CC BY
75
С.А.Экштут
"НЕСБЫВШЕЕСЯ - ВОПЛОТИТЬ!"
ОПЫТ ИСТОРИОСОФСКОГО ОСМЫСЛЕНИЯ
СОСЛАГАТЕЛЬНОГО НАКЛОНЕНИЯ В ИСТОРИИ
Экштут Семен Аркадьевич - доктор философских наук, редактор отдела журнала "Родина"
Историческая альтернатива, по определению, предполагает необходимость выбора одной из двух (или нескольких) возможностей. Процесс поиска и выбора всегда представляет собой попеременное рассмотрение взаимоисключающих возможностей, но лишь в предельном случае осуществляется выбор одного из двух альтернативных решений, направлений, вариантов. Отвергнутые возможности не исчезают бесследно: они остаются в историческом предании и в исторической памяти. В наши дни ученые стремятся инкорпорировать сослагательное наклонение в ткань исторического повествования. Воскреснув под пером историка, побежденные альтернативы и упущенные возможности могут вновь заявить о своем существовании. Контрфактическое моделирование — это попытка представить, как развивались бы исторические события, если бы побежденная в действительности альтернатива, одержав воображаемую победу, получила возможность реализоваться1.
I
Возросший интерес к проблеме альтернативности исторического процесса, выбора путей общественного развития объясняется как логикой развития самого научного знания — исторического и философского, так и практическими реалиями российской действительности конца XX в. В настоящее время проблема нуждается в теоретическом изучении2, однако альтернативность истории уже не требует верификации, ибо сам факт ее наличия очевиден даже на уровне обыденного сознания: все мы в последние годы несколько раз прини-
Статья опубликована в издании "Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории" (вып. 2, М., 2000). Печатается с небольшими сокращениями.
мали участие в выборе дальнейших путей развития общества или, по крайней мере, были свидетелями этого выбора.
За последние пятнадцать лет неузнаваемо изменился наш социум: то, что создавалось десятилетиями, нередко разрушалось в течение нескольких дней. Все мы — независимо от отношения к происходящему — пережили ряд сдвигов в социальной, политической и экономической сферах жизни общества. Скорость протекания социальных процессов ощутимо превысила и продолжает превышать скорость их теоретического осмысления. Научная мысль не успевает за ходом событий — часто непредсказуемых, нередко трагичных и всегда касающихся каждого из нас. Внезапность происходящего поражает самую буйную фантазию. На авансцене политической борьбы мелькает множество лиц, ярко вспыхивают новые имена, чтобы очень скоро засиять новым блеском или же исчезнуть — если не навсегда, то надолго. Калейдоскоп лиц, событий, обстоятельств убеждает в одном: все это не может быть описано с позиций жесткого, тотального детерминизма, ибо постоянно обнаруживается фундаментальная роль случая. Именно случай неоднократно предоставлял материал для экономического, политического или нравственного выбора. Случай играет ведущую роль в нашей жизни, став обязательным и в высшей степени ощутимым фактором развития. Меняется стиль жизни и стиль мышления, меняется мировосприятие. Мы перестаем воспринимать свободу исключительно как осознанную необходимость и начинаем осознавать возможность альтернативных путей развития. Мы перестаем следовать исторической инерции прошлого и начинаем воспринимать будущее как веер альтернатив, обладающих различной или одинаковой возможностью для реализации.
Проблема поиска исторической альтернативы может быть разработана двумя способами. В первом случае к историческому материалу прилагаются фило-софско-исторические концепции, претендующие на большую или меньшую универсальность, причем конкретный материал выступает в качестве суммы примеров и служит для подтверждения обоснованности применения этих концепций к различным историческим эпохам3. Во втором случае историософские концепции вырабатываются на основе изучения конкретного исторического материала, относящегося к определенной эпохе, и полученные выводы могут быть применены лишь к данной эпохе. Между этими способами разработки проблемы нет непроходимой грани, но до настоящего времени первый способ не мог быть плодотворно применен: в отечественном обществоведении отсутствовали соответствующие теоретико-методологические концепции, а конкретный исторический материал, относящийся к различным эпохам, еще никем специально не рассматривался и не систематизировался с точки зрения альтернативности исторического процесса. Иными словами, таким концепциям просто неоткуда было взяться, ибо не существовал эмпирический материал для философских обобщений4.
"История не терпит сослагательного наклонения"5. Это утверждение долгие годы было символом веры, основой мировоззрения советских ученых-обществоведов. Альтернативность исторического процесса практически никем не воспринималась в качестве реальной научной проблемы, имевшей право на существование и нуждавшейся в изучении. В своих изысканиях историки и философы слабо интересовались как упущенными историческими возможностями, так и самим фактом выбора тех или иных путей в процессе исторического развития человечества. Причина понятна. Подобная постановка вопроса требовала изрядного гражданского мужества, ибо автоматически вела к возникновению нежелательных с точки зрения официальной идеологии аллюзий. (Существовала ли альтернатива Октябрьской революции? Можно ли было обойтись без гражданской войны, коллективизации, "Большого Террора" и т.п.?) Даже признание противоборства различных исключающих друг друга возможностей развития не вело к следующему шагу - потребности рассмотреть нереализованные исторические альтернативы на эмпирическом и теоретическом уровне. Разумеется, существовали исключения из этого правила, но они носили единичный характер.
В 1970 г. Б.Ф.Поршнев настойчиво писал о необходимости рассматривать альтернативные исторические ситуации: "Еще и еще раз повторю свою убежденность, что историк вправе говорить о перспективах и возможностях, между которыми колебалась и из которых выбирала история"6. Фундаментальная монография известного историка и философа получила высокую оценку специалистов, но его призыв изучать разные возможности и перспективы и их противоборство не был услышан коллегами.
В тезисах VII Международного конгресса славистов (Варшава, 1973) была опубликована новаторская работа А.В.Исаченко с примечательным названием "Если бы в 1478 году Новгород поразил Москву (об одном несостоявшемся варианте истории русского языка)". В лапидарном стиле было выдвинуто несколько принципиальных утверждений: "История всегда держит наготове несколько вариантов. И нет оснований считать то, что фактически произошло, во что бы то ни стало проявлением "прогрессивного хода истории". Все развитие России сложилось бы совершенно иначе, если бы в конце XV в. Новгород, а не Москва оказался главенствующей силой объединения страны. И такая возможность реально существовала... Предлагаемые здесь мысли являются лишь умственным экспериментом, позволяющим взглянуть на фактическое развитие лишь как на один из возможных вариантов, особенно выпукло выступающих на фоне несостоявшегося"7 . Эти нетривиальные рассуждения практически никому в России не были известны. Интересная статья Б.Г.Могильницкого об альтернативности исторического развития, опубликованная в 1974 г., также не смогла существенно изменить отношение отечественных обществоведов к этой проблеме8.
Альтернативный характер социального бытия находился вне сферы профессиональных интересов академической науки, он был осмыслен и стал фактом
общественного сознания несколько необычным способом. В 1975 г. писатель и историк Н.Я.Эйдельман, человек широчайшей эрудиции и гениальной одаренности, в документальной повести "Апостол Сергей" нарисовал поразительную по своей убедительности картину "Фантастический 1826-й" — картину победоносной военной революции в России, начатой восстанием Черниговского полка под предводительством С.И.Муравьева-Апостола. Автор книги показал, к каким результатам могли привести альтернативные исторические тенденции, если бы они одержали победу, и каким образом, при помощи какого механизма нереализованные исторические альтернативы могли бы реализоваться.
