CC BY
83REFERENCES
««ibiso ^i978^mem [wooden
boats of the Yuan era in the Nankaihe village, Cixian County, Hebei Province study report]. Archaeology. 1978. №6. Pp. 388-399 (in Chinese).
1*1»*2004 2 M [Guigu petroglyphs research]. Inner Mongolia Cultural relics & archaeology. 2004. №2. Pp. 14-16 (in Chinese).
ftilBfo 2004^11 1 m [Inner Mongolia
Keshiketengqi banner rock paintings]. Inner Mongolia Cultural relics & archaeology. 2004. № 1. Pp. 39-41 (in Chinese).
3Ki6Jito rt 2000 1 M [Bronze and iron artefacts
from the treasure of Shiguyiao]. Inner Mongolia Cultural relics & archaeology. 2000. № 1. Pp. 124-128 (in Chinese).
Shulga P. I. Mogil'nik skifskogo vremeni Lokot'-4a [Scythian-time burial ground Lokot' — 4a]. Barnaul: Altaiskiy universitet publ., 2003. 204 p.
ttf. ft 2005 1 № [Rock paintings with
scenes of hunting from Inner Mongolia]. Inner Mongolia Cultural relics & archaeology. 2005. № 1. Pp. 42-49 (in Chinese).
УДК 902/904 Н. Н. Серегин
Алтайский госуларственный университет, Барнаул (Россия)
НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ СОЦИАЛЬНОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ КОМПЛЕКСОВ ТЮРОК ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ ЭПОХИ ПЕРВОГО КАГАНАТА*
Представлен опыт социальной интерпретации материалов раскопок археологических комплексов тюрок эпохи Первого каганата. Осуществлен анализ результатов исследований погребальных и «поминальных» памятников, расположенных в различных частях центральноазиатского региона. Установлено, что археологические материалы в силу их немногочисленности фрагментарно иллюстрируют процессы, зафиксированные в письменных источниках. Вместе с тем погребальные комплексы эпохи Первого
* Работа выполнена при финансовой поддержке Российского научного фонда (проект № 18-78-00083 «Социальные системы номадов Алтая раннего железного века и средневековья: статистический и контекстуальный анализ археологических материалов»).
каганата демонстрируют общее усиление социальной дифференциации тюркского общества. Одним из свидетельств трансформации структуры социума раннесредневеко-вых номадов стало распространение захоронений профессиональных воинов. Другим показателем является формирование «минусинского» локального варианта культуры тюрок. Материалы раскопок мемориальных комплексов Монголии эпохи Первого каганата отражают элитную субкультуру раннесредневековых кочевников, демонстрируя влияние оседло-земледельческих центров — Китая и Согда. В целом, социальная организация раннесредневековых тюрок в эпоху Первого каганата предстает как сложная система, включающая различные компоненты.
Ключевые слова: тюрки, социальная история, археологические комплексы, Центральная Азия, исторический контекст, Первый каганат, раннее Средневековье.
N. N. Seregin
Altai State University, Barnaul (Russia)
SOME ASPECTS OF SOCIAL INTERPRETATION OF TURKIC ARCHAEOLOGICAL COMPLEXES OF THE FIRST CAGANATE EPOCH IN CENTRAL ASIA
The article concerns the experience of social interpretation of excavation materials of the Turkic archaeological complexes of the First Kaganate. The analysis of funerary and "memorial" sites located in different parts of the Central Asian region is carried out. It is established that archaeological materials, due to their scarcity, illustrate the processes recorded in written sources rather fragmentarily. At the same time, the funeral complexes of the First Kaganate era demonstrate a general strengthening of the social differentiation of the Turkic society. One of the evidences of the transformation of the structure of the society of the early medieval nomads was the spreading of burials of professional soldiers. Another indicator is the formation of a "Minusinsk" local variant of the Turkic culture. Materials of excavation of the Mongolian memorial complexes of the First Kaganate era reflect the elite subculture of the early medieval nomads, demonstrating the influence of the settled-agricultural centers — China and Sogd. In general, the social organization of early medieval Turks in the era of the First Kaganate appears as a complex system comprising various components.
