CC BY
410
подопытными кроликами, актерами, пассажирами тонущего корабля или захваченного террористами самолета» [7, с. 86]. В этой связи, мы, исследуя случаи употребления технических метафор, можем говорить о том, что векторы тревожности продолжают присутствовать, хотя существует устойчивая тенденция к употреблению метафор и метафорических словосочетаний из сферы-источника «Техника» с целью создания положительного имиджа властей и положительной оценки их деятельности, Ср.:
Есть у нас самоходная баржа. Называется «Пенсионный фонд». Судно габаритное. Но не новое. Довоенной постройки. Прохудилось. Дает течь. Может потонуть. Без поддержки правительства, регулярно присылающего буксир... Тупик? Нет. Власти нашли выход. Хотят создать еще одну национальную копилку. Стабфонд-2. Положить туда часть нефтяных сверхдоходов. Собрать финансы. Сделать из них большую заплату. И наложить на пробоину в бюджете ПФ. Решение, понятно, временное. Всего лишь ремонт старой посудины. Но правильное. И, пожалуй, единственное. (Лившиц А. Большая заплата // Известия. - 2005. - 26 окт.).
Таким образом, использование технической метафоры в современном политическом дискурсе России имеет масштабный характер. Метафорическая модель «Общество - это техническое
устройство» имеет огромный потенциал к развертыванию. В процессе развертывания эксплицируется двойственная природа технической метафоры: с одной стороны, она может нести положительный прагматический потенциал, с другой -передает негативные ассоциативные признаки, связанные с неполадками, авариями, сбоями в работе технического устройства.
Библиографический список
1. Залевская А.А. Механизмы метафоризации и их учет в целях моделирования авторской проекции текста при переводе // Перевод как моделирование и моделирование перевода. - Тверь, 1991.
2. Косериу Э. Синхрония, диахрония и история (проблема языкового изменения). - М., 2001.
3. КравченкоА.В. Знак, значение, знание. Очерк когнитивной философии языка. - Иркутск, 2001.
4. Левин С. Прагматическое отклонение высказывания. Теория метафоры. - М., 1990.
5. Маккормак Э. Когнитивная теория метафоры. Теория метафоры. - М., 1990.
6. Скляревскя Г.Н. Метафора в системе языка. - СПб., 2004.
7. ЧудиновА.П. Россия в метафорическом зеркале: когнитивное исследование политической метафоры (1991-2000). - Екатеринбург, 2001.
В.Ю. Кумыш НЕКОТОРЫЕ ОСОБЕННОСТИ ПОСТРОЕНИЯ ОБРАЗА ДЕМОНА В ПОЭМЕ М. Ю.ЛЕРМОНТОВА «ДЕМОН»
Поэма «Демон» является одной из самых сложных поэм не только в творчестве М.Ю. Лермонтова, но во всей нашей литературе. Идейный замысел этого небольшого по объему произведения до сих пор остается невыясненным. В настоящем исследовании мы постараемся приблизиться к пониманию этого произведения.
Как известно, борьба Демона за обладание душой Тамары составляет сюжетную основу произведения. В этом конфликте главных героев, как и во всяком противостоянии, одна сторона оказывается нападающей, а другая - обороняющейся. Тот, кто нападает, в своем завоевании непременно использует определенную стратегию, изучение которой помогает уяснить характер на-
падающей стороны. Если Демон - завоеватель (а с этим трудно спорить), то его сущность лучше всего раскроется в том способе борьбы, к которому он прибегает в своем стремлении обладать душой Тамары. В лермонтоведении, посвященном «Демону», совершенно не разработан вопрос о той тактике, которую применяет герой, преследующий Тамару. Между тем, этот его аспект поведения достаточно важен для понимания произведения.
Прежде всего, следует отметить, что далеко не все приемы завоевания, употребляемые Демоном, проступают в поэме на поверхность повествования. Только первый из них - убийство жениха Тамары - выставляется автором как результат демонического вмешательства в ход со-
бытий. При этом, зарождение «коварных умыслов» в глубинах демонического сознания остается за пределами читательского восприятия. Лермонтов, как представляется, преднамеренно выбирает такую манеру повествования, при которой все умыслы героя оставались за пределами читательского сознания. Подобный специфический способ изложения позволял поэту воссоздать в произведении ту демоническую «неуловимость», изображение которой являлось одной из составных частей его творческого замысла. С этим принципом повествования читатель встречается с первых главок поэмы, в том месте, где Демон, увидев Тамару, испытывает нечто вроде смутного желания перерождения. Здесь автор покрывает безмолвием возникновение кровавого умысла Демона в деле уничтожения жениха Тамары. Обратимся к анализу этого эпизода.