"Революция в России...
Призраки новой Вандеи, нового террора, нового Бонапарта, старых героев Плутарха...
Все будет — и кровь, и радость, и свобода, и террор, и то, чего ожидали, а затем — чего совсем не ожидали. Но что бы ни случилось, происходит нечто необратимое.
Кто восстановит отмененное крепостное право!
...Не было. Могло быть"9.
Книга имела огромный успех и многочисленных читателей, но приведенная выше итоговая формула не послужила толчком для теоретического и историко-культурного осмысления проблемы альтернативности исторического процесса: на страницах академических изданий еще целое десятилетие о ней не было сказано ни слова.
В 1982 г. вышла в свет монография А.И.Ракитова "Историческое познание", в которой рассматривался ряд дискуссионных вопросов, касающихся процесса исторического исследования (исторический факт, историческая истина, законы истории, структура и содержание исторического времени, особенности исторического объяснения и предсказания). В заключении содержалась четкая характеристика не рассмотренных в книге перспективных направлений — назревших исследовательских проблем, "представляющих первостепенный интерес для исторической науки и образующих обширное поле для логико-методологических исследований". К числу последних была отнесена проблема исторического понимания, ориентированная на "реконструкцию не проявившихся в действиях или текстах актов поведения как актов мыслимых, продуманных, но не реализованных теми или иными персонажами"10. Фактически уже признавалась необходимость теоретической реконструкции исторических альтернатив в сознательной - целенаправленной и мотивационной сфере деятельности людей, но еще ничего не говорилось об их изучении в сфере предметно-практической деятельности, причем само понятие «историческая альтернатива» в тексте книги отсутствовало.
Начало перестройки и приближавшийся юбилей Октябрьской революции существенно повлияли на ситуацию в общественных науках. В монографии "Революционная традиция в России: 1783-1883 гг." И.К.Пантин, Е.Г.Плимак и В.Г.Хорос рассмотрели в масштабе длительной временной протяженности историю российской общественной мысли и революционной борьбы от Радищева до появления марксизма. Была предпринята оригинальная попытка выяснить особенности освободительного движения в России (соотносительно со странами Запада и Востока), которая, во многом опираясь на уже сложившиеся представления, одновременно претендовала на новое прочтение прошлого. Авторы сознательно стремились преодолеть отставание "теоретического, концептуального осмысления истории освободительного движения в России от ее фактографически-описательного освоения", что привело их к необходимости уточнения как тех или иных фигур (декабристов, народников), так и тенденций поиска российской "исторической альтернативы" — российского варианта буржуазной эволюции страны".
"...Истории всегда внутренне присуща альтернативность. Поэтому историк обязан учитывать не только совершившиеся события, но и их возможные варианты "в сослагательном наклонении". Все дело заключается в том, чтобы анализ исходил из действительно реальных возможностей, опирался на факты, а не на домыслы"12.
В 1986 г. была опубликована статья академика И.Д.Ковальченко, в которой обращалось внимание на сложность проблемы изучения альтернативных ситуаций в истории. Высокий статус автора в советской исторической науке сразу же придал этой проблеме недостающую ей доселе научную респектабельность, которая была ощутимо усилена выходом в свет в 1987 г. его книги "Методы исторического исследования". В этой работе И.Д.Ковальченко посвятил проблеме альтернативности специальный раздел, признав, что она не привлекла еще должного внимания отечественных историков. В книге содержалось определение исходного понятия и предостережение от его расширительного толкования13.
Практически одновременно вышла в свет монография ИАЖелениной "Историческая ситуация: Методология анализа". Доцент кафедры философии гуманитарных факультетов МГУ хорошо представляла себе запросы пытливой студенческой аудитории и сознательно стремилась ответить на них. Заключительная глава книги была посвящена рассмотрению исторической альтернативы, соотношению альтернативности и многовариантности, проблемности и альтернативности, обоснованию необходимости изучения исторических ситуаций прошлого "под углом зрения не использованных в прошлом возможностей и вариантов развития"1^.
В том же 1987 г. появилась книга академика П.В.Волобуева, представлявшая собой попытку осмыслить Октябрьскую революцию 1917 г. с точки зрения выбора путей исторического развития. В книге подробно рассматривался российский исторический опыт выбора прогрессивных путей развития дооктябрьс-
кого периода, а в одном из авторских примечаний была высказана мысль о возможности победы декабристов15. В своих неоднократных публичных выступлениях П.В.Волобуев постоянно ратовал за необходимость изучения проблемы альтернативности исторического процесса, полагая, что следует изучать не только реализованные пути развития, но и упущенные или частично реализованные возможности: "Ибо упущенные, несостоявшиеся возможности не исчезают бесследно, а дают о себе знать в состоявшейся истории, причем иногда очень болезненно"16.
Альтернативы в истории стали предметом обсуждения в апреле 1988 г. за "круглым столом" редакции журнала "Вопросы философии". В выступлениях А.Я.Гуревича, П.В.Волобуева и Я.Г.Шемякина прозвучала мысль о необходимости совместного изучения историками и философами этой проблемы: целесообразно комплексно рассмотреть какие-либо иные возможности развития, кроме тех, что реализовались. Этот подход был назван П.В.Волобуевым наиболее плодотворным, сулящим более полное и глубокое раскрытие всего "богатства" истории и ее закономерностей. Я.Г.Шемякин утверждал, что социальное бытие изначально имеет альтернативный характер, и требовал признать онтологический статус исторической возможности. ("То есть, иными словами, признание бытия в возможности как особой сферы реальности".) Он же обратил внимание собравшихся за "круглым столом" на "экзистенциальный" аспект проблемы — механизм выбора различных вариантов поведения17.
В 1989 г. В.М.Вильчек за свой счет издал книгу, в которой предпринял попытку критического анализа марксистской доктрины истории человечества. Это научно-публицистическое эссе, переизданное в 1993 г., было сознательно ориентировано не на отвержение марксизма, а на его переосмысление и фундаментальную ревизию. В частности, свобода рассматривалась автором не как осознанная необходимость, а как осознанная возможность, отрицалось наличие предопределенности в истории: исторические законы реализуются не в форме фатума, а в форме возможности, обусловливая чувство ответственности человека за свои поступки и присущее последнему чувство совести. "Люди свободно - дальновидно ли, нет ли - избирают ту или иную возможность, отсекая другие, и оказываются во власти совершенного выбора. Если избранная возможность не утопична.., т.е. не запрещена законами исторического развития, она может осуществиться, но может разбиться о некий альтернативный выбор, оказавшийся более реальным в данных условиях"18. В истории всегда существуют различные альтернативы дальнейшего развития. Единственная возможность - это предельный случай, который может осуществиться лишь в критическом состоянии, когда общество исчерпает все другие возможности, кроме гибели. Только в этом случае свобода становится осознанной необходимостью.
