CC BY
174
14. Адмони В. Г. Основы теории грамматики. М.; Л., 1964. С. 47-51; Гулыга Е. В., Шендельс Е. И. Грам-матико-лексические поля в современном немецком языке. М., 1969; Теория функциональной грамматики / под ред. А. В. Бондарко. Т. 2. Темпоральность. Модальность. Л., 1990.
15. Виноградов В. В. О категории модальности и модальных словах // Виноградов В. В. Избранные труды. Исследования по русской грамматике. М., 1975. С. 55; Грамматика русского языка. Т. 2. Синтаксис. Ч. 1. М., 1954. С. 81.
16. Виноградов В. В. О категории модальности и модальных словах // Виноградов В. В. Избранные труды. Исследования по русской грамматике. М., 1975. С. 59.
17. Грамматика современного русского литературного языка. М., 1970. С. 542, 545; Русская грамматика. Т. 2. М., 1980. С. 214 и сл.; Бондаренко В. Н. Виды модальных значений и их выражение в языке // НДВШ. Филологические науки. М., 1979. № 2. С. 54-61; Крылова О. А., Максимов А. Ю., Ширяев Е. Н. Современный русский язык: теоретический курс. Ч. 4. Синтаксис. Пунктуация. М., 1997. С. 109 и сл.
18. Грамматика современного русского литературного языка. М., 1970. С. 545.
19. Аекант П. А. К вопросу о модальных разновидностях предложения // Современный русский язык: лингвистический сборник. Вып. 6. М., 1976; Осетров И. Г. Аспекты синтаксической модальности // Средства выражения предикативных значений предложения. М., 1983; Дешериева Т. И. О соотношении модальности и предикативности // ВЯ. 1987. № 1.
20. Аекант П. А. К вопросу о модальных разновидностях предложения // Современный русский язык: лингвистический сборник. Вып. 6. М., 1976. С. 94-95.
21. Грамматика современного русского литературного языка. М., 1970. С. 542.
22. Аекант П. А. К вопросу о модальных разновидностях предложения // Современный русский язык: лингвистический сборник. Вып. 6. М., 1976. С. 94.
23. Грамматика современного русского литературного языка. М., 1970. С. 545.
24. Нагорный И. А. Выражение предикативности в предложениях с модально-персуазивными частицами. Барнаул, 1998. С. 9.
25. Виноградов В. В. О категории модальности и модальных словах // Виноградов В. В. Избранные труды. Исследования по русской грамматике. М., 1975. С. 55-56.
26. Бенвенист Э. О субъективности в языке // Бен-венист Э. Общая лингвистика. М., 1974. С. 292-300.
27. Аекант П. А. К вопросу о модальных разновидностях предложения // Современный русский язык: лингвистический сборник. Вып. 6. М., 1976. С. 95.
28. Виноградов В. В. О категории модальности и модальных словах // Виноградов В. В. Избранные труды. Исследования по русской грамматике. М., 1975. С. 268.
29. См.: Бенвенист Э. О субъективности в языке // Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974; Аай-онзДж. Введение в теоретическую лингвистику. М., 1978; Падучева Е. В., Крылов С. А. Дейксис: общетеоретические и прагматические аспекты // Языковая деятельность в аспекте лингвистической прагматики. М., 1984; Апресян Ю. Д. Дейксис в лексике и грамматике и наивная модель мира // Семиотика и информатика. Вып. 35. М., 1997.
УДК 811
Н. В. Пушкарева
НЕОПРЕДЕЛЕННО-ЛИЧНЫЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ КАК СРЕДСТВО УГЛУБЛЕНИЯ ТЕКСТОВОГО СМЫСЛА
В статье рассматриваются особенности создания в прозаическом тексте скрытого смысла. Данный смысл называется подтекстом и рассматривается как лингвистическое явление, поскольку он формируется с помощью синтаксических средств, реализующих свои потенциальные возможности. Использование неопределенно-личных предложений способствует возникновению определенного типа подтекста, названного конвенциональным. Конвенциональный подтекст углубляет смысл текста. Особенности конвенционального подтекста описываются на примерах из прозы М. А. Булгакова, С. Д. Довлатова, 3. Прилепина и М. П. Шишкина.