Пролетающий Демон впервые видит Тамару и ощущает желание какой-то иной жизни: «И вновь постигнул он святыню Любви, добра и красоты!.. »1 Девственная и невинная красота грузинской княжны вызывает в нем ностальгическое воспоминание о его прежнем, ангельском состоянии. Но дело совсем не в том, что оно способно зародиться в его душе, а в том, как Демон на него откликнется. «То был ли признак возрожденья?» - вопрошает повествователь. Далее рассказчик делает легкий намек на то, что встреча с Тамарой вряд ли станет для Демона началом новой жизни. «Он слов коварных искушенья Найти в уме своем не мог... Забыть? Забвенья не дал Бог. Да он и не взял бы забвенья!..» (2, 510) Этой фразой повествователь давал понять читателю, что гордый дух не признает своей зависимости от Бога и не станет просить у Него «забвенья» прежнего опыта демонической жизни даже в том случае, когда у него затеплится желание переродиться. Раскаянность не в природе злого духа. Еще Ю. Манн проницательно заметил, что «Демон хочет примириться с небом, не раскаиваясь», то есть, ничего не меняя в своей демонической сущности2.
Вслед за этим декларированием даже не богоборчества, а какого-то нескрываемого богоне-навистничества в поэме следует выразительное многоточие. После него авторское внимание без всякого перехода обращается к рассказу о гибели жениха Тамары. По логике повествования здесь должно быть описание того, как зародился «злой» умысел в недрах демонического сознания. Вместо него мы встречаем многоточие, за-
меняющее собой пропуск необходимой главки. Таким образом, в фабульном повествовании образуется лакуна, имеющая, впрочем, свою оправданность. Демоническая мысль, если следовать правилам реалистического построения образа, довольно трудно поддается описанию. Поставленное автором многоточие оказывается удачно найденным приемом для характеристики демонической мысли. С помощью этого приема Лермонтов отображает бездонность демонической идеи, богоборческую неисчерпаемость дьявольского плана и ту его «злую» таинственность, содержание которой будет постепенно раскрываться на протяжении всей поэмы.
Не говоря ни слова о зарождении плана убиения жениха Тамары, Лермонтов также хранит молчание и о других аспектах демонического замысла. В поэме читатель видит их уже осуществленными, но самое их зарождение в недрах «демонского совета» остается за пределами читательского внимания. Легко убедиться в этом, если внимательно проследить за реализацией всех демонических «коварств», которые встречаются в поэме. В своих частях демонический план начал воплощаться, как было отмечено, с момента трагической гибели жениха Тамары. Скача к невесте, жених Тамары совершает непростительную ошибку, вследствие чего лишается божественного покровительства. Проезжая мимо часовни, где «почиет» князь, когда-то убитый мстительной рукой, а «теперь святой», жених по демоническому внушению вместо молитвы на святом месте предается любовной мечтательности, лишается покровительства Божия и гибнет. Грех, совершенный женихом Тамары, состоял в том, что «презрел удалой жених Обычай прадедов своих» (2, 512). Непозволительна не женихова мечта об утехах любви, а пренебрежение народной святыней и забвение древнего обычая. Повествователь поэмы отмечает, что смерть жениха вызывает глубокую скорбь в душе Тамары. Это как раз то, что и нужно «влюбленному» Демону. Убийством он не только расправлялся со своим соперником, но и вполне целенаправленно отравлял душу Тамары печалью о случившемся. Следующим своим шагом Демон, не оставляя жертве времени пережить свое горе, незамедлительно наносит ей очередной удар. Он неожиданно вторгается в ее жизнь звуками «волшебного голоса», манящего ее в мир иной. Еще не высохли слезы на ланитах героини, а она уже слышит над
собой «волшебный голос» Демона, приводящий ее в смятение и колеблющий и без того слабое равновесие ее души. Демоническое поведение имеет свою логику. «Нечистый дух» хорошо знает, что душа, поглощенная горем, ослаблена в своем противостоянии злу и не имеет достаточных сил для отражения демонического воздействия. Поэтому надо успеть распространить над ней свою власть, соблазнив ее «мечтою странной», пока она не окрепла.
