Некоторые лингвистические особенности российского законодательства Текст научной статьи по специальности «Право»

ЮРИДИЧЕСКИЕ НАУКИ

УДК 347.9 А. Ф. Воронов

доктор юридических наук, профессор;

профессор кафедры гражданско-правовых дисциплин

юридического факультета МГЛУ; e-maiL: evkLid61@yandex.ru

НЕКОТОРЫЕ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ РОССИЙСКОГО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА

В статье анализируются некоторые лингвистические и технико-юридические проблемы действующего российского законодательства, связанные с подготовкой законопроектов, изменением и дополнением нормативных правовых актов, заимствованием зарубежных законов, особенностями перевода юридических терминов.

Ключевые слова: законопроектная деятельность; лингвистическая экспертиза законопроектов; технико-юридическая деятельность; юридический перевод.

A. F. Voronov

Doctor of Law (Dr. habiL), Professor;

Professor of the Department of Civil Law, Faculty of Law,

Moscow State Linguistic University; e-mail: evklid61@yandex.ru

CERTAIN LINGUISTIC PECULIARITIES OF RUSSIAN LEGISLATION

The articLe deaLs with some Linguistic and technicaL-LegaL issues of the current Russian legislation in relation to drafting bills, amending regulations, adopting foreign Laws, as weLL as pecuLiarities of transLating LegaL terms.

Key words: legislative activities; linguistic expertise of biUs; technical legislative work; legal translation.

Академик Юрий (Георгий) Кириллович Толстой, отметивший в сентябре 2017 г. 90-летний юбилей, утверждает: «Сложившаяся ситуация свидетельствует о том, что часто в министерствах, департаментах, ведомствах правят бал лица, формально имеющие диплом о получении юридического образования, но совершенно не подготовленные

к своей работе. Многие из них получили диплом в пожарном порядке, в дополнение к базовому образованию, которое они имели, для продвижения по карьерной лестнице и не знают элементарных основ нормотворчества. Для них сложившаяся система понятий в юридической науке - это tabula rasa. Я вхожу в состав редколлегии журнала "Правоведение" и нередко получаю на рецензии статьи от практических работников, которые занимают высокие посты в системе органов государственной власти. И только диву даешься, насколько они юридически неграмотны. А ведь они занимают достаточно высокое положение, и некоторые даже считаются ведущими или главными специалистами в области законотворчества по соответствующим видам деятельности. Представляете, что это такое? Я много раз об этом говорил: юристами становятся все, кому не лень. И до тех пор, пока этой вакханалии не положен конец, мы постоянно будем наступать на одни и те же грабли» [Толстой 2009, с. 10-11].

Но иногда законы бывают несовершенны не только из-за юридических недоработок, но и из-за лингвистических, редакционных ошибок, т. е. весьма желательно, чтобы законодатель обладал определенными знаниями и в области филологии. Представляется, что данной проблеме ученые уделяют недостаточно внимания. В данной статье будут рассмотрены лишь несколько аспектов указанной проблемы.

Отметим, что существует достаточно много нормативных правых актов, прямо или косвенно регулирующих деятельность по лингвистической экспертизе законопроектов. Это, в частности, Постановление Государственной Думы ФС РФ от 22 января 1998 г. № 2134-II ГД «О Регламенте Государственной Думы Федерального Собрания РФ», где в ч. 7. ст. 121 установлено: «Лингвистическая экспертиза законопроекта заключается в оценке соответствия представленного текста нормам современного русского литературного языка с учетом особенностей языка нормативных правовых актов и даче рекомендаций по устранению грамматических, синтаксических, стилистических, логических, редакционно-технических ошибок и ошибок в использовании терминов». Это и весьма обширные Методические рекомендации Государственной Думы Федерального Собрания от 6 августа 2013 г. «По лингвистической экспертизе законопроектов», где, в частности, сказано: «Работа лингвиста над текстом законопроекта ответственная и творческая, она требует обширных,

