывает вокабула ПУСТОСЛОВИЕ из СРЯ: Ниединоя истиньныя рЬчи имат<ь> ат звЬздословия и поустошнословия [вар. по семи спп. ХУ-ХУШ вв. «пустословия»] (^атаюXoyíаg) и а<т> басньнословия твоег<о> (то... ^ивоХоуц^а) Хрон. Г. Амарт., 83.

же СЛОВОБЛУДИЕ1, СЛОВОИЗВЕРЖЕНИЕ, СЛОВОПРЕНИЕ и СЛОВЕСА2. (Ср. нейтральность не столь многочисленных научных понятий типа богословие, послесловие, предисловие, сословие, а также словоизменение, словообразование, словосочетание, словоупотребление, словоформа). «Это восприятие вошло в плоть и кровь русской культуры, превратилось в ее повседневный компонент, определяющий ее жизнь», - полагает Т.И. Вендина [4. С. 39]. Справедливость такого вывода не раз подтверждали «высокие тексты» национальной литературы. Например, оно преломилось в каждому известном из школьной программы пушкинском противопоставлении грешного языка, и празднословного, и лукавого, языку, предназначенному пророку, чтобы жечь глаголом сердца. Отзываются ли, отсвечивают ли эти этические постулаты в «низких текстах», порождаемых в повседневной жизни носителями традиционной [речевой] культуры, социальную базу которой всегда представляло крестьянство?

2. Коммуникативная этика. Речевые нормы, свойственные диалектным коллективам, или «языковым сообществам» (по Л. Вайсгерберу)3, описаны О.Ю. Крючковой, Р.Ф. Пауфошимой, С.Е. Никитиной, Е.В. Иванцовой, Р.Н. Порядиной и др. Однако прежде всего следует назвать работы В. Е. Гольдина, предложившего сам термин «традиционная сельская культура речевого общения» и обратившегося к «месту речи в составе деятельности и характеру рефлексии диалектоносителя над речью» [8]. Основные положения, развиваемые В. Е. Гольдиным, кратко можно передать следующим образом. «Злоупотребление языком» (в терминах К. Леви-Стросса) у носителей традиционной культуры ограничено рядом установок:

(1) знания, сформированные непосредственной предметно-практической деятельностью, считаются более достоверными и важными, чем полученные в дискурсивной практике (исключая фольклорные и сакральные тексты)4;

XIII-XIV. Пустословлю, -ие (fiavcoXoye). Влх. Словарь, 101. XVIII в. [СРЯ, также см. СДЯ вокабула БАСНЬНОСЛОВИЕ].

1 Второе имя концепта ЯЗЫКОБЛУДИЕ при отсутствии в МАС зафиксировано в ОСРЯ и Д.

2 РСС дает значение 'многословная и бессодержательная речь' с пометами «устар.», «ирон.» и помещает связанное выражение НЕДЕРЖАНИЕ СЛОВЕС 'неудержимое многословие' с пометой «ирон.»

3 Этикет регламентирует разные стороны коммуникативного акта, начиная с круга допустимых собеседников (Только увидела, так и заговорила. А это нельзя. Надо только со знакомыми разговаривать) до способов апелляции к ним (Я их навеличивала [называла по имени и отчеству], и пускай меня навеличивают) и тактик развертывания темы (Поговорят про чё-нибудь. Всё наплетут. Сперва же сыздаля, не сразу, а помаленьку; Вот, старуха, я тебя когда хвалю, придакивать надо) и речевых жанров (За здешнего выходила, сватали меня, сватали. По-простому и рассказать надо).

4 От боталы ничё доброго не познашь (забайк.); От такой барабни ничего путного не узнаешь (владимир.) От набрёханного [научившегося складно говорить] человека правды не жди (сарат.).

(2) плоды стереотипного жизненного опыта не требуют развернутого

1

речевого выражения ;

(3) правдивость (искренность) нуждается в постоянной декларации, в специальных показателях данной речевой стратегии2 [10].

Вместе с тем представляется, что последний тезис требует некоторой оговорки. В русской традиционной культуре, конечно же, действует наднациональный общеэтический запрет на сознательное говорение неправды. Вместе с тем ее установки, дискурсивно развернутые в паремиях, амбивалентны, а иногда асимметричны (Было бы кому врать, а слушать станут; Не хочешь слушать, как люди врут, ври сам; Люди врут - только спотычка берет, а мы врем, что и не перелезешь; Что меньше врется, то спокойней живется; Вранье не введет в добро; И враньем люди живут да еще не ухвалятся).

Нормативные ориентиры крестьянского сообщества далеко не во всех ситуациях приветствуют выражение, обнародование что называется «в глаза» своих сомнений в правдивости информации собеседника. Показательны записи, сделанные диалектологами задолго до работ Дж. Лича и Г.П. Грайса, в которых информанты фактически формулируют максиму согласия (Придакивать должны. Тот плохой человек, который не при-дакиват... Придакивай, хто и врёт (с. Трубачево Шегарского р-на Томской обл. в 1958 г.) и максиму качества и релевантности информации (Бу-робить лишно я не могу, а правду и по делу говорить люблю (с. Рыбало-во Кривошеинского р-на Томской обл., 1959 г.).

Однако конвенции и нормы той или иной культуры относительно вербального поведения бытуют не только в дискурсивном развертывании3, они предсказуемо «закодированы» в глаголах, именах и сверхсловных единицах (перифразах), обозначающих речевую деятельность в целом и отдельные речевые акты, как, например, придакивать и болтать в приведенных выше примерах. Такие лексемы-дескрипции разных аспектов вер-

1 В псковских говорах функционирует фразеологизм, включающий дериват глагола баяти, - и бай сломан (сломался) со значением 'нечего и говорить' (К). Данная норма, впрочем, имеет свои отголоски и в иных дискурсивных практиках начиная от пушкинского К чему рассказывать, мой сын, чего пересказать нет силы? - до положения из 7-го раздела «Логико-философского трактата» Л. Витгенштейна: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать» [9. С. 73].

2 В целом это противоречит заповеди, неоднократно сформулированной в текстах Нового Завета: Паки слышасте, яко рЬчено бысть древнимъ: не во лжу кленешися, воздаси же Гсдви клятвы твоя. Азъ же глю вамъ не клятися всяка <.. > Буди же слово ваше: ей, ей, ни, ни: лишше же сею ат непргязни есть (Мф., 5, 33, 34, 37); Прежде же всЬхъ, братге моя, не кленитеся ни нбомъ, ни землею, ни иною коею клятвою: буди же вамъ еже ей, ей, и еже ни, ни: да не въ лицемЬрге впадете (Иак., 5, 12).

3 Этику ответственности, сопряженную с речевым поведением в сфере современного научного дискурса, в 2014 г. постулирует Л. О. Чернейко, рассматривая примеры извинений по поводу речи (метаизвинений) [11]. Но этот аспект разработан и в диалектной культуре: Бахало и есь бахало, я сижу с суседкой разговариваю, а он: «Хватит болтать». Мне-ка неудобно за его стало (тюмен.).

бальной передачи информации группируются исследователями по нескольким основаниям ([12-14]; см. также (ТСРГ)).

3. Предикаты профанной речи. Данная статья сосредоточена на сегменте глагольной лексики, который представлен агентивными (поведенческими) предикатами речи, сопряженными с этическими моментами1. Н.Б. Мечковская встраивает их в очень широкое понятие «метаязыковые глаголы, обозначающие процессы устного общения» [12]. Для учета дея-тельностного фона в 1992 г. предложила свои термины Н.Д. Арутюнова -речеповеденческие предикаты, которые «характеризуют и содержание высказывания со стороны его истинности, и говорящее лицо со стороны совершенного им действия» [15. С. 588]. В более поздней ее работе добавлен важный для нас тезис: «Истинностная оценка выражается преимущественно грамматически (модальностью), этическая - лексически» [16. С. 572].

В древне- и старорусских памятниках, т.е. в «высоких текстах», речевые акты, обозначенные глаголами говорения2 по параметру истинности, могли маркироваться несколькими способами. На лексическом уровне «раздельнооформленно» данную характеристику эксплицировали существительные в В.п. в функции дополнения правда, истина, лжа / ложь, неправда, а также наречия право, неправо, истинно, лестно, по криву, хуль-но и т. д. Аналогично обозначались бессмысленность, пустота или же непотребность сказанного [18], вновь подпадающие под негативную этическую оценку. Кроме того, в этот период функционировали калькированные композиты с прозрачной внутренней формой, которые характеризовали содержательную сторону передаваемой информации и отчасти ее количество (велерЬчствовати, велерЬчевати, 'хулить, поносить', 'хвастаться', ве-лерЬчить 'говорить много и красиво', 'пустословить', великорЬчевати 'быть многоречивым', злорЬчити, злословити, злословесити, злословесо-вати, злоязычествовать 'злословить, клеветать' [18], пусторЬчити 'вести пустые разговоры', пустословити 'пустословить', пустошнословити 'говорить пустое, празднословить' [СРЯ]). К настоящему времени они, за исключением злословить, в русском языке устарели.

Что касается профанной устной речевой коммуникации (за пределами фольклорного и обрядового дискурса), которая заполняет пространство

1 Все прочие глаголы, обозначающие артикуляционные особенности говорения типа басить, бубнить, шепелявить или эмоциональные состояния говорящего типа брякать, бурчать, цедить, остаются за рамками исследования.

2 «Основных» глаголов &сеп& в славянских языках насчитывается не более десятка. Все они принадлежат к древнейшему праславянскому фонду <. >. Показательно, что большинство этих глаголов являются деноминативными, и, следовательно, столь важное отличительное свойство человека, как способность говорить, и сама «деятельность» говорения не имели в праславянском собственного обозначения, кроме *геШ» [17. С. 173]. В древнерусских и старорусских письменных памятниках зафиксированы глаголы речи бесЬдовати, глаголати, говорити, казати, молвити, повЬдати, повЬсти-ти, речи / рещи, съказати [18], а также содержащие отсылку к речевому жанру отвЬщати, проповЬдати, славити, ругатися, оукорити [19].

3 Данный глагол в [18] не рассматривается, его приводит СДЯ.

повседневности, сопровождает обыденную жизнь, порождая «низкие» тексты, то ее веками обслуживали и отчасти продолжают обслуживать и сегодня бесчисленные говоры русского языка. Хотя для них характерны иные предикаты речи, вполне очевидно, что «речеповеденческие» глаголы находятся в зоне «актуального внимания», в «фокусе» традиционной культуры. Доказательством выступает высокая номинативная плотность этого участка лексической системы в любом говоре1.

Выборка основного материала исследования сделана из 2-го (Б — Блаз-ниться) и 3-го (Блазнишка — Бяшутка) томов сводного СРНГ. Она дополнена данными Среднеобского диалектного архива и материалами, введенными в научный оборот указанной в статье литературой и рядом региональных словарей. Опираясь на тезис С.М. Толстой об «общей когнитивной (смысловой в широком понимании) основе диалектов одного языка»2 [20. С. 115], мы получаем открытую лексическую группировку, образованную (а) общерусскими глаголами, (б) территориально ограниченными глагольными единицами русских народных говоров, а также (в) функционирующими в них диалектно-просторечными глаголами.

Она представляет собой репрезентативный для решения поставленной задачи, хотя и искусственно ограниченный алфавитным порядком пласт предикатов, объединенных интегральной семой 'говорить', 'сообщать что-либо (сведения, мысли и т.д.) посредством речи' и семой адресативности [13] (подчеркнем, что для многих глаголов характерны и экспрессивно-оценочные семы). Дифференцированы данные единицы разноуровневыми семантическими компонентами, отражающими оцениваемое с точки зрения морали содержание и качество информации. Основания их классификации в целом можно свести к двум оппозициям: «соответствие / несоответствие сообщаемого действительности» и «содержательность / бессодержательность сообщаемого».