Лишь в 1989 г. было опубликовано "Введение в методологию истории" Б.Г.Могильницкого, включавшее специальный параграф об альтернативности
в истории. Сделав оговорку: "Естественно, историк не может заниматься догадками типа "что было бы, если бы..," — автор учебного пособия, предназначенного для студентов-историков, обосновал необходимость рассмотрения этой проблемы для более глубокого понимания природы и характера исторической закономерности, причем сама альтернативность объясняется внутренней противоречивостью исторического процесса: "В реальной исторической действительности одновременно существуют и противоборствуют различные экономические и социальные структуры, порождающие соответствующие им различные альтернативы будущего развития. Но эти же структуры определяют и границы альтернативности в истории... Нередко побежденная альтернатива не исчезает бесследно, но накладывает более или менее существенный отпечаток на победившую тенденцию общественного развития"19. Итак, студентов стали обучать тому, что сравнительно недавно считалось прерогативой беллетристов и писателей-фантастов20.
В 1991 г. появился трехтомный труд А.С.Ахиезера "Россия: критика исторического опыта", содержащий оригинальную теорию социокультурной динамики России и получивший многочисленные положительные отклики в прессе. Научный аппарат теории составляет третий том, включающий социокультурный словарь из 335 терминов и понятий. Альтернативность истории определяется как "способность субъекта истории в процессе развития рефлексии формировать новые пути истории, отличные от следования исторической инерции. ...А.и. существует прежде всего в способности человека либо следовать исторически сложившемуся уровню исторической необходимости, действовать в рамках инерции истории, либо углублять эту необходимость, выходить на ее более глубокий уровень... Анализ возможности А.и. требует углубленного понимания конкретных субъектов, принимающих решения, т.е. необходимо не подставлять им наши мотивы, культуру и наши объяснения истории, но воспроизвести соответствующую конкретно историческую систему ценностей, с иным, чем у нас пониманием альтернативных возможностей"21. Была обоснована необходимость изучать историко-культурный аспект проблемы поиска исторической альтернативы.
Логико-методологическому рассмотрению проблемы альтернативности исторического развития препятствовал недостаток соответствующего конкретного фактического материала, необходимого для теоретических обобщений. Причина понятна: долгое время никто не занимался его сбором, ибо побежденные и нереализованные альтернативы не интересовали ни историков, ни философов. На это обратил внимание В.И.Старцев в статье с красноречивым названием "Альтернатива: фантазии и реальность"22.
Достигнутый уровень осмысления проблемы альтернативности в истории нашел отражение в ряде журнальных публикаций, однако дальнейшее изучение было осложнено бурными событиями последующих лет, сказавшимися на всех сферах жизни общества. Каждый день рождал новые альтернативы, что явно
мешало отыскивать и пытаться осмыслить их в далеком и недавнем прошлом. Повторилась ситуация, некогда очень точно охарактеризованная князем П.А.Вяземским: "Жизнь сама по себе выходила скоропечатными листками. Типография была тут в стороне, была ни при чем"23.
В феврале 1993 г. вышла в свет десятитысячным тиражом и в течение нескольких дней была распродана гениальная книга Ю.М.Лотмана "Культура и взрыв"24. Я прочел ее залпом за два-три дня, после этого несколько раз перелистывал и был потрясен. "Дни наши сочтены не нами..." Тогда я еще не знал, что этой книге суждено стать научным завещанием Юрия Михайловича, скончавшегося 28 октября 1993 г. На фоне каждодневных изнурительных политических баталий, сиюминутных интересов и сетований о разрушении культуры и распаде "связи времен" мы, преодолевая языковый барьер, получили благодаря этой книге возможность говорить с прошлым и будущим, нам дали в руки путеводную нить, которая позволит не заблудиться в быстроменяющемся настоящем25.
Итоговая книга Ю.М.Лотмана исследует различие между бинарными и тернарными структурами в момент "взрыва", культурного перелома. По динамике они отличаются друг от друга радикально. "Тернарная система стремится приспособить идеал к реальности, бинарная — осуществить на практике неосуществимый идеал" (С. 258). Тернарная культурная система старается сохранить ценности предшествующего периода: разрушение всей толщи культуры невозможно, происходит лишь относительное перемещение ценностей от центра системы к ее культурной периферии и наоборот. Бинарная же культурная система в момент культурного слома стремится полностью уничтожить все существовавшее ранее, включая всю толщу быта, как запятнанное неисправимыми пороками. Именно бинарные структуры характерны для русской культуры. Разговор на эту тему требует двойной перспективы. С одной стороны, на книге лежит печать нашего времени, научным, культурным и психологическим документом которого она является; того времени, когда август 1991 г. уже миновал, а октябрь 1993 — еще не наступил. С другой — "Культура и взрыв" может быть понята и прочитана как звено в цепи по меньшей мере двухвековых размышлений о месте России в истории мировой цивилизации, о прерывности и непрерывности, предсказуемости и непредсказуемости в судьбах общества и культуры.
"Переход от мышления, ориентированного на взрывы, к эволюционному сознанию приобретает сейчас особое значение, — подчеркивает автор, поскольку вся предшествующая привычная нам культура тяготела к полярности и максимализму. ...Коренное изменение в отношениях Восточной и Западной Европы, происходящее на наших глазах, дает, может быть, возможность перейти на общеевропейскую тернарную систему и отказаться от идеала разрушать "старый мир до основанья, а затем" на его развалинах строить новый. Пропустить эту возможность было бы исторической катастрофой" (с. 265, 270).
В моменты культурного слома резко возрастает роль случайности: результаты взрыва во многом неожиданны и непредсказуемы. Объясняя логику взрыва, Лотман восстанавливает случайность в ее правах: это настоящая антология (и апология) случая, нуждающегося после Гегеля в таком же "оправдании", как и добро. Размышления автора на эту тему органически связаны не только с его предшествующими и последующими работами, но и с западноевропейской философской и культурной традицией двух последних столетий.
Французские философы эпохи Просвещения стремились изгнать из истории идеи божественного Провидения, противопоставляя им мысль о том, что история - это игра случайностей. Последнее утверждение неоднократно использовалось Вольтером, Гельвецием и Гольбахом в качестве остроумного полемического приема, позволяющего при помощи ярких и хорошо запоминающихся примеров демонстрировать читателям абсурдность религиозного фатализма. "Оракулы веков" в какой-то степени неожиданно для самих себя добились того, что в менталитете эпохи Просвещения прочно укоренилась мысль о жизни человека как игре мелких и мельчайших случайностей: "Часто незначительные причины определяют поведение всей нашей жизни и течение всех наших дней" (Гельвеций).
Впоследствии Гегель весьма иронично отзовется об "арабескной манере излагать историю", суть которой заключается в остроумной, но поверхностной трактовке широких и глубоко захватывающих исторических событий как следствий ничтожных случайностей, дошедших до нас лишь благодаря анекдоту; таким образом "из ничтожного зыбкого стебля вырастает какой-либо большой образ". Гегель подверг критике подобный подход, но был вынужден констатировать его исключительно широкое распространение. "В истории стало обычным острое словцо, что из малых причин происходят большие действия". В противовес этому подходу к истории Гегель выдвинул и обосновал собственный: "От случайности мы должны отказаться при вступлении в область философии". Гегелевская концепция широко распространилась в кругу специалистов и была многими из них безоговорочно принята, сыграв исключительную роль в судьбах истории философии и философии истории: она стала существенным компонентом всемирного историко-философского процесса, теоретического познания и научной картины мира.