разносторонних знаний и практических навыков. Важно также умение правильно выстраивать технологию, соблюдать методику работы, максимально учитывать требования юридической техники, типологическую специфику правовых актов. В ходе редакторского анализа языка и стиля законопроекта оценивается их качество, т. е. соответствие нормам современного русского литературного языка с учетом функционально-стилистических особенностей текстов нормативных правовых актов, требований юридической техники. Вырабатываются рекомендации разработчикам по улучшению качества текста, делается предварительная, по возможности согласованная с юристами, редакторская правка, которая на следующем этапе работы в обязательном порядке обсуждается с разработчиками законопроекта, представителями ответственного комитета. Лингвист анализирует логику построения текста, его композицию, выявляет стилистические и логические ошибки, которые также являются законодательными ошибками». Это Методические рекомендации по юридико-техническому оформлению законопроектов, которые были рекомендованы Советом Государственной Думы для использования при осуществлении законопроектной деятельности (выписка из протокола заседания Совета Государственной Думы от 20 ноября 2003 г. № 187) и другие акты, причем касающиеся не только деятельности Федерального Собрания, но и других ведомств, т. е. есть существует достаточно разработанный механизм «редакционной» правки законопроектов.

Тем не менее годами существуют, действуют, применяются нормы, далекие от совершенства в плане юридической техники и обычной логики. Примерно восемь лет назад, в 2009 г., автор настоящей статьи обращал внимание на такие нормы, содержащиеся в Арбитражном процессуальном кодексе РФ (АПК РФ) с 2002 г. [Воронов, 2009, с. 76-78]. «Судебные расходы, понесенные лицами, участвующими в деле, в пользу которых принят судебный акт, взыскиваются арбитражным судом со стороны» - до сих пор гласит ч. 1 ст. 110 АПК РФ. Очевидно, что норма ч. 1 ст. 98 ГПК РФ более понятна: «Стороне, в пользу которой состоялось решение суда, суд присуждает с другой стороны все понесенные по делу расходы...».

В абзаце 2 ч. 7 ст. 38 АПК РФ («Исключительная подсудность») установлено:

Заявления по спорам между российскими организациями, осуществляющими деятельность или имеющими имущество на территории иностранного государства и не имеющими государственной регистрации на территории Российской Федерации, подаются в Арбитражный суд Московской области.

Возникает вопрос: что же это за российские организации, «не имеющие государственной регистрации на территории Российской Федерации»? Скорее всего, произошла техническая ошибка - пропуск слов, и абз. 2 ч. 7 ст. 38 АПК РФ следует читать так:

Заявления по спорам между российскими организациями, осуществляющими деятельность или имеющими имущество на территории иностранного государства, и организациями, не имеющими государственной регистрации на территории Российской Федерации, подаются в Арбитражный суд Московской области.

Вызывают возражения следующие формулировки п. 2 ст. 269 АПК РФ («Полномочия арбитражного суда апелляционной инстанции») и п. 2-4 ст. 287 АПК РФ («Полномочия арбитражного суда кассационной инстанции»):

.. .отменить или изменить решение суда первой инстанции полностью или в части и принять по делу новый судебный акт.;

.отменить или изменить решение суда первой инстанции и (или) постановление суда апелляционной инстанции полностью или в части и, не передавая дело на новое рассмотрение, принять новый судебный акт.;

.отменить или изменить решение суда первой инстанции и (или) постановление суда апелляционной инстанции полностью или в части и направить дело на новое рассмотрение в соответствующий арбитражный суд, решение, постановление которого отменено или изменено.;

.отменить или изменить решение суда первой инстанции и (или) постановление суда апелляционной инстанции полностью или в части и передать дело на рассмотрение другого арбитражного суда первой или апелляционной инстанции в пределах одного и того же судебного округа.

Очевидно, что если судебный акт изменен судом кассационной или апелляционной инстанции, то ему нет необходимости принимать новый судебный акт или направлять (передавать) дело на рассмотрение другого суда. По-видимому, во всех приведенных случаях

следует исправить порядок слов, чтобы получилось «.изменить или отменить.», или, что предпочтительнее, раскрыть полномочия полнее, например так:

...изменить решение суда первой инстанции или отменить решение суда первой инстанции полностью или в части и принять по делу новый судебный акт.