Указанные параметры противопоставления выделены с опорой на дефиниции региональных диалектных словарей, фиксирующих состояние русских говоров преимущественно во второй половине прошлого столетия, и сводного СРНГ. Последний опирается на широкий круг источников сер. ХГХ-ХХ в. Часть помещенных в него материалов была уже осмыслена и описана лексикографами, другая выбрана из первичных записей живой диалектной речи, которые сделаны весьма различающимися по профессиональным навыкам собирателями. В результате авторский коллектив СРНГ признал, что «во многих случаях трудно определить, имеем ли мы дело с оттенками значения или же наблюдатели по-разному сформулировали од-

1 См. вышедшие в последние годы работы Л. А. Ивашко, Т. И. Вендиной, Ю.А. Бессоновой, Н.И. Ершовой, Н.Ю. Баженова, Ж.К. Гапоновой, Ю.А. Ермолаевой и М.А. Короткевич, О.А. Чупряковой и С.С. Сафоновой и др.

2 Аналогичную точку зрения исповедует и авторский коллектив СРНГ: «Объединение в одной словарной статье разрозненных по разным говорам значений диалектного слова оправдывается единством происхождения этих значений и развитием их в рамках общей системы русского языка» [СРНГ. Т. 1. С. 12].

но и то же значение. Нередко также в источниках оттенки значения отделяются друг от друга неотчетливо <.> нет уверенности в том, что за разными формулировками определения значений не скрываются реально существующие значения или их оттенки» [СРНГ. Т. 1. С. 13]. При этом способы семантизации лексем в СРНГ оказываются довольно разнородными, что будет показано дальше.

4. Оппозиты по достоверности. Итак, самую малочисленную из полученных нами групп создают глаголы, у которых в толковании эксплицирована только архисема речевой деятельности и не указаны компоненты, которые маркировали бы достоверность / недостоверность передаваемой информации. (Впрочем, в разных говорах современного русского диалектного континуума их семный состав может не совпадать.) Это диалектные и диалектно-просторечные единицы бавить, базлать, баить, байкать, ба-кать, бакудить, бакулить, балакать, балаять, бахорить, бачить, баю-нить, баять, бормотать, брехать, буровить, бякатъ. Они вербализуют немаркированный полюс первой оппозиции, т.е. сообщение «правды». Такое речевое поведение трактуется культурой как типичное, обыкновенное, рядовое, нормальное, привычное, ожидаемое.

Перечисленные предикаты описывают профанную речь, передачу невысоко оцениваемого с точки зрения его важности содержания. Вчера сидим бормочем. Она пришла. Долго бормотали, потом сели ужинать (Пар. Гор. 1959). Аналогичные примеры употребления можно встретить в опубликованных записях практически любой диалектной системы: Ой, долго мы с тобой бормотали (амур.); Вечером баба на лавочке со старушками балакает (амур.); На вечёрках девки вяжут, а ребяты балакают с имя (амур.); Сидели, балякали до полночи (алт.); Мы, бывало, по всей ночи ба-талили (краснояр.); Байкали по деревне, что зямлю надо вновь делить (смол.); Садись, бахорь (киров.); Забегайте бахорить-то (перм.); Это так народ брехает (новг.); Ён, бавют, приде_ домой (псков.). Набаял ты дядя, мне диковинок-то три короба, да у тебя три дни слушать дак не переслушать (перм.). Как видим, данные диалектные глаголы речи оказываются семантическими аналогами функционирующих во всяком говоре наиболее частотных общерусских предикатов говорить2 и рассказывать, а также устаревшего в литературной подсистеме глагола сказывать.

1 Группа «сжимается» и за счет того, что единицы постепенно уходят в пассивный фонд. Приведем запись, сделанную в 1960 г. в селе Максимкин Яр Верхнекетского р-на Томской обл.: «Я ему бачил, он не послушал», - молоды так не говорят, стары так говорят.

2 По мнению И.И. Макеевой, говорить и сказать обрели свою высокую частотность «после и в связи» с утратой речи / рещи и глаголати. В восточнославянской письменности в канонических, церковно-учительских источниках предикат говорити не употреблялся. Секулярный статус привел к его широкому распространению уже к XVI в. [18]. Лексема сказати начала появляться в письменных светских текстах с XIV в., однако при обращении автора к строкам из Библии или словам святых по-прежнему использовались словоформы, образованные от речи / рещи или глаголати [19].

Выделенным оппозитом выступает говорение чего-либо неистиннного или лживого, т. е. отступление от этической и коммуникативной общечеловеческой нормы «правильной» коммуникации (П. Грайс, Д. Гордон и Дж. Лакофф, Дж. Лич, Н.Д. Арутюнова, Г.А. Копнина, Л.Е. Тумина и др.). Впрочем, ненамеренное1 искажение подлинного, настоящего положения дел, считаясь ошибкой, оплошностью, невольным заблуждением или неосведомленностью, незнанием, не подпадает под этическую регуляцию. Умысел же сказать неправду (мотивируемый самыми разными причинами: малодушием, страхом, опасениями или же более существенными в повседневной коммуникации тщеславием, завистью, неприязнью, жадностью, выгодой и т.д.) меняет все, и такое речевое действие мораль расценивает как недостойное, порочное, гнусное, а религия - греховное .

Полученное лексическое множество предикатов «сообщения неправды» оказывается более внушительным. Характеризуя его, отметим, что восходящий к и.-е. корню *1ещЪ-, *lugh- глагол лгать с его довольно узким семантическим объемом в диалектном дискурсе остается практически невостребованным (красноречиво выглядит, например, его отсутствие в полных по типу среднеобских ВС и ПСДЯЛ).

Зато общерусская лексема врать функционирует в нем активно. К.Г. Красухин [21] полагает, что исходным ее значением было 'колдовать словом, предсказывать', затем развивается 'болтать, говорить не то, что должно', а пейоративное значение 'лгать' имеет довольно позднее происхождение3. В словнике СДЯ глагола врати нет, СРЯ датирует помещенный контекст А онъ мужикъ очюнной вретъ и самъ себк не вЬдаетъ 1578 г. и формулирует лексическое значение глагола как 'говорить вздор, пусто-

1 Намеренное, но не злонамеренное искажение информации не преследует получения выгоды. Отступление от истины ради забавы, потехи, развлечения коммуникантов - это балагурство. Оба семантических компонента красноречиво объединены в СРНГ при семантизации фраземы балагуры разводить 'шутить, врать', синонимичные обороты: балясы (балясины) разводить, балясы точить, балы точить, балагуры вести. В говорах функционируют и глагольные универбы: балберить, балберничать, балант-рясить, балантрясничать, балентрясить, балентрясничать, балясать, балясить, балясничать, бакулить, бахвалить: Пойдешь в магазин — балагурит, рассказывает; Да всего с час и балантрясили, а потом каждая по своим делам ушла, дак чё, только умные разговоры вести? (краснояр.).

2 Впрочем, в новозаветной трактовке неправдаглаголание не причислено к смертным грехам: Всяка неправда грЬхъ есть, и есть грЬхъ не къ смерти (1 Ин., 5, 17). В народной культуре связь пустых и лживых речей с категорией греха парадоксально просматривается даже в самом факте ее отрицания. Ср.: Грешно от Бога брякать языком (Л); Да и не грех, если балентрясничали, чё им всё брови супить, [ведь они] молодые (краснояр.).

3 Показательно, что этот путь семантического развития не чужд и глаголу бузить (в результате они оказываются, в терминах С.М. Толстой [22], парадигматическими партнерами): в пермских, уральских, тюменских говорах он имеет значение 'лгать, обманывать' (Я бузить зря не буду (тюмен.); Я не модиска была, бузить не буду (тюмен.)), в амурских - 'заговаривать, колдовать' (Один раз мне пришлось к бабке обращаться. Она бузила, бузила там чё-то, я уж и не помню. После этого мне лучше стало (амур.)).

мелить'. САР фиксирует уже врать и вракать (снабжая последний вариант пометой «простонародное») в 3 ЛСВ: (1) 'суесловить, пустословить, болтать, говорить что на ум попадет'; (2) 'лгать, сказывать то, чего совсем не бывало'; (3) 'непристойное рассказывать о ком-либо'.

В. И. Даль приводит самый широкий список предосудительных в разной мере коммуникативных целей, обозначаемых этим предикатом, и изменяет приоритетность лексических значений и их оттенков: 'лгать, обманывать словами, облыжничать, говорить неправду, вопреки истине; говорить вздор, небылицу, пустяки; пустословить, пустобаять, молоть языком, суесловить; хвастать, сказывать небывальщину за правду'1. То, что перечисленные значения могут до сих пор оставаться актуальными в некоторых говорах, показывает запись, сделанная в 1975 г. в селе Цыганово Зырянского р-на Томской обл. от Евдокии Ивановны Бабенко (1901 г.р.): Каж-ный дома прял, а молоденькими на посиденки бегали. Но прялки не таскали - тяжело. Больше [там] вышивали. Соберёмся, балясы точим, а не работам. Один врёт, другие слушают2. Откупали у кого-нить специально избу. Заплотим, тода уж кажный вечер ходим. Ср. ответы, полученные томскими диалектологами с интервалом в 20 лет: Я тверёзова ничё не напою. Надо выпить, тогда завруся не знаю чё (с. Кожевниково Кожев-никовского р-на Томской обл., 1963 г.); Ну чё вам наврать? Мне кажется, и до войны жись была неплохая (п. Нарга Молчановского р-на Томской обл., 1984 г.). Данные примеры вполне соотносимы с крыловским прецедентным текстом: И тот дурак, кто слушает людских всех врак (1815), где враками названы 'не внушающие доверия россказни, выдумки, небылицы', но никак не 'ложь'.

Наконец, и МАС формулирует лексическое значение и его оттенок (употребление) врать\ 'говорить неправду; лгать' || 'говорить вздор, пустяки; болтать'. (ЛСВ врать2 'фальшивить, ошибаться (в пении, музыке)' и врать3 'неверно показывать, быть неточным' не являются речеповеден-ческими глаголами.)

В отличие от врать, глагол баяти сразу имел два исходных значения -'говорить' и 'выдумывать'3. Именно к баяти от *Ьа- или к праславянским

1 Отметим, что убран 3-й ЛСВ, хотя в XX столетии СРНГ помещает вокабулы врать 'говорить что-либо неприличное, непристойное'. Луж. Петерб., 1871, и врачить 'говорить что-либо неприличное, непристойное' «Говорить скабрезности, делать намеками гнусные предложения» Шадр. Перм. [год и автор неизвестны]. Кроме того в этом лексиконе появляется ЛСВ вракать3 в значении 'предсказывать будущее' Шадр. Перм. 1895.

2 В.И. Даль фиксирует ЛСВ проврался 'проговорился'.

3 В говорах и сейчас встречается существительное басня в значении 'сказка': Под Рождество, под Крещенье басни слушали (прииртыш). СРНГ дает для него следующие локалы: Том., Влад., Новг., Смол., Калуж., Тамб., Курс., Ворон. Среднеобский фразеологизм басни распускать создан по общерусской модели распускать сплетни, слухи, враки: Басни - а тоже когда врёт человек - сидит, басни распускает свои и болтает, что не следует. Ну про него и говорит [кто-нибудь], что вот, басни распустил. Существительное байка словарь В. И. Даля толкует как 'побасенка, прибаска, сказочка, присказка' (без указания локала).

звукоподражаниям *Ъа1Ъо1 / *Ъа1Ъа1/ *Ъо1Ъо1, *ЪъЫ и др. А.Г. Преображенский и М. Фасмер возводят значительную долю русских предикатов неистинной, а также праздной и неуместной речи.