С историей культуры ситуация была несколько иной. Благодаря незаурядному таланту Вольтера, Гельвеция, Гольбаха и других философов XVIII в. яркий образ истории как игры случайностей стал достоянием европейской культуры — весьма существенной характеристикой склада ума и системы ценностей европейского образованного общества накануне революции. Французские энциклопедисты не только стали провозвестниками революции, но и произвели настоящую революцию в умах, утвердив в стиле мышления эпохи идею о фундаментальном значении случайности в истории: несколько поколений "с томленьем упованья"
станут ждать счастливую случайность, для того чтобы резко изменить свою судьбу в резко меняющемся мире; будут верить в то, что такая случайность обязательно настанет; научатся ее своевременно распознавать и максимально использовать. Появление на арене истории Наполеона Бонапарта, его молниеносное превращение из лейтенанта артиллерии в императора французов, — все это станет мощным катализатором для подобного рода мыслей и ценностных ориентаций.
Россия не была исключением. В могуществе случая убеждала не только судьба Наполеона, но и российская действительность: с одной стороны, сам ход российской истории от Петра Великого до Александра I, ознаменовавшийся многочисленными (общим числом более десяти!) дворцовыми переворотами, с другой — индивидуальные судьбы многочисленных фаворитов Елизаветы Петровны и Екатерины И, попавших, как тогда говорили, "в случай" и ставших богатыми вельможами. Если последнее обстоятельство интересовало в основном "баб обоего пола" и давало богатую пищу для сплетен, то о роли случайности в российской истории мучительно размышляли Карамзин, Вяземский, Пушкин, декабристы. Они обращали внимание на то, что важнейшие события последних ста лет часто бывали неожиданными и непредсказуемыми. Размышления о роли случая в истории страны и в человеческой судьбе были характерной чертой не только стиля мышления, но и стиля жизни первой четверти XIX в.: случай не только ждали, к нему готовились, причем довольно активно и деятельно; идеи же натуралистического фатализма не нашли в это время ни сочувствия, ни понимания. Решая философские, политические, нравственные или житейские проблемы, наиболее проницательные люди постоянно помнили об "инкогнито Провидения" — так называл случай один из пушкинских современников. Это мироощущение было присуще не только людям высокообразованным. Оно проявлялось как в высших формах культуры и интеллектуальной деятельности, так и в фольклоре, наблюдалось на уровне теоретического мышления и обыденного сознания.
Подобное мироощущение было характерно и для декабристов, особенно накануне восстания на Сенатской площади. В свободном нравственном выборе членов тайного общества сплелись воедино стремление предельно сократить степень возможного риска предстоящего восстания, упование на случай, желание его максимально использовать и чувство личной моральной ответственности за свой выбор перед современниками и потомками, перед Историей26.
II
Целесообразно выделить пять уровней рассмотрения проблемы поиска исторической альтернативы.
Первый уровень. Поиск исторической альтернативы имеет онтологический статус: он ведется и меняет свой вектор в реальном социальном пространстве
и реальном времени. Такой же статус имеют различные социальные утопии, возникающие в это время, и проекты государственных преобразований, которым впоследствии не будет суждено воплотиться в жизнь, — все они принадлежат культуре своего времени и не могут быть от нее безболезненно отчуждены.
События происходят здесь и теперь. Процесс поиска еще не завершен во времени: настоящее время еще не успело превратиться в прошлое, наоборот, оно тесно связано с недавним прошлым, со вчерашним днем, и строит различные планы на ближайшее и отдаленное будущее27. Это — малое время истории28.
Грядущие результаты этого поиска и сроки, потребные для достижения желаемой цели, вызывают ожесточенные споры. Споры ведутся как о самой "сокровенной цели", так и о средствах ее достижения (моральных и аморальных, приемлемых и неприемлемых, реальных и умозрительных). Споры из сферы теоретических дискуссий плавно перетекают в сферу практической политики, и наоборот.
В качестве социального пространства, как правило, выступает столица, где "гремят витии"; провинция — дело иное, там царит "вековая тишина". Впрочем, возможны исключения: по ироничному, но исключительно точному наблюдению поэта Давида Самойлова, "в провинции любых времен есть свой уездный Сен-Симон".
Субъекты поиска принадлежат к политической и интеллектуальной элите общества; безмолвствующее большинство не принимает ни малейшего участия в этом процессе, о котором мало что знает, питаясь слухами и сплетнями. Хотя результаты поиска исторической альтернативы неизбежно скажутся на судьбе всего общества, большинство не осознает это, равнодушно наблюдая за происходящим или глумясь над неудачными попытками изменить привычное течение дел. Господствует практически всеобщая иллюзия, что решение судьбы большинства от него самого совершенно отчуждено и никак не зависит. Применительно к "петербургскому" периоду истории России можно смело утверждать, что пушкинская ремарка "народ безмолвствует" еще не написана или, по крайней мере, не успела стать банальной от слишком частых повторений.
Второй уровень. Поиск исторической альтернативы завершен в реальном социальном пространстве и реальном времени. Проблема поиска утратила онтологический статус. Событие совершилось и приобрело статус исторического факта. Восторжествовала ирония истории: осуществляемые намерения превратились в свою противоположность. Кажется, что все уже окончательно решено и что новых возможностей для исторического выбора, по крайней мере при жизни этого поколения, больше не предвидится. Одна из противоборствующих тенденций одержала победу и предстала в качестве единственно возможного пути исторического развития — закономерного и необратимого. Такая трактовка минувших событий получает санкцию официальной идеологии и становится непреложным фактом для ученых, считающих, что история не терпит сослагательного наклонения. Именно с этого момента побежденная тенденция начинает восприниматься
как досадная случайность, изначально не имевшая ни малейшего шанса помешать поступательному движению истории, — случайность, которой можно безболезненно пренебречь при осмыслении закономерного хода исторического процесса.
Однако далеко не все разделяют эту точку зрения. Еще живы люди, имевшие непосредственное отношение к выбору исторической альтернативы и хорошо осведомленные о скрытом механизме принятия тех или иных решений. Они хранят память о былом в его незавершенности и пытаются понять как смысл минувших событий, так и свое место в них. Настоящее не является для них единственно возможным следствием прошлого, непосредственное восприятие которого сохранилось в их памяти, где не угасает "минувшего зарница". Для них история — "догадок сеть", продолжающийся процесс, в котором "мы часто действуем случайно"29.
Иногда эти люди настолько прочно укореняются в прошлом, что еще при жизни становятся ходячим анахронизмом: суетные, с их точки зрения, хлопоты настоящего им глубоко чужды, ибо кажутся мелкими, пошлыми и лишенными эстетического и нравственного смысла30. Физическое старение этих последних свидетелей былого протекает "средь чуждых сердцам их людей"31. Именно таким человеком и был князь Петр Андреевич Вяземский, более трети века проживший с непреходящим ощущением собственной выключенное™ из настоящего времени, десятилетиями холивший и лелеявший свою тоску по "золотому веку" русской дворянской культуры. С особенной сердечной болью он вспоминал о безвременно погибших современниках, которых "преждевременная смерть похитила с поприща, богатого многими надеждами, не обратившимися в события"32. С конца 30-х — начала 40-х годов, когда наступили сумерки дворянской культуры - после смерти Пушкина, Дениса Давыдова, Баратынского, — князь остро чувствовал свое одиночество. "Жизнь мысли в нынешнем, а сердца жизнь в минувшем"33, — так в 1877 г., за год до смерти, написал он в одном из последних стихотворений.