Key words: Turks, social history, archeological complexes, Central Asia, historical context, First Kaganate, early Middle Ages.
DOI: 10.14258/nreur(2018)4-02
Серегин Николай Николаевич, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник лаборатории междисциплинарного изучения археологии Западной Сибири и Алтая, Барнаул (Россия). Адрес для контактов: nikolay-seregin@mail.ru
Период существования Первого (Великого) тюркского каганата не случайно рассматривается как особая веха в истории номадов. Создание данного политического объединения, ставшего первой империй евразийского масштаба, основанной кочевниками, серьезнейшим образом повлияло на исторические судьбы не только номадов Центральной Азии, но и многих оседло-земледельческих народов на обширных сопредельных территориях. Несмотря на недолговечность каганата, в его рамках были сформированы многие характеристики политического и социально-экономического устройства, впоследствии получившие продолжение в традициях других объединений кочевников. Данное обстоятельство определяет важность детального анализа всех аспектов истории тюрок эпохи Первого каганата, в том числе особенностей устройства общества номадов в этот период.
Основные события политической истории тюрок после создания каганата в 552 г., включающие особенности сложения кочевой империи, перипетии активной военной экспансии, а также последовавшие внутренние междоусобицы представлены в письменных источниках и достаточно подробно рассмотрены специалистами [Кляштор-ный, 1964: 19-22; Гумилев, 1993: 9-245]. Более фрагментарно при характеристике данного периода используются археологические материалы, полученные в ходе раскопок в различных частях центральноазиатского региона. В настоящей статье представлен опыт социальной интерпретации результатов исследований погребальных и «поминальных» комплексов номадов второй половины VI — первой половины VII в. н.э., объединяемых в рамках кудыргинского этапа и демонстрирующих целый ряд важных сторон истории общества тюрок Центральной Азии.
Анализ сведений письменных источников, а также рассмотрение общей логики развития кочевой империи позволяют утверждать, что основным направлением эволюции социальной системы раннесредневековых тюрок во второй половине VI в. стало ее усложнение за счет включения многочисленных племен и групп населения в результате активной военной экспансии номадов. Судя по имеющейся информации, в ряде случаев тюрки не меняли основ организации подчиненных социумов, в том числе сохраняли местную элиту, однако оставляли наместников на покоренных территориях. Кроме того, важным процессом стало усиление консолидации собственно тюркского социума в условиях необходимости контроля подчиненных племен, и при этом неизбежность дисперсного расселения немногочисленных кочевников, вынужденных удерживать обширные территории.
Археологические материалы иллюстрируют эти и другие процессы лишь отчасти. Основной характеристикой погребальных и «поминальных» памятников эпохи Первого каганата является их немногочисленность, на первый взгляд идущая вразрез с логикой исторических событий. Действительно, период высшего могущества раннесредневековых тюрок, распространивших свою власть на значительные территории, обеспечен археологическими материалами крайне скудно. Вместе с тем погребальные комплексы, а также, в меньшей степени, объекты поминального характера имеют большое значение как для подтверждения сведений письменных источников, так и для конкретизации отдельных аспектов социальной истории номадов.
Большая часть погребальных комплексов раннесредневековых тюрок эпохи Первого каганата раскопана на территории Алтая [Евтюхова, Киселев, 1941; Гаврилова, 1965;
Могильников, 1990; Худяков, Кочеев, 1997; Кирюшин и др., 1998] (см. рис. 1-2). Очевидно, это отражает статус данной территории не только как места формирования культуры, но и базы для первых военных походов кочевников. За пределами Алтая захоронения раннесредневековых тюрок довольно немногочисленны. Всего несколько таких объектов исследованы на территории Тувы [Грач, 1960: 33-36, рис. 35-38; Вайн-штейн, 1966: 302-303; Трифонов, 1971: рис. 5]. Судя по имеющимся материалам, пока отсутствуют раскопанные захоронения кудыргинского этапа в Монголии. Вместе с тем на указанной территории имеется серия случайных находок данного периода, а также материалы второй половины VI — первой половины VII в. из «поминальных» комплексов [Dorjsuren, 1967; Санжмятав, 1993, табл. 107; Дундговь аймагт ..., 2010: 311-312], что указывает на возможность распространения памятников. На таком фоне довольно представительной выглядит серия погребений кудыргинского этапа, раскопанная в различных районах Средней Азии и Казахстана [Спришевский, 1951; Бернштам, 1952: 81-83; Кибиров, 1957: 86-87; Кадырбаев, 1959:184-186; Винник, 1963: 87; Курман-кулов, 1980; Табалдиев, 1996, рис. 15-16] (см. рис. 3). Кроме того, особая группа захоронений эпохи Первого каганата, демонстрирующая сложение локального варианта культуры раннесредневековых тюрок, исследована на территории Минусинской котловины [Киселев, 1929; Поселянин, Киргинеков, Тараканов, 1999; Худяков, 1999] (см. рис. 4).
