CC BY
73
Некронимы во многих случаях являются средством внедрения в сознание людей религиозноэтических наставлений, воспитания в них почтительного отношения к памяти, к духам предков.
Предания в процессе создания и исполнения подвергаются влиянию абстрагированного мышления. В них часто встречаются принципы гиперболизации, идеализации событий и образов. Это не характерно для всех видов преданий. Эти принципы используются преимущественно в исторических преданиях, что объясняется стремлением создателей особо подчеркнуть значение событий или исторических личностей, представить их образы в возвышенном эмоциональном ключе.
Другая особенность преданий в том, что в них часто наблюдаются анахронизмы и вымышленные сюжеты, которые связаны с индивидуальной особенностью их создателей. А в целом, преданиям присущ старый традиционный тип сюжета, который опирается на типические события и образы. Именно в этом проявляются их типологическая общность и индивидуальное своеобразие.
Библиографический список
1. Аникин В.П., КругловЮ.Г. Русское народное поэтическое творчество. - Л.: Просвещение, 1983.
2. Айимбетов К. Народная мудрость. - Нукус: Каракалпакстан, 1988.
3. Баймырадов А. Исторический эволюция туркменской фольклорной прозы. - Ашхабад: Наука, 1982.
4. Бахадырова С., Мамбетназаров. К. Каракалпакские предания, мифы и красноречие. -Нукус: Каракалпакстан, 1992.
5. Давкараев Н. Полн. собр. соч. - Т. 2. - Нукус: Каракалпакстан, 1977.
6. Жапаков Н. Вопросы реализма в каракалпакской литературе дореволюционного периода. - Нукус: Каракалпакстан, 1972.
7. Жуманазаров У. Узбекский фольклор и историческая действительность. - Ташкент: Фан, 1993.
8. Каскабасов С.А. Казахская несказочная проза. - Алма-ата: Наука, 1990.
9. Максетов К. Эстетика каракалпакского фольклора. - Нукус: Каракалпакстан, 1971.
10. Максетов К. Устное художественное творчество каракалпакского народа. - Нукус: Наука, 1996.
11. Соколов В.К. Русские исторические предания. - М., 1970.
12. Хожаниязов Г., Хакимниязов Ж. Семь чудесных памятников Каракалпакстана. - Нукус, 2004.
13. Чистов К.В. Прозаические жанры в системе фольклора // Прозаические жанры фольклора у народов СССР. - Минск, 1974.
УДК 82.161.1
Баталова Тамара Павловна
кандидат филологических наук Московский государственный областной социально-гуманитарный институт
НЕКРАСОВСКИЙ МОТИВ МОРОЗА В ЛИТЕРАТУРНОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ
Автор данной статьи анализирует мотив Мороза в произведениях Некрасова и поэме Блока «Двенадцать». На этом основании он делает вывод о том, что Блок продолжает традиции Пушкина и Некрасова в изображении своеобразия русской жизни.
Ключевые слова: мотив, мороз, деспотизм, Пушкин, Некрасов, Блок.
Мотив Мороза в поэзии Н.А. Некрасова возникает в 1850-е - 1860-е гг.,
. во многом для него переходные. На смену принципам натуральной школы приходят иные, дающие возможность выразить сложные жизненные отношения. Создаётся новая образная система, для которой характерно усиление символизации. Н.Н. Скатов отмечает, что в произведениях Некрасова меняется лирический строй. В частности, появляются слова, «схваты-
вающие суть всего цикла». В стихах они «предполагают смысл больший, чем прямое значение слова» [6, с. 197-198].
Появляются крупные некрасовские вещи, ставящие коренные национальные проблемы. «Национальное у Некрасова, - пишет Г В. Краснов, -прежде всего или чаще всего выражается в творческом переживании исторического момента» [3, с. 94]. Связующими (термин Г.В. Краснова [см.: 2]) для его произведений той поры были мотивы,
выражающие необходимость преодоления обострившихся общественных противоречий путём демократических преобразований. В этом плане акцентируется пагубность для русской жизни последствий петровских реформ - гнёта абсолютизма, бюрократии и военщины.