"Память сердца"34 неотделима для таких людей от непрекращающихся мыслей о том, что в какой-то момент времени их судьба могла сложиться иначе, если бы река времени повернула в иное русло. Хотя только один шаг отделяет такие размышления от попытки вообразить в сослагательном наклонении важнейшие эпизоды своей биографии, лишь единицы решаются этот шаг сделать35. С предельной откровенностью и поразительной протокольной точностью Анна Ахматова изложила логическую последовательность подобных размышлений в "Пятой северной элегии", которая была завершена 2 сентября 1945 г., в день победы над Японией и окончания Второй мировой войны.
Меня, как реку,
Суровая эпоха повернула.
Мне подменили жизнь. В другое русло,
Мимо другого потекла она, И я своих не знаю берегов... Но иногда весенний шалый ветер, Иль сочетанье слов в случайной книге, Или улыбка чья-то вдруг потянут Меня в несостоявшуюся жизнь. В таком году произошло бы то-то, А в этом - это: ездить, видеть, думать, И вспоминать....3*'
Третий уровень. Историки получают доступ к документам, осознают сам факт наличия в прошлом проблемы поиска исторической альтернативы и начинают ее изучать, стремясь постичь суть былых событий и овладевая хронотопом минувшего.
"Время здесь сгущается, уплотняется, становится художественно-зримым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени, сюжета, истории. Приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется временем. Этим пересечением рядов и слиянием примет характеризуется художественный хронотоп. ...Следовательно, всякое вступление в сферу смыслов совершается только через ворота хронотопов"37.
В научный оборот вводится целый ряд новых фактов, многие из которых были глубокой тайной для непосредственных участников событий. Осознается неустранимое противоречие между обманчивой видимостью явлений и их скрытой от непосредственного наблюдения сущностью38. Выявляется как роль случая в истории, так и всеобщая, необходимая и существенная связь между отдаленными друг от друга явлениями и сферами жизни социума - постигается необходимое и случайное в истории. Проясняется различие между мифом и реальностью, что вовсе не означает автоматической утраты былых иллюзий.
Оставшиеся в живых непосредственные участники исторических событий весьма болезненно реагируют на предпринимаемые историками попытки демифологизации, ибо многие мифы были неотъемлемой частью их биографии и в этом качестве не утратили для них своей непреходящей ценности39. Среди непосредственных участников былых событий всегда отыщется такой человек, который вместе с пушкинским Поэтом из стихотворения "Герой" будет готов гневно воскликнуть по адресу историка, склонного к "срыванию всех и всяческих масок":
Да будет проклят правды свет. Когда посредственности хладной, Завистливой, к соблазну жадной, Он угождает праздно! — Нет!
Тьмы низких истин мне дороже Нас возвышающий обман...40
Даже если историки сознательно хотят интерпретировать эти новые и многообразные факты только в рамках официальной идеологии, отныне политическая власть уже утрачивает, хотя бы частично, монополию на истолкование прошлого. Устанавливается наличие отвергнутых альтернатив и упущенных возможностей. Открываются скрытые механизмы принятия решений. Возникает реальная возможность посмотреть, как выглядит совершившееся событие в большом времени истории, в масштабе длительной временной протяженности. Исследователь может судить не только о ближайших, но и об отдаленных исторических последствиях этого события, оценивая его значимость для истории41. Минувшее событие инкорпорируется историческим знанием и обретает в его рамках аксиологический и эпистемологический статус.
Историк использует анализ и синтез, индукцию и дедукцию, микро- и макроподход, — все это для того, чтобы систематизировать и истолковать собранные документы и материалы, выстраивая имеющиеся факты в соответствии с той или иной теоретической концепцией. При этом некоторые факты — сознательно или бессознательно — отбрасываются как якобы незначительные или случайные, а роль и значение других — невольно преувеличивается.
Жизнь — без начала и конца. Нас всех подстерегает случай. Над нами сумрак неминучий, Иль ясность Божьего лица.
Сотри случайные черты — И ты увидишь: мир прекрасен42.
Так формируются различные версии и интерпретации былого. Создается база для "экспериментальной" истории, для постановки вопросов типа: "что было бы, если бы..." Однако мало кто отваживается на контрфактическое моделирование исторического прошлого: "господствует какая-то боязнь исследовательского риска, боязнь гипотез"43. На этой стадии историки находятся в поиске и уясняют суть дела для самих себя44. Завершив этот процесс, они начинают излагать результаты своих изысканий в статьях и монографиях, что означает переход к следующему уровню рассмотрения проблемы поиска исторической альтернативы.
Четвертый уровень. Логика исследования сменяется логикой изложения. Дискурс становится текстом. Историку предстоит рассказать читателю о том, что он, историк, уже очень хорошо знает, но что еще только ожидает узнать читатель.
"Материал, творчески преображенный в сознании, ведет историка за собой, и он в состоянии сосредоточить все внимание на литературной форме, стараясь максимально точно и образно отразить ход своей мысли, воплощенной в подборе и связи конкретных фактов"45.
Необходимо решить, как писать историю. Обосновывать ли неумолимое действие исторических закономерностей или же видеть во всем только фундаментальную роль случая? Как воплотить в тексте научного сочинения несбывшееся? Стоит ли говорить читателю о том, что не состоялось — было побеждено, отвергнуто, упущено, — что не превратилось из возможности в действительность? Делать ли вид, что рассказываешь о том, как было на самом деле, или же честно признаться, что пишешь лишь об эмоциях людей прошлого по поводу состоявшихся или не состоявшихся событий? Судить или понимать этих людей? Рассказывать ли, наконец, и о своих ошибках и заблуждениях, без которых не бывает настоящего исследования?1К Для того чтобы приблизиться к получению содержательных ответов хотя бы на часть из перечисленных выше вопросов, имеет смысл обратиться к опыту мыслителей, чьи труды существенно обогатили гуманитарное знание XX в.
Крупнейший французский историк Люсьен Февр в работе с красноречивым названием "Как жить историей" (1941) грустно заметил: "...Мы упорствуем, говоря об истории по старинке, мысля этажами, кладками, булыжниками — фундаментами и надстройками, тогда как всевозможные явления, связанные с электричеством, — ток, бегущий по проводам, перемена фаз, короткое замыкание — могли бы одарить нас целой сокровищницей образов, с большей гибкостью выражающих наши мысли. Но все идет так, как шло прежде"47.
Рассуждения Л.Февра получили афористическое завершение в эссе Хорхе Луиса Борхеса "Сфера Паскаля" (1952). Величайший мастер интеллектуальной метафоры, писатель, без произведений которого невозможно представить себе не только латиноамериканскую литературу, но и мировую культуру XX столетия, высказал парадоксальную мысль: "Быть может, всемирная история — это история нескольких метафор. ...Быть может, всемирная история — это история различной интонации при произнесении нескольких метафор'"18.