Относительная немногочисленность погребений раннесредневековых тюрок второй половины VI — первой половины VII в., в некоторой степени понятная для предшествующего периода (формирование культуры, становление традиций обряда и др.), сложно объяснима для комплексов эпохи Первого каганата, отражающих историю общности кочевников в период ее наивысшего развития. Тем не менее предложим некоторые возможные варианты интерпретации ситуации, зафиксированной по материалам раскопок археологических комплексов.
Нельзя исключать, что памятники кудыргинского этапа, в силу различных причин, еще не исследованы. В данном случае следует учитывать слабую степень изученности Монголии, где находился центр каганата и должны быть сконцентрированы археологические комплексы. Другое вероятное объяснение ограниченного количества памятников тюрок, датируемых второй половиной VI — первой половиной VII в., связано с высокой степенью подвижности кочевников, обусловленной активной военной экспансией, осуществлявшейся в это время. Не исключено, что на территориях, ставших периферией Первого тюркского каганата (Алтай, Тува, Минусинская котловина), находилась лишь часть населения. Возможным свидетельством военных походов, увлекших значительную часть номадов на отдаленные территории, является распространение на ранних этапах тюркской культуры разного рода погребально-поминальных комплексов. Ко второй половине V — первой половине VII в. относится серия «классических» кенотафов, сооруженных, судя по всему, в честь погибших на чужбине воинов [Гаврилова, 1965: 27; Савинов, 1982: 103; Мамадаков, Горбунов, 1997: 117]. По мнению ряда исследователей, схожие функции могли выполнять «ритуальные» курганы. Своего рода кенотафами на ранних этапах развития тюркской культуры могли также являться «поминальные» оградки [Серегин, Шелепова, 2015: 97-106].
Обозначенные характеристики погребальных комплексов раннесредневековых тюрок эпохи Первого каганата существенно снижают возможности их социальной ин-
Рис. 1. Кудыргэ, курган №5. 1 - план погребения; 2-32 - предметный комплекс
(по: [Гаврилова, 1965, табл. XI-XII])
С,
Рис. 2. Кара-Коба-1, курган №8. 1 — план и разрез насыпи; 2 - план погребения; 3-11— предметный комплекс (по: [Могильников, 1990, рис. 2-6])
100см _1
Рис. 4. Белый Яр-II, курган № 1, могила 3.1 — план и разрез насыпи; 2 — план погребения; 3-22 — предметный комплекс (по: [Поселянин, Киргинеков, Тараканов, 1999, рис. 1; 2.-4; 4.-8-9; 16.-3, 5-6, 10-16,18, 24-29; 17.-22])
терпретации. Дополнительным фактором, осложняющим наблюдения в указанном направлении, является унификация обрядовой практики номадов, наблюдавшаяся уже в это время. При этом следует отметить, что стандартизация погребального ритуала отражает процессы консолидации кочевников, закономерность которых в исследуемый период отмечена выше.
Материалы раскопок погребальных комплексов эпохи Первого каганата демонстрируют общее усиление социальной дифференциации общества раннесредневековых номадов. Фиксируются как захоронения с весьма скудным инвентарем, так и объекты, предметный комплекс которых отражает достаточно высокое прижизненное положение умершего человека. Среди престижных категорий изделий из отдельных погребений отметим поясные наборы [Кибиров, 1957; Курманкулов, 1980], украшения костюма, а также конского снаряжения [Гаврилова, 1965; Худяков, Кочеев, 1997] (см. рис. 5). Одним из свидетельств трансформации структуры общества раннесредневековых тюрок стало распространение захоронений профессиональных воинов, в которых зафиксирован представительный набор вооружения [Гаврилова, 1965].