Размышления поэта о многочисленных жертвах деспотизма (о чём напоминала объявленная в 1856 г. амнистия политическим заключённым) нашли своё отражение в поэме «Несчастные» (1856). Думается, в поисках образной формы Некрасов шёл здесь за Пушкиным. Об этом говорит пушкинский подтекст и реминисценции стихотворения «Город пышный, город бедный» (1828), в котором Свобода и Свет («Ходит маленькая ножка, // Вьётся локон золотой») противопоставляются «Духу неволи». Для Некрасова приемлемы принципы пушкинской символизации: выражение душевного состояния героя природными образами - «свод небес зелено-бледный», «холод», «гранит». Но восприятие пушкинского лирического «Я» у Некрасова как бы объективировано и социологизировано. Так, в «Несчастных» Солнце адресовано тем, чьи «лица блещут и цветут»; Туман, Мрак, Туча свинцовая -Всему, что зелено и бледно,
Несчастно, голодно и бедно,
Что ходит, голову склонив! [4, т. 4, с. 33] Гарантом такого противопоставления является символ деспотизма - Гордый дворец. (Заметим, что здесь возникает мотив «голодно», семантически рифмующийся с пушкинским «холодом»; эта связь актуализируется в «Коробейниках».)
Во второй части «Несчастных» при изображении сибирской каторги пушкинский Холод превратился в свои смысловые дериваты - Снег, Мороз: Безлюдье, степь, кругом всё бело,
И небеса над головой... [4, т .4, с. 39] Благодаря такому некрасовскому переосмыслению создаются символы-гротески, соединяющие в себе природные и общественные коннотации. Эта тенденция проявляется и в последующих произведениях поэта.
В стихотворении «До сумерек» (цикл «Уличные впечатления», 1858) изображена кризисная ситуация (термин Г.В. Краснова [см.: 2]), символизирующая народное горе и равнодушие к нему властей. «Снег» засыпает «сотни сотен крестьянских дровней», привёзших рекрутов.
Да близ медной статуи Петра,
У присутственных мест дожидаются Сотни сотен крестьянских дровней
И так щедро с небес посыпаются,
Что за снегом не видно людей [4, т. 2, с. 183-184], -и не слышно в «присутственных местах» (не случайно подчёркнуто - «близ медной статуи Петра», узаконившего рекрутчину), -Чу! рыдание баб истеричное!
Сдали парня?.. Жалей не жалей,
Перемелется - дело привычное!
Злость-тоску мужики на лошадках сорвут, <...>
А слезами-то бабы поделятся! [4, т. 2, с. 184]. Мотив Снега, засыпающего «людей», в поэме «Коробейники» (1861) как бы уточняется: характеризует и саму жизнь народную во всей Руси -«Холодно, голодно!». Этот мотив связан с войной («Враг дурит - народу горюшко»):
Весь народ повесил голову,
Стон стоит по деревням <...>
Бабы сохнут с горя с этого,
Мужики в кабак идут [4, т. 4, с. 61, 62].
От «горя этого» богатеют Целовальники:
«Выше нет меня начальника -Весь народ - работник мой!
<...>
Что родит земля им, матушка,
Всё несут в мою казну!» [4, т. 4, с. 62] Богатеет и государственная казна. Большую долю в бюджете России составляли доходы от винных откупов, особенно возраставшие с петровского времени. Так, в 1859-1862 гг. эти средства увеличили казну на 40% [см.: 5].
Следствие такой политики - преступление спившегося, обнищавшего, отчаявшегося, потерявшего всякий смысл жизни - Горе-богатыря. Завершает ряд героев поэмы Титушка-ткач, превратившийся по воле Чёрных воронов в Убогого странника. Припев его песни и подытоживает страдания народные:
Холодно, страничек, холодно,
Холодно, родименький, холодно!