Следующая проблема - это имеющая место практика внедрения иностранных норм в действующее российское законодательство без учета российских реалий и правовых традиций. В частности, в наших традициях так формулировать нормы, чтобы они были однозначны и понятны. Конституционный суд РФ установил, что непротиворечивость, ясность и определенность - общеправовые требования к правовому регулированию, а правовая определенность норм - конституционное требование. Это в частности, следует из положений абз. 9 п. 3 постановления Конституционного суда РФ от 17 июня 2004 г. № 12-П («Общеправовые требования непротиворечивости, ясности, определенности правового регулирования предполагают.»). В определении Конституционного суда РФ от 2 февраля 2006 г. № 45-О (абз. 6 п. 2) определенность правовой нормы позиционируется как принцип («... федеральный законодатель нарушил общеправовой принцип определенности правовой нормы»). В постановлении Конституционного суда РФ от 27 мая 2008 г. № 8-П говорится о «принципе формальной определенности закона, предполагающем точность и ясность законодательных предписаний» (п. 5.1).

Возьмем для примера статью 22512 АПК РФ. В ч. 4 этой статьи указано, что:

Полномочия лица, обратившегося в защиту прав и законных интересов группы лиц, могут быть прекращены арбитражным судом: ...

2) по требованию большинства лиц, присоединившихся к требованию такой группы, при наличии серьезных оснований для прекращения данных полномочий, в частности грубого нарушения этим лицом своих обязанностей или обнаружившейся неспособности к разумному ведению дела о защите прав и законных интересов группы лиц (выделено нами. - А. В.).

Конечно, прилагательные грубый, разумный, мы можем встретить и в российских законах, но употребление их в таком контексте

и в сочетании с прилагательным серьезный явно свидетельствует о зарубежном происхождении института группового иска. В итоге судья получает неоправданно много дискреционных полномочий в толковании того или иного термина.

Сравним с правилом 23 Федеральных правил гражданского судопроизводства (процесса) США - «Групповые иски»:

The derivative action may not be maintained if it appears that the plaintiff does not fairly and adequately represent the interests of shareholders or members who are similarly situated in enforcing the right of the corporation or association (www.uscourts.gov/sites/default/files/Rules%20of%20Civil%20 Procedure).

Речь идет о том, что групповой (производный) иск может не поддерживаться, если окажется, что истец несправедливо и неадекватно представляет интересы членов группы (класса). Интересно, что в той же статье Федеральных правил указано, что групповые иски могут иметь место только если группа настолько велика, что объединение всех ее членов непрактично (невыполнимо, нецелесобраз-но, невозможно) «the class is so numerous that joinder of all members is impracticable». Целесообразность и возможность, понятно, будет определять суд.

Ведущие российские ученые высказываются за то, чтобы зарубежные нормы внедрялись в российское законодательство осторожно и умеренно. «Английское право не плохое и не хорошее - оно английское, - пишет Е. А. Суханов, - Это продукт исторического развития, очень длительного, своеобразного, и перескочить в ту систему координат одним махом невозможно. Это, как мы пытались в начале 1990-х годов ввести указом президента Ельцина траст. Это невозможно, это абсурд. Нельзя выдернуть кусочек из чужой системы. А теперь выдергиваем» [Суханов 2016].

Возьмем indemnity или ответственность за заверения об обстоятельствах. Как они будут работать, никто пока не знает. Эти нормы рассчитаны на условия английского права, где, например, нет классической неустойки в нашем понимании. А если среди заверений будут содержаться неправильные сведения, то по английскому праву это может быть основанием для расторжения договора, а мы эти проблемы по-другому решаем.

Или еще у нас сейчас появился астрент из французского права. Поскольку это штраф за неисполнение судебного решения об исполнении обязательства в натуре, то он «сидит» в процессуальном законодательстве. А мы его сделали нормой материального права и в тексте еще есть отсылка к 330-й статье о неустойке. Но неустойка взыскивается за нарушение договорных условий, а астрент - за неисполнение судебного решения! Что это такое? Когда всё вот так перемешали, как это будет работать, этого я пока не знаю. И будет ли работать? И как это будут судьи применять? Не знаю.