Помимо этого, в говорах сформировались метафорические универбы и связанные сочетания. Например, базарничать 'торговать на базаре' ^ 'проводить время в пустых разговорах' (прииртыш.), балабонить 'звонить в колокола' ^ 'пустословить, говорить пустяки, вздор' (курск.), барабо-рить 'звонить (о колокольчике для лошадей и коров)'^ 'болтать, говорить вздор' (свердл.), блавостить (благовестить) 'оповещать колокольным звоном о начале церковной службы или о каком-л. важном событии' ^ 'сплетничать'1 (тюмен.), блеять 'издавать блеяние' ^ 'говорить неправду' (карел.); боронить 'рыхлить землю' ^ 'говорить вздор, глупости, пустяки' (волог., калуж., тул., перм., свердл.), 'лгать' (волог., сев.-двин.), 'сплетничать' (волог.), боронить всякую борону ^ 'вести пустые, ничего не значащие разговоры' (прииртыш.); ботать 'бить по воде, мутить, болтать воду' ^ 'лгать' (пенз., сев.-двин.), 'говорить вздор, чепуху' (краснояр.), 'напрасно тратя время, рассказывать' (амур.); булькать 'издавать характерные для жидкости звуки' ^ 'говорить пустяки, глупости' (перм., тю-мен.) и т.д. органично дополняют просторечный слой сухих метафор типа городить, заливать, молоть, плести, собирать, травить, трепать(ся).

Диалектные и диалектно-просторечные глаголы, в толкованиях которых авторы СРНГ эксплицируют дифференцирующие и уточняющие семантические компоненты 'ложь', 'неправда', 'обман', 'наговоры', 'клевета', условно распадаются на группы 'лгать' и 'сплетничать'. Второй рече-поведенческий акт подразумевает распространение (распускание) слуха, основанного на заведомо неточных или неверных, вымышленных сведениях, направленного на кого-л. в стремлении очернить.

Некоторая условность разделения глаголов на данные группы объясняется тем, что их семантическое толкование в словарях не выдерживает какого-либо строгого формата. Например, первые согласно алфавитному порядку единицы из полученной нами группы 'лгать' описаны в СРНГ следующим образом: базлать 'врать'. Барнаул., Том., 1919; балабошить 'говорить пустяки, врать'. Калуж., 1905-1921; барахвостить 'врать, говорить вздор, небылицы'. Волог., Свердл. Помимо них, данная группа включает предикаты: баламутить, барандать, батить, батыжить, бахать, башить, ботать, брандахлыстить, брендить, брехать, брешить, брусить, брухать, бручить, брякать, брянчать, бузить, бузовить, буро-бить, буровить, бутить, буторить, бухать, бухвостить, бухорить, бух-терить, бухтить и сверхсловные связанные единицы басни распускать, барабару нести, балы точить, бухтину сказать.

Сходным образом выстроены словарные дефиниции глаголов из группы 'сплетничать': балаболить 'сплетничать' Даль [без указ. места]; балаганить 'наговаривать на кого-л.'. Свердл., 1964; балухвостить 'пусто-

1 МАС при этом ЛСВ дает пометы «разг. устар.».

словить, сплетничать'. Тамб., 1850. У формальных вариантов балентре-сить, балентрясить СРНГ фиксирует два значения: (1) 'говорить, болтать о пустяках, вести несерьезный разговор'. Вят., Перм., 1834, Свердл., Арх., Волог., Новг., Твер.; (2) 'сплетничать'. Арх., 1961, Свердл. Данную группу представляют также лексемы: бабничать, балаболить, балаганить, балагурить, балухвостить, барахвостить, баруздить, басни-чать, бахвостить, блавостить, благовестить, боронить, бран-дахлыстить, брехать, брешить, брязжать, бурохвостить, бурусить, бу-торить, бухвастить, бухвостить и ряд фразеологических оборотов, например: басни разводить.

5. Оппозиты по содержательности. Второй этический параметр оценки информации - это ее содержательность (МАС трактует данное понятие как 'большой внутренний смысл ). Положительный полюс оппозиции и здесь предсказуемо оказывается лексически не типизированным, противоположный же - отмеченным многочисленными специальными единицами. В зависимости от ядерных семантических компонентов здесь могут быть выделены группы 'говорить вздор, глупости' и 'пустословить'. Их близость и взаимосвязь в поле русского этического сознания ярко показана в СРНГ при семантизации предиката балабонить. Стоит привести ее полностью: 'пустословить, говорить вздор, пустяки, шутить, болтать'. Ряз., Тул., 1820, Курск., Калуж., Брян., Влад., Волог., Олон., Свердл. В целом, однако, пустословие и неумная, нелепая, абсурдная информация разнятся.

Глаголы, которые обозначают передачу последней, имеют в лексическом значении семантические компоненты 'глупости', 'вздор', 'чепуха', 'ерунда', 'нелепица', 'небылица'. Полученная группа состоит из предикатов базарни-чать, балаболить, балабонить, балабосить, балабошить, балакать, бала-монить, баламотить, балантрысить, балботать, балентресить, балентрясить, балмошить, балобонить, балякать, балясничать, бакулить, бара-бонить, бараборить, барабошить, бармить, баруздить, барячить, баса-лаить, благолить, блекотать, болонить, боронить, боталить, ботать, бредить, бринчать, брусить, брякать, брякотать, бубнить, бузать, буз-гать, бузить, булюбенить, буровить, бурузнить, буторить, бухтеть, а также фразеологизмов барабару нести, бить языком, брякать языком.

Наконец, бессодержательная, ничтожная, пустая, пустячная, несерьезная, не стоящая внимания (и в известной мере излишне многословная) информация «закодирована» русским языком наиболее последовательно. В его литературной подсистеме при этом нередки примеры частеречного параллелизма, что еще раз подтверждает значимость для русского лингво-культурного сообщества попираемой нормы: пустословить - пустословие, пустозвонить (разг.) - пустозвонство (разг.) - пустозвонный (разг.), празднословить - празднословие - празднословный, суесловить (устар.) -суесловие (устар.) - суесловный (устар.), суемудрие (устар.), болтать -болтовня, также нарушение нормы стоит за номинациями словоблудие (книжн., пренебр.), многоглаголание (устар. и ирон.) многословие, многоречивость.

Группа собственно диалектных и диалектно-просторечных предикатов со значением 'пустословить' ('болтать') оказывается чрезвычайно многочисленной: базальничать, базюкать, байболить, байборить, бакулить, бакульничать, балаболить, балабонить, балабосить, балабошить, балаго-нить, баламотить, баламутить, баландать, баландить, баланить, ба-лантресить, балантресничать, балантрысить, баласить, балберить, балдыкать, балендрясить, балентресничать, балетрясить, балить, балы-хвостить, балякать, балянтрясить, балясить, балясничать, бамшить, барабать, барандить, басать, басить, белебелить, белебенить беленд-рясничать, белентрясить, белентрясничать, блебетать, блекотать, блюзгать, блюзнить, бляндать, болботать, болкать, болмотать, болто-словить, бормить, боронить, боталить, ботать, бренькать, брешить, бруснячить, брякать, буробить, буровить, бурохвостить, бухтить. Вновь встречаются фразеологизмы типа балясы вести, молоть балаболу, балы распускать (строить). Способ их семантизации в СРНГ по-прежнему варьирует от приведения нескольких синонимов до однословного толкования. Например: базанить 'болтать, говорить о пустяках, переливать из пустого в порожнее'. Волог., 1822, Твер., Перм., Сиб.; базгальничать 'пустословить'. Пенз., 1852.

Нет сомнений в том, что древний синкретизм значений Тасеге' и 'Шсеге' (см. работы К.Г. Красухина, Т.И. Вендиной, Н.Б. Мечковской и др.) в славянском мире постепенно сменился их жесткой оппозицией, которая многократно эксплицирована прецедентными текстами разного уровня - начиная с отточенной богословами устойчивой формулы дЬломъ, словомъ, помышлениемъ до бесчисленных вариантов фольклорных формулировок типа скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается; либо дело делать, либо сказки сказывать; кто словом скор, тот в деле не спор; складно бает, да дела не знает; не по словам судят, а по делам; от слова до дела сто перегонов; не все то творится, что говорится; говорит прямо, а делает криво; на словах — что на гуслях, а на деле — что на балалайке. Интересно, что при семантическом толковании глагола балагурничать авторами СРНГ вслед за первоисточником середины XIX в. сохранено прямое противопоставление этих поведенческих актов: 'балагурить, заниматься болтовней, а не делом'. Орл., 1860. Концепт РАБОТА (ДЕЛО) предстает одним из центральных в крестьянской (народной) этической си-

1 В новозаветных текстах можно встретить своеобразную перекличку тезисов, отрицающих синкретизм 'говорить' и 'делать' (Чадца моя, не любим словомъ ниже языкомъ, но дЬломъ и истиною (1 Ин., 3, 18); И все, еже аще что творите словомъ или дЬломъ, вся во имя Гсда 1исаХрста (Кол., 3, 17)) и, напротив, утверждающих синкретизм 'слышать' и 'делать' (В кротости пргимите всажденное слово, могущее спти душы ваша. Бывайте же творцы слова, а не точгю слышателге, прельщающее себе самЬхъ. Зане аще кто есть слышатель слова, а не творецъ, таковый оуподобися мужу смотрящу лице бытгя своега въ зерцалЬ: Оусмотри бо себе и атиде, и абге забы, каковъ бЬ. Приникш же въ законъ совершенъ свободы и пребывъ, сей не слышатель забытливъ бывъ, но творецъ дЬла, сей блженъ въ дЬланги своемъ будетъ (Иак., 1, 21-25)).

стеме, и это, вероятно, вызвало обильное лексическое маркирование рече-поведенческих актов говорения вместо работы, осмысляемого как безделье, бесплодная трата времени1, а также стереотипность дискурсивного развертывания данной темы: Мастер он болтать, а работать - погоди да помешкай (прииртыш.); Ботать можешь, а на работе тебя нету (за-байк.); Он лясник, лясничать любит. Любит разговаривать. Он там про-лясничат и делать ничё не будет (татар.); Сидел да балясил, мало наробил (арх.); Приедешь куды на вечер да колотыришь там. Весь вечер проколо-тыришь, рушник не напрядёшь. Вот я вчера носок связала, а сёдни проко-лотырила (татар.); Языком балабонит, а толку мало (владимир.); Боронят всяку борону, а дела не видать (прииртыш.); Брякала бы с вами, даробить надо (тюмен.) Ну, мужики, поговорили, побалантрясили, и за работу (краснояр.); Да всего с час и балантрясили, а потом каждая по своим делам ушла (краснояр.); По целым дням за жизнь размаячивают, [как будто] других забот не стало (краснояр.); Пора рабочая, балы разводить недосуг (сарат.). Ср. помещенный в диалектном словаре контекст актуализации просторечного фразеологизма в речи носительницы говора: В электричке едешь сорок пять минут, так чем баланду травить, лучше вышивать (амур.). Истинностная оценка в семантике данных глаголов оказывается редуцированной, а актуальной становится квалификация самого акта говорения как непродуктивной, безрезультатной, бесполезной и потому недостойной деятельности.