<...>
Голодно, страничек, голодно,
Голодно, родименький, голодно! [4, т.4, с.73-74] Итак, погодный образ Холод, как бы пройдя чрез восприятие некрасовских персонажей, превратился в Холодно, а соединившись с Голодно, получает уже социальное звучание, становится гротеском. Он выражает здесь жизненные условия, причиняющие страдания всему народу от войны, от Чёрных воронов, от Целовальников.
Снег, Холод, Голод, усиливая друг друга, сливаются в мотив Мороза. В поэме «Мороз, Крас-
ный нос» (1863-1864). В ней не показано ни войны, ни Целовальников, ни Чёрных воронов, ни рекрутчины. Мороз здесь символизирует условия обычной русской жизни, которых не может вынести трудолюбивая крестьянская семья. Для более сильного художественного впечатления Некрасов вносит в поэму балладное начало. Мороз олицетворён. Он губит Прокла («Его доконала зима» [4.4.88]), он заморозил Дарью.
Социальную ипостась Морозу придают рассуждения односельчан о Прокле -Жил честно, а главное: в сроки,
Уж как ему Бог помогал,
Платил господину оброки И подать царю представлял <...>
Свалился. А то-то был в силе! и о себе -
Свалился. Не минуть и нам! [4.4.90-91]
Итак, гротескный образ Мороза символизирует здесь губительные для крестьян государственные порядки, в частности, - платежи и подати. Следовательно, образ Мороза здесь также символический гротеск.
Анализируя поэму, можно сделать вывод о том, что автор предупреждает о возможности общественной трагедии, таящейся в количества, а значит, - и стихийных сил Горе-богатырей как следствия социального антагонизма.
Вероятно, по мысли Некрасова, демократизировать страну, сблизить противостоящие друг другу сословия, невозможно без инициативной деятельности в этом направлении представителей высших слоёв общества. Но готовы ли они? В этом свете, вероятно, можно рассматривать стремление поэта показать в художественных произведениях высшую степень их бездуховности как своеобразную попытку «чистки» душ. Усиливается публицистичность некрасовских стихов.
Так, в цикле «О погоде» (1865) мотив Мороза возникает в петербургских картинах - в образе Крещенских морозов (одноимённое стихотворение). Хронотоп столицы позволяет конкретизировать социальное противостояние. Показаны типические представители «верхов» и «низов» общества. Они изображены в одних и тех же условиях - Мороза - «Двадцать градусов, ветер при том». Мороз - их общий враг. «Бедняки ему песню поют, // Зубом на зуб едва попадая»:
«Уходи из подвалов сырых,
Полутёмных, зловонных, дымящихся,
Уходи от голодных, больных,
Озабоченных, вечно трудящихся<...>»
[4, т. 2, с. 188] Мороз не щадит «петербургскую голь»: Всевозможные тифы, горячки,
Воспаленья - идут чередой,
Мрут как мухи извозчики, прачки,
Мёрзнут дети на ложе своём [4, т.2, с.189].
Но эту же строфу автор продолжает сообщением о бедах «довольных и сытых людей»: Появился убийца в столице,
Бич довольных и сытых людей.
<...>
Ходит он по гостиным, по клубам С смертоносным своим кистенём [4, т. 2, с. 189]. Поэт саркастически высмеивает гибнущих от обжорства:
В клубах мрак и унынье, обжоры Поклялися не пить и не есть [4, т. 2, с. 189]. Мороз, насмехаясь над ними, гонит их на улицу: В эту пору никто не гуляет,
Кроме мнительных, тучных, обжор.
<...>
А потом наедаются вдвое,
И наутро разносится слух,
Слух ужасный - о новом герое,
Испустившем нечаянно дух! [4, т. 2, с. 190]
Итак, образ Мороза здесь дан в двух ипостасях: он выражает и бедствия бедноты, и «ужасы» «довольных и сытых людей». Но они связаны только внешне, формально, не обусловливают друг друга, поэтому не выражают необходимости преодоления раскола общества. Эти проблемы заострены в стихотворении «Балет» (1866). Мотив Мороза здесь выражает высшую степень противостояния общественных «верхов» народным «низам».