Показательной иллюстрацией усложнения общества номадов является формирование «минусинского» локального варианта культуры раннесредневековых тюрок. Это демонстрирует продолжающиеся процессы сложения общности номадов [Серегин, 2014; Серегин, Матренин, 2016:174-182]. Особое значение в этом плане имеет то, что одним из компонентов локального варианта на Среднем Енисее, судя по имеющимся материалам, были носители традиций булан-кобинской культуры Алтая предтюркского времени, ставшие частью этносоциального организма. Детализация этих процессов затруднительна в связи с ограниченностью археологических комплексов, однако можно предположить, что на подобных периферийных территориях устанавливались формы социальной и политической организации, схожие с таковыми в центре каганата.
Несмотря на обозначенные процессы развития общества раннесредневековых тюрок эпохи Первого каганата, следует признать, что большая часть погребений второй половины VI — первой половины VII в. принадлежит рядовым членам социума. Некоторую информацию об элите номадов данного периода предоставляют материалы исследований мемориальных комплексов на территории Монголии. Такого рода объекты, относящиеся к эпохе Первого каганата, весьма немногочисленны и изучены далеко не полно, однако очевидно, что они представляют собой важный источник для реконструкции особенностей развития социальной системы раннесредневековых тюрок.
Судя по имеющимся материалам [Войтов, 1996: 27-30; Жолдасбеков, Сарткожаулы, 2006:33-66], мемориальные комплексы Монголии второй половины VI — первой половины VII в. представляли собой довольно сложные и масштабные сооружения, включавшие такие конструктивные элементы, как вал, ров, каменная насыпь, ряд балба-лов, а также остатки своего рода храмов, от которых сохранились многочисленные обломки черепицы и основания деревянных колонн. На сегодняшний день одним из немногих, если не единственным, мемориальным памятником Монголии, уверенно датируемым эпохой Первого каганата, является Бугутский комплекс, созданный ок. 581 г. в честь Татпар-кагана и включающий стелу с надписью на согдийском языке, а также текстом на брахми, пока не поддающимся расшифровке (см. рис. 6). Различным аспектам интерпретации данного объекта посвящено значительное количество работ отече-
Рис. 5. Украшения костюма, снаряжения, а также конской узды из погребений тюрок эпохи
Первого каганата. 1 —Жана-Аул (коллекции Национального музея Республики Алтай им. А. В. Анохина); 2-11— Кудыргэ (коллекции Государственного Эрмитажа). Фото автора
Рис. 6. Бугутская стела (Цэцэрлэг, Монголия). Фото автора
ственных и зарубежных исследователей [Кляшторный, Лившиц, 1971; УовЫсЬ, Мопуави, 1999; Кореняко, 2001; Жолдасбеков, Сарткожаулы, 2006:39-54; Вагу1кЬап, 2011; Бготрр, 2011], поэтому ограничимся упоминанием лишь наиболее важных характеристик данного памятника, показательных для исследования социальной истории раннесредне-вековых тюрок.
Прежде всего следует отметить, что в надписи на Бугутской стеле, относящейся к последней четверти VI в., приведена некоторая информация о специфике устройства общества тюрок. Автору надписи социально-политическая иерархия кочевников пред-
Рис. 7. Буддийская стела из коллекций музея Метрополитен (Китай, Северная Вэй, 529 г. н.э.). Фото автора
ставляется следующим образом: каган, его сородичи, шадапыты, тарханы, куркалыны, тудуны, конные воины, народ в целом [Кляшторный, Лившиц, 1971: 132].