The article deals with the details of covert sense creating in prosaic text. This covert sense is called subtext and is being observed as a linguistic phenomenon because potentials of some syntactic constructions are used to create it. The usage of indefinite-personal sentences in prose helps to make a special conventional subtext. Examples from the texts of M. Bulgakov, S. Dovlatov, Z. Prilepin, and M. Shiskin are used to describe the details of conventional subtext.
Ключевые слова: текст, подтекст, синтаксис, смысл.
Keywords: text, subtext, syntax, sense.
Полнота восприятия художественного текста напрямую связана с тем, в какой степени информация, заложенная автором, выявляется и ин-терпетируется читателем. В когнитивных исследованиях отмечается, что текст связан с результатами мыслительной деятельности и, кроме реализации информативной функции, выполняет еще и ориентационную задачу, направляя ход мыслительного процесса, а следовательно, в тексте содержатся два уровня информации: эксплицированная и та, которая должна или может быть выявлена в процессе мыслительной деятельности [1].
В русской прозе различных эпох выявляются произведения, в которых на вербальном уровне излагается сюжет, а употребление ряда синтаксических средств создает имплицитный смысловой уровень, содержащий дополнительную информацию. Назовем данную информацию под-текстовым смыслом, или подтекстом.
Термин «подтекст» широко употребляется в различных сферах гуманитарных исследований [2]. В данной статье подтекст понимается как лингвистическое явление, производное от синтаксической организации текста, т. е. как ком-
© Пушкарева Н. В., 2012
Н. В. Пушкареба. Неопределенно-личные предложения как средство углубления текстового смысла
понент структуры текстового смысла, формируемый синтаксически и передающий имплицитную информацию определенных типов [3]. Скрытая информация создается различными синтаксическими средствами, но особый интерес представляет ее формирование с помощью неопределенно-личных предложений. Грамматические характеристики главного члена данных предложений указывают на 3-е лицо, однако И. А. Мельчук использует термин «нулевое подлежащее» [4], поскольку форма глагола подразумевает, что действие совершено неизвестным количеством людей. Е. В. Падучева уточняет, что подразумеваемое в предложениях данного типа подлежащее «может относиться в дискурсе не только к множеству лиц <...> но и к заведомо единичному лицу» [5]. Неопределенно-личные предложения с нулевым подлежащим имеют в современном русском языке четко регламентированную семантику и связаны с определенным кругом тем. Они могут обозначать «1) воспринимаемые на слух действия, когда агенс говорящему не виден; 2) общественные реакции, осуществляемые коллективом; 3) действия государственной машины; 4) действия ситуативно обусловленной группы людей» [6]. Семантические и структурные свойства неопределенно-личных предложений, а также то, что ситуация в них никогда не описывается с точки зрения субъекта [7], позволяют создавать с их помощью повествование с двупла-новым смысловым содержанием.
Активизация данной особенности неопределенно-личных предложений приходится на XX в., когда описание действий государственных структур оказывается значимой частью повествования, но автор не всегда может или хочет открыто называть производителей действия. Однако при употреблении неопределенно-личных предложений в специфических контекстах читатель безошибочно расшифровывает значение нулевого подлежащего, опираясь на свои знания грамматики русского языка. Подобные примеры последовательно возникают в романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» [8] при описании московских событий: Пропавшего Римского разыскали с изумляющей быстротой (С. 661).
Читателю не составит труда догадаться, кто именно производил розыск. Создаваемая неопределенно-личными предложениями дополнительная информация представляет собой конвенциональный подтекст, т. е. общеизвестную, или конвенциональную, информацию, выводимую из грамматических характеристик определенных лингвистических средств и безошибочно идентифицируемую всеми носителями языка. Конвенциональный подтекст принципиально отличается от фоновых знаний тем, что его присутствие обозначено не лексически, а с помощью приме-
нения конкретного лингвистического средства -неопределенно-личных предложений.