Эпиграф стихотворения, цитируя пушкинские лирические отступления «Евгения Онегина», ориентирует на беседу лирического «Я» с Музой о наблюдаемых и представляемых событиях. Благодаря этому в композиционном отношении произведение можно условно разделить на две части. Это говорит о монтажном принципе его поэтики, то есть взаимном усилении его частей. События, изображённые в «Балете», синхронны: «Свирепеет мороз ненавистный» (первая часть), «В январе, когда крепки морозы» (вторая часть).
Но обе части противоположны по своим героям, хронотопу и стилю.
В первой изображены «генералы», «статские тузы», «сенаторы», «банкиры», «чиновники»,
«дворяне» в «звездах» и «бриллиантах». Во второй - «мужик» «В мёрзлых лапотках, в шубе нагольной, // Весь заиндевев».
Представители «верхов» показаны в «театре»: «Нынче будет спектакль бенефисный» Эта замкнутость пространства и ограниченность времени выражает их оторванность от общественной жизни, их историческую бесперспективность.
«Мужики» - на бескрайних русских просторах:
На Руси, на просёлках пустынных
Много тянется поездов длинных [4, т. 2, с. 239].
Это - хозяева России. Мотив Мороза выражает драматизм момента: «В январе, когда крепки морозы // И народ уже рекрутов сдал» [4, т. 2, с. 239], то есть - возвращение домой без сына. И вновь мужик «злость-тоску» свою делит с лошадью:
Чу! клячонку хлестнул старичина...
Эх! чего ты торопишь её!
Как-то ты, возвратившись без сына, Постучишься в окошко своё? [4, т. 2, с. 241]
В противоположность «довольным и сытым» («Крещенские морозы») герои в «звёздах» укрылись от мороза. Но смысл этого мотива берёт на себя сатира, их изображающая, высшая степень их противостояния народу, то есть интересам всего общества. Так, например, Откупщица, у которой «всё погибло - и деньги, и честь», ради дорогого ожерелья готова на всё:
Не затих ещё шёпот скандальный,
Будто было в закладе оно:
Говорят, чтобы в нём показаться На каком-то парадном балу,
Перед гнусным менялой валяться Ты решилась на грязном полу [4, т. 2, с. 234]. В противоположность пушкинской Татьяне - героине «древних дней» -
Наши дамы практичней, умнее,
Идеал их - телец золотой,
Воплощённый в седом иудее,
Потрясающем грязной рукой Груды золота. [4, т. 2, с. 236]
Заметим, что эпитет «грязный» здесь можно понимать и как символ падения нравственности, бездуховности «людей хорошего тона».
Стиль второй части - возвышенно-сочувственный. Горе крестьян сравнивается с тяжёлой кладью. Их сдержанность говорит о благородстве и духовной силе. Их сердца отождествляются с -сердцем России.
В сердце самое русского края Доставляется кладь роковая.
Где до солнца идёт за порог С топором на работу кручина,
Где на белую скатерть дорог Поздним вечером светит лучина,
Там найдётся, кому эту кладь По суровым сердцам разобрать.
Там она приютится, попрячется,
До другого набора проплачется [4, т. 2, с. 241] Отметим, что необъятность крестьянского горя здесь трактуется как горе всей русской земли. Скрипом, визгом окрестность полна,
Словно по сердцу поезд печальный Через белый покров погребальный Режет землю - и стонет она [4, т. 2, с. 240]. Таким образом, мотив Рекрутчины здесь символизируется, представляет собой общенародное горе. Мороз выражает уже трагизм всего русского общества.
Итак, мотив необходимости преодоления обострившихся социальных противоречий в стихотворении «Балет» достигает своего апогея. В стихах поэта он символизируется в гротескном образе - Мороз - и его семантических дериватах -Снег, Холод.
О силе поэтической экспрессии мотива Холода, Снега, Мороза в некрасовском творчестве говорит как бы продолжение их в произведениях писателей конца Х1Х-ХХ вв.
