CC BY
295
Культура
А.Н. Мещеряков,
доктор исторических наук,
Российский государственный гуманитарный университет, г. Москва
Некоторые главные особенности японской цивилизационно-культурной модели
Пищевые и ресурсные основы формирования японской цивилизации
Японская цивилизация является уникальной в мировой истории, когда удалось достичь высокой степени развития культуры без обращения к скотоводству, как к главному источнику животного белка. Заливное рисосеяние и рыболовство составили ту пищевую основу, на фундаменте которой и было возведено здание японской цивилизации. Такая модель складывалась постепенно.
Начало морского промысла (добыча моллюсков, лов рыбы) отстоит от нас на 10 тыс. В это время морской промысел сочетался с охотой и собирательством. Формирование производящего типа хозяйствования и начало возделывания риса датируется приблизительно III в. до н.э. Стратегический отказ от животноводства относится к 1Х-Х вв. н.э. Начиная с этого времени можно говорить о том, что пищевая основа японской цивилизации приобрела свой законченный вид. Она не претерпела кардинальных изменений вплоть до «обновления Мэйдзи» (1867 г.).
Рисосеяние было принесено переселенцами с Юга Корейского полуострова. Хотя население архипелага занималось возделыванием и других агрокультур (просо, гречиха, пшеница, бобовые, овощи), доля рисосеяния имеет тенденцию к увеличению, рис долгое время является всеобщим эквивалентом и одним из национальных символов (именно этиь| объясняется желание правительства сохранить рисосеяние в Японии, хотя в нынешних условиях экономически это совершенно невыгодно).
Для цивилизации и культуры Японии укоренение рисоводства имеет колоссальное значение. Оно не только создало возможности для увеличения количества прибавочного продукта и устойчивого роста населения (рис является потенциально наиболее урожайной культурой среди всех зерновых, за исключением кукурузы), но и способствовало формированию «комплекса оседлости». Это связа-
(/¥\*щеу>мсеЬ
но с тем, что возделывание риса достаточно трудоемко и требует строительства определенных ирригационных сооружений. Поэтому считалось, что покидать землю, в которую вложено столько труда, можно только в крайнем случае. Лишь в условиях жесткой установки на оседлость можно было, подобно видному идеологу Хирата Ацутанэ, утверждать, что иноземцы ищут возможность установить торговые отношения с японцами, поскольку они живут в бедных странах, а японцам не следует путешествовать и искать новые контакты, потому что они ни в чем не нуждаются.
Возможность полноценного питания без выращивания скота объясняется тем, что прибрежные воды архипелага чрезвычайно богаты пищевыми ресурсами. Ввиду того, что в непосредственной близости от архипелага встречаются теплые и холодные морские течения, это создает благоприятные условия для размножения планктона и воспроизведения рыбных запасов. В настоящее время в прибрежных водах архипелага обитает 3492 вида рыб, моллюсков и морских животных (в Средиземной море — 1322, у западного побережья Северной Америки — 1744).
Морской промысел в прибрежной зоне был не просто дополнительным источником питания к продукции сельского хозяйства, но являлся необходимым фактором его развития. Морской промысел (включая добычу водорослей и моллюсков) был для японцев основным источником животного белка, микроэлементов, соли (залежи каменной соли на территории архипелага отсутствуют). Мелкая рыба и водоросли использовались также в качестве удобрений для суходольного земледелия. Это позволяет говорить об увеличении территории (и притом весьма значительном), подверженной интенсивному хозяйственному освоению.
Животноводство в Японии оказалось малоэффективным в силу ограниченности равнинных участков суши. Крутизна гор и высокая степень вегетации (ввиду теплого и влажного климата) также препятствовали созданию пастбищ и развитию животноводства. Выращивание коров практически прекратилось к X в. Коневодство получило определенное развитие в период междоусобных войн, но с установлением мира в эпоху Токугава поголовье лошадей сократилось (считается, что в начале этого периода одна единица скота приходилась на одно крестьянское хозяйство, а к концу его единица скота приходилась на двадцать хозяйств).
Сочетание растениеводства (с упором на рисосеяние) и морского промысла, обеспечило, .дюстоянный рост населения, которое стало сокращаться только в последние годы в связи с факторами, не имевшими отношения к пищевому обеспечению.
Недра Японии действительно бедны минеральными ресурсами. Это привело к тому, что уже на раннем этапе начали появляться ресурсосберегающие и, одновременно, трудозатратные технологии. Богарное рисосеяние было вытеснено заливным, которое требует намного больших затрат. Уже в древности бронзовые
буддийские статуи были в значительной степени вытеснены чрезвычайно трудоемкими в изготовлении лаковыми. Металлические бытовые предметы стали большой редкостью (ножи зачастую изготавливались из дерева, лопаты — из дерева с металлической окантовкой). На рынках столицы Нара (710-784) продавалась исписанная бумага, которую покупатель брал на «оборотки». Одноразовые бамбуковые таблички, которые использовались в Китае для записей, японцы стали делать из более мягкого дерева, предусмотрев их повторное использование (запись соскабливали и на ее месте делали новую). Одежда, изготовленная из бумаги, не была редкостью. Предметный мир японцев был представлен по преимуществу изделиями, сырьем для которых служили дерево, растительные волокна (возобновляемые ресурсы) и глина (ее запас можно принять за неисчерпаемый). Камень употреблялся в строительстве ограниченно (ввиду угрозы землетрясений). В сфере бытовой культуры получили распространение компактные и складывавшиеся предметы (ширма, изобретенный в Японии складной веер и т.п.)