Для того чтобы ответить на вопрос, какой соблазн предлагает герой своей жертве, следует проанализировать речь Демона. Монолог героя имел двухчастное построение. Смысл первой половины демонической речи сводился к тому, что жизнь земная, ничтожная и суетная, не стоит того, чтобы быть к ней привязанным. «Будь к земному безучастна», - таков итог первой части демонических рассуждений. Демон предлагает Тамаре в ответ на превратность человеческой жизни проникнуться совершенным равнодушием к земному. При этом «злой дух» удачно пользуется отрешенным настроем Тамары, вызванным в ней внезапной гибелью жениха, которого он умертвил. Чтобы Тамара не чувствовала себя умершей заживо, Демон предлагает ей второй соблазн: он обещает ей иную жизнь с наслаждениями особого свойства, неведомыми людям, растворенных в непрестанных заботах и хлопотах
о земном. «К тебе я стану прилетать; Гостить я буду до денницы И на шелковые ресницы Сны золотые навевать... » (2, 516) - говорит он своей возлюбленной. Демон предлагает ей любование неодушевленной, «инкрустированной», по меткому замечанию Ю. Манна3, красотой, противостоящей подлинной красоте Божьего мира. Демон соблазняет Тамару бездейственной созерцательностью этой абстрактной красоты. «Сны золотые», - вот все, что можно сказать об этой развоплощенной, безликой ирреальности, пребывание в которой должно стать смыслом и содержанием новой жизни Тамары. Таким образом, вторая половина демонической речи, обращенной к Тамаре, содержит в себе призыв к ложной духовности, обозначенной словосочетанием «сны золотые».
Нельзя не отметить, что демонская речь, обращенная к Тамаре, исполнена едва приметной вкрадчивости и мягкой осторожности. Облеченная в переливы нежной заботливости, она напоминает лицемерную манеру разговора предста-
вителей великосветских салонов, привыкших к изящному перевоплощению, тщательно скрывавших, как и Демон, свое истинное лицо от собеседника. Несколько странно встречать в демонской речи обращения к Тамаре вроде «ангел мой земной», «не плачь, дитя» и т. п. Вложенные в уста Демона, незадолго до этого пролившего неповинную кровь, они вызывают определенные подозрения. Невольные сомнения в искренности вызывают и колоритные описания предвечерней природы Кавказа, сделанные Демоном, после авторского замечания о том, что все эти красоты герой «презирал иль ненавидел».
Повествователь поэмы, изображая сцену демонического вторжения, отмечает, что первое свидание с Демоном оборачивается для героини неумолкаемой тревогой души. Когда героиня предалась, наконец, сну, читатель застает Демона склонившимся к ее изголовью со взором, полным любви и грусти. «Как будто он об ней жалел» (2, 517), - замечает повествователь по поводу этого демонического взгляда, похожего на ту умиленность, с которой хозяин взирает на свою жертву, в очередной раз убедившийся в своей власти над ней. К созданию последней редакции поэмы Лермонтов сделал различие между любовью деспотической, под покровом которой таится бездонная пропасть эгоизма, и любовью бескорыстной, одушевленной той готовностью к жертвенности, которая выражена им в стихотворении «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою». По мнению поэта, существует тяжелая любовь собственника, стремящаяся к безраздельной власти над объектом любви. Эта любовь вовсе не исключает искренности, глубины, романтической «грусти и печали», но по отношению к предмету любви она оборачивается жесточайшей тиранией. Такую любовь Лермонтов вывел в драме «Маскарад», где Арбенин становится убийцей своей возлюбленной. Примерно с такой же любовью, замешанной на жестокости, мы встречаемся и в поэме «Демон». Герой и любит, и одновременно тиранит объект своей любви. То, что не видит в себе герой, подмечает автор и делает особенность демонической страсти предметом своей иронии. Поэтому в словах автора о взгляде Демона присутствует едва уловимая тень авторской иронии: «Как будто он об ней жалел... » Эта же ирония сквозит и в авторской характеристике Демона, возникающей вслед за упоминанием о мнимой жалости к Тамаре. Лермонтов за-
мечает о своем герое, что «венец из радужных лучей не украшал» «кудрей» этого существа. А завершается вся главка гениально найденной поэтом формулой о причудливом переплетении в себялюбивой, гордой и деспотичной душе героя начатков любви и бесчеловечной жестокости: «То не был ада дух ужасный, Порочный мученик - о нет! Он был похож на вечер ясный: Ни день, ни ночь, - ни мрак, ни свет!..» (2, 517) Этой емкой и меткой характеристикой Демона и заканчивается первая часть поэмы, знакомящая читателя с участниками драмы, построенной на материале восточного фольклора.