Историк не может обойтись без метафоры49. И дело не только в том, что именно метафора способна придать историческому повествованию исключительную выразительность. Образность изначально присуща гуманитарному знанию, самой его природе. Вспомним широкообъемлющую формулу М.М.Бахтина: "Предмет гуманитарных наук — выразительное и говорящее бытие"50. Изучая культуру минувшего времени, историк стремится отыскать наиболее выразительные приметы былого, чтобы, отталкиваясь от них, корректно сформулировать вопросы прошлому и заставить его заговорить. Исследователь вступает в диалог с прошлым с позиций вненаходимости понимающего в его отношении к былой куль-
туре. "В области культуры вненаходимость — самый могучий рычаг понимания". Теоретическое изучение прошлого — это, как полагает М.М.Бахтин, не интуитивное "вчувствование" в иную культуру, не субъективное в нее "переселение" и "вживание", а "диалогическая встреча двух культур"31, которая сопровождается не только их взаимным обогащением, но и утратами ряда особенностей культуры прошлого. Разумеется, историк старается избежать этих потерь, обращаясь к документам и материалам эпохи и прилагая усилия к тому, чтобы не навязывать прошлому сегодняшнее понимание социальных процессов.
История, подобно литературе и искусству, стремится отыскать "способ пережить деланы вещи, а сделанное в искусстве неважно"52. Так утверждал Виктор Шкловский, которому принадлежит честь открытия эффекта остранения в искусстве: "Остранение есть почти везде, где есть образ"53. Я полагаю, что оно есть и в истории. Историческое сочинение не обходится без метафор ("река времен", "весь мир — театр"), что сближает его с художественной прозой. Историк, сознательно стремящийся сочетать научную доказательность текста с его эстетической выразительностью, постоянно вплетает художественные образы в ткань своего повествования. Так возникает эффект остранения: на всем известные вещи, события, структуры, институты, на героев и антигероев смотрят иными глазами ("для того, чтобы вернуть ощущение жизни"54, как сказал бы В.Шкловский).
История предстает как незавершенный процесс. "История продолжается",
— любил повторять Н.Я.Эйдельман. Исторический процесс всегда абсолютен, а его результаты — относительны. Таков исходный пункт абстрактного рассмотрения проблемы альтернативности в истории. В течение почти двух столетий историки — апеллируя либо к Провидению, либо к неумолимым законам истории,
— абсолютизировали эти относительные результаты: подводили к ним, отсекая все второстепенное, все случайное. В наши дни возникла потребность писать иначе. Так в одной точке неожиданно сошлись давние идеи Бахтина и Шкловского с постмодернистским дискурсом. Новая интеллектуальная история фактически взяла на вооружение мысль о вненаходимости исследователя в большом времени истории и остранилась не только от того, как было на самом деле, но и от предшествующих достижений исторической науки55. Процесс делания истории и протекания событий "самоцелей и должен быть продлен"56. Историк остраняется от результата и сознательно продлевает в своем повествовании ощущение протекания процесса57.
Фридрих Шлегель еще в 1798 г. заметил: "Историк — это пророк, обращенный в прошлое"58. Иными словами, историку свыше дан дар провидения, дар бессознательного, но верного прорицания, обращенного в прошлое; историк — это одаренный Богом провозвестник минувшего; ему дано единственно верное откровение былого. Позднейшее стремление историка отыскать в прошлом действие законов истории означало все то же стремление дать единственно возмож-
ный вариант правильного объяснения исторических событий. Закон, т.е. всеобщая, необходимая и существенная связь между явлениями, всегда однозначен, что сближает его с Провидением. Постмодернистский дискурс изменил отношение к ремеслу историка, провозгласив постулат о множественности истолкований и интерпретаций минувших событий. Исследователь-постмодернист стал проводить мысленные и компьютерные эксперименты с неслучившимся или упущенным. Манипулируя с прошлым, историк пытает былое, стремясь узнать не то, как это было на самом деле, но интересуясь преимущественно тем, "как это не произошло в действительности"59.
Что можно противопоставить пророку, который предсказывает назад? Результат — известен. Ответ — найден. Как избежать соблазна подогнать решение под уже известный ответ? Требуется дать видение процесса, а не его узнавание. Именно это и позволяет сделать остранение — "прием затрудненной формы, увеличивающий трудность и долготу восприятия"60. Последовательное использование этого приема подводит не боящегося смелых гипотез историка к необходимости сделать следующий шаг — дать контрфактический вариант протекания реальных исторических событий, что фактически означает не только неизбежный эпатаж научного сообщества, но и сознательный разрыв с предшествующей исторической традицией, не признававшей сослагательного наклонения в истории. Между тем, уходят в небытие последние из непосредственных участников былых событий. Исчезает очень существенная этическая преграда как для проведения опытов "экспериментальной" истории, так и для обнародования полученных результатов.
Меняются названья городов, И нет уже свидетелей событий, И не с кем плакать, не с кем вспоминать. И медленно от нас уходят тени, Которых мы уже не призываем, Возврат которых был бы страшен нам61.
Пятый уровень. На заключительной стадии рассмотрения проблемы поиска исторической альтернативы научное сообщество осознает, что онтологический аспект этой проблемы представляет интерес для футуролога, политолога, социолога, экономиста, правоведа, но не имеет никакого отношения ни к историку, ни к философу, на долю которых остаются аксиологический и эпистемологический аспекты. Несостоявшаяся история, обретя своего историографа и найдя воплощение в его работах, становится историей несостоявшегося. Контрфактическая модель исторического прошлого позволяет глубже уяснить суть былых событий, четко очерчивая границы незнаемого и непознанного — того, что мы привыкли
именовать словом "тайна". Именно в этом качестве контрфактическая модель ведет к приращению научного знания, становится объектом неизбежной полемики и фактом историографии.
В истории всегда будет нечто непознаваемое, ускользающее от нашего категориального аппарата. Среди профессиональных историков редко можно встретить явного агностика, не считающего нужным скрывать свое мировоззрение. Однако есть своя притягательность в том, чтобы заявить собратьям по цеху: "Я не знаю". Не следует путать невежество и некомпетентность с отчетливым пониманием того, что ты столкнулся с тайной. Тебе попала в руки шкатулка со множеством потайных ящичков, а ключей — нет. Ремесло историка потеряло бы свою неизъяснимую прелесть, если бы историку не приходилось время от времени разгадывать тайны.
Примечания
1 При изменившихся условиях отвергнутые варианты развития событий могут вторично обрести онтологический статус и вновь получить исторический шанс для реализации - в реальном пространстве и реальном времени, но рассмотрение проблемы повторяемости в истории выходит за рамки данной работы.
2 Об этом свидетельствует "круглый стол", проведенный в 1999 г. альманахом «Одиссей». Наиболее обстоятельно вопрос о сослагательном наклонении в истории изложен в капитальной монографии: Савельева И.М., Полетаев A.B. История и время: В поисках утраченного. М.: Языки русской культуры, 1997. -С.111-154,647-654,673-674. См. также новейшие исследования по контрфактической истории: Экштут СЛ. На службе российскому Левиафану: Историософские опыты. М.: Прогресс-Традиция, 1998. - С.245-268; Парамонова М.Ю. «Несостоявшаяся история»: аргумент в споре с исторической объективностью? Заметки о книге А.Деманда и не только о ней // Одиссей: Человек в истории. 1997. М.: Наука, 1998. - С.336-358; Хазанов Б. Несостоявшаяся история, или что было бы, если бы не было того, что было // Искусство кино. 1999. - №4. - С.25-27.