Японские власти, несмотря на огромную важность моря в обеспечении пищевыми ресурсами,^ морскому промыслу уделяли минимальное внимание. Считая ,себя государством, прежде всего земледельческим (рисопроизводящим), оно более всего старалось установить контроль над сельскохозяйственным населением, занималось регулированием земельных отношений, предоставляя рыбакам большую свободу в их хозяйственной деятельности. Главные конфликты японской истории затрагивали, в основном, именно земледельческое население (ввиду естественной ограниченности земельных ресурсов), а море, пищевые ресурсы которого вплоть до новейшего времени можно принять за неисчерпаемые, не становилось источником конфликтных ситуаций.
Наряду с людьми земля представляет собой основной ресурс традиционного общества. В VIII в. была принята система надельного землепользования, когда вся земля объявлялась государственной собственностью. Она распределялась в зависимости от пола и возраста (для крестьян), от ранга и должности — для чиновников. Однако весьма быстро эта система начала давать сбои, и земля стала переходить в частные владения. Собственником являлся, как правило, коллектив (семья, ро^, двор, синтоистское святилище, буддийский храм), что резко1 снижало возможности по ее отчуждению и перераспределению. В этих условиях основным источником перераспределения земли становилась военная сила. История кровавых междоусобиц ХУ~ХУ1 вв. показывает, что за это время класс собственников земли сменился полностью. Чтобы избежать этого в дальнейшем, достигший стабильности сёгунат Токугава принял для основной части военного дворянства систему «рисовых пайков». Не владея землей и не имея права на нее, самураи получали за свою службу рис (этим занимался сюзерен), которым пользовались по своему разум;ению (потребляли, обменивали и про-
давали). Таким образом, создалась уникальная ситуация, когда основная часть привилегированного сословия была лишена доступа к средствам производства.
Ландшафтная специализация хозяйства и обменные процессы
На территории Японского архипелага не существует точки, откуда расстояние до моря или океана превышало бы сто плюс несколько десятков километров. Рельеф являет собой сочетание гор (около 75 % суши) и равнин, разделенных горными отрогами. Причем на любом широтном срезе представлены как равнинные, так и горные участки.
Таким образом, каждый из регионов Японии, расположенных на одной широте, обеспечивает территориально близкое сосуществование трех зон, весьма отличных по своим природным условиям, на основе которых в непосредственной близости друг от друга в исторический период получили полноформатное развитие три хозяйственно-культурных комплекса: морской (рыболовство, собирательство моллюсков и водорослей, выпаривание соли), равнинный (земледелие с упором на заливное рисоводство) и горный (охота, собирательство, богарное земледелие, лесоводство).
Как показывает история мирового хозяйствования, каждый из этих укладов может быть вполне самодостаточным. Но их физическая приближенность друг к другу в условиях Японии предопределила возможность и даже необходимость тесных контактов между их обитателями, что выразилось в ранней специализации типов хозяйствования, а также в интенсивных обменных процессах (товарных и интеллектуальных).
Следует, однако, иметь в виду, что природные условия архипелага предопределили и значительную изолированность друг от друга отдельных регионов. Начиная по крайней мере с VII в. и вплоть до «обновления Мэйдзи» (1867 г.), политическо-админист-ративная карта Японии неизменно представляла собой структуру, образованную 60-70 провинциями. Большинство из них имело выход к морю, а также в их состав входили как равнинные, так и горные участки, что делало эти провинции в значительной степени само-обеспечивавщимися образованиями. Такая самообеспеченность ресурсами явилась предпосылкой политического сепаратизма, который мы наблюдаем на протяжении достаточно продолжительного исторического периода (без всяких оговорок о «единой Японии» можно говорить лишь после «обновления Мэйдзи»).
Кроме того, следует отметить большую протяженность Японского архипелага. Узкая гряда островов вытянута в направлении с северо-востока на юго-запад в пределах от 45 до 24° северной широты, при этом экологические условия обитания населения для разных регионов сильно различаются. Этому способствует и оби-
лие гор, служащих естественным консервантом локальных особенностей стиля жизни. Еще в прошлом веке обитатели Севера и Юга Японии испытывали значительные лингвистические затруднения при общении друг с другом (не изжиты они окончательно и в настоящее время).
Начиная с периода яёй, и вплоть до второй половины XIX в., из зоны «японской» культуры и истории в значительной степени выпадает Хоккайдо (прежде всего потому, что там было невозможно рисоводство, а японское государство было заинтересовано, в первую очередь, в освоении потенциально рисовыращивающих территорий). Архипелаг Рюкю в силу его удаленности от Кюсю и Хонсю также ведет независимое культурно-хозяйственное и историческое существование, начиная с периода яёй, и окончательно попадает в сферу влияния Японии только после присоединения к ней в 1879 г., когда была образована префектура Окинава.
Японские реки, берущие свое начало в горах, коротки по протяженности, бурны, текут почти исключительно в широтном направлении. Вследствие этого их значение в качестве транспортных и информационных артерий было достаточно ограничено, и они не играли той глобальной объединяющей роли (хозяйственной и культурной), которая принадлежит великим рекам в других древних цивилизациях (Нил, Янцзы, Волга и т.д.). Альтернативу речному сообщению составляли прибрежные морские пути и, в особенности, сухопутные дороги. Их строительство активизировалось в периоды сильной централизованной власти — Нара, Токугава, после Мэйдзи.