Исследователи неоднократно отмечали противоречивость образа Демона. Как представляется, неопределенность образа Демона не только не была изъяном произведения, но и совершенно необходимо должна была присутствовать в поэме Лермонтова. «Он был похож на вечер ясный: Ни день, ни ночь, - ни мрак, ни свет!..» (2, 517). Эта демоническая неопределенность явилась величайшим литературным достижением поэта. Ибо неясность, контурная размытость этого персонажа соответствовала одной из особенностей падшего духа. Бес и должен быть неуловимым в своей двойственности. Свою тактику борьбы за обладание душой он как раз и строит не на примитивном и грубом внушении порока, а на неприхотливой, мягкой игре света и тени. Создавая Демона, Лермонтов не только глубоко проник в законы духовной жизни, но и гениально передал эту демоническую трудноразличимость, ложную привлекательность падшего духа. Можно утверждать, что лермонтовский Демон не только ничего общего не имел с романтическими героями, но и создавался поэтом в реалистической традиции, в строгом соответствии с законами духовной жизни.
Из неотступных просьб Тамары, которыми начинается вторая часть поэмы, становится ясно, что к своей тактике Демон не добавил ничего нового, лишь значительно усилил степень воздействия на душу героини. Теперь Тамара чувствует себя неспособной к нормальной жизнедеятельности и, как ей кажется, навсегда утрачивает ту непосредственную радость бытия, которой была преисполнена ранее, до своего «знакомства» с Демоном. Вместе с тем, в глубине своей души Тамара остается сама собой. Этот вывод следует из тех слов, которые Тамара адресует своему отцу. «Я гибну», - говорит она Гудалу, и в этих
скупых словах сосредоточено ее отношение к бесконечным духовным вторжениям Демона. Несмотря на духовную экспансию Демона, во внутреннем устроении героини не происходит существенных перемен. Тамара не может ни преисполниться полной безучастностью к земному, ни соблазниться терзающей ее «мечтой неотразимой». Вопреки диктату злой силы она остается неспособной проникнуться идеей иной - предлагаемой Демоном - жизни. Ее система ценностей остается неколеблемой. «Неотразимую мечту», которая властно влечет ее к себе, она по-прежнему продолжает воспринимать, как неотступное наваждение, привнесенное в нее откуда-то извне. Она даже готова сойти в «сумрачную келью», «как в гроб», навсегда расстаться с привычной жизнью, но согласие хотя бы на самую незначительную часть демонической проповеди для нее совершенно немыслимо и недопустимо.
Из повествовательного хода поэмы становится очевидным, что священная обитель не принесла Тамаре желаемого освобождения от «злой напасти». Наоборот, здесь демонические «нападки» приняли еще более утонченный, более коварный характер, и противостоять им стало намного труднее. Особенность демонической деятельности на новом этапе конфликта выразилась в том, что теперь «нечистый дух» соблазнял Тамару в самом храме, в минуты священнодействия. Выясняется, что преследующий Тамару Демон совершенно не боится даже святыни, как будто специально искушая свою жертву там, где более всего она чает найти защиту. «Знакомая речь» теперь слышится Тамаре не сама по себе, а именно в часы «торжественного пенья», «пред алтарем» и «при блеске свеч», то есть чуть ли не в присутствии Божием, в самые высокие и священные минуты монастырской жизни. Но и это еще не все. Перед взором Тамары впервые появляется зримый образ, который скользит «без звука и следа», растворяясь «в тумане легком фимиама». Этот образ как бы сливается с самим ходом богослужения, составляя с ним неразрывное целое, вызывая впечатление гармоничного единства с ангельским миром («сиял он тихо, как звезда... »). Демон не только склоняет Тамару к отрешенности, к мечте неотразимой, но -и к самому себе как к личности, как к индивидууму. При этом герой старается ввести Тамару в заблуждение своим мнимым согласием с областью божественного, своей ложной принадлеж-
ностью к горним сферам. Делает он это для того, чтобы «снять» со своей жертвы инстинктивный страх и вызвать доверие к своим последующим посещениям.