Такова философия истории Гегеля. С этих же позиций написана капитальная трехтомная коллективная монография «Марксистско-ленинская теория исторического процесса» (М.: Наука, 1981-1987).
4 В предметных каталогах научных библиотек до недавнего времени отсутствовала рубрика, посвященная альтернативности истории; соответствующих словарных статей нет в «Философской энциклопедии», «Философском энциклопедическом словаре» и «Советской исторической энциклопедии».
5 С этой позиции была написана монография "День 14 декабря 1825 года" (Изд.2-е. М.: Мысль, 1975) академика М.В.Нечкиной, несколько десятилетий фактически занимавшей монопольное положение в отечественном декабристоведении:
ни один труд о декабристах не мог быть напечатанным в академическом издании без ее предварительного одобрения.
6 Поршнев Б.Ф. Франция, Английская революция и европейская политика в середине XVII в. М.: Наука, 1970. - С.ЗЗЗ. Ср.: С.239, 326,327-330.
7 Цит. по: Проблемы русской литературы и культуры / Под ред. Л.Бюклинг и П.Пе-сонена. Хельсинки, 1992. - С.12-13. (Бкука НеЫг^егша, 11; Б^сНа Яшвка НеЬ^1еш1а е! ТагШег^а, III).
8 Могилъницкий Б.Г. Альтернативность исторического развития в ленинской теории народной революции // Методологические и историографические вопросы исторической науки. Вып.9. Томск: Изд-во ТГУ, 1974. Ср. более поздние работы того же автора: Альтернативность в истории советского общества // Вопросы истории. 1989. №11; Историческая необходимость и историческая закономерность: выбор путей общественного развития // Всеобщая история: дискуссии, новые подходы. М., 1989. Вып.1; Историческая альтернативность: методологический аспект // Новая и новейшая история. 1990. №3. «В итоге идея была разработана им до уровня учения, которое без всяких натяжек может претендовать на статус фундаментального открытия в теоретико-методологической области, равных которому не было в последние десятилетия в отечественной методологической науке», - утверждают ученики Б.Г.Могильницкого. - Хмылев Л.Н., Николаева И.Ю. Учитель, который учит букве, а укрепляет дух // Методологические и историографические вопросы... Вып. 25. - 1999. - С.17.
9 Эйдельман Н.Я. Апостол Сергей. Повесть о Сергее Муравьеве-Апостоле. М.: Политиздат, 1975. - С.264.
10 Ракитов А.И. Историческое познание: Системно-гносеологический подход. М.: Политиздат, 1982. - С.293, 296.
" Пантин И.К., Плимак Е.Г, Хорос В.Г. Революционная традиция в России: 1783-1883 гг. М.: Мысль, 1986. - С.3,31-56, 88-93.
12 Там же. С.102. В коллективной монографии обосновывалась правомерность теоретической постановки вопроса о том, могли ли декабристы победить, и доказывалась недостаточная зрелость объективных предпосылок буржуазной эволюции России в первой четверти XIX в. Это утверждение противоречило точке зрения М.В.Нечкиной, которая в своем двухтомном труде «Движение декабристов» писала, что феодализм в России в это время находился в состоянии кризиса, формировались новые капиталистические производственные отношения, поэтому мировоззрение декабристов было обусловлено в основном «внутренним развитием русского исторического процесса», а внешний фактор играл вспомогательную роль. - Нечкина М.В. Движение декабристов. Т.1. М.: Изд-во АН СССР, 1955. - С.48.
13 "Альтернативной является такая историческая ситуация, которая характеризуется борьбой общественных сил за реализацию существенно отличных возможностей общественного развития". При расширительном толковании этого понятия "неправомерность трактовки альтернативности как антитезы настоящему... сочетается с попытками
представить как альтернативный такой ход последующего развития, который имеет однозначно-закономерный характер». - Ковальченко ИД. Методы исторического исследования. М: Наука, 1987. - С.73,77.
14 Желенина И.А. Историческая ситуация: Методология анализа. М.: Изд-во МГУ, 1987.
15 «Восстание 1825 г., хотя и было вынужденным в отношении срока и повода, отнюдь не было фатально обречено на неудачу. Нельзя исключить и другой вариант исхода - его победу». - Волобуев П.В. Выбор путей общественного развития: Теория, история, современность. М.: Мысль, 1987. - С.150,177; Россия 1917 г.: Выбор исторического пути. М.:Наука, 1989. - С. 10-29.
16 Философия и историческая наука. Материалы «круглого стола» // Вопросы философии. 1988. - №10. - С.40.
17 Там же. С.60,61.
18 Вилъчек В.М. Прощание с Марксом (Алгоритмы истории). М.: Прогресс: Культура, 1993. - С.215.
19 Могильницкий Б.Г. Введение в методологию истории. М.: Высшая школа, 1989. - С.55-56. Эти рассуждения в своей заключительной части созвучны мыслям П.В.Волобуева.
20 Вспомним знаменитый фантастический рассказ Рея Бредбери «И грянул гром»: его герой путешествовал на машине времени в прошлое, раздавил там бабочку, что в корне изменило результаты президентских выборов и общий уровень культуры в настоящем, изменило облик мира и его судьбу.
21 Ахиеэер A.C. Россия: критика исторического опыта. T.III. М., 1991. - С.9-10.
22 «Сейчас время самых невероятных предположений, споров об истории, фантастических гипотез, обращенных в прошлое. В этих условиях исследователь-профессионал просто обязан дать обществу исторический материал для размышлений по вопросу об альтернативах». - Октябрь 1917: величайшее событие века или социальная катастрофа? / Под ред. П.В.Волобуева. М.: Политиздат, 1991. - С.138.
23 Вяземский П.А. Записные книжки. М.: Русская книга, 1992. - С.266.
24 Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М.: Гнозис; Прогресс, 1992. Ссылки на это издание даны непосредственно в тексте статьи.
25 Еще в 1970 г., отвечая на вопросы редакции «Нового мира», ученый с мировым именем М.М.Бахтин охарактеризовал труды Ю.М.Лотмана и его учеников как выдающиеся литературоведческие работы - «большие и в высшей степени отрадные явления последних лет» (что, впрочем, не помешало М.М.Бахтину оспаривать универсальность примененного в этих работах метода исследования). Спустя почти треть века очевидна исключительная прозорливость и точность лестной характеристики - ведь М.М.Бахтин не читал ни биографии Пушкина, ни комментариев к «Евгению Онегину», ни книги «Сотворение Карамзина», не говоря уже о ряде блистательных статей, т.е. работ, принесших Ю.МЛотману всемирную известность.
26 Подробнее см.: Экштут СЛ. В поиске исторической альтернативы: Александр I. Его сподвижники. Декабристы. М.: Россия молодая, 1994. - С.6-18.