Но мы не просто кусочки выдернули, мы ведь еще хуже сделали, благодаря Минэкономразвития и МФЦ. Мы переформулировали! Правила, которые действуют веками в Англии и отчасти в США, обычно не формулируются в виде норм права, а вытекают из судебных прецедентов. У нас же этого нет, и в ходе работы над проектом ГК эти правила попытались оформить в виде норм права и исказили. Это уже не английские правила, но это еще и не российские нормы, это каша какая-то. Получилась, как поэт наш известный сказал, «смесь французского с нижегородским». Зато наши теперь могут говорить: у нас почти как в Англии, приходите теперь к нам и рассматривайте споры. Хотя потока инвестиций к нам пока не заметно большого» [Суханов 2016]. Можно утверждать, что «... автономность культуры, уникальность ее ментально-духовного наследия ярко проявляется в сфере права, которое не может развиваться в рамках унифицированного культурного пространства и отвечать потребностям любой культуры даже в глобальном мире» [Амосова 2107, с. 117].

В отношении процессуальных законов высказался М. К. Треуш-ников: «В научной литературе отмечено, что ошибочным является смешение материалов всемирной истории и опыта правового регулирования судопроизводства тех или иных стран с механическим заимствованием и простым переводом на другой язык целых законов, отдельных институтов. Как правило, новеллы такого рода не приживаются на почве российской процессуальной системы» [Треушников 2012, с. 30].

Если говорить о переводе, то российские национальные особенности иногда проявляют себя так, что переводчику стоит больших трудов подобрать соответствующие слова. Возьмем арбитражный процесс и арбитражные суды. Прямой перевод - arbitration process,

court of arbitration - не будет отражать действительность, поскольку практически везде под арбитражем понимаются разбирательство дела в третейском суде и третейские суды. В России (при наличии арбитражей - третейских судов) существуют арбитражные государственные суды как самостоятельная система судов, осуществляющих правосудие по делам с экономическим содержанием [Некрасова]. Дабы подчеркнуть, что это не арбитраж в общепринятом смысле, ученые при переводе обозначают эти суды и как state arbitration courts, и commercial courts, и даже арбитражный в транслитерации - arbitrazhnyi. Заметим, что на одном сайте (URL: www.arbitr.ru/_upimg/7E64F899E 94F361DA57B6C4E3B657B16_cpc.pdf) Арбитражный процессуальный кодекс РФ обозначен как Commercial Procedure Code of the Russian Federation, а на другом (www.wipo.int/edocs/lexdocs/laws/en/ru/ ru072en.pdf) - Arbitration Procedural Code of the Russian Federation. Верховный Суд России применяет первую версию перевода.

Следующая технико-лингвистическая проблема с первого взгляда может показаться мелкой. Тем не менее автор настоящей статьи обращал на нее внимание давно [Воронов 1997, с. 53]. Да и в настоящее время о ней говорят [Кашников 2017]. Речь идет о том, как следует называть составные части статей кодексов, обозначаемых, как правило, цифрами (без скобки, с точкой), а иногда и других законов. В большинстве кодексов эти части называются частями, а их составные части - пунктами (цифры со скобкой, абзацы без цифр именуются абзацами). Но в таких значительных нормативных правовых актах, как, к примеру, Гражданский кодекс или Налоговый кодекс Российской Федерации, части статей именуются пунктами, а их части - подпунктами. Желательно, чтобы было единообразие, поскольку такой разный подход может иногда отразиться и на правовой квалификации общественных отношений. Интересно, что в соответствии с правовым «этикетом» при обозначении правовой нормы начинают с самой мелкой части: абзац пятый пункта три части первой статьи восемьдесят, например. В соответствии с Методическими рекомендациями по юридико-техническому оформлению законопроектов (п. 9) «Статья подразделяется на части. Части статьи обозначаются арабской цифрой с точкой. Части статей подразделяются на пункты, обозначаемые арабскими цифрами с закрывающей круглой скобкой. Пункты подразделяются на подпункты,

обозначаемые строчными буквами русского алфавита с закрывающей круглой скобкой».