Несмотря на то, что ложь и пустословие - это разные зоны этического поля, МАС, не признавая в семантическом объеме единиц врать и болтать общую сему 'лгать', довольно последовательно постулирует наличие у них сегодня общего смыслового оттенка 'пустословить, говорить пустяки, вздор', подаваемого через знак «||»2. Указанное сходство семантики зафиксировано также для общерусских имен вруша, врун3 и болтуша, болтун; враки и болтовня в значениях 'результат' и нарушается только оппозицией 0 ^ болтливый: А он говорит, этот хромой-то: «Вот залезли воровать <...> А у меня тамо-ка семь миллионов лежало». Неужели семь миллионов оставили здесь [в селе]? Врёт. Наверно, болтливый. В контекстах актуализации диалектных и просторечных лексем независимо от

1 За балаканьем и время прошло (курск.)

2 Сходный тип развития полисемии демонстрирует предикат трекать со значениями 'болтать попусту' (свердл., ярослав., краснояр., новос., иркут., алт., перм., новг., мурман.) и 'обманывать' (свердл.).

3 СРНГ вскрывает регулярную полисемию диалектных отглагольных имен, которые либо образуют соотносительные по грамматическому роду пары, либо трактуются как существительные общего рода. Первый ЛСВ единиц вракала, вракуша, вракушка, врала, враль, врасья, враха, врахотка, врач, врачка, врачун определяется как 'лгун, обманщик', а второй, развивающийся прежде всего в севернорусских говорах, как 'говорун, рассказчик, забавный пустослов, шутник'. ЛСВ 'рассказчик' не зафиксирован у лексем врака, вракалка, вралина, врало, вралья, вралюха, враля, врасня, врачовка. Лексемы врач (перм.) и враль (арх., псков.) имеют соответственно ЛСВ 'сказочник' и 'сказочник в рыболовной артели'.

их частеречного статуса диффузия семантических компонентов 'лгать' и 'болтать' выражена сильнее: «Чё попало так болтают. Уже трактор [будто бы] пустили». — «Да, врут». — «Так, чё попало треплют, ёлки»1.

Итак, анализируемые предикаты профанной речи отражают нравственный посыл традиционной культуры, обозначая аморальные отклонения от должной коммуникации с ее императивами достоверности, осмысленности и дозированности сообщаемого.

6. Стандартные коммуникативные цели (иллокутивные силы). В пределах относительно компактных, сплоченных коллективов, какими являются диалектные языковые сообщества, отчетливо распределяются социокоммуникативные роли типа «молчун», «балагур», «сквернослов», «сплетник» и т. п. Местные обманщики, лгуны, вруны, брехуны, хлопуши, несамостоятельные, а также пустомели, ботала и балабоны известны каждому: Да мужик не шибко самостоятельный, врёт, скажет, где огонь, а там вода; Врёт она. А я понимаю, что она така, несамостоятельна [способная лгать]; Чё-нибудь она может прибавить, то ли прихвастнуть, то ли как ли — ну, неправду сказать, может; Она <.. .> соберёт с полок, с лавок, где чё и не было — наврёт; Этот балабола всегда и на себя и на людей наговорит (олон.); Прокоп Петрович — вруша здоровый; Баба-то у Васьки — чистое трёкало, рот-от не закрывается (перм.); Ты не верь Ольке, он такой ведь брехало, только слушай, наговорит, что и в три короба не сложишь (волог.); Не наша ли барахвостиха тётка Орина тебе это всё набаяла-то? (волог.); Экая врасья, эта Анютка! (волог.); Грех сказать и

1 Об этом свидетельствуют и текстовые, и метатекстовые их актуализации: Попова Екатерина Ивановна (1896 г.р.) с. Белый Яр Верхне-Кетского р-на Томской обл., 1978 г.: Болтовня — болтун когда говорит. Болтун — он болтает о людях правду и неправду болтает.

Арбузова Прасковья Ананьевна (1900 г.р.) с. Зырянское Зырянского р-на Томской обл., 1978 г.: Ну, болтушей звали <...> Всё болтуша. <...> Ну, пустая, чё-нибудь врёт, она чё попало болтает, по-пустому всё.

Вершинина Вера Прокофьевна (1909) с. Вершинино Томского р-на Томской обл.,

1978 г.: Болтушка он, прямо несамостоятельный [способный лгать]; Таки трепа-чишки, не дай Бог, несамостоятельны люди.

Коновалова Анфиза Филипповна (1918 г.р.) с. Белый Яр Верхне-Кетского р-на Томской обл, 1978 г.: Болтовня — когда соврал что-нибудь, наболтал на человека. Такую болтовню и слушать не надо, а он болтат и болтат.

Деулина Галина Александровна (1924 г.р.) с. Белый Яр Верхне-Кетского р-на Томской обл., 1978 г.: Болтовня — когда один человек на другого наболтат, неправду всякую; Когда неправду говорят, говорят: «Дичь болтает», — чепуху всякую значит; Болтовня — болтун когда говорит. Болтун — он болтат о людях правду и неправду. Мартынова Мария (1934 г.р.) с. Баранаково Колпашевского р-на Томской обл.,

1979 г.: Болтунья — врёт, наврала. Наболтат. <.. > Ну, чертовщину всяку болтат. Молокова Акулина Яковлевна (1920 г.р.) с. Зырянское Зырянского р-на Томской обл.,

1988 г.: Порадиву болтают помогать престарелым <.. > Порадиву будут передавать. А что они нам? Деду сказали: «Дедушка, тебе квартира — два метра на кладбище». Всё равно уж. Хоть бы по радиву меньше болтали [про заботу о ветеранах]. Пусть бы не врали. Да нам хоть бы и посадили [за такие смелые речи]. Нам всё равно уж.

стыд утаить: она хлопат много (тюмен.); Девка-то ихна степенна, не любит болтать да врать, а брат - большой брякун. Братец-от сболтнёт и соврёт (тюмен.); Ты его не слушай, он барабошка известный (краснояр.); Балабон он у нас (смол.); Да балоболка он первосортный, болтать только и умеет (талиц.); Балаболка така ета баба, трепачиха, балаболит что попало (ленингр.).

В приведенных выше текстах оценка человека, даваемая «за глаза», выносится именно с точки зрения его привычного, устойчивого коммуникативного поведения. Грамматически это выражается формами 3-го лица «настоящего постоянного» или будущего времени глаголов врать, болтать и их синонимов: Сегодня на сиверу медведя видал Ванька, говорил. Брешет чёрт (алт.); Славик, я не знаю, вчера, правда-неправда, рассказывает: «Я, гыт, не задевал его». Не задевал? А кто задел? Он чё-то врёт, так-то я думаю тоже; «Как неохота стариться! И мне уже за сорок и...» [сказал о себе односельчанин] Ага... А... бышно сказал, сорок пять [лет ему]. Как вроде бы с [19]53-го году - врёт он; Помню, как он врал нам про бредень; А я думаю, Сашка врёт, что они в кино пошли; А потом мне рассказыват: «Аксинья-то, гыт, врёт, что картошки уташшили»; Может, он врёт. А я не знаю. Актуальный же речеповеденческий акт (конкретное утверждение собеседника) чаще всего оценивается при помощи иных грамматических форм.

При этом императивные жанры1, различаясь категоричностью волеизъявления, представлены эталонно краткими воплощениями:

«Веление (требование)»: Не хлопай, бригадир уже пришёл (урал.); Да не ври ты, хлопуша, покос у тебя хороший (урал.); Не ври, всё любишь врать. Не ври, не ври!

«Увещевание (с целью образумить)»: Будет собирать-то, собирай больше2 (урал.); Полно тебе балабошить! Будет бараборить-то! (свердл.); Да полно тебе барахвостить-то! (волог.); Полно городить, врать-то! (новг.); Будёт вам баландать-то! (ворон.); Будет тебе баран-дать, что не местная (селиг.)

«Урезонивание»: Не хлупай хошь в глаза-те (урал.); Сиди уж, не собирай щё не надо (урал.); Не барузди, щё не надо (свердл.); Ну уж не баши, пожалуйста (арх.);

Индикативные жанровые воплощения вновь оказываются короткими, видимо, сильная этическая позиция не требует многословия:

«Обличение (обвинение, инвектива)»: А ето уж собирать, ничё боле -не приезжала она (тюмен.); А барабару несёшь, мил друг (алт.); Сама не знашь, что балабонишь (тюмен.); Люди счас злые, как пойдут брехать,

1 Описываемые речевые жанры используются также при обличении пустословия и вздорности речи: Чё ты боронишь-то, Марья! Ничё оне мне не плотят [за постой]. Студенты, дак чё с их взять? (тюм.); Полно буторить-то, говори лучше дело-то (волог.); Сиди не балаболь, говори по делу (тюмен.); Не базли пустого-то! (олон.); Что ты балабонишь пустяки! (курск.).

2 Пример осложнен так называемым «побуждением к запрещаемому».

что было и чего не было. Раньше говорили и счас так говорят [в подобных обстоятельствах]: «Вот брехня, ты брешешь»; Брешешь ты всё: не так это было (краснояр.)

«Вопрос»: Ты вчера ломал черёмуху? Не врёшь?; Ты наврала мне поди про Ленку?

«Риторический вопрос»: Что ж ты, хлопун этакой, врёшь-то! Я ведь видела тебя там (урал.); Что ты врёшь-то, вралина ты! (кольск.); Чё ты трёкашь, трёкало? (урал.); Хлопушка ты, хлопуша, врёшь, болташь, что же ты врёшь, обманывашь? (амур.); Чё буровишь всяку ерунду? (тюмен.); Межедворка-та, что брешешь? (брян.).

Как видим, данные примеры укладываются в реализацию тактики разоблачения неправды с ее так называемой «прерогативой слушающего» [15]. Грамматически она связана с красноречивыми формами 2-го лица и незначительной по объему периферией, представленной глаголами прошедшего времени, как в первичных диалогах: «Уменя вот пять сынов». -«Чё врёшь-то, чё врёшь, откуда пять?» - «А как же: Василий, Константин, Николай, Пётр». - «Четыре!» - «Четыре и правда. Четыре сына». (Том. Верш. 1985); «Ну что врёшь?» - «Яне вру». - «Да как же, нагольно-то [точно] наврала» (Галич. Костром. 1975), - так и в диалогах, воспроизводимых нарратором: «Чё, Прокоша, медвежонка убил?» - «Убил, - говорю, - в бору». - «А матуху-то не видал?» - «Никого больше не видал... » -«Чё врёшь?» - «Да ничё не вру». (Шег. Кайт. 1966); Пришли два пулемётчика [колчаковских]: «Давай коня!» Старик говорит: «Конев у меня нету больше». - «Врёшь, старик, у тебя серый конь большой есь. Сусед сказал». (Том. Верш. 1972).

Обратимся теперь к автореферентным конструкциям. Они возникают в пограничных между «присягой» и «характеристикой» текстах (конкретные реализации ближе то к одному жанровому образованию, то к другому), актуализуя отрицание в 1-м лице «собственно настоящего» времени индикатива, либо представляют собой риторический вопрос. Типичные примеры из Среднеобского диалектного архива снабжены нами указанием на время записи, что вскрывает устойчивость данных коммуникативных тактик: Ей-богу, не вру. Уж на моих памятях было (1955); Да разе я вру про ето? Ну скажи-ка? Всё я про ето честно сказал (1970); Мы все босиком бегали [раньше]. Ей-богу, не вру, а сейчас гляжу... (1972); Правда, правда, это я уж не вру, а по чистой совести говорю (1980); Я нисколько вам даже не вру. Ага. (1985); Мотю бьёт! От ей-богу, я не вру (1993); Чё, неправда я говорю? Я же не вру. Правда так было (1997); Вот уж мне-то поверь, я не вруша, никода не вру ничё (2002). Многочисленные диалектные и просторечные синонимы врать употребляются в диалектном дискурсе аналогично: Я ведь нисколь не хлопаю (среднеурал.); Вот ты ду-машь: брехня. А я не брешу, ты кого хошь спроси.