Изображая жизнь Тамары в тихой обители, автор указывает, что бедствия героини в ней только увеличиваются. До рокового свидания с Демоном ей предстояло испытать нападки еще и другого рода: под конец, она подверглась действию плотской брани. Демон, не успев сдвинуть душу Тамары со своих основ через соблазн равнодушия к «делам земли», через соблазн ложной духовности, через соблазн своей мнимой божественности, обрушивается на нее самым неотразимым своим орудием - блудным наваждением. «Нет сил дышать, туман в очах, Объятья жадно ищут встречи, Лобзанья тают на устах... » (2, 521) - говорит повествователь, описывая новые злоключения своей героини. Не успев проникнуть ни в один уголок души Тамары с помощью духовного воздействия, Демон напоследок пытается в самом ее естестве найти себе сторонника, чтобы все-таки склонить грузинскую княжну к преступному союзу с собой.
Анализ способов демонического воздействия на душу героини заставляет сделать вывод о том,
что в поэме Демон действует по строгим правилам «бесовского» мастерства. Трудно не заметить поразительного сходства тех средств обольщения, которые употребляет главный герой поэмы, с образом действия древнего искусителя, нашедшим свое отражение в памятниках аскетической литературы. Эти наблюдения подтверждают мысль о том, что Демон Лермонтова - законченный поборник зла, в котором при внимательном рассмотрении не усматривается ни противоречий, ни незавершенности, ни досадной недоработанности, и что его изображение выполнено поэтом в строгом соответствии с законами реалистического искусства.
Примечания
1 ЛермонтовМ.Ю. Полн. собр. соч. в 4 т. - М.; Л.: Издательство Академии наук СССР, 1959. -Т. 2. - С. 510. Далее поэма цитируется по данному изданию с указанием тома и страниц в тексте в круглых скобках.
2 Манн Ю.В. Завершение романтической традиции // Лермонтов и литература народов Советского Союза. - Ереван, 1974. - С. 52.
3 Манн Ю.В. Ук. соч. - С. 53.
Е.В. Павлова
«МИРАЖНАЯ ИНТРИГА» В ПОВЕСТИ А.Ф. ПИСЕМСКОГО «СЕРГЕЙ ПЕТРОВИЧ ХОЗАРОВ И МАРИ СТУПИЦЫНА (БРАК ПО СТРАСТИ)»
Повесть «Брак по страсти» («Москвитянин», 1851, № 4-7), наряду с годом ранее опубликованной повестью «Тюфяк», сделала А.Ф. Писемского известным как читающей публике, так и критике, и поставила имя писателя в один ряд с именами лучших литераторов эпохи.
В статье, посвященной анализу повести, Ап. Григорьев сформулировал главную задачу автора так: «разоблачать фальш прикрывающую себя эффектом, разоблачать побуждения, кото-рыя по виду только благородны, разоблачать претензии на страсти и с строгою последовательностью преследовать животненное, прикрывающееся возвышенными стремлениями, мелкое, драпирующееся грандиозным плащем, показать... фальшивую сторону тех страстей, которыя так долго в нашей литературе показывались только с блестящей их стороны.» [2, с. 28, 29]1.
Критик тонко почувствовал характер интриги, развивающейся в произведении: исследование воздействия обмана на судьбу героев и его разоблачение становится главным сюжетообразующим компонентом повести.
Сюжет повести «Брак по страсти» в сжатом виде представлен в самом заглавии произведения. Молодой человек, Сергей Петрович Хозаров, проживающий в одной из комнат, сдаваемых девицей Замшевой, мечтает жениться на Мари Сту-пициной. Его желание основывается не только на том, что Мари очаровательна, мила, и, по выражению Хозарова, являет собой «грезовскую головку», но и на том, что она очень богата. Конечно, сам герой уверен в том, что денежное состояние его избранницы не имеет для развития его страсти никакого значения, однако уверенность эта проистекает из того, что герой наверное знает о нем от отца Мари - Антона Федотыча. В свою