Количество городов и их качественное состояние — одна из важнейших характеристик интенсивности обменных процессов, на которые прямое воздействие оказывает плотность населения. Первые города появились в стране в начале VIII в. В первую очередь, это была столица Нара с населением около 100 тыс. чел. Другие города, были значительно меньшие, формировались как административные центры (например, управления провинций), где были сосредоточены чиновники и обслуживавшая их потребности инфраструктура. Если такой центр менял свое местоположение, город, как правило, приходил в упадок. Так случилось, например, с Нара, когда императорский двор покинул город в 784 г. С этого времени самой крупной стала новая столица — Хэйан (Киото). В течение длительного времени формирование городов напрямую зависело от того, где располагались управленческие структуры. Основным типом был «призамковый город», выраставший вокруг княжеского замка. Поселения городского типа и сопутствующая им инфраструктура возникали также вокруг популярных святилищ и храмов, служивших местом паломничества. Иными словами, степень развития хозяйственной специализации (ремесленнической, сельскохозяйственной, региональной) и производительности труда были явно недостаточны для спонтанного роста городов.
• >]
</У\е.Ш,Ьу>АМ,еЬ
Ситуация довольно резко изменилась в период Токугава, когда наблюдалась значительная концентрация населения в более, чем в 200 городах, в которых проживало около 15 % населения. Основными городами в период Токугава были: крупнейший в мире Эдо (более 1 млн. чел.), Киото и Осака (около 500 тыс.).
Такой рост городов был связан с несколькими обстоятельствами.
I. После длительного периода междоусобных войн страна обрела мир и получила возможность сосредоточиться на экономической деятельности.
II. Значительно повысилась производительность труда в сельском хозяйстве (урожайность возросла в три раза), что дало большие возможности для хозяйственного разделения труда и торговли.
III. Военному сословию самураев, численность которого (вместе с семьями) составляла около 2 млн. чел., было запрещено заниматься любым производительным трудом, владеть землей и обрабатывать ее (свои доходы, как уже говорилось, они, как правило, получали в виде рисовых пайков.
IV. Для лучшего контроля над князьями сёгунат принял систему заложничества, когда все князья-даймё вместе со своими многочисленными свитами, охраной и челядью были обязаны находиться в Эдо определенное время.
В связи с этим значительная часть населения стала концентрироваться в городах, что дало сильнейший импульс развитию сферы обслуживания (мага^ны, гостиницы, харчевни, бани, публичные дома), зрелищной инфраструктуры (театры), книгопечатания. Появились множество профессиональных писателей, сотни издательств, тираж печатной продукции в 15 тыс. экз. не был редкостью.
Япония и внешний мир
Вся история Японии доказывает, что японцы не желали выходить за пределы архипелага и не прилагали существенных усилий для усовершенствований своих плавательных средств, ибо весь модус их адаптации к вмещающему ландшафту предполагал интенсивные способы ведения хозяйствования, в то время как, например, скотоводческий комплекс Англии (с которой — далеко не всегда корректно — принято сравнивать Японию) буквально «выталкивал» часть ее населения во внешний мир, провоцировал экспансионистские и «пионерские» устремления. Японцы же, постоянно расширяя посевы заливного риса, совершенствуя агротехнику и способы рыболовства, достаточно рано (приблизительно с середины VII в.) вступили на интенсивный путь развития. Замкнутости геополитического существования Японии не могла помешать даже исключительная бедность архипелага минеральными ресурсами
(собственно говоря, кроме песка, глины, камня, дерева, воды и воздуха Япония не располагает сколько-нибудь значимыми природными непищевыми ресурсами).
Однако вплоть до новейшего времени японцы не предпринимали сверхусилий ни в активизации международной торговли, ни в приобретении ресурсов насильственным путем, предпочитая довольствоваться тем, что имели — способы хозяйственной адаптации к природным условиям позволяли это. Данный этап самоизоляции был прерван лишь во второй половине XIX в. после открытия страны, знакомства с Западом и началом промышленного развития по европейскому ресурсопотребляющему типу, что потребовало минеральных ресурсов в том количестве, которое территория Японии обеспечить уже не могла. Отсюда — империалистическая экспансия, начавшаяся после Мэйдзи и закончившаяся полным поражением во второй мировой войне.
Чтобы получить представление о том, насколько пассивно относились традиционные японцы к внешнему миру, достаточно отметить, что первая попытка непосредственного проникновения на родину одной из основных религий Японии — буддизма — была предпринята лишь во второй половине IX в. (путешествие в Индию сына императора Хэйдзэй принца Такаока, которое завершилось его смертью в пути).
Япония на протяжении почти всего известного нам исторического периода осознавала себя как периферию цивилизованного мира и никогда, за исключением ранней стадии формирования государственности и последних полутора столетий, не стремилась к роли культурного, политического и военного центра. В древности Япония претендовала на гегемонию на Корейском полуострове, но после того, как во второй половине VII в. при помощи танского Китая страна была объединена под эгидой Силла (посланный на Корейский полуостров японский экспедиционный корпус потерпел сокрушительное поражение), Япония больше не предпринимала серьезных попыток повлиять на события на континенте вплоть до «обновления Мэйдзи» (единственное исключение — две крайне авантюрные военные экспедиции, предпринятые в конце XVI в. Тоётоми Хидэёси). Распространенные в Японии средневековые «карты мира» (они имели буддийское происхождение) неизменно помещали Японию не в центре мира, а на его периферии*. Царивший внутри общества потенциал воинственности и агрессивности был направлен внутрь страны, а не вовне, самурайская «армия» сёгунов Токугава фактически превратились в разновидность полиции, что было возможным только в условиях длительного отсутствия внешней угрозы.