Характерная (или даже единственно возможная?) самооценка говорящего при помощи оператора никогда сводится к декларации безусловной и неизменной правдивости. Постулатом традиционной речевой культуры

выступает текст: Я не вру никогда, и не хвастаю, и ничё... (Том. Верш. 1995).

7. Диалектная специфика: уникальные иллокутивные силы ^ этос культуры. Казалось бы, невозможность прямого перформатива, т.е. знаменитое открытие З. Вендлером «причудливых глаголов говорения, которые нельзя употребить для говорения»1, иначе случится «иллокутивное самоубийство», не имеет национально-культурной специфики.

Вместе с тем любая национальная культура, подобно национальному языку, - это всего лишь абстракция, реально воплощаемая рядом функциональных вариантов. И функциональная стратификация культуры может оказаться не менее значимой и резкой, чем национальная. Перейдем к примерам, нарушающим «прерогативу» неперформативных позиций для элементов рассмотренного выше лексического множества (образцовыми (модельными) представителями которого выступают предикаты врать и болтать) и приводящим в недоумение человека, далекого от русской традиционной культуры.

Рассматривая автореферентное употребление перформативов, закономерно будет обратиться к содержанию вранья и болтовни и к текстам, в которые они «помещаются».

Во-первых, это нарративы о профанных объектах вещного мира или же рядовых событиях и положении дел в прошлом. Такого рода тексты создаются говорящим в рамках обыденного речевой деятельности. В них предикат врать и его синонимы отрицают истинность сообщаемого, но одновременно эксплицирована неумышленность искажения информации. Посредством глагола врать оценивается вовсе не тактика коммуникативного поведения говорящего - на первый план выдвигается сама интерпретация (описание) действительности: Пачески [вычески после вторичного чесания льноволокна щёткой] эти ткали на ручные полотенцы, вру, - посудные (1956); Знате чё, Валюшка третьеводни аванец получил и опеть налакался [напился], как свинья. Полночи шумел, да матерился, да упал, видать. Загремело у них сильно чё-то. Знашь чё: вру, вру я. Ето в четверик. Он ето в четверик пьяной пришёл, а в пятницу до обеда спал и на работу не ходил. А Федосья-то скрыват, вишь (1975); И было масло растительно. Нет, вру. Како же было? (1981); Юбку перву мне сшили, восемнадцать годов [мне] было. Я по улице шла - ни на кого не глядела. Тода думала, что ног подо мной нету. Восемнадцать годов. А серьги тятя не купил. Сколь обещал, надери воз дуба [коры ивы, из которой получали красящие и дубильные вещества], что продас его и купит золоты серьги. А сам купит чё по хозяйству. Шесь возов я, семь возов [надрала]... Шесь, -вру я, прости, Господи, грех. Три рубля серьги золоты стоили, больши

1 З. Вендлер [27] сосредоточился на форме 1 лица ед. числа настоящего времени -как первичной и самой характерной для перформативов, так называемой «перформа-тивной рамке». Считается, что ее нарушают (а) грамматическое прошедшее время, (б) инфинитив, (в) пассивный залог. Мы учитываем и указанные периферийные зоны.

деньги [по тем временам] (1981); Дык она семь человек, однако, вру, восемь человек за стол посадила, всех угостила. Восемь человек. Наутре опеть старушек собрала (1985); Но только не верю сама себе, я, наверное, вру. Я сказала, что в Троицу набрала [ягоду] (1988); Аня увидела [родственников соседки]. Или Аня ли, Маня ли? Нет, сказала «Аня», однако. Уж тоже забыла, тоже вру (1994); Нет, вру я, это уж под утро, ну, так в часа четыре приехал он (1997); Внук-то мой, Олег-то, Осподи, ну Петра [сын], Олег Петрович. Оне мебель покупали, ну и стару-то вынесли, а новую-то не везут, [потому] что машина поломалась. Ну и спали все на полу. Ага. Три ночи спали. Ой, вру, две, две (2008); В тем году я в третий класс, в третьем классе... вру, в четвёртым или в какем? В четвёртым... ну и не ходил, как обувки-то нет. А охотка была, конечно, в школу, а вишь чё, беднось задавляла. Мать одна с нами колотилась. После ешшо малость ходил [в школу] (2008); Ну я потом в Колпашево, это в [19]55-м году я приехала в Колпашево, нет, вру, не в Колпашево, в Асино даже (2016).

В данных примерах перед нами, скорее, оттенок врать3 'неверно показывать, быть неточным'. Говорящий сообщает неверную, неточную (неистинную, ложную) информацию о минувших событиях по объективной причине: он не помнит всех деталей ситуации за давностью времени. Добросовестное же заблуждение, ошибка выводятся из сферы этики - они не допускают ни порицания, ни презрения, ни насмешки. Как следствие, у предиката врать отсутствует речеповеденческий аспект, поскольку у говорящего нет намерения обмануть: эмпатия перенесена с человека на текст, с субъекта действия на результат. Перед нами не ложь, вранье, обман, выдумки (семантика данных имен имплицирует процесс - некто лжет, врет, обманывает, выдумывает), а неправда, которая не соотносится с человеческим поведением и в силу этого оценивается мягче. Носитель элитарной речевой культуры, вероятно, актуализовал бы более сдержанную этически оценку «ошибка». Ср. с ситуацией, когда нарратор описывает целенаправленную ложь (хотя грамматическая форма глагола оказывается не совсем в центре перформативной рамки), оправдывая ее нравственно выигрышной точкой зрения, праведной целью. Запись сделана в 1983 г. от Ульяны Васильевны Рожковой (1918 г.р.), имеющей 1 класс образования, в г. Колпашево Томской обл.: Ну, и вот, остался сыночка у меня [а муж уехал неизвестно куда]. Остались мы с ним, нянчились так. Ну ничё, вот теперича... До школьного возраста. В школу ходил, учился. Сначала глянулась учёба, а потом начал отвиливать с друзьями там с этими. С пути сбивают тоже там: «Давай, Толик, бросим школу, пойдём куда глаза глядят». Ну а я-то на работе. Ну как я могу работу бросить и побежать чего-то там наказывать? Прихожу домой, ему сготовила поесь. Теперь я ему начинаю: «Учёба не идёт почему?». Ну врать, зачала врать: «Если ты бросишь школу...» До 3-го класса доучился, дальше не хочет ни в какую. Хоть его в угол оставь, и это бесполезно. Там такой же напарник у его. Слушат напарника, [решил] бросать школу. Я говорю: «Он пускай

бросает, у него отец есь. У тебя нету. Ты подумай, это. А я старая, говорю, ты бросишь школу, а меня в тюрьму посадят. Вот тогда будешь знать, как с этими ходить, бродяжничать». Автор лжёт, пытаясь вызвать у сына жалость и страх за судьбу матери.

Во-вторых, на этом фоне резко контрастируют речевые произведения иного рода. Так, примерами: (а) Одни и те же [частушки] начала буро-бить; (б) Старинные песни спрашивают. Буробим старые... - авторы среднеобского ВС иллюстрируют оттенок значения 'рассказывать о пустом, второстепенном' у глагола буробить. В данном случае решение лексикографов вызывает возражение, поскольку содержание текста - материал народной традиции - по определению не может расцениваться ее носителями как нечто малозначимое.

Подобные контексты актуализации с достаточной регулярностью встречаются в опубликованных архивах диалектных записей и словарях, независимо от ареала функционирования говора: Чего вам ещё трёхать-то надо? (волог.); Куда-нибудь ещё сходите, может, кто вам чё побрешет. Мы уж вам всё выбрехали, и к лету-то не накопим брехать; Чё ж ещё побрехать? Я про людей не знаю, только про себя; Чё же я [вам] ешшо совру-то.; Много буровила уже, а больше, девки, буровить нечего (амур.). Показательно, что в той же вокабуле СРГП, откуда извлечена последняя иллюстрация, помещен и пример «правильного» употребления глагола буровить, когда он обозначает именно передачу незначительной, возможно, даже лишенной логики и смысла информации: Он умом помешался, он чё буровил, оне не обращали внимания и не трогали его. Маленько полежит и опеть забуровит.

Почему же «иллокутивное самоубийство», исследованное З. Вендле-ром, не пугает диалектоносителей и они в описании собственных речевых действий и действий своей «мы-группы» актуализуют предикат, который коннотирует и имеет пейоративные элементы значения?

В такой коммуникативной тактике следует видеть прямые проявления этоса традиционной культуры. Объем данного термина неустойчив. К. Гирц [24] к понятию «этос» сводит этические и аксиологические аспекты мировоззрения, тогда как гносеологию, онтологию и космологию связывает с понятием «картина мира». Однако чаще всего этос отсылает к нормативно-ценностной составляющей в сословных или профессиональных практиках [25]. Социология трактует этос как стиль жизни общественной группы, принятую в той или иной культуре иерархию ценностей, которая выражена открыто или может быть выведена из поведения ее носителей.

Мы ориентируемся на позицию А. Кребера, подразумевавшего под термином «этос» то, что люди одобряют и ожидают: «Когда мы говорим об этосе культуры, мы имеем в виду не столько специфический моральный и этический кодекс, сколько то ее всеобъемлющее свойство, которое способно создавать характер и нрав индивидуумов, ту систему идеалов и ценностей, которые господствуют в этой культуре. <...> Этос - это описание

внешним наблюдателем того, каким образом представители данного народа судят, что хорошо и что плохо. Люди сами могут отдавать себе в этом отчет, но по большей части это безотчетно присутствует в их обыденной жизни со всеми ее поворотами. Этическая система, таким образом, является частным случаем этоса. Этос есть система открытых и подсознательных суждений, характерных для данной группы. И среди них суждение о том, какими люди должны быть (выделено мною. - Г.К.), в отличие от заключения внешнего наблюдателя-психолога, что они собой реально представляют» (цит. по: [26. С. 10]).

Вернемся к ситуации, когда сомнения в достоверности и содержательности передаваемой информации у говорящего возникать не могут. Вместе с тем коммуникация протекает в специфических (искусственных) для носителя традиционной культуры условиях. Ее классическая установка - речевое общение в своем кругу. Анализируемые же тексты порождены в ходе интервьюирования немолодого, как правило, информанта незнакомыми или малознакомыми людьми. Начиная с примера из СРНГ, датированного XIX столетием: Он те бухтёвин насгораживает, а ты записывай. Тотем., Кадн. Волог., 1892, - вплоть до свежих экспедиционных материалов диалектологов, публикуемых в современной научной периодике: Ой, что я вам, девки, набуровила (самар.); Наша говоря кажется им интересна, [думают, наверное] не поймёшь, це лекоцют (печор.); Набрать разную пишете (псков.), - вопрошающую (взыскующую истины?) сторону представляют этнографы, диалектологи или фольклористы - чужаки в контактирующем с ними языковом сообществе. Кроме того, психологическое напряжение создает сам факт фиксации разговора, что сразу лишает происходящее заурядности: Так и ждёшь, когда включите [магнитофон]. Ха-ха. Чтоб записать враньё мужиков; Вы выключили там [магнитофон]? А то я чё попало буроблю.

В результате в актуализуемых глаголах речи на первый план выходит именно речеповеденческий аспект, нравственная оценка коммуникативного процесса и самооценка говорящего, но никак не правдивости текста. На выбор предиката лжи и пустословия влияют ряд факторов, которые могут быть выделены посредством анализа развиваемых дискурсивных мотивов.