Специфика Бугутской стелы заключается в согдийской и санскритской надписях, появившихся в отсутствии тюркской рунической письменности в VI в. [Кореняко, 2001: 363]. Важная роль согдийцев и их высокие позиции в социально-политической системе Первого каганата отражены уже китайскими летописцами [Кляшторный, Лившиц, 1971: 143-144]. Несмотря на фрагментарность археологических свидетельств, демон-
стрирующих влияние Согда на материальную и духовную культуру номадов [Кубарев, 1992; Osawa, 2006], очевидно, что включение группы иноземцев в иерархию кочевников лишний раз демонстрирует ее сложность и многокомпонентность.
Особого рассмотрения заслуживает также проблема определения степени влияния Китая на формирование и первоначальное развитие социально-политической системы раннесредневековых тюрок. Данный вопрос представляет собой самостоятельную тему для исследования, и решение его осложняется ограниченностью имеющихся материалов. Вместе с тем, нет никаких сомнений в том, что влияние китайской культуры на общество номадов, особенно на элиту кочевников, было весьма ощутимым. Некоторые сведения в указанном направлении предоставляют материалы исследований археологических объектов. Так, рассмотренные выше мемориальные памятники элиты второй половины VI в. — первой половины VII в. демонстрируют высокую степень подражания традиционным китайским комплексам. По заключению В. А. Кореняко [2001: 365-366], Бугутская стела, как и подобные ей более поздние поминальные объекты Монголии, являются измененным и несколько упрощенным воспроизведением китайских стел, получивших распространение в Поднебесной империи уже с VI в. (см. рис. 7).
Таким образом, социальная организация раннесредневековых тюрок в эпоху Первого каганата предстает как сложная система, включающая различные компоненты. Археологические материалы отражают процессы трансформации общества кочевников крайне фрагментарно, однако дополнение этих отрывочных данных сведениями письменных источников позволяет сформировать более или менее объективную картину развития социума номадов.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
Бернштам А. Н. Историко-археологические очерки Центрального Тянь-Шаня и Па-миро-Алая. М.; Л., 1952. 346 с.
Вайнштейн С. И. Памятники второй половины I тысячелетия в Западной Туве // Труды Тувинской комплексной археолого-этнографической экспедиции. М.; Л., 1966. Т. II. С. 292-334.
Винник Д.Ф. Тюркские памятники Таласской долины // Археологические памятники Таласской долины. Фрунзе, 1963. С. 79-93.
Войтов В. Е. Древнетюркский пантеон и модель мироздания в культово-поминаль-ных памятниках Монголии VI-VIII вв. М., 1996. 152 с.
Гаврилова А. А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племен. М.; Л., 1965. 146 с.
Грач А. Д. Археологические раскопки в Монгун-Тайге и исследования в Центральной Туве (полевой сезон 1957 г.) // Труды Тувинской комплексной археолого-этногра-фической экспедиции: материалы по археологии и этнографии Западной Тувы. М.; Л., 1960. Т. I. С. 7-72.
Гумилев Л. Н. Древние тюрки. М., 1993. 526 с.
Дундговь аймагт хийсэн археологийн судалгаа: бага газрын чулуу / Улаанбаатар, 2010 (Археологийн судлал. Т. XXVII). 347 тал.
Евтюхова Л. А., Киселев С. В. Отчет о работах Саяно-Алтайской археологической экспедиции в 1935 г. // Труды ГИМ. 1941. Вып. 16. С. 75-117.
Жолдасбеков М., Сарткожаулы К. Атлас Орхонских памятников. Астана, 2006.360 с.
Кадырбаев М. К. Памятники ранних кочевников Центрального Казахстана // Труды Института истории, археологии и этнографии АН Казахской ССР. 1959. Т. 7. С. 162-203.
Кибиров А. К. Работа Тянь-Шаньского археологического отряда // Краткие сообщения Института этнографии. 1957. Вып. XXVI. С. 81-88.
Кирюшин Ю. Ф., Горбунов В. В., Степанова Н. Ф., Тишкин А. А. Древнетюркские курганы могильника Тыткескень^1 // Древности Алтая. №3. Горно-Алтайск, 1998. С. 165-175.
Киселев С. В. Материалы археологической экспедиции в Минусинский край в 1928 г. // Ежегодник гос. музея им. Н.М. Мартьянова в г. Минусинске. 1929. Т. IV. Вып. 2. С. 1-162.