I
* Подробно см. Мещеряков А.Н. Раннеяпонские карты как феномен культуры // Вестн. Вост. ин-та, СПб., 2001. №1 (13), Т.7, С. 61-78.
■У
</У\ещеу>мсе&
Если учесть, что основной внешний партнер Японии, — Китай, напротив, обладал гиперкомплексом своей «срединности» (и сопутствующей ему незаинтересованностью в делах японских «варваров»), то станет понятно, почему потоки информации, направленные с континента в Японию и из Японии во внешний мир, до самого последнего времени не были сопоставимы по своей интенсивности. В процессах культурного обмена Япония всегда выступала как реципиент, а не как донор. Произошедшее в последнее время уравновешивание этих потоков является колоссальным достижением.
Общепризнанным является факт широкого заимствования японцами достижений континентальной цивилизации практически на всем протяжении истории этой страны. Трудно обнаружить в традиционной японской культуре и цивилизации хоть что-то, чего были лишены ее дальневосточные соседи (свои континентальные прототипы обнаруживают знаменитые «типично японские» сухие сады камней, чайная церемония, бонсай, икэбана, дзэн-буддизм, каратэ и т.д.). Даже «национальная религия» (синтоизм) является во многих сферах продуктом взаимодействия автохтонных верований с даосизмом и буддизмом. Тем не менее японская культура всегда была именно японской. Мы хотим сказать, что своеобразие культуры проявляется не столько на уровне изолированно рассматриваемых «вещей» или «явлений», сколько в характере связей между ними, из которых и вырастают доминанты той или иной культуры.
Чрезвычайно важно, чт^ заимствования осуществлялись Японией на большей протяженности ее истории совершенно добровольно, а значит Япония имела возможность выбора и укореняла лишь те вещи, идеи и институты, которые не противоречили уже сложившимся местным устоям. В этом смысле Япония может считаться идеальным «полигоном» для исследований межкультурных влияний, не отягощенных насилием или же откровенным давлением извне.
Сказанное, разумеется, можно отнести к послемэйдзийской (начиная с 1867 г.) Японии л^щь с определенными оговорками. Ведь «открытие» страны, связанное с событиями «обновления Мэйдзи», произошло под влиянием непосредственной военной опасности, грозившей со стороны Запада. Послевоенное же развитие в очень значительной степени определялось статусом страны, потерпевшей поражение во второй мировой войне, и оккупационные власти могли непосредственно контролировать государственную машину Японии. До этих же пор Япония, скорее, ждала, что мир «откроет» ее, чем искала сама пути к сближению. Страна, окруженная морями, не сумела создать быстроходных и надежных кораблей и не знала ничего такого, что можно было бы хоть отдаленно сопоставить с эпохой великих географических открытий. Эта эпоха коснулась Японии лишь в том, что она была открыта европейцами.
Закрытость же приводила ,зс консервации особенностей местного менталитета и стиля жизни, вырабатывала стойкое убеждение в некоей «особости» Японии, ее культуры и исторического пути. Такая самооценка, в плену которой подсознательно находятся и очень многие западные исследователи (не говоря уже о массовом сознании), значительно препятствует адекватной интерпретации историко-культурного процесса в этой стране. В качестве дополнительной сложности следует привести также и ограниченность источниковедческой базы. Изоляция Японии привела к тому, что с большей частью ее истории и культуры мы знакомы по японским источникам.
Японская цивилизация и письменная информация
Физическая изолированность Японии от материка отнюдь не означала, что японцы не знали о событиях в соседних странах (в первую очередь, это касается Китая и Кореи). В связи с тем, что количество путешественников на материк никогда не было слишком большим, особенную значимость приобретали письменные каналы распространения информации. Управленческая элита, а затем и более широкие слои населения полагали, что главным средством получения важной информации является письменный текст.
Образовательная инфраструктура, первоначально созданная государством в конце УП-УШ вв. (школы, готовившие чиновничий аппарат), приходит в упадок к X в. и претерпевает значительные изменения в своих формах (домашнее образование, школы при буддийских храмах, частные школы и т.д.). Однако неизменными оставались престиж письменного слова и повседневное функционирование его в качестве носителя информации, необходимой для обеспечения жизнедеятельности государства, общества и культуры. В обществе была сформирована установка не только на престижность учения, но и на его необходимость.
Престиж письменного слова, в значительной степени эквивалентного культуре вообще, поддерживался тем, что сам император рассматривался в качествен«культурного героя». Тэнно получал домашнее образование, к престолонаследнику прикреплялся какой-нибудь признанный знаток китайской традиции. Среди императоров было немало стихотворцев (вслед за китайской историко-философской мыслью японская элита почитала стихи гармонизирующим общественным фактором), император Сага (809-823) получил признание как величайший каллиграф своего времени, Кадзан (984-986) славился как художник, летописи и поэтические антологии составлялись по императорскому указу, при дворе под патронажем императора проводились поэтические и музыкальные турниры, придворные соревновались в живописи, сочинении прозы, составлении ароматов и во многом другом. Все это свидетель-
</У\ещсу>лкоЬ -----------------------------------------
ствует о том, что тэнно считался покровителем знаний, наук, стихотворчества — к этой роли он был, возможно, предрасположен в силу кровного родства с покровительницей земледелия Аматэра-су, и она была оформлена в значительной степени с помощью китайских принципов управления, основания которых покоились на письменном слове.
В связи с этим и весь чиновничий аппарат был ориентирован, в частности, на практическое внедрение «передовых» методов агротехники и ремесла, т.е. знание активно использовалось в качестве одной из составляющих хозяйственного (экономического) процесса. Государство поощряло и наиболее успешных в хозяйственном отношении крестьян, т.е. качественный и производительный физический труд считался занятием почетным. Тэнно брал на себя также миссию по приобщению к «культурности» «варваров». При этом основным признаком культурности, в соответствии с китайскими представлениями, являлось овладение письменностью.
Высочайшая ценность учения осознавалась на всех уровнях. В своем политическом завещании Токугава Иэясу указывал: «Хоть наш Двор — это та земля, что славится от времен [первоимператора] Дзимму, но в культуре и науках уступает иным краям. Устроив надлежащим образом школы, тем самым нужно и должно прославить расцвет страны и [правящего] дома»1. Такие установки привели к тому, что в первой половине XIX в. степень грамотности японцев практически не отличалась от передовых стран Европы и Америки того времени (40 % среди мужчин и 15% среди женщин). И это при том, что, образование не было в то время обязательным.
Таким образом, информационные процессы еще до прихода европейцев проходили в Японии с большой степенью интенсивности. Высокий общественный статус знаний, готовность к постоянному обучению стали едва ли не главными факторами чрезвычайно быстрого приобщения японцев к достижениям Запада и превращения «отсталой» страны в одну из ведущих стран мира.
11 Формирование японской нации
Формирование или, вернее, конструирование японской нации происходит только во второй половине XIX в. До этого времени, находясь в условиях международной самоизоляции, Япония как государственный организм не нуждалась в такой идеологической подпитке. Страна имела название («Нихон» — «Присолнечная стра-
1 Цит. по Филиппов А.В. «Стостатейные установления Токугава» 1616 г. и «Кодекс из ста статей» 1742 г.: Право, общество и идеология Японии первой половины эпохи Эдо. СПб.: Изд-во С.-Петербург, ун-та, 1998. Ст. 68, С. 29.
на»), принятое в начале VIII в., но вопрос об этнической принадлежности ее обитателей почти никогда не вставал. Слово «японец» (нихондзин) впервые фиксируется в XII в. (сборник новелл «Удзи сюи моногатари» — «Рассказы из Удзи»), но в дальнейшем появляется в источниках весьма редко. Однако когда в середине XIX в. состоявшая из отдельных княжеств Япония столкнулась с натиском Америки и европейских держав, где национальные государства уже были сформированы, стало понятно, что противостоять им можно только с помощью конструирования более крупного и гомогенного образования — «японской нации». Для достижения этой цели были в первую очередь актуализированы древние геополитические идеи, связанные с главенствующей ролью монарха.
Эти идеи, сложившиеся под прямым влиянием китайской политической мысли, получили рапространение в Японии еще в конце VII в. Именно тогда для обозначения верховного правителя стал использоваться астрологический даосский термин тянь-хуан (яп. «тэнно»). Он обозначал небесного императора или же Полярную звезду. Тэнно воспринимался верховным божеством даосского пантеона, который пребывает в небесном «фиолетовом дворце» (фиолетовый — цвет, маркирующий наибольшую сакральность), откуда он управляет даосскими мудрецами (чжэньжэнь) — своими придворными.
Получается, что земной император уподоблялся небесному, точно так же, как и его наиболее приближенные придворные, — небожителям, образуя собой нечто вроде пантеона. Жители страны облагодетельствованы уже тем, что находятся в сфере действия сакрального и всеблагого энергетического поля императора, поля, которое из дикарей (варваров) превращает их в «настоящих» цивилизованных людей. Основным признаком культурности считалось владение письменным китайским языком (это было одной из главных причин, почему японцы всегда испытывали такой пиетет перед письменным словом). Варварами же являются люди, находящиеся за пределами этого поля. В древности и средневековье считалось, что это корейцы — на западе, племена на островах, прилегающих к Кюсю — на юге. Поскольку к востоку от Архипелага простирается Тихий океан, то было решено, что роль восточных и северных варваров должны исполнять эмиси (или эдзо, предки айнов). Несмотря на некоторые географические несоответствия, племена, которые жили на северо-восточном побережье Хонсю, приписали к восточным, а обитателей северо-запада — к северным варварам. Сам же император постоянно пребывал в сакральном центре — дворце (сначала в Нара, потом — в Хэйане — Киото).
Хотя такая модель не является этноцентричной, она, разумеется, могла быть с легкостью.трансформирована в ксенофобскую. Непременным условием для проявления такой ксенофобии был сам император. Недаром в последние годы сёгуната в середине
XIX в. получает распространение лозунг «сонно дзёи» («почита-
(/У\ещеу>&'Кег& ------------------------------------------
ние императора и изгнание варваров»), т.е. император и ксенофобия попадали в одно семиотическое поле. Безусловно, это еще не национализм, утверждающий, что японцы сами по себе — лучший народ на свете. Логическое построение, скорее, выглядело так: японский император, являющийся потомком Аматэрасу, — лучший на свете, а потому счастливы и хороши те люди, которые живут под его рукой, а не будь императора, они не были бы культурными.
Понятно, что в этом построении «народ» не выступает сам по себе как носитель каких-то особых ценностей; он является объектом культуроносной деятельности императора. Отсюда вытекает необходимость сохранения и защиты императора его подданными. Уже на этой основе в конце XIX в. стали активно развиваться идеи об «особости» японцев. Основными направлениями такого развития были следующие.
1. Япония — земля особая, поскольку там находится император (политический компонент). 2. Япония — земля особая, поскольку там пребывают синтоистски^, божества (религиозно-мифологический компонент). 3. Япония — это земля особая, поскольку там прекрасный климат и очень красивая природа, созданная синтоистскими божествами и воспетая в поэзии (природно-поэтический компонент). 4. Японцы — люди особые (со своеобразными обычаями, привычками, языком, литературой, живописью, чувством прекрасного), поскольку они живут на такой особенной земле (этнографическо-эстетический компонент).
Своеобразие японского пути модернизации заключается, в частности, в том, что она былагдостигнута не в результате развала и упразднения монархии (как это происходило в Европе), а в результате формального восстановления прерогатив монарха, которых он был лишен при сёгунатах.
Особый интерес представляет, возможно, эстетическая составляющая национальной самоидентификации. Японская политическая элита того времени осознала, что именно эстетизм может послужить одним из объединяющих начал нации и одновременно — «визитной карточкой» Японии на Западе. Разрыв с буддизмом (предпринят государством в связи с его иноземным происхождением и принципиально наднациональной природой) лишал возможностей для проявления «национальной гордости» в области мыслительных построений; конфуцианские сочинения японских авторов также не отвечали критерию «исключительности». Научно-техническая мысль Японии, естественно, уступала Западу. Что касается эстетизма, то следует признать действительно выдающиеся достижения японских литераторов (поэтов, прозаиков) и художников. Пропаганда художественного наследия (как внутри страны, так и за рубежом) с помощью организованных правительством музеев и выставок породила настоящий японский художественный бум на Западе, убеждая и самих японцев в их несомненных эстетических
талантах. При этом под воздействием оценок на Западе внутри страны также произошла существенная переоценка художественного наследия. Так, значительно выше стали котироваться произведения художников «укиёэ» и прозаические художественные сочинения хэйанского времени. И укиёэ, и хэйанская проза не входили в официальный эстетический идеал периода Токугава, подвергались гонениям и запретам за их «аморальность» и «распущенность».
Период Мэйдзи сопровождался активным социальным мифотворчеством. Японцам стали приписывать качества, которые были якобы свойственны им всегда. Главным из таких мифов был миф о культурной и этнической однородности.
Властные отношения
Для организации системы власти в Японии характерны постоянные два центра власти. Один из них можно определить как ритуально-духовный, другой — как распорядительно-исполнительный. Под ритуальным центром подразумевается «император» (тэн-но) и его двор. Династия тэнно не знает перерыва по крайней мере с V в. В роли второго, исполнительного, центра могут выступать различные институты. В древности и раннем средневековье это были наиболее мощные роды (Сога, Фудзивара), главы которых наследственно занимали высшие должности в государственном аппарате и находились с правящим родом в брачных отношениях. Выдавая замуж свою дочь за императора, глава рода контролировал детей, которые воспитывалась в его доме. Весьма часто один из сыновей становился императором, контроль над которым осуществлял дядя или дед по материнской линии (так называемым авункулат). С конца XII в. и до 1867 г. роль распорядительного центра стали исполнять сёгунаты (Минамото, Асикага и Токугава). Начиная с периода Мэйдзи — правительства и парламент. Соотношение полномочий между двумя центрами бывало различным в разные эпохи, но общая закономерность — одна и та же: император играл ритуальную роль, глава второго института — более практическую. п.
При императорском дворе возможности социальной мобильности были сведены к минимуму, вплоть до «обновления Мэйдзи» основные должности при дворе занимали потомки аристократов всего пяти родов («госэккэ» — Коноэ, Кудзё, Нидзё, Итидзё, Така-цукаса), известные еще с периода Хэйан-Камакура (они образовались в результате распада северной ветви Фудзивара на самостоятельные линии). Но и после этого, когда состав правящей элиты претерпел в период правления Мэйдзи значительные изменения, аристократы продрд^кади ока^1вать серьезное влияние на политический процесс. Многие из них вошли в состав верхней палаты
парламента, а Коноэ Фумимаро (1891—1945), род которого возводил в конечном итоге свое происхождение к северной ветви Фуд-зивара, доминировавшем нг* политической арене в 1Х-ХН вв., в
XX в. возглавлял верхнюю йалату парламента (1933-1937), дважды занимал должность премьер-министра (1937-1939, 1940-1941).
Состав исполнительного центра также тяготел к наследственности, но тем не менее был все-таки более текучим и подверженным периодической смене. При этом авторитет сакрального центра (императора) был настолько велик, что даже Иэясу, основатель могущественного сёгуната Токугава, счел за благо подделать свою родословную, посчитав своим предком императора Сэйва (858-876).
С самого начала император являлся верховным жрецом синто. Он никогда не выступал в качестве толкователя догматики, его роль заключалась в соблюдении различных табуаций и участии в религиозных церемониях, в некоторых из которых он выступал в качестве главного действующего лица. Эти церемонии могут быть разделены по своему происхождению на синтоистские, буддийские и конфуцианские, но в реальности все они имели явную тенденцию к слиянию в единый государственно-идеологический комплекс.