В рассматриваемых примерах данным языковым средством описываются действия государственной машины. Например, перед тем как попасть в клинику профессора Стравинского, управдом Никанор Иванович побывал «в другом месте». Нет никаких указаний на то, что это было за место, но известно, что там происходило: Там с Никанором Ивановичем ... вступили в разговор (С. 487). В приводимом далее описании беседы интересны не только сами глагольные формы, но и их контекстуальное окружение: - То есть как? - спросили у Никанора Ивановича, прищуриваясь (С. 487); - Про кого говорите? -спросили у Никанора Ивановича (С. 487); - Откуда валюту взял? - задушевно спросили у Никанора Ивановича (С. 487). Любопытно, что сказуемое спросили, маскирующее лицо и количество говорящих, сопровождается в одном случае деепричастием, а в другом случае наречным определителем, характеризующим манеру речи. Непонятно, сколько человек участвуют в беседе, но точно известно, как они произносят свои реплики. В данном случае мы сталкиваемся с репликами, подаваемыми ситуативно обусловленной группой людей, то есть представителями следственных органов.
Неназванные деятели предпринимают ряд практических шагов: «На Садовую, конечно, съездили и в квартире № 50 побывали. Но никакого Коровьева там не нашли... С тем и уехали с Садовой...» (С. 488). Для развития истории важна последовательность событий, динамизм, ощущение быстрой смены декораций, и цепочка неопределенно-личных предложений заставляет читателя следить за действием, не отвлекаясь на его исполнителей.
Возникает картина с раздваивающимся изображением: с одной стороны, приводится описание допроса управдома, и для того чтобы понять, как повернется его судьба, читатель должен следить за репликами всех персонажей, участвующих в процедуре; с другой стороны, нарочитое стремление не упоминать имени, должности или каких-либо других идентифицирующих данных второго участника беседы (собственно производителя действия) делают ситуацию почти мистической: Никанор Иванович беседует с безликой силой, распоряжающейся его участью. Однако описания манеры речи и действий этого второго собеседника или собеседников сразу наводят на мысль о том, кто именно и где допрашивал Никанора Ивановича. Парадоксальным образом неопределенно-личные предложения, вместо того чтобы скрывать исполнителей действий, приводят читателя к безошибочному выводу о том, в какую организацию привезли уп-
равдома. Умалчивание, выражаемое с помощью синтаксических средств, оказывается красноречивее слов.
Привычка читать между строк, невероятно развившаяся в русском обществе в послереволюционную эпоху, напрямую связана с происходившими социально-политическими изменениями, с крушением прежнего мира, жившего по другим правилам. В этих условиях стремление говорящих по-русски сразу перейти к описанию действия, минуя указание на его производителя, помогало достичь еще одной цели: обозначить те действия, производители которых всем известны и для всех опасны.
Иногда в одном абзаце встречаются несколько неопределенно-личных предложений, представляющих собой описания поступков различных субъектов. Так, например, одинаковыми грамматическими средствами описаны как действия органов следствия, так и действия спутников черного мага: ...были обнаружены Никанор Иванович Босой и несчастный конферансье, которому отрывали голову. Ими, впрочем, занимались мало (С. 662). Два неопределенно-личных предложения обозначают разные процессы без указания на то, сколько деятелей их производило. Но читатель безошибочно определит, что отрывали голову представители одной ситуативно обусловленной группы людей, занимались представители другой. Примечательно, что подобным способом говорят о действиях органов не только жители Москвы, но и фантастические персонажи: Да, - заговорил после молчания Воланд, -его хорошо отделали (С. 612). Подобная манера обозначения определенных явлений общественной жизни становится продуктивным и действенным способом.
Таким образом, неопределенно-личные предложения с нулевым подлежащим, обозначающим ситуативно обусловленные группы людей или действия государственной власти, становятся в романе «Мастер и Маргарита» основным средством описания обстановки, которая царила в Москве в тридцатые годы. Применение данного синтаксического средства строго закреплено за московскими главами, за теми отрывками, которые посвящены жизни города и деятельности следственных органов. Картина мира, возникающая в этих главах романа, не описывается словесно: читатель должен восстановить ее с помощью своего тезауруса и с опорой на грамматическое средство.