Кляшторный С. Г. Древнетюркские рунические памятники как источник по истории Средней Азии. М., 1964. 214 с.
Кляшторный С. Г., Лившиц В. А. Согдийская надпись из Бутута // Страны и народы Востока. Т. X: География, этнография, история. М., 1971. С. 121-146.
Кореняко В. А. Об изображении на Бугутской стеле // Мировоззрение древнего населения Евразии. М., 2001. С. 355-369.
Кубарев В. Д. Палаш с согдийской надписью из древнетюркского погребения на Алтае // Северная Азия и соседние территории в средние века. Новосибирск, 1992. С. 25-36.
Курманкулов Ж. К. Погребение воина раннетюркского времени // Археологические исследования древнего и средневекового Казахстана. Алма-Ата, 1980. С. 191-197.
Мамадаков Ю. Т., Горбунов В. В. Древнетюркские курганы могильника Катанда-Ш // Известия лаборатории археологии. Горно-Алтайск, 1997. С. 115-129.
Могильников В. А. Древнетюркские курганы Кара-Коба-1 // Проблемы изучения древней и средневековой истории Горного Алтая. Горно-Алтайск, 1990. С. 137-185.
Поселянин А. И., Киргинеков Э. Н., Тараканов В. В. Исследование средневекового могильника Белый Яр-П // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Вып. 2. Новосибирск, 1999. С. 88-116.
Савинов Д. Г. Древнетюркские курганы Узунтала (к вопросу о выделении курайской культуры) // Археология Северной Азии. Новосибирск, 1982. С. 102-122.
Санжмятав Т. Архангай аймгийн нутаг дахь эртний туух соёлын дурсгал. Улаанбаа-тар, 1993. 198 тал.
Серегин Н. Н. Специфика формирования «минусинского» локального варианта культуры раннесредневековых тюрок: опыт реконструкции // Вестник Новосибирского государственного университета. Серия: История, филология. 2014. Т. 13, №5. С. 177-185.
Серегин Н. Н., Матренин С. С. Погребальный обряд кочевников Алтая во II в. до н.э. — XI в. н.э. Барнаул, 2016. 272 с.
Серегин Н. Н., Шелепова Е. В. Тюркские ритуальные комплексы Алтая (2-я половина I тыс. н. э.): систематизация, анализ, интерпретация. Барнаул, 2015. 168 с.
Спришевский В. И. Погребение с конем середины I тыс. н. э., обнаруженное около обсерватории Улугбека // Труды Музея истории народов Узбекистана. 1951. Вып. 1. С.33-42.
Табалдиев К. Ш. Курганы средневековых кочевых племен Тянь-Шаня. Бишкек, 1996. 256 с.
Трифонов Ю. И. Древнетюркская археология Тувы // Ученые записки Тувинского научно-исследовательского института языка, литературы, истории. Вып. XV. 1971. С. 112-122.
Худяков Ю. С. Древнетюркское погребение на могильнике Терен-Кель // Гуманитарные науки в Сибири. 1999. № 3. С. 21-26.
Худяков Ю. С., Кочеев В. А. Древнетюркское мумифицированное захоронение в местности Чатыр у с. Жана-Аул в Горном Алтае // Гуманитарные науки в Сибири. 1997. №3. С. 10-18.
Bazylkhan N. Unknown stone stelas from Mongolia with Brahmi inscriptions from ancient India // India and Kazakhstan. Silk Road synergy continues. New Delhi: Academic Excellence, 2011. P. 71-77 (на англ. яз.).
Dorjsuren С. An early medieval find from Nothern Mongolia // Acta archaeologica. 1967. Т. XIX. S. 429-430 (на англ. яз.).
Drompp M. R. The Lone Wolf in Inner Asia // Journal of the American Oriental Society. 2011. № 131 (4). Pp. 515-526 (на англ. яз.).
Osawa Т. Aspects of the relationship between the ancient Turks and Sogdians — Based on a stone statue with Sogdian inscription in Xinjiang // Eran ud Anerän: Studies Presented to Boris Il'ic Marsak on the Occasion of his 70th Birthday. Venezia, 2006. Pp. 471