Помимо личного участия в ритуале тэнно наделен полномочиями по регулированию определенных сторон ритуального поведения; он также может отдавать распоряжения о проведении внеочередных ритуальных мероприятий. В соответствии с буддийскими запретами на убиение живого именно тэнно периодически вводит запреты на соколиную охоту, рыбную ловлю с помощью бакланов, запрещает употребление в пищу мяса и рыбы, для исправления нежелательной ситуации государственной значимости (болезнь члена правящего дома, эпидемии, стихийные бедствия, голод, политические неурядицы), повелевает молиться в храмах и святилищах, проводить массовые пострижения в монахи, объявляет амнистии (амнистия, в соответствии с конфуцинскими убеждениями, считалась делом, угодным Небу). Все это в совокупности говорит о том, что тэнно (с некоторыми оговорками в отношении буддизма) можно рассматривать как первожреца государственного синкретического религиозного комплекса. Его право и обязанность «держать связь» с божествами синто и конфуцианским Небом, т.е. посредничать между разными мирами — миром богов и миром людей. В этом смыслу он принадлежит к обоим этим мирам сразу. Поэтому на него расцространяются некоторые поведенчес-киие модели, характерные для божеств (в первую очередь, синтоистских — запрет на изображение и лицезрение, передвижение в паланкине — модели синтоистского святилища — и др.)
В отличие от Европы церковь в Японии никогда не играла самостоятельной роли в управлении государством, клирики не маркировались как самостоятельная социальная группа. Власть в лице императора или же сёгуна имела полный контроль над синтоистскими и буддийскими институтами, которые считались частью го-
сударственных структур. Предполагалось, что они не имеют (не должны иметь) собственных интересов. Даже разрешение на пострижение в буддийские монахи выдавалось соответствующими чиновниками. Высшие духовные лица назначались указом императора, они имели ранги, но прй этом не входили в состав высших сановников. Властей не слишком заботили догматические споры между представителями различных школ, но от них строго требовалось, чтобы они были лояльны по отношению к режиму и обеспечивали с помощью магических способов (молитвы, приношения и ритуалы) благополучие политической элиты и всего государства.
Обеспечение богатого урожая и, значит, благосостояния народа (подданных) является одной из основных функций (обязанностей) тэнно. Это выражается в том, что тэнно считал себя ответственным за нормализацию годового природного цикла, проводил сезонные моления, ставившие своей конечной целью получение богатого урожая, повелевал провести моления в случае засухи или же проливных дождей. Подобный менталитет свойствен для многих древних обществ и, вполне вероятно, имеет в Японии местное происхождение, но конкретное формулирование обязанностей (ответственность) правителя по обеспечению плодородия, минимизации последствий стихийных бедствий, наносящих ущерб урожаю, сформировалось под прямым китайским влиянием.
В китайской политической доктрине предельно ясно выражена идея социальной ориентированности управления. Она имеет свои первичные основания в том, что, наряду с природой и природными божествами, «народ» — это один из элементов мироздания, содержание которого в гармоничном (упорядоченном) состоянии является первейшим долгом правителя. Поэтому хорош только тот правитель, при котором «народ» благоденствует. Такой подход оказал серьезное влияние на отправление тэнно ритуальных и других функций. Д)
Природные аномалии зачастую объяснялись недостатком запаса энергетики-добродетельности (яп. току, кит. дэ) у тэнно. В указах тэнно, посвященных различным бедствиям, он обычно принимает на себя ответственность за расстройство баланса природных сил.
Способы гармонизации и обуздания природной стихии, а также способы преодоления последствий природных бедствий имели в Японии как практический, так и ритуальный характер. Основные ритуальные меры включает в себя моления (обычно божествам синто, реже — буддам), жертвоприношения в синтоистских святилищах белых и гнедых коней, амнистии. К практическим мероприятиям, способствовавшим повышению благосостояния и плодородия, следует отнести следующие: материальная помощь многодетным, старикам и сиротам, награждение (повышение в ранге) владельцев «образцовых» хозяйств, освобождение (частичное и полное) от налогов по случаю стихийных бедствий и сопут-
ствующего им неурожая, предоставление ссуд рисом (для пропитания и в качестве посевного материала), направление из центра лекарей и лекарств в районы эпидемий, руководство в деле совершенствования агротехники, поощрение строительства ирригационных систем. На случай неурожая в провинциях и уездах в древности были учреждены склады с зерном, усовершенствованию работы которых придавалось очень большое значение.
Тэнно считался инстанцией, ответственной за контроль над временем. Эта функция правителя тесно связана с функцией по обеспечению урожая. Вслед за китайским «сыном Неба» тэнно отвечал за обеспечение «правильного» хода времени (чередования сезонов, дождей и вёдра, холода и тепла и т.д.), что было одним из главных условий процветания государства.