Возникающий конвенциональный подтекст уточняет обстоятельства описываемой ситуации, углубляя таким образом смысловую структуру текста. Цепочки неопределенно-личных предложений, а также совмещение в одном абзаце неопределенно-личных предложений, описывающих
действия нескольких субъектов, предоставляют читателю возможность самостоятельно идентифицировать неназванных персонажей. Разумеется, тезаурус каждого читателя индивидуален, однако контекст и грамматические свойства употребляемого синтаксического средства предоставляют всем одинаковые возможности для расшифровки скрытого смысла. В случае успешного завершения этой когнитивной операции текст будет воспринят как многомерная структура с несколькими смысловыми уровнями.
Активно применяемый в булгаковской прозе метод использования неопределенно-личных предложений для формирования конвенционального подтекста встречается затем в прозе конца XX в., например в произведениях С. Д. Довлато-ва [9]:
А моего шведа через неделю выслали из Союза. Он был консервативным журналистом. Выразителем интересов правого крыла.
Шесть лет он изучал русский язык. Хотел написать книгу. И его выслали (Чемодан. Т. 2 С. 283).
Повтор слова выслали создает кольцевую композицию этого миниатюрного отрывка, помещение глагола в самый конец абзаца привлекает к нему внимание читателя. Как и в произведениях М. А. Булгакова, применение данного типа односоставных предложений вносит в текст конвенциональный подтекст, описывающий действия следственных органов. По сравнению с текстами М. А. Булгакова, в произведениях С. Д. Довлато-ва примеры возникновения конвенционального подтекста единичны, что объясняется принципиальной ориентированностью всей довлатовской прозы на описание эмоций и переживаний главного персонажа-рассказчика, поскольку «в ней объектом повествования оказывается «один-единственный герой - сам Довлатов» [10], вследствие чего действия иных субъектов и характеристика жизненных обстоятельств отодвигаются на второй план.
Конвенциональный подтекст становится важным компонентом структуры текстового смысла у писателей начала XXI в. Сопоставление прозы двух таких разных современных писателей, как М. П. Шишкин и 3. Прилепин, показывает, что актуализировавшийся в начале XX в. способ указания на общеизвестную информацию применяется обоими авторами, однако эффект от применения конвенционального подтекста становится иным.
В романе 3. Прилепина «Санькя» [11] неопределенно-личные предложения возникают как в несобственно-прямой речи главного героя, так и в ситуации, когда повествование ведется от имени персонажа-рассказчика:
Саша вяло жевал губами эту влагу, ни о чем не думая. Везут куда-то. Пусть везут. Даже на улицу не смотрел, на машины. Отдыхал.
Н. В. Пушкарева. Неопределенно-личные предложения как средство углубления текстового смысла
Ударили. Задохнулся. Ударили. В голове разлили несколько масляных красок, обильных и вонючих (С. 209)
Производители действий не называются, но читатель, знающий, что герой романа участвовал в несанкционированных манифестациях, понимает, что речь идет о сотрудниках милиции. Названия государственных структур и их сотрудников встречаются в тексте всего несколько раз, эти структуры остаются безликими, как и в романе М. А. Булгакова. Однако при всех описаниях столкновений персонажа с представителями государственной машины последовательно используются нераспространенные неопределенно-личные предложения, а создаваемый ими конвенциональный подтекст уточняет ситуацию и способствует углублению смысла. Применение данного способа организации текста позволяет убрать с первого плана общеизвестную и информацию и тем самым уйти от не нужной для развития сюжета политизированности и эмоциональности, а также сделать повествование более динамичным. Кроме того, соединение абзацев с нераспространенными неопределенно-личными предложениями по монтажному принципу создает эффект передвижения кинокамеры и придает тексту ки-нематографичность [12].
В романе М. П. Шишкина «Венерин волос» [13] встречено всего несколько примеров возникновения конвенционального подтекста, однако его появление отличается от описанных случаев и композиционно и тематически. Нераспространенные неопределенно-личные предложения, формирующие конвенциональный подтекст, располагаются дистантно, что приводит к интересным результатам, которые не отмечены в прозе других авторов. В этом смысле любопытен следующий пример, описывающий приход персонажа, работающего переводчиком, и его спутника в швейцарскую тюрьму:
Впустили. Они предъявили документы, сдали сумки и мобильные телефоны, прошли сквозь специальные двери, как в аэропорту, и оказались в тюрьме.
Их провели по коленчатому коридору в крошечную камеру, в которой еле уместились маленький стол и три стула. Заперли (С. 397).
Предложения Впустили, Заперли составляют разительный контраст с распространенными предложениями, помещенными между ними. Конвенциональный подтекст, создаваемый данными нераспространенными неопределенно-личными предложениями в начале и в конце абзацев, составляет своеобразную подтекстовую рамку: элементы, создающие подтекстовую рамку, актуализируют свою способность обозначать ситуацию, ограничивая «поле деятельности», на котором разворачиваются описываемые события, и
создают представление о неназванных действующих лицах.
Внутри подтекстовой рамки содержится создающее конвенциональный подтекст распространенное неопределенно-личное предложение Их провели по коленчатому коридору в крошечную камеру, которое также соотносится с определенными представителями государственных структур. Применение в прозе М. П. Шишкина выработанного в предыдущие эпохи синтаксического способа создания конвенционального подтекстового смысла демонстрирует «перераспределение» языковых ресурсов [14], вызванное к жизни необходимостью отразить иные условия реальности.
Использование неопределенно-личных предложений в приведенных примерах не обусловлено не только развитием сюжета, но и «сменой декораций», в которых этот сюжет разворачивается. В произведениях М. А. Булгакова, С. Д. Дов-латова и 3. Прилепина данное синтаксическое средство применяется для наименования действий представителей государственной машины, и эти действия либо прямо угрожают персонажам (в том числе и персонажу-рассказчику), либо ограничивают их активность. При этом действие разворачивается на территории послереволюционной или современной России или Советского Союза, вследствие чего исторические обстоятельства прямо влияют на судьбы героев. Случаи включения в текст конвенционального контекста различаются количественно: в рассмотренных текстах М. А. Булгакова и 3. Прилепина конвенциональный подтекст используется последовательно, при любом описании действий государ-ственых структур. В довлатовской прозе примеры конвенционального подтекста единичны, повествование практически не затрагивает отношения персонажа с названными службами.
Малочисленность отрывков с конвенциональными подтекстом в романе М. П. Шишкина связана с тем, что персонаж-рассказчик, русский иммигрант, живет в Швейцарии, государственная машина которой является для него «чужой», ее действия направлены на других участников событий, а сам рассказчик, профессиональный переводчик, выступает в роли наблюдателя и своего рода посредника при работе швейцарской государственной машины. Действия государственных органов получают традиционное конвенциональное обозначение, при этом эксплицитное повествование не затрагивает социально-политических тем, оно полностью сосредоточено на обстоятельствах личной и духовной жизни героя. Таким образом, то синтаксическое средство, которое активизировалось в начале XX в. для передачи в подтексте актуальной социокультурной информации и позволяло читателю сориентироваться в контексте, в начале XXI в. исполь-
зовано для устранения с первого плана социальных обстоятельств и освобождения пространства для размышлений персонажа и характеристики его состояний и чувств.
Примененный прием позволяет быть уверенным в том, что читатель справится с декодированием информации. Согласно теории Р. Богранда
[15], читательские ожидания при чтении текста определяются языковым обликом текста, принципы обработки языковых единиц различного уровня (фонетического, лексического и грамматического) складываются при предварительном сканировании текста читателем. Главным ориентиром для читателя становятся в данном случае языковые индикаторы. При этом в ряде случаев читательское ожидание может быть обмануто, привычный компонент требует иного механизма интерпретации.
Именно такая картина и наблюдается в рассмотренных примерах: встреченное в них синтаксическое средство передачи конвенционального подтекста несет не только то содержание, с которым оно традиционно связывается (то есть наименование действия без указания на деятеля), но имеет и дополнительной смысловой уровень. Углубление имплицитного смыслового уровня усложняет задачу читателя, поскольку требует большей степени его участия в выявлении текстовой смысловой структуры. С другой стороны, таким образом создается аудитория данного писателя. По словам М. Ю. Сидоровой, автор планирует свое «взаимодействие» с читателем», поэтому включает в текст «неожиданные элементы», применение которых основывается «на сознании автором их "возмущающей" функции»
[16]. Те, кто в состоянии проанализировать «возмущающие» привычное течение повествования языковые единицы, становятся не просто поклонниками или любителями творчества того или иного писателя, но и в определенном смысле участвуют в выявлении смыслов текста, следуя авторским инструкциям.