Еще один, достаточно спорный вопрос. Как называть (и произносить) маленькие числа, помещенные над основным числом, обозначающим номер статьи или пункта, и появляющиеся в ходе изменения закона, дабы не менять общую нумерацию нормативного правового акта (например, статья 958) [Латыев 2017]? «Если законодательный акт дополняется новыми структурными единицами, то новые структурные единицы необходимо обозначать дополнительно цифрами, помещаемыми над основными цифровыми или буквенными обозначениями» - п. 12 Методических рекомендациями по юридико-техническому оформлению законопроектов. Некоторые, не особо задумываясь, предлагают называть их «прим. + число» - прим. восемь, прим. пять и т. д. Вряд ли с этим можно согласиться. Заглянув в историю законодательства, скорее, можно сделать вывод о том, что «прим» - это отнюдь не примечание, «comment». Это обозначение на латинском (как вариант - на итальянском) номера вставки. Прим -это первый, бис - второй и т. д. Тогда прим - один - это тавтология: первый первый. Предлагаются разные варианты рядов, например, 1. -прим; 2. - бис; 3. - тер; 4. - квартер; 5. - квинкве; 6. - секс; 7. - септем; 8. - окто; 9. - новем; 10. - децем; 11. - ундецим и др.

Имеются и иные технико-лингвистические особенности и проблемы российского законодательства, в частности, разный подход к ударению в юридических терминах, к употреблению строчных и прописных букв при обозначении судебных и иных органов власти и т. д. Но это - темы отдельных исследований.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Амосова Т. В. Принцип правовой определенности в зеркале лингвокульту-ры [Электронный ресурс] // Вестн. Моск. гос. лингвист. ун-та. Образование и педагогические науки. Вып. 2 (773). М. : ФГБОУ ВО МГЛУ, 2017. С. 106-118. Режим доступа: libranet.linguanet.ru/prk/Vest/2_773_2017_ indd.pdf

Воронов А. Ф. О редакционной правке законов (на примере Арбитражного процессуального кодекса Российской Федерации) // Законодательство. 2009. № 7. С. 75-79. Воронов А. Ф. Пункты и части // Юридический мир. 1997. № 11. С. 53-53.

Кашников Н. Пункт или часть? [Электронный ресурс] // Закон.ру. 2017. Режим доступа : zakon.ru/discussion/ 2017/4/16/punkt_ili_chast Латыев А. Совсем не театральные «примы» [Электронный ресурс] // Закон.

ру. 2017. Режим доступа : zakon.rU/discussion/2017/4/16/punkt_ili_chast Методические рекомендации по юридико-техническому оформлению законопроектов (направлены письмом Аппарата ГД ФС РФ от 18 ноября 2003 г. № вн2-18/490). Некрасова Т. Ошибки и ловушки в юридическом переводе: арбитраж [Электронный ресурс]. Национальная лига переводчиков. Режим доступа : www.russian-translators.ru/perevodchesky-opit/law/05/ Суханов Е. А. Только судьи и ученые в состоянии написать объективный закон [Электронный ресурс]. 2016. Режим доступа : legal.report/article/03022016/ tolko-sudi-i-uchenye-v-sostoyanii-napisat-obektivnyj-zakon Толстой Ю. К. Важно обеспечить единообразие судебной практики // Закон.

2009. №11. С. 9-17. Треушников М. К. Эволюция российского гражданского судопроизводства в начале XXI века // Гражданский процесс в межкультурном диалоге: евразийский контекст: Всемирная конференция Международной ассоциации процессуального права, 18-21 сентября 2012 г., Москва, Россия: Сборник докладов / под. ред. д-ра. юр. наук Д. Я. Малешина : Международная ассоциация процессуального права. М. : Статут, 2012. С. 28-33.