CC BY
63
УДК 336.719
НЭП: «ВЕСНА ПОТРЕБИТЕЛЬСТВА» ИЛИ ПРАКТИКИ ВЫЖИВАНИЯ
Тарасенко Виталий Николаевич
ФБГОУ ВО «Российский государственный аграрный университет - Московская сельскохозяйственная академия им. К.А. Тимирязева», Москва, Россия (127550, г. Москва, ул. Лиственничная аллея, 4а), кандидат исторических наук, доцент кафедры истории, [email protected], 8-967-179-01-81.
Автор рассматривает эпоху Новой экономической политики в СССР сквозь призму повседневности. Анализируется уровень жизни различных социальных слоев, реконструируется быт предпринимателей, рабочих, крестьян. Проводятся параллели между городом и деревней. Дается анализ работам российских ученых, посвященных вопросам повседневности в период НЭПа.
Главный результат - автор доказал, что с середины 1990-х гг. исследования Новой экономической политики получили мощный импульс, вызванный изменением методологической базы и возможностью работы с ранее недоступными документами.
Ключевые слова: Новая экономическая политика; СССР; повседневность; быт; уровень жизни.
NEP: "SPRING CONSUMERISM" OR THE PRACTICE OF SURVIVAL
Tarasenko Vitaliy Nikolaevich
Russian state agrarian University - Moscow agricultural Academy a. K.A. Timiryazev, Moscow, Russia (Russia, 127550, Moscow, street Larch Avenue, 4 A.), candidate of historical Sciences, associate Professor of history, [email protected], 8-967-179-01-81
The author examines the era of the New economic policy of the Soviet Union through the prism of everyday life. The level of life of different social strata is analyzed, the life of entrepreneurs, workers, and peasants is reconstructed. Parallels between town and country are drawn. The analysis of the Russian scientists' works dedicated to the issues of everyday life in the NEP period is undertaken.
The main result is that the author has proved that since the mid-1990s the studies of the New economic policy have received a major boost caused by the change of the methodological base and the ability to work with previously inaccessible documents.
Keywords: New economic policy; USSR; everyday life; life; level life.
В литературе по новой экономической политике (НЭПу) проблема повседневной жизни граждан чаще всего связывается с уровнем жизни различных слоев города и деревни. В частности, речь идет о «потребительской весне», начавшейся с введением новой экономической политики.
В середине 1990-х гг. авторы отмечали очевидное улучшение условий жизни населения, несмотря на сложности и противоречия общественного развития данного периода. В работах второй половины 1990-х гг. подчеркивалось, что характерной приметой НЭПа стали обследования бюджетов рабочих, которые являются важнейшим источником современной историографии НЭПа. Так, анализ бюджетных обследований позволил исследователям сделать вывод, что наиболее высокий уровень жизни рабочих в СССР пришелся на 1926-1928 гг. Правда, Е.А. Осокина, напротив, считает, что для городского населения последним благополучным годом стал 1926 г., после чего в стране начал стремительно развиваться товарный кризис [5, с. 351].
Региональные исследования показывают, что, например, в Восточной Сибири на государственных предприятиях зарплату задерживали, как правило, на два-три месяца или выдавали суррогатными деньгами, имевшими покупательную силу только в заводской лавке, цены на продукты в которой были выше рыночных. Негативно влияла на материальное положение рабочих государственного сектора практика обязательных отчислений от зарплаты, подписка на газету, принудительное распространение театральных билетов и т.д. Жилищные условия рабочих и служащих частных и государственных предприятий особо не отличались. Однако государственная политика предоставления коммунальных льгот на рабочих частного сектора не распространялась. Летом 1921 г. в Ставропольской губернии с продовольственного снабжения были сняты не только те, кто работал в государственных учреждениях, но и рабочие и служащие, которые «могли жить на запасы». Да и остальным рабочим положенные пайки нередко выдавались не полностью.
Аналогичные работы сегодня прочно заняли свою исследовательскую нишу. Например, Г.Г. Корноухова на примере Астраханской губернии рассмотрела семейный бюджет, качество питания, одежды и жилищных условий населения региона. В свою очередь, Ю.Л. Малкова реконструировала материальный статус городского учительства на примере ряда центральных губерний. Т.А. Булыгина на основании перечня норм продовольственного налога показала, что на Ставрополье «все многообразие структуры питания» в годы НЭПа определялось, в основном, дореволюционной традицией. В этих документах автор обнаружила различные виды крупы и муки, 10 сортов растительных масел, мясо и колбасу, солонину и яйца [3, с. 39].
В.С. Тяжельникова реконструировала повседневную жизнь московских рабочих в начале 1920-х гг., обратив внимание на два аспекта: «процесс освоения пролетарской средой новой социальной ситуации» и усилия власти по насаждению «правил новой жизни». При этом в качестве господствующего
типа культуры для России выделяется крестьянская, традиционалистская, доминировавшая и в рабочей среде. Опираясь на материалы фондов первичных партийных организаций, автор отмечает сплав бытового и политического в повседневности рабочих. Под влиянием революции, гражданской войны и реалий НЭПа границы производственной повседневности значительно расширились за счет ранее не свойственных составляющих - обеспечения продовольствием и жильем, организации дошкольных учреждений и организации досуга.
С конца ХХ в. одним из приоритетных направлений становится изучение интеграции непролетарских слоев в послереволюционное общество. В новой иерархии исследовательских задач социальные практики «чуждых» сословий и их повседневная жизнь постепенно вышли на первый план, потеснив изучение традиционных вопросов государственной политики по отношению к ним. К примеру, Т.М. Смирнова сделала попытку реконструкции повседневной жизни так называемых «бывших», рассматриваемых в трех взаимодополняющих системах координат: через самоидентификацию и внутреннее мироощущение данной группы; отношение к «бывшим» внутри советского социума, прежде всего, на уровне повседневных практик и бытового общения; их восприятия на уровне властного дискурса [7, с. 11,17]. К.Р. Халаште на материалах Адыгеи показал, как резко менялись жизнь и бытовые практики «лишенцев». Люди теряли работу, разрывали отношения с родственниками, выселялись из родных мест и нередко оставались без средств существования.
В свою очередь, С.А. Пахомов, характеризуя быт московских нэпманов, обратил внимание на то, что бизнес периода НЭПа был в большей степени ориентирован на выживание и прожигание жизни. Если основная часть населения (особенно рабочие) имела «отрицательные доходы», то для новой буржуазии открывались широкие возможности для удовлетворения растущих потребностей. К примеру, жилищные нормы в 1920-е гг. существовали только на бумаге. По знакомству или за взятку местные власти могли и не заметить излишки жилплощади у нэпманов, которые могли себе позволить и роскошную обстановку [6, с. 226]. При этом нельзя не согласиться с В.Г. Лебедевой, что отсутствие свидетельств типа «Как я был нэпманом» существенно деформировала источниковую базу изучения нэпманского компонента повседневности. В связи с этим говорить о том, что в массовом сознании вокруг нэпманов создавался «образ врага» говорить не приходится [2, с. 156].
И, наконец, отдельный блок составили работы, реконструирующие быт и поведение голодающего населения. К примеру, С.А. Есиков описывает будни голодных лет в Тамбовской губернии [1, с. 145-147]. А.Ю. Федотова на примере Татарстана продемонстрировала, как в условиях голода 1921-1923 гг.
в сельской местности вырабатывались стратегии его преодоления. Изначально крестьянское население традиционно продолжало надеяться на помощь со стороны государства. Следующим шагом голодающих стали нападения на ссыпные пункты, продовольственные амбары, мельницы и железнодорожные составы. Мужчины, которые не решались на это, отправлялись в непострадавшие районы страны в поисках заработка и продовольствия. Но с ухудшением продовольственного положения население, как правило, переходило от активных способов выживания к пассивным и, прежде всего, к употреблению в пищу различных суррогатов. Горожане сначала пытались устроиться на советскую службу для получения продовольственных карточек. Но после сокращения числа лиц, находящихся на государственном снабжении, горожане, как и крестьяне, стали обращаться с просьбами о помощи в государственные структуры. В свою очередь, «бывшие» и представители интеллигенции использовали такие стратегии выживания, как продажа личных вещей, отъезд в другие города и советская служба.
А.Ю. Федотова, проведя сравнительный анализ «голодного рациона» сельского и городского населения, выяснила, что в относительно благополучные периоды (с февраля по середину сентября 1921 г. и с середины сентября 1922 г.) калорийность питания городского населения уступала калорийности питания сельского. Однако в пик голода (с сентября 1921 г. по сентябрь 1922 г.) питание крестьян было значительно менее калорийным, чем у горожан. Причем, если у рабочих и служащих наблюдался в это время стабильный рост калорийности, то у крестьян отмечалось ее падение. В частности, начиная с февраля 1921 г. до февраля 1922 г. потребление пищи растительного происхождения крестьянами постоянно сокращалось. Наиболее широкое распространение различного рода суррогаты хлеба получили в период с октября 1921 г. по июнь 1922 г.
Одну из наиболее удачных попыток определения поведенческих стереотипов крестьянского менталитета во время голода предпринял В.В. Кондрашин, который вполне обоснованно заметил, что эти стереотипы не всегда гуманны, но глубоко рациональны, так как направлены на выживание наиболее дееспособных к продолжению хозяйственной деятельности. В свою очередь, И.Б. Орлов обратил внимание на сложившиеся механизмы бытовой адаптации к голоду [4, с. 147-156].
Быт особой маргинальной группы - беспризорников - получил свое освещение в работе С.А. Астрецовой. Она показала, что основными местами нахождения беспризорных детей в городе были вокзалы, базарные площади, парки и заброшенные дома. Условия повседневного выживания требовали от беспризорников создания особого закрытого сообщества, демонстрировавшего
постоянную настороженность и недоверия к окружающим. Повседневность таких детей складывалась из попрошайничества, сбора бутылок и воровства. При этом улица не защищала ребенка от насилия и эксплуатации, а втягивала его в криминальную среду. Т.М. Смирнова указала, что «разносторонняя и достоверная реконструкция повседневной жизни детдомовцев» возможна только с 1921 г., что связано с созданием Деткомиссии ВЦИК, регулярно проводившей обследования детских учреждений. Документы показывают, что в начале НЭПа, несмотря на принятие ряда декретов о возвращении ведомствами помещений, ранее принадлежавших детским учреждениям, на практике ситуация не только не улучшилась, но стала даже хуже [3, с. 42].
Обследования 1921-1923 гг. показывают, что в среднем по республике детские учреждения были обеспечены помещениями не более чем на 50 %. Это вело к их перегруженности и тесноте, когда детям приходилось спать на полу или по нескольку человек на одной кровати. И это при том, что ряд нечистых на руку руководителей этих учреждений умудрялись сдавать койки посторонним лицам. Зачастую выделенные для детей помещения (особенно на местах) были непригодны для проживания. Известны случаи, когда детей размещали в зданиях бывших тюрем и на территории концлагерей. Не лучше обстояло дело с обеспеченностью детдомов питанием, мебелью, спальными принадлежностями, одеждой и обувью. Детям приходилось есть по нескольку человек из одной тарелки или из ржавых жестяных банок. Еще одним бедствием детдомов было отсутствие в них уборных. Неудивительно, что с учетом грубого отношения со стороны воспитателей, нередко дети детдомам и приютам предпочитали улицу.
Быт детских домов, интернатов, ночлежных домов и приемных распределителей для беспризорных Поволжья в голодные годы получил освещение в исследовании Л.А. Жуковой. Помимо санитарных и врачебно-питательных поездов и пунктов, приметой дня стало созданное в начале 1922 г. акционерное товарищество «Ларек», 25 % акций которого принадлежало Деткомиссии. Впрочем, несмотря на все усилия комиссии и других организаций (например, общества «Друг детей») по борьбе с беспризорностью, резкого сокращения числа беспризорных удалось добиться только к 1927 г., а массовая уличная беспризорность была, в основном, ликвидирована, в начале 1930-х гг.