Все вышесказанное позволяет заключить, что начиная с XX в. в некоторых образцах русской прозы активизируется тенденция к передаче смысла не только лексическими, но и синтаксическими средствами. Реализация потенциальных возможностей языковых средств, в частности, неопределенно-личных предложений, позволяет создавать имплицитный смысловой уровень, содержащий конвенциональный подтекст. Функцией конвенционального подтекста оказывается уточнение обстоятельств протекания описанной ситуации. Устранение с вербального уровня конвенциональных описаний позволяет читателю следить за развитием сюжета, не отвлекаясь на иную информацию. В результате смысловая структура текста усложняется, выявление всех ее компонентов до-
ступно только внимательному читателю, готовому к такой работе. Неопределенно-личные предложения, раскрывающие в тексте свой семантический потенциал, становятся важным средством углубления смысловой составляющей текста.
Примечания
1. Кубрякова Е. С. О тексте и критериях его определения // Текст. Структура и семантика: доклады VIII Междунар. конф. МГОПУ им. Шолохова. Т. 1. М., 2001. С. 72-81.
2. Акимова Г. Н. Новое в синтаксисе современного русского языка. М., 1990; Гаспаров М. Л. «Стихи о неизвестном солдате» О. Мандельштама: Апокалипсис и/или агитка? // Новое литературное обозрение. 1995. № 16. С. 105-123; Голякова Л. А. Подтекст: прагматические параметры художественной коммуникации // Филологические науки. 2006. № 4. С. 61-68; Долинин К. А. Имплицитное содержание высказывания // Вопросы языкознания. 1983. № 6. С. 37-47; Сухих И. Н. Чехов в XXI веке. Три этюда // Нева. 2008. № 8. С. 64-177; Яновская Л. А. Понтий Пилат и Иешуа Га-Ноцри. В зеркалах булгаковедения // Вопросы литературы. 2010. № 3. С. 5-72.
3. Пушкарева Н. В. Структура текстового смысла в русской прозе (лингвистический аспект) // Anuari de Filologia / Llengues I Literatures Modernes (Anu. Filol. Lleng. Lit. Mod.) 1/2011, P. 15-32. URL: http:// revistes.ub.edu/index.php/AFLM/article/view/2238/
4. Мельчук И. А. О синтаксическом нуле // Типология пассивных конструкций: диатезы и залоги. Л., 1974. С. 353.
5. Падучева Е. В. Неопределенно-личное предложение и его подразумеваемый субъект // Вопросы языкознания. 2012. № 1. С. 27-41.
6. Тестелец Я. Г. Введение в общий синтаксис. М.,
2001. С. 310-311.
7. Булыгина Т. В., Шмелев А. Д. Синтаксические нули и их референциальные свойства // Типология и грамматика / отв. ред. В. С. Храковский. М., 1990. С. 109-117.
8. Булгаков М. А. Избранные произведения: в 2 т. Киев, 1989. Т. 2.
9. Довлатов С. Д. Собрание прозы: в 3 т. СПб.: Лимбус-Пресс, 1993.
10. Соснора В. П. Сергей // Малоизвестный Дов-латов. СПб., 1996. С. 431.
11. Прилепин 3. Санькя. М., 2006. С. 209.
12. Мартьянова И. А. Киновек русского текста: парадокс литературной кинематографичности. СПб.,
2002. С. 9.
13. Шишкин М. П. Венерин волос. М.: АСТ/Аст-рель, 2010.
14. Рогова К. А. «Другая» литература и ее повествователь (речевые особенности) // Разноуровневые единицы языка и их функционирование в тексте. СПб., 1992. С. 3.
15. Beaugrande R. de. Information, Expectation, and Processing: on Classifying Poetic Texts // Poetics. Vol. VII. № 1. March 1978. P. 3-44.
16. Сидорова М. Ю. Регистровая техника и «ожидания» читателя: к вопросу о взаимодействии лингвистических подходов при изучении художественного текста // Персональный сайт М. Ю. Сидоровой. URL: http://www.philol.msu.ru/~sidorova/articles/ index.html#articles1