Прежде всего, это недостаточное понимание говорящим конечной цели [навязанной ему] беседы с приезжими (Вакам и вакам, сами не разберём зачем (морд.), неуверенность в дальнейших действиях мало знакомых людей, а еще более - в себе: Чё-то я всё говорю да говорю. Потом будете говорить: намолол вам старый; От будут читать — скажут: «Набуро-била холеру каку-то». Сюда же следует приплюсовать сомнения в допустимости, дозволительности темы беседы: Даеч как ушли вы, девки, старик мой очуманел и говорит: «Мать, не наболтал ли чего лишнего?»; Трёкам мы уж тут долго, девки, может, и не так чё, а вы всё пишете кого-то (среднеурал.); Не осудите, что набалякала я вам, чё наплела (перм.); Не осудите меня, я наборонила вам тут всякую всячину (перм.); Не осудите меня, я набулькаю дак, наговорю чё надо и не надо (перм.). Последняя

коммуникативная формула извинения регулярно фиксируется исследователями на протяжении всего периода изучения русских говоров. Так, в СРНГ помещен датированный контекст: Ни бессудьте, чего не накалякали (Симб., 1895-1896).

Существенным оказывается психологический дискомфорт от предположения, что беседа нарушает те нормы, которые Р. Мертон назвал «социально ожидаемыми длительностями». Такие ожидания регулируют продолжительность значимых для общества актов, процессов, деятельности, в том числе речевой коммуникации - разговоров, бесед, рассказов, исповедей, жалоб. Метонимически слишком длительный разговор обозначается через большой объем сказанного: Вы уж извините, что нагомонили много (амур.); Много я вам намолола; Я уж тут вам много наколоколила (арх.); Много я вам бороную? Надоело меня слушать? (морд.).

Речевое поведение трех лиц, отсутствующих в пространстве данного коммуникативного акта, равным образом описывается информантами через предикаты лжи и пустословия, поскольку односельчане, соседи, родственники входят в «мы-группу» говорящих: А вы вот к снохе моей сходите, та уж вам набалагурит; Вот мать мою испроси, она что-нибудь набалакает вам; К Анне Абросимовне идите. Она вам наболтат; Сходите вон к той баушке, она вам много навталкивает (волог); Она вам ско-лемесит чё-нибудь (среднеурал.); Позвали бы, так она бы побрякала [вам] (среднеурал.); Миневна да Александра [в]двое побольше [вам] набрякали, а то ведь поодиночке живут, не с кем поговорить (арх.); Сейчас старик [мой] приехал, он тебе набалакат (карел.); Ой, набаталит она много, подите к ей (иркут.); Ты иди к немуЛ он тебе с беса [много] наболтает (селиг.); Сходите к ней, дак она наворокосит досюльнего до (карел.); Хозяйка тебе накатает песен (карел.); Она [вам] цё-нидь набу-робит, токо слушай её.

Если по отношению к членам «мы-группы» - неким индивидам, которые способны точно, полно, искусно, мастерски передать материал и ценности традиции, все же допустимы немаркированные предикаты речи (Дед, тот-то маленько чё-нибудь скажет про старину-матушку. А я как трещотка трещу; К Лиды пойдёте? А то мы-то тут, мы с Сашкой можем болтать, знаешь, до вечера. Мы болтать можем. <...> К Никитишне идите, она вам про тот берег расскажет, а Потовский чё - он ничё вам не расскажет; Ну, чё ещё [с вами] балякать будешь? Старик [вот] у меня мастер сказки сказывать), то от говорящего лица этос требует самоидентификации как человека, не [вполне] владеющего теми или иными гранями традиции как таковой , и сомнений в правомочности исполнения социокоммуникативной роли умелого рассказчика: Кабы умела, дак набайкала бы всего (карел., 1870). Могла бы, дак я накостыляла бы вам слов (карел., 1960).

1 Ср. запись, сделанную от Анфусы Степановны Егонькиной (1914 г.р. ): Я петь-то не умела, а частушки-то брякала понемногу (Мол. Мол. 1975).

Позиционирование себя как краснослова или просто говоруна этос диалектной лингвокультуры заставляет чем-то уравновешивать, например указанием на реакцию слушателей, далекую от тривиального одобрения и похвал: А тот год девки приезжали, уж я им наговорила, уж я наговорила. Они прехохотались надо мной. Однако чаще «противовесом» похвальбе становятся именно коннотирующие предикаты речи, как сопровождаемые дополнительным снижением самооценки (Я, прости Господи, озорна старуха, я булькну что, оне [студенты] надсадятся хохотать (тюмен.), так и актуализуемые без поддержки каких-либо вспомогательных средств: Вам бы со мной месяц [поговорить]: я-то бы вам набузила (новос.); Мы, старухи, много налепецем, вы записывайте (волог.); Да мы бы вам набаяли, наболтали (моск.); Летом приедешь — я тебе назвоню толстые тетради две-три (казаки-некрасовцы).

Упомянутая выше семиотическая оппозиция Тасеге' 'Шсеге' также накладывает свои ограничения на выбор предикатов речи. Праздный разговор не требует труда, усилий, прилежания, старания, усердия, он сильнее всего противопоставлен делу. Следовательно, разговор и не может быть достоин благодарности, уважения. Эта установка может быть высказана открыто: А за что тут спасибо, толюкай, барабонь да барабонь, что знала, то рассказала, лоскатать-то можно не работать (селиг.), но чаще в виде имликатуры она вводится контекстами актуализации: Мы на два журнала мелем; Ежели я буду болтать, тетради етой не хватит [для записи разговора]; Накропаем всего, то будет книга большая (карел.); Вот на старости лет буробишь им [диалектологам]; Я набуробил вам и теперь ещё не знаю, чё взять [еще]; Ну, наколедил я вам (свердл.); Вот я вам набрякала невесть сколько (костром.); Мы могем всяко накарзать (псков.); Чё тебе ешшо [добавить]? Забываю, чё и бормочу; И так вам нахлопала чё попало; Ну, чё ещё балякать будешь?; А вы надолго [к нам] приехали? Чё-нибудь бякнем; Может, я что накораю, я ведь неграмотная (псков.).

Приведем довольно объемный текст, в котором последовательно разворачиваются почти все выделенные выше мотивы. Запись сделана в 1978 г. в селе Зырянском Зырянского р-на Томской обл. от С.Г. Онуфриевой (1897 г.р.) при разговоре со студентами, которые провели в селе несколько дней: Ой, горе с вами. Не вводите бабку в греха. Всё учите, всё знате, а ходите с дураков ум собирать. Десять лет окончаете в деревне, да в городе пять летов. <...> Всё знаете-перезнаете. Учителя-то пятнадцать лет [учат их], да всё ешшо по дуракам ходют старым. Ой, Господи прости. <.. > Ой, горе с вами! Ступайте! А в конце напишите: бабка врала, безумна была. Да, живёшь, живёшь, ум проживёшь. Жаль, что не ушла, избу на замок не заперла. Ну, я думаю, это скажут: «Бабка врала, врала», — а я на ваши вопросы отвечала. <...> Хмы. Ну, за чё «спасибы». Глядите, чтоб меня куды не засудили. Не серчайте на старуху, еслив чё не так [г]де сказала.

Созерцаемая через призму морали реальность - этическая картина мира - предстает многомерной и далеко не «черно-белой»: с одной стороны,

речь, болтовня противопоставлены делу, но с другой - речь и молчание равным образом являются актом, действием. Как видим, предикатом врала дискредитируется не содержание высказываний, а сам речеповеденческий акт в ряду других поступков (не ушла, не заперла избу, на вопросы отвечала) и его субъект (безумная, дура старая). Тем более неоднозначны те суждения, где автор вербально разворачивает вступающие друг с другом в конфликт культурные нормы. Под давлением этоса, трактующего разговор, который ведут без какой-либо нужды (без ясного предметно-практического целеполагания), как праздность, говорящий выбирает предикаты лжи или болтовни, а во исполнение требования истинности сообщает, что его речь правдива и компетентна. В результате оценка текста становится несущественной, а в фокус внимания попадает его автор: Чё знаю, болтать-хлопать могу, а тако [неизвестное мне лично] не могу [описывать] (Омск. Тар. 1966); Ага, ну я не досказала, ишь, я чё попало буроблю. Только что справедливо всё, я врать не вру (Том. Верш. 1988); Я, может, чего навру вам. А потом меня за шкирку потянут, под старость-то. Ну, я-то правду говорю (Том. Верш. 1991).

Таким образом, этическая и истинностная оценки речевого поведения и текста как его результата, наслаивающиеся на тот или иной коммуникативный акт, являются неравновесными. Их важность может различаться вплоть до элиминирования, исключения, «снятия» утратившего актуальность аспекта. Как итог употребление речеповеденческих предикатов лжи и болтовни в рамках традиционной культуры связано с несколькими функциями.

Наиболее простая роль подобных глаголов в диалектном дискурсе заключается в выражении универсального, лишенного какой-либо яркой национальной специфики убеждения в возмутительности, недопустимости и даже греховности лжи и достоинствах правды. Данная установка культуры воплощается при актуализации неперформативных позиций глагольной лексемы (врёшь, врёт, не ври) и автореферентного отрицания (я не вру). Очевидно, что для выбора говорящим лицом анализируемых предикатов лжи и болтовни не имеют особого значения тема разговора или статус его адресата. Оценка, обличенная говорящим в форму глагольного слова, ориентирована на его собственное мнение, установки и предпочтения, сформированные культурой, и направлена на внешний универсум. Предикаты лжи и болтовни дают возможность или право сообщать об аморальности как поступка человека, так и содержания его речи - обличаемый, зная правду, подменяет ее гнусной ложью, подлым обманом или клеветой, и предикаты несут осуждение этой нравственно-поведенческой тактики.

С ядерной перформативной формой вру более сложно сопряжены уже функции-антагонисты. Перформатив обслуживает фундаментальную семиотическую оппозицию «свой / чужой», вливаясь в ряд ее многочисленных и разнокодовых языковых коррелятов, и служит для консолидации или же разъединения говорящего и собеседника (собеседников). Здесь приобретает важность фактор темы разговора. Если в дискурсивном фоку-

се находятся обыденная действительность, повседневная жизнь, рядовые события, привычные вещи, то говорящему лицу допустимо полагать, что и сам дискурс разворачивается внутри присвоенного им «жизненного мира». Чужое и чуждое - в сей час - отступает за пределы пространства коммуникации, оказывается несущественным и несуществующим. Разговор идет на равных: социовозрастной статус собеседников вне эмпатии говорящего, и даже максимально возможные различия между ним и другими участниками разговора нивелированы. Содержание сообщения, введенное перфор-мативом вру, конечно, воспринимается как неправда, появившаяся, однако, в результате невольного заблуждения, и нравственные качества автора утверждения не подпадают под этическую оценку. А поскольку в общении между своими нет препон и помех, указать на неправду, т. е. выполнить чужую задачу (адресата), может и сам автор. Ведь искажение истины в данных обстоятельствах - это не циничное бесстыдство, а только ошибка. Речеповеденческий акт при этом интерпретируется односторонне, лишаясь своей деятельностной ипостаси.

Самая специфичная функция описываемых лексем реализуется при воздействии сразу двух факторов. Во-первых, с точки зрения говорящего, он и его собеседники принадлежат к разным «жизненным мирам» и граница между ними крайне резка, отчетлива, несомненна. Коммуникантов разделяют очень многие аспекты, связанные с базовым уровнем идентичности: возраст, жизненный опыт, образование, место жительства и пр. Во-вторых, важна тема беседы, ведущейся о своем для одной из сторон мире. Предикаты речевого поведения дают говорящему возможность продемонстрировать этос диалектного лингвокультурного сообщества - то «должное», которое ориентировано уже не на внутреннюю оценку, а на феномен «Другого» - оценку внешнюю. При этом меняется и объект оценки, выражаемой глаголом: говорящий указывает на личную неидеальность (несовершенство, изъяны, пороки, недостатки, слабые стороны или даже грехи), т.е. выносит приговор не миру вокруг себя, а собственному месту в нем. Эта оценка и находит свое отражение и выражение в семантической системе языка. Следовательно, посредством актуализации предикатов лжи и болтовни в перформативной позиции парадоксальным образом начинает действовать двунаправленный механизм отчуждения говорящего от адресата и одновременно его объединения с собственной «мы-группой». «Подрывной фактор» (З. Вендлер) глаголов врать, болтать и их синонимов направлен на дискредитацию не содержания (правдивости) речи, а на правомочность трактовки этого содержания говорящим и даже более того -правомочность самой речи в данных обстоятельствах. Оценка речепове-денческого акта вновь оказывается неполной, но на сей раз выхолощена, устранена за ненадобностью ее истинностная составляющая.