В работах последних лет нашел свое отражение и вопрос о бытовых практиках уволенных в запас красноармейцев, особенно после масштабной демобилизации красноармейцев и командиров РККА в 1923-1924 гг. О.М. Морозова показала противоречивый характер деятельности комиссий по предоставлению демобилизованным жилья, работы и налоговых льгот. К
примеру, лица высшего командного состава переходили на хозяйственные и административные должности, а демобилизованные командиры от помощника командира полка и ниже трудоустраивались на общих основаниях. Что касается демобилизованных солдат (в том числе инвалидов), то они ежедневно сталкивались с бытовыми и материальными трудностями.
Все вышесказанное позволяет сделать вывод, что исследования уровня жизни и бытовых условий различных групп населения с середины 1990-х гг. получили новый импульс, вызванный, прежде всего, изменением методологической и расширением источниковой базы. Проблемное поле охватило широкий спектр проблем - от этнографического описания быта до повседневных практик выживания, в том числе, в форс-мажорных условиях. При этом, однако, в меньшей степени оказались разработанными вопросы быта и частной жизни служащих. Кроме того, доминируют региональные работы, освещающие специфику быта различных слоев населения на местах. Но за этнографическими деталями нередко теряются сущность советского быта вообще и механизмы бытовой адаптации в условиях новой экономической политики.
Список литературы
1. Есиков С.А. Российская деревня в годы НЭПа. М.: РОССПЭН; Фонд «Президентский центр Б.Н. Ельцина», 2010.
2. Оришев А.Б. Конструирование врага как политическая технология // Международный журнал экспериментального образования. 2014. № 3-2. С. 156.
3. Оришев А.Б., Тарасенко В.Н. Повседневная жизнь советского человека в эпоху НЭПа: историографический анализ: монография. М.: РИОР, ИНФРА-М, 2016.
4. Орлов И.Б. Голодные годы в России и исторические механизмы социальной адаптации // Человек в российской повседневности: Сб. научн. ст. М., 2001.
5. Осокина Е.А. 1936 - 1941 гг.: Предпринимательство и рынок в период «свободной торговли» // Социальная история. Ежегодник. М., 2000.
6. Пахомов С.А. Повседневный быт московских предпринимателей в 1920-е гг. // Москва и Подмосковье: праздники и будни. М.: МГУС, 2005.
7. Смирнова Т.М. «Бывшие люди» Советской России. Стратегии выживания и пути интеграции. 1917-1936 годы. М.: Мир истории, 2003.
References
1. Esikov S.A. Rossiyskaya derevnya v gody NEPa. - M.: ROSSPEN; Fond «Presidentskiy tsentr B.N. Eltsina», 2010.
2. Orishev A.B. Konstruirovanie vraga kak politicheskaya tekhnologiya - Mezhdunarodnyy zhurnal eksperimantalnogo obrazovaniya. 2014. no 3-2. p. 156.
3. Orishev A.B., Tarasenko V.N. Povsednevnaya zhizn sovetskogo cheloveka v epokhu NEPa: istoriograficheskiy analiz: monografiya. M.: RIOR, INFRA-M, 2016.
4. Orlov I.B. Golodnye gody v Rossii i istoricheskie mekhanizmy sotsialniy adaptatsii -Chelovek v rossiyskoy povsednevnosti: Sb. naucnn. St. M.: 2001.
BH3Hec h gH3attH peBro. 2016. № 3
5. Osokina E.A. 1936-1941 gg.: Predprinimatelstvo i rynok v period «svobodnoy torgovli» -Sotsialnaya istoriya. Ezhegodnik. M., 2000.
6. Pakhomov S.A. Povsednevnyy byt moskovskikh predprinimateley v 1920-e gg. - Moskva i Podmoskovye: prasdniki i budni. M.: MGUS, 2005.
7. Smirnova T.M. «Byvshie lyudi» Sovetskoi Rossii. Strategii vyzhivaniya i puti integratsii. 1917-1936 gody. M.: Mir istorii, 2003.