Так, в поэме А.А. Блока «Двенадцать» (1918) мотивы Ветра, Холода, Мороза, Снега, Вьюги -выражают «голос черни многострунный», «восстанья страшную душу» [7, с. 98] - драматизм событий 1917 г. в России.
Чёрный вечер.
Белый снег.
Ветер, ветер!
На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер На всём Белом свете.
<...>
Ветер хлёсткий!
Не отстаёт и мороз! [1, с. 7]
Возникающую здесь некрасовскую аллюзию подтверждает и реминисценция из «Коробейников»:
Я лугами иду - ветер свищет в лугах: Холодно, страничек, холодно [4, т. 4, с. 73]
и
Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек <...>
Холодно, товарищи, холодно! [1, с. 11]
Но некрасовский мотив у Блока переосмыслен. Его героям «холодно» также от государствен-
ных порядков, но не от гнёта, а от доверия властей.
Внешний вид Двенадцати выдаёт их как наследников некрасовского Горе-богатыря. Но они не только умножились числом, но и превратились из государственных преступников в опору новой власти. Ружьё Христову охотничку «Деревенский, видно, плотничек // Строил» -Да и сам христов охотничек Ростом мал и с виду слаб.
Выше пояса замочена Одежонка лесника,
Борода густая склочена,
Лычко вместо пояска <...>
Эх ты, горе-богатырь. [4, т. 4, с .70-71]
У Двенадцати -
В зубах цигарка,
Примят картуз,
На спину б надо Бубновый туз <...>
Эх ты, горе-горькое,
Сладкое житьё!
Рваное пальтишко,
Австрийское ружьё! [1, с. 12]
Сближает героев и их стремление к грабежам и насилию. Но теперь это уже правомерные действия:
Запирайте етажи,
Нынче будут грабежи!
Отмыкайте погреба -
Гуляет нынче голытьба! [1, с. 16]
Уж я ножичком, ножичком Полосну, полосну [1, с. 17]
Таким образом, Блок, как бы продолжая Некрасова, показывает, как реализовалось его предвидение о русской Драме. Самые обездоленные жертвы деспотизма (по Некрасову) превратились в орудие его господства (по Блоку). Изменился только субъект деспотизма.
Но автор «Двенадцати» углубляет проблему, рассматривая её в онтологическом плане. В этом отношении особо значима сюжетно-композиционная функция мотива Вьюги. Генетически она восходит к Пушкину и Некрасову. Для её выяснения интересно сопоставить три кризисные сюжетные ситуации - исходную пушкинского «Медного Всадника» (1836), концовку части 3 некрасовской «Тишины» (1856-1857) и финал «Двенадцати». Все они выражают отношение природы и Высших сил к изображаемым событиям. В первой из них -
И лес, неведомый лучам В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел
И думал Он.
Природа и, прежде всего, Солнце, «спрятанное в тумане», не одобряют «думы» Его о Реке, Его планы.
Во второй, у Некрасова:
Но тихо. В каменные раны Заходят сизые туманы,
И черноморская волна Уныло в берег славы плещет.
Над всею Русью тишина,
Но - не предшественница сна:
Ей солнце правды в очи блещет,
И думу думает она [4, т. 4, с. 55].
Природа сочувствует истерзанной войной России; Солнце - символ Иисуса Христа - освящает её путь к Воскресению. У Блока на пути Двенадцати - Вьюга. Она мешает им идти вперёд:
Разыгралась что-то вьюга,
Ой вьюга, ой вьюга!
Не видать совсем друг друга За четыре за шага!
<...>
И вьюга пылит им в очи Дни и ночи Напролёт.[1, 18-19]
Задерживая на пути, Высшие силы как бы предупреждают Двенадцать, «кровавый флаг» символизирует грядущие трагедии.
Заметим, что финал «Двенадцати» как бы синтезирует рассмотренные кризисные ситуации: Так идут державным шагом:
Позади - голодный пёс,
Впереди - с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз Впереди - Исус Христос [1, с. 20].
Здесь актуализирована символика некрасовского образа Солнца правды - Иисус Христос. Вместе с тем Высшие силы, как и у Пушкина, не одобряют действия героев, но в то же время и не оставляют их.