Ценности национальной культуры, ее предпочтения, скрепы и константы не всегда явлены прямо, зачастую они раскрываются и осмысляются человеком «от противного», от оппозита, без которого невозможны целостность и полнокровность этической картины мира. Чем обильнее типи-

зирован лексикой и фразеологией отрицательный полюс той или иной моральной дихотомии, тем более для данной лингвокультуры значим ее положительный полюс, и осуждаемые разновидности изъянов и пороков дают каждому представление о чтимых добродетелях и уважаемых достоинствах. Таким образом, предикаты лжи и пустословия высвечивают, показывают важность правды и глубокого смысла, которые якобы профанируются ими. Широта и частотность употребления в диалектном дискурсе предикатов речевого поведения из представленных лексических группировок свидетельствуют о важности восприятия и оценки не только правды / неправды, но и постоянном учете должного состояния окружающей действительности. Утвердившаяся (в том числе под влиянием православия) «словоцентричность» русского мира позволяет носителю традиционной культуры маркировать свое предполагаемое несоответствие высоким этическим идеалам - разного плана - через несоблюдение речеповеденческих установок. При этом сложная природа двойственной оценки, выражаемой предикатами лжи и болтовни, более ярко проступает в «низкой» дискурсивной практике, которая допускает употребление коннотирующих пер-формативных форм, невозможное для «высоких» текстов. Своеобразие русской культуры, вырабатывавшееся в течение столетий, обнаруживает свою глубинную природу в том числе и в функционировании глаголов речевого поведения.

Локалы

Алт. - алтайские, амур. - амурские, арх. - архангельские, брян. - брянские, владимир. - владимирские, волог. - вологодские, ворон. - воронежские, забайк. - забайкальские, иркут. - иркутские, калуж. - калужские, киров. - кировские (вятские), кольск. -кольские, костром. - костромские, краснояр. - красноярские, курск. - курские, ле-нингр. - ленинградские, моск. - московские, мурман. - мурманские, новг. - новгородские, новос. - новосибирские, олон. - олонецкие, пенз. - пензенские, перм. - пермские, печор. - печорские, прииртыш. - прииртышские, псков. - псковские, самар. - самарские, сарат. - саратовские, свердл. - свердловские (екатеринбургские), сев.-двин. - се-веро-двинские, селиг. - селигерско-торжковские, смол. - смоленские, среднеур. - сред-неуральские, талиц. - талицкие, тул. - тульские, тюмен. - тюменские, урал. - уральские, ярослав. - ярославские говоры; карел. - русские говоры Карелии, морд. - русские говоры Мордовии, татар. - русские говоры Татарстана.

Литература

1. Толстая С.М. Звуковой код традиционной культуры // Мир звучащий и молчащий: Семиотика звука и речи в традиционной культуре славян. М., 1999. С. 9-16.

2. Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1985. 536 с.

3. Хаймс Д.Х. Два типа лингвистической относительности (с примерами из этнографии американских индейцев) (1966) // Новое в лингвистике. Вып. 7: Социолингвистика. М., 1975. С. 229-298.

4. Вендина Т.И. Из кирилло-мефодиевского наследия в языке русской культуры. М., 2007. 336 с.

5. Топоров В.Н. Санскрит и его уроки // Древняя Индия: Язык. Культура. Текст. М., 1985. С. 5-29.

6. Мечковская Н.Б. Чем белорусы отличаются от русских? // Мячкоуская Н. Мовы и культура Беларусг Мшск, 2008. С. 159-172.

7. Личковах В.А. Эстетические транспозиции идей исихазма в отечественном авангарде и постмодерне // Вестник Ишимского государственного педагогического института им. П.П. Ершова. 2014. № 3 (15). С. 115-124.

8. Гольдин В.Е. Теоретические проблемы коммуникативной диалектологии : дис. в виде науч. докл., представленная на соиск. учен. степени д-ра филол. наук. Саратов, 1997. 52 с.

9. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Витгенштейн Л. Философские работы. М., 1994. Ч. 1. С. 1-73.

10. Гольдин В.Е. Речь в традиционной сельской культуре // Аванесовские чтения. М., 2002. С. 77-79.

11. Чернейко Л. О. Культура речи в свете этики ответственности // Труды института русского языка им. В.В. Виноградова. 2014. № 2-1. С. 245-260.

12. Мечковская Н.Б. Метаязыковые глаголы в исторической перспективе // Язык о языке. М., 2000. С. 363-380.

13. Хороненко С.С. Глагольная лексика со значением передачи сообщения адресату: семантический язык и классификация лексико-семантической группы // Вестник Полоцкого государственного университета. Серия А: Гуманитарные науки. Филологические науки. Языкознание. 2010. С. 166-175.

14. Чупрякова О.А., Сафонова С.С. Семантика и функционирование глаголов ре-чемыслительной деятельности в русском диалектном пространстве Республики Татарстан // Филология и культура. 2016. № 1 (43). С. 164-172.

15. Арутюнова Н.Д. Речеповеденческие акты и истинность // Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1999. С. 585-616.

16. Арутюнова Н.Д. Истина и этика // Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М.,

1999. С. 557-574.

17. Толстая С.М. Славянские параллели к русским verba и nomina dicendi // Язык о языке. М., 2000. С. 172-190.

18. Макеева И.И. Языковые концепты в истории русского языка // Язык о языке. М.,

2000. С. 63-155.

19. Батурина Т.М. Глаголы речевой деятельности в древнерусском житийном тексте: функционально-семантический аспект // Вестник Волгоградского университета. Сер. 2. Языкознание. 2009. № 2 (10). С. 38-42.

20. Толстая С.М. Мотивационные семантические модели и картина мира // Русский язык в научном освещении. 2002. № 1 (3). С. 112-127.

21. Красухин К.Г. Слово, речь, язык, смысл: индоевропейские истоки // Язык о языке. М., 2000. С. 23-44.

22. Толстая С.М. Многозначность // Толстая С.М. Пространство слова: Лексическая семантика в общеславянской перспективе. М., 2008. С. 15-49.

23. Арутюнова Н.Д. Вторичные истинностные оценки: правильно, верно // Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1999. С. 574-585.

24. Гирц К. Интерпретация культуры. М., 2004. 560 с.

25. Новая философская энциклопедия : в 4 т. / под ред. В.С. Степина. М. : Мысль,

2001.

26. Редфилд Р. Малое сообщество: Крестьянское общество и культура // Отечественная история. 1994. № 6. С. 7-18.

27. Ведлер З. Иллокутивное самоубийство // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16: Лингвистическая прагматика. М., 1985. С. 238-250.

Словари

(В) Воробьев Б.Д. От абалтуса до угланчика, и кто такой «яд»: Словарь синонимов, характеризующих человека. Екатеринбург, 1999. 75 с.

(ВС) Вершининский словарь. Томск, 1998-2002. Т. 1-7.

(Д) Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. (1880-1882). М., 1978.

(К) Королева Е.Е. Диалектный словарь одной семьи (Пыталовский район Псковской области). Даугавпилс, 2000. Ч. 1-2.

(Л) Лютикова В. Д. Словарь диалектной личности. Тюмень, 2000. 188 с. (МАС) Словарь русского языка : в 4 т. / под ред. А.П. Евгеньевой. М., 1983. (ОСРЯ) Обратный словарь русского языка. М., 1974. 944 с.

(П) Преображенский А.Г. Этимологический словарь русского языка : в 2 т. М., 1910-1914.

(РСС) Русский семантический словарь: Толковый словарь, систематизированный по классам слов и значений / под общ. ред. Н.Ю. Шведовой. М., 1998-2007. Т. 1-4.

(С) Селигер. Материалы по русской диалектологии: словарь : в 2 т. СПб., 20032004.

(САР) Словарь Академии Российской. 1789-1794. М., 2001. Т. 1-6. (СДЯ) Словарь древнерусского языка (XI-XIV вв.) : в 10 т. / гл. ред. Р.И. Аванесов. М., 1988-2012.

(СРГП) Словарь русских говоров Приамурья. 2-е изд., испр. и доп. Благовещенск, 2007. 544 с.

(СРГС) Словарь русских говоров Сибири : в 5 т. Новосибирск, 1999-2006. (СРЯ) Словарь русского языка XI-XVII вв. М., 1975-2008. Вып. 1-28. (СРНГ) Словарь русских народных говоров. М., 1965-2016. Вып. 1-49. (ТСРГ) Толковый словарь русских глаголов: Идеографическое описание. Английские эквиваленты. Синонимы. Антонимы / под ред. Л.Г. Бабенко. М., 1999. 704 с.

(Ф) Фасмер М. Этимологический словарь русского языка : пер. с нем : в 4 т. (19501958). М., 1964-1973.

"NO, I AM NOT LYING" VS. "NO, I AM LYING": TRADITIONAL CULTURE IN THE MIRROR OF PREDICATES OF PROFANE SPEECH

Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiya - Tomsk State University Journal of Philology. 2018. 54. 67-97. DOI: 10.17223/19986645/54/5

Galina V. Kalitkina, Tomsk State University (Tomsk, Russian Federation). E-mail: dasty2@yandex.ru

Keywords: traditional culture, dialect, speech behaviour predicate, profane speech, performative.

The article analyses the predicates of profane speech behaviour, which occupy an important place in the "word-centred" Russian culture and function in modern everyday discourse. The aim of the article is to identify the purpose of their self-reference forms in the linguistic culture. The study focuses on verbs that are relevant to dialect discourse practice. Taking into account the common cognitive basis of dialects of one language, the author used Volumes 2 and 3 of SRNG, a number of regional dictionaries and the Central Ob Dialect Archive to compile an open lexical group of predicates with an integral seme "to speak", "to inform the addressee about something (information, thoughts, etc.) through speech", and with different semantic components that create two oppositions: "conformity/discrepancy of the reported to reality" and "meaningfulness/meaninglessness of the reported". The all-Russian verbs vrat' [to lie] and boltat' [to chatter] can be considered bright representatives of this group.

To solve standard communicative tasks, the speaker uses the analysed words in non-performative positions (vresh' / boltaesh', vret / boltaet, ne vru / ne boltayu). In this case, the verbs express the speaker's inner position, which unites ethical and truthful assessment aimed at the outside world (a speech-behavioural act).

Using discourse analysis, it was found that the ethos of the dialect linguistic culture, under certain conditions, prescribes the actualisation of the predicates of lying and chattering, even within the strict performative framework. The self-referential use of the verbs vrat', boltat' and their numerous synonyms leads to the unevenness of the expressed ethical and true/liel assessment and the change of their object. The study of the contexts of actualization revealed the conditions and reasons for the shift of empathy in the direction "author ^ text" and "text ^ author". Both the classic performative form vru / boltayu and word forms which go beyond the present tense indicative and are supplemented with variations of modality are equally designed to serve the fundamental semiotic opposition "Us vs. Them"; they become a kind of its language correlates. When speakers include the addressee in the universe of their "life world", the interpretation of the speech act is deprived of its "behavioural" component. The author ceases to be the object of assessment of the lie- or chatter-predicate. With the recognition of its estrangement from the interlocutor, the ethos of traditional culture makes speakers explicate an external assessment of themselves and their place in the world. As a result, assessment expressed by the predicates vrat' and boltat' loses its truth component, since the author becomes the object of assessment.