27 Подчеркиваю, что речь идет именно о социальном времени. Поиск исторической альтернативы, который ведут сторонники модернизации развития общества, направлен на то, чтобы ускорить бег времени. Собственное нетерпение выступает в качестве аргумента в теоретических спорах и политической борьбе. А их противники из консервативного лагеря, наоборот, желают этот бег замедлить: на десятилетия «заморозить» страну в исходной точке, выиграть время и употребить его на поиск адекватных средств против социальной революции. И тех и других объединяет желание обмануть время.
28 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1986. - С.390, 392.
29 Вяземский ПЛ., князь. Полн. собр. соч. T.XI. СПб., 1887. - С.401, 438; T.XII. СПб., 1896. - С.551.
30 «Нет великого человека в глазах камердинера; нет эпических событий и лиц для журналистов, биографов, лазутчиков в стане живых и мертвых. ...История была прежде жертвоприношение, апофеозное служение; нынче она сомнение, изобличение и отрицание». - Вяземский ПЛ. Эстетика и литературная критика. М.: Искусство, 1984. - С.130.
11 Вяземский ПЛ., князь. Полн. собр. соч. T.XI. - С.408.
32 Вяземский ПЛ. Записные книжки. С. 281. «Ясно, что одни цели реализуются на практике, т.е. осуществляются в форме событий, другие так и остаются фактом человеческого сознания, образуя вместе с мечтами, фантастическими проектами, идеалами, общечеловеческими ценностями и т.п. его огромный пласт. ...Поскольку в структуре этого пласта сознания основное место занимают идеалы, постольку образуемый им специфический тип исторической реальности можно назвать идеально-нормативным в отличие от материально-событийного. Совокупность этих двух типов реальности образует историческую реальность в целом» - ХмылевЛ.Н. Структурный кризис исторической науки // Методологические и историографические вопросы... Вып.25. - С.76-77.
33 Вяземский ПЛ., князь. Полн. собр. соч. T. XII. - С.535.
м Батюшков К.Н. Опыты в стихах и прозе. М.: Наука, 1978. - С.220.
35 Декабрист Дмитрий Завалишин пошел еще дальше: он написал записки не о жизни, которую фактически прожил, а записки о жизни, которую хотел бы прожить. -Лотман Ю.М. О Хлестакове // Избранные статьи: В 3-х тт. T.I. Таллинн: Александра, 1992.— С.339-342.
3S Ахматова А.А. Соч.: В 2-х тт. T.l. М.: Правда, 1980. - С.263, 264.
37 Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. -М.: Худож. лит., 1975. - С.235, 406.
«Мы должны считаться с тем законом великого обмана, который вступает в силу, когда изучаются внешние явления. Ведь все более или менее видимое нами может абсолютно не соответствовать реальному положению вещей». - Тарле Е.В. Очерк развития философии истории // Из литературного наследия академика Е.В.Тарле. М.: Наука, 1981. - С.121.
39 «Миф не принадлежал исключительно архаической стадии человеческой истории, он остается содержанием человеческого сознания и в позднейшие времена... Он был не только полученным от седой старины культурным наследием, но и живым соучастником нового культурного процесса». - Гуревич АЛ. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М.: Искусство, 1990. С.379.
40Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 19 т. Т.З, кн.1. - С.253.
41 «Нельзя изменить фактическую вещную сторону прошлого, но смысловая, выразительная, говорящая сторона может быть изменена, ибо она незавершима и не совпадает сама с собой (она свободна)». - Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. С.430. Бахтину вторит Шкловский: «Так идет история, преодолевая кривизну Вселенной. ...История перечитывает себя. Без этого она непонятна». - Шкловский В.Б. О теории прозы. М.: Советский писатель, 1983. - С.290, 297.
42 Блок A.A. Избранные сочинения. М.: Худож.лит., 1988. - С.498.
43 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. С.347.
44 Историк в поиске: Микро- и макроподходы к изучению прошлого: Доклады и выступления на конференции 5-6 октября 1998. М.: ИВИ РАН, 1999.
45 Дружинин Н.М. Воспоминания и мысли историка. М.: Наука, 1979. - С.95-96.
46 «...Процедура исследования, ограниченность исторических документов, приемы доказательств и конструирование интерпретаций сами становятся предметами рассказа. Происходит разрыв с авторитарным методом подбора лишь подтверждающих аргументов, которым историки традиционно пользовались, когда описывали объективную реальность. Теперь сама точка зрения исследователя становится частью рассказа, процесс исследования описывается ярко и подробно, ограниченность документов, формулирование гипотезы - вся проделанная работа уже больше не считается лабораторной тайной, скрытой от глаз непосвященных. Итак, рождается особая форма диалога с читателем, который вовлекается в процесс монтажа историографического дискурса...» - Леей Дж. К вопросу о микроистории // Современные методы преподавания новейшей истории. М„ ИВИ РАН, 1996. - С.180-181.
47 ФеврЛ. Бои за историю. М.: Наука, 1991. - С.31.
18 Борхес Х.Л. Проза разных лет. М.: Радуга, 1984. - С.200, 202.
49 «Метафоры живой, свежей, хотелось бы сказать. В своем бытовании в культуре метафора приобретает общераспространенность, а затем уходит на периферию, вплоть до забвения. Бывает так, что она освежается в результате переосмысления, бывает так, что она становится банальной, тривиальной. История метафор - это история культуры». -Вжозек В. Метафора как эпистемологическая категория (соображения по поводу дефиниции) // Одиссей-1994. - С.264. От «логоса» к мифу // Методологические и историографические вопросы... Вып.25. - С.115.
50 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. С.430.
51 Там же. С.354.
52 Шкловский В.Б. О теории прозы. С. 15.
33 Там же. С.20.
54 Там же. С. 15.
35 Гуревич АЯ. Историк конца XX века в поисках метода // Одиссей-1996. - СЛ. Перспективы постмодернизма обсуждались в марте 1995 г. за «круглым столом», организованным редколлегией «Одиссея» (см. статьи Г.И.Зверевой, Л.П.Репиной, В.П.Визгина, И.Н.Ионова).
56 Шкловский В.Б. О теории прозы. С. 15.
57 А.В.Гулыга неоднократно настаивал на том, что историческое повествование - это синтез теоретического и эстетического освоения мира. Оно не должно быть бесстрастным: «История требует сопереживания...» Далее он осторожно заметил в примечании: "Хейзинга, явно увлекаясь, советовал даже историку, переживать события в их неопределенности, как еще не совершившиеся. «Рассказывая о Саламине, он .может предполагать, что победителями будут персы, рассказывая о государственном перевороте 18 брюмера, -что Бонапарт потерпит позорное поражение». - ГулыгаА.В. Эстетика истории. М.: Наука, 1974. С.63. Более определенно выразить свое безусловное согласие с утверждением нидерландского коллеги он в 1974 г., разумеется, не мог.
58 Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика: В 2-х тт. Т. 1. М.: Искусство, 1983.-С.293. (История эстетики в памятниках и документах).
39 Савельева И.М., Полетаев A.B. Указ.соч. С. 308,650, 658.
т Шкловский В.Б. О теории прозы. С. 15.
ß1 Ахматова A.A. Соч.: В 2-х тт. - Т. 1. - С.264.