По китайскому же образцу в начале VIII в. в Японии ввели систему девизов правлений, и начало правления каждого нового тэнно непременно сопровождалось введением нового девиза, который представлял собой род заклинательного благопожелания, фиксировал благоприятное знамение (так, Небо дает знать о несравненных достоинствах правителя) или выдвигает некую «программу» правления, сформулированную в терминах морали или историософии. Одному правлению не обязательно соответствовал один девиз — в силу различных обстоятельств (как благоприятных, так и неблагоприятных), девиз правления мог меняться во время нахождения тэнно на троне. При этом, в отличие от Китая, названия японских девизов правления делают акцент не на неких грандиозных космическо-государственных обновлениях или изменениях (вроде перехода «мандата Неба» к новой династии), но уделяют намного больше внимания идее преемственности по отношению к прошлым правлениям (например, путем сохранения одного из иероглифов прошлого девиза) и сохранению существующего положения вещей, что осмысляется как абсолютное благо.
Еще одной областью, в которой четко выявляется функция тэнно как «хозяина» времени является составление летописей — все они составляются специально образованной комиссией (из высших придворных-чиновников) по высочайшему указу.
Несмотря на то, что в средневековье распорядительные полномочия тэнно имели стойкую тенденцию к сокращению, обладавшие огромной властью сёгуны не сумели лишить тэнно его ритуальных полномочий. Моления о благополучии страны, о богатом урожае, об избавлении от природных бедствий по-прежнему возносились от имени императора. Переименование эр правления также входило в е^о компетенцию.
С «обновлением Мэйдзи» значительного расширения распорядительных полномочий тэнно тоже не произошло, хотя правящая элита пыталась представить его как абсолютного монарха. Вместе с тем ритуально-церемониальные функции императора были открыты для широкого обозрения (раньше ритуальная деятельность
. . . ..!<
тэнно была скрыта от глаз «народа»); при этом в значительной степени они приняли другие формы. Император не только отправлял «тайные» ритуалы — он сам по примеру европейских монархов участвовал в парадах, появлялся в местах массового скопления зрителей (театр, цирк, ипподром). За счет этих церемоний осуществлялось его главное предназначение — быть символом страны и нации, объединяющим началом. Зафиксированное в нынешней конституции определение императора как символа японского народа призвано служить тем же целям.
Самое непосредственное влияние на процесс сакрализации монарха оказывают господствующие в данной культуре представления о божестве (божествах) и божественном, поскольку в любой культуре сакрализация правителя идет в значительной степени по пути уподобления его божеству («тленный бог», «живой бог», «явленный бог», «земной бог»).
В процессе сакрализации монарха японская культура практически отвергает буддийские представления о всемогущих (или по крайней мере очень много могущих) буддах и бодхисаттвах. Достижение «божественного» статуса японского правителя было обеспечено в большей степени с помощью даосско-конфуцианского и синтоистского инструментариев. При этом первоначальная легитимность обосновывается с помощью мифа синто, а технология поддержания легитимности обеспечивается прежде всего даосско-конфуцианским и синтоистским комплексами (следует помнить, что в силу ориентации синто ^а кровно родственные связи, его потенции по управлению территориальными единицами являются ограниченными).
Уместно заметить, что божество (ками) синто — это существо, которое по своим сверхъестественным потенциям отнюдь не равняется всемогущему богу монотеистического (христианского) типа. Это божество является локальным (т.е. его власть распространяется на строго ограниченную территорию); его почитают только члены кровнородственной (или псевдородственной) общины, которая имеет потенциальную возможность расшириться только до размеров населения страны (в связи с этим в деятельности тэнно ослаблен такой присущий всем мировым религиям мотив, как императивное приобщение «неверных» к «истинной» религии). Кроме того, божество-ками не является всеблагим.
Сакрализация тэнно происходила в значительной степени за счет минимизации его публичных и физиологических функций (соответствовало китайской концепции недеяния — увэй), что выводило его за пределы «зрения» подданных, за пределы шкалы этических оценок. Это была своего рода неподсудность, но она достигалась не столько за счет того, что никакое действие тэнно не подлежит суду, а за счет того, что он (в пределе) не производил никаких произвольных действий, которые могли бы быть оценены. Одной из основных характеристик тэнно было пребывание в сак-
ральном центре (столице, дворце), т.е. его пространственный статус оставался неизменным. В этом центре он осуществлял преимущественно речевую функцию. Тэнно участвовал в ритуалах, в некоторых из них он был основным исполнителем, но число участников ритуала в лучшем случае ограничивалось высшим чиновничеством.
Усечение публичных функций тэнно было настолько радикальным, что мы не имеем практически никаких данных для реконструкции народных представлений о тэнно (в суждениях узкого слоя аристократов такие возможности, хотя и весьма ограниченные, обнаруживаются).
«Действенные», обладавшие огромными распорядительными полномочиями режимы сёгунатов (Минамото, Асикага, Токугава) рушились, а «бездеятельная» императорская династия, несмотря на кардинальные изменения, произошедшие в политическом устройстве Японии после «обновления Мэйдзи» и после сокрушительного поражения во второй мировой войне, не прервалась, институт упразднен не был (можно сказать, что такая возможность широко и не обсуждалась), а само положение тэнно фактически не претерпело принципиальных изменений по сравнению с древностью и средневековьем — он по-прежнему остается фигурой глубоко семиотически значимой, и нынешняя конституция страны определяет его в качестве символа страны и народа, сохраняя и реализуя «склеивающие» социальные потенции тэнно.
A. N. Mescheryakov
The Main Distinctive Features of the Japanese Civilized Cultural Model
This paper focuses on some important features which make Japan distinct from other civilizations. The author analyses three complexes: economy (rice production, absence of cattle breeding; fishing, time and labor consuming technologies, intensive exchange on regional level), culture (high degree of literacy), authority (two parallel centers of power).
.-ЗУ*