Таким образом, некрасовский мотив Мороза, выражая мысль о кризисном состоянии русского общества в условиях господства деспотизма, предупреждает о возможности трагического исхода. Продолжая его, Блок показывает, что новый порядок эту опасность готов реализовать.
Библиографический список
1. БлокА А. Полн собр. соч.: В 20 т. - Т. 4. - М., 1999.
2. Краснов Г.В. Сюжеты русской классической литературы. - Коломна, 2001.
3. Краснов Г.В. В поисках национальной идеи (Некрасов на рубеже 1850-х - 60-х гг.) // Карабиха. Историко-литературный сборник. Вып. 2. - Ярославль, 1993. - С. 90-104.
4. НекрасовН.А. Полн. собр. соч.: В 15 т. - Л.; СПб., 1981-2000.
5. Прыжов И.Г. История кабаков в России. -М., 1992.
6. СкатовН.Н. Некрасов. - М., 1994.
7. Туркин А.М. Блок Александр Александрович // Русские писатели XX века. Биографический словарь. - М., 2000. - С. 96-98.
Котлов Александр Константинович
кандидат филологических наук Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова
СОВРЕМЕННАЯ РУССКАЯ ПРОЗА И КАТЕГОРИЯ НАРОДНОСТИ В ЛИТЕРАТУРЕ
Автор статьи обосновывает возможность применения к анализу современной «традиционной» русской прозы такой категории, как народность, на основе онтологического подхода.
Ключевые слова: современная русская литература, «традиционная» проза, народность в литературе, онтологический подход.
За последние двадцать лет многие категории в современной науке о литературе пережили своего рода опалу, иногда заслуженную - как идеологическое наследие прошедшей эпохи, вошедшее в советское литературоведение в 1930-е годы, иногда, по мнению авторитетных теоретиков литературы, неоправданную, связанную с вытеснением классического литературоведческого инструментария новыми, а часто просто модными подходами к анализу художественного произведения, которое перестало быть таковым и превратилось в текст. Среди подобных категорий обычно назывались такие, как классовость, партийность, реализм, социалистический реализм, автор, образ автора и многие другие. Какие-то понятия позднее реабилитировались или уточнялись (вспомним споры о соцреализме). Дискуссии вызвала и категория народности, в советском литературоведении являвшаяся одной из фундаментальных.
Так, С.И. Чупринин в справочном издании «Русская литература сегодня: жизнь по понятиям», ориентированном, как видим из названия, на понимание процессов, происходящих в современной русской литературе, не без сарказма заявил: «Сколько-нибудь ответственные, эстетически вменяемые люди о народности в литературе сегодня предпочитают не высказываться»; «подавляющее большинство современных критиков» должно «попросту вычеркнуть понятие народ-
ности из своего рабочего лексикона, сохраняя его разве лишь для диссертаций по истории русской литературы XIX века» [12].
В то же время А.Б. Есин в работе «Народность как категория современного литературоведения», на наш взгляд, справедливо указывает на актуальность данного понятия, обладающего «вполне реальным содержанием, которое надо раскрывать, убирая, естественно, идеологические наслоения и крайности» [4, с. 20]. Ключевой причиной негативного отношения к исследуемой категории ученый закономерно видел в утрате русским народом в 1990-е годы национальной самоидентификации, в аморфности национального самосознания [4, с. 29].
Сторонником своеобразной ревизии категории народности, но, безусловно, не ее изъятия из научного оборота стал и такой теоретик литературы, как В.Е. Хализев. Он говорит именно не о народности литературы а народности в литературе (выделено нами. -А.К.) [11, с. 9]. Следовательно, речь идет не о явлении, безусловно имманентном литературе, но и не о явлении спорадическом.
Если в советские годы в определении сути народности ощущалась некая императивность: «выражение мыслей и чувств народных», «осознанное служение народу» [9, с. 234], то В.Е. Хали-зев, избегая подобного долженствования, говорит о народности как «вовлеченности (причастности)» творчества писателя в «жизнь больших