Thus, the functional importance and the complex nature of the predicates vrat' and boltat' better shows in the "low" texts of culture, which allow their performative actualization, which is not characteristic of its "high" precedents.

References

1. Tolstaya, S.M. (1999) Zvukovoy kod traditsionnoy kul'tury [The sound code of traditional culture]. In: Tolstaya, S.M. (ed.) Mir zvuchashchiy i molchashchiy: Semiotika zvuka i rechi v traditsionnoy kul 'ture slavyan [The sounding and silent world: Semiotics of sound and speech in the traditional culture of the Slavs]. Moscow: Indrik.

2. Levi-Strauss, C. (1985) Strukturnaya antropologiya [Structural anthropology]. Translated from French. Moscow: Nauka.

3. Hymes, D. (1975) Dva tipa lingvisticheskoy otnositel'nosti (s primerami iz etnografii amerikanskikh indeytsev) (1966) [Two types of linguistic relativity (with examples from the ethnography of American Indians) (1966)]. Novoe v lingvistike. 7. pp. 229-298.

4. Vendina, T.I. (2007) Iz kirillo-mefodievskogo naslediya v yazyke russkoy kul'tury [From the Cyril and Methodius legacy in the language of Russian culture]. Moscow: Institute of Slavic Studies, RAS.

5. Toporov, V.N. (1985) Sanskrit i ego uroki [Sanskrit and its lessons]. In: Bongard-Levin, G.M. (ed.) Drevnyaya Indiya: Yazyk. Kul'tura. Tekst [Ancient India: Language. Culture. Text]. Moscow: Nauka.

6. Mechkovskaya, N.B. (2008) Movy i kul'tura Belarusi [Languages and culture of Belarus]. Minsk: Prava I ekonomika. pp. 159-172.

7. Lichkovakh, V.A. (2014) Esteticheskie transpozitsii idey isihazma v otechestvennom avangarde i postmoderne [Aesthetic transpositions of the idea of Hesychasm in Russian avant-garde and postmodernism]. Vestnik Ishimskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo instituta im. P.P. Ershova. 3 (15). pp. 115-124.

8. Gol'din, V.E. (1997) Teoreticheskie problemy kommunikativnoy dialektologii [Theoretical problems of communicative dialectology]. Philology Dr. Diss. Saratov.

9. Wittgenstein, L. (1994) Filosofskie raboty [Philosophical works]. Translated from German. Pt. 1. Moscow: Gnozis. pp. 1-73.

10. Gol'din, V.E. (2002) [Speech in traditional rural culture]. Avanesovskie chteniya [Avanesov Readings]. Proceedings of the International Conference. Moscow: MAKS Press. pp. 77-79. (In Russian).

11. Cherneyko, L.O. (2014) Kul'tura rechi v svete etiki otvetstvennosti [Culture of speech in the light of the ethics of responsibility]. Trudy instituta russkogo yazyka im. V.V. Vinogradova - Proceedings of the V.V. Vinogradov Russian Language Institute. 2-1. pp. 245-260.

96

r.B. KanumKma

12. Mechkovskaya, N.B. (2000) Metayazykovye glagoly v istoricheskoy perspektive [Me-ta-language verbs in the historical perspective]. In: Yazyk o yazyke [Language about the language]. Moscow: [s.n.].

13. Khoronenko, S.S. (2010) Verbal lexis with the meaning of message transfer to the addressee: semantic language and classification of a lexico-semantic group. Vestnik Polockogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya A: Gumanitarnye nauki. Filologicheskie nauki. Yazy-koznanie - Vestnik of Polotsk State University. Series A: Humanitarian Sciences. Linguistics. 7. pp. 166-175. (In Russian).

14. Chupryakova, O.A. & Safonova, S.S. (2016) Verbs of saying and thinking in the Russian dialect space of the Republic of Tatarstan: semantics and functioning. Filologiya i kul'tura - Philology and Culture. 1 (43). pp. 164-172.

15. Arutyunova, N.D. (1999) Rechepovedencheskie akty i istinnost' [Speech behavior acts and truthfulness]. In: Arutyunova, N.D. (ed.) Yazyk i mir cheloveka [Language and the world of man]. Moscow: Yazyki russkoy kul'tury.

16. Arutyunova, N.D. (1999) Istina i etika [Truth and Ethics]. In: Arutyunova, N.D. (ed.) Yazyk i mir cheloveka [Language and the world of man]. Moscow: Yazyki russkoy kul'tury.

17. Tolstaya, S.M. (2000) Slavyanskie paralleli k russkim verba i nomina dicendi [Slavic parallels to the Russian verba and nomina dicendi]. In: Yazyk o yazyke [Language about the language]. Moscow: [s.n.].

18. Makeeva, I.I. (2000) Yazykovye kontsepty v istorii russkogo yazyka [Language concepts in the history of the Russian language]. In: Yazyk o yazyke [Language about the language]. Moscow: [s.n.].

19. Baturina, T.M. (2009) Glagoly rechevoy deyatel'nosti v drevnerusskom zhitiynom tekste: funktsional'no-semanticheskiy aspekt [Verbs of speech activity in the Old Russian hagiographic text: a functional-semantic aspect]. Vestnik Volgogradskogo universiteta. Ser. 2. Yazykoznanie - Science Journal of Volgograd State University. Linguistics. 2 (10). pp. 38-42.

20. Tolstaya, S.M. (2002) Motivatsionnye semanticheskie modeli i kartina mira [Motivational semantic models and the picture of the world]. Russkiyyazyk v nauchnom osveshchenii. 1 (3). pp. 112-127.

21. Krasukhin, K.G. (2000) Slovo, rech', yazyk, smysl: indoevropeyskie istoki [Word, speech, language, meaning: Indo-European sources]. In: Yazyk o yazyke [Language about the language]. Moscow: [s.n.].

22. Tolstaya, S.M. (2008) Prostranstvo slova: Leksicheskaya semantika v ob-shcheslavyanskoy perspektive [The space of the word: Lexical semantics in the all-Slavic perspective]. Moscow: Indrik. pp. 15-49.

23. Arutyunova, N.D. (1999) Vtorichnye istinnostnye otsenki: pravil'no, verno [Secondary truth estimates: correct, right]. In: Arutyunova, N.D. (ed.) Yazyk i mir cheloveka [Language and the world of man]. Moscow: Yazyki russkoy kul'tury.

24. Geertz, C. (2004) Interpretatsiya kul'tury [The interpretation of cultures]. Translated from English. Moscow: ROSSPEN.

25. Stepina, V.S. (ed.) (2001) Novayafilosofskaya enciklopediya: v 4 t. [New philosophical encyclopedia: in 4 vols]. Moscow: Mysl'.

26. Redfield, R. (1994) Maloe soobshchestvo: Krest'yanskoe obshchestvo i kul'tura [A small community: Peasant society and culture]. Translated from English. Otechestvennaya istoriya. 6. pp. 7-18.

27. Vendler, Z. (1985) Illokutivnoe samoubiystvo [Illocutionary suicide]. Translated from English. Novoe v zarubezhnoy lingvistike. 16. pp. 238-250.

Dictionaries

(V) Vorob'ev, B.D. (1999) Ot abaltusa do uglanchika, i kto takoy "yad": Slovar' sinoni-mov, kharakterizuyushchikh cheloveka [From abaltus to uglanchik, and who is yad: Dictionary of synonyms, characterizing a person]. Ekaterinburg: [s.n.].

(VS) Blinova, O.I. (ed.) (1998-2002) Vershininskiy slovar' [Vershininsky dictionary]. Vols 1-7. Tomsk: Tomsk State University.

(D) Dahl, V.I. (1978) Tolkovyy slovar' zhivogo velikorusskogo yazyka: v 4 t. (1880-1882) [Explanatory dictionary of the living Great Russian language: in 4 vols (1880-1882)]. Moscow: Russkiy yazyk.

(K) Koroleva, E.E. (2000) Dialektnyy slovar' odnoy sem 'i (Pytalovskiy rajon Pskovskoy oblasti) [Dialectal dictionary of one family (Pytalovsky District, Pskov Oblast)]. Parts 1-2. Daugavpils: Saule.

(L) Lyutikova, V.D. (2000) Slovar' dialektnoy lichnosti [Dictionary of a dialect personality]. Tyumen: Tyumen State University.

(MAS) Evgen'eva, A.P. (ed.) (1983) Slovar' russkogo yazyka: v 4 t. [Dictionary of the Russian language: in 4 vols]. Moscow: Rus. yaz.

(OSRYa) Vasmer, M. (ed.) (1974) Obratnyy slovar' russkogo yazyka [The reverse dictionary of the Russian language]. Moscow: Sovetskaya entsiklopediya.

(P) Preobrazhenskiy, A.G. (1910-1914) Etimologicheskiy slovar' russkogo yazyka: v 2 t. [Etymological dictionary of the Russian language: in 2 vols]. Moscow: Tip. G. Lissnera i D. Sobko.

(RSS) Shvedova, N.Yu. (ed.) (1998-2007) Russkiy semanticheskiy slovar': Tolkovyy slovar', sistematizirovannyy po klassam slov i znacheniy [Russian semantic dictionary: Explanatory dictionary, systematized by classes of words and meanings]. Moscow: Azbukovnik.

(S) Gerd, A.S. (ed.) (2003-2004) Seliger. Materialy po russkoy dialektologii. Slovar': v 21. [Seliger. Materials on Russian dialectology. Dictionary: in 2 vols]. St. Petersburg: St. Petersburg State University.

(SAR) RAS. (2001) Slovar' Akademii Rossiyskoy. 1789-1794 [Dictionary of the Russian Academy. 1789-1794]. Vols 1-6. Moscow: MIKh.

(SDYa) Avanesov, R.I. (ed.) (1988-2012) Slovar' drevnerusskogoyazyka (XI-XIVvv.): v 10 t. [Dictionary of the Old Russian language (11th-14th centuries): in 10 vols]. Moscow: Rus. yaz.

(SRGP) Galuza, O.Yu. et al. (eds) (2007) Slovar' russkih govorov Priamur'ya [Dictionary of Russian dialects of the Amur region]. 2nd ed. Blagoveshchensk: Blagoveshchensk State Pedagogical University.

(SRGS) Fedorov, A.I. (ed.) (1999-2006) Slovar' russkih govorov Sibiri: v 5 t. [Dictionary of Russian dialects of Siberia: in 5 vols]. Novosibirsk: Nauka.

(SRYa) Krys'ko, V.B. (ed.) (1975-2008) Slovar' russkogo yazyka XI-XVII vv. [Dictionary of the Russian language of the 11th-17th centuries]. Is. 1-28. Moscow: Nauka.

(SRNG) Filin, F.P. (ed.) (1965-2016) Slovar' russkih narodnykh govorov [Dictionary of Russian folk dialects]. Is. 1-49. Moscow: Nauka.

(TSRG) Babenko, L.G. (ed.) (1999) Tolkovyy slovar' russkih glagolov: Ideograficheskoe opisanie. Angliyskie ekvivalenty. Sinonimy. Antonimy [Explanatory dictionary of Russian verbs: Ideographic description. English equivalents. Synonyms. Antonyms]. Moscow: AST PRESS.

(F) Vasmer, M. (1964-1973) Etimologicheskiy slovar' russkogo yazyka: v 4 t. (19501958) [Etymological dictionary of the Russian language: in 4 vols (1950-1958)]. Translated from German. Moscow: Progress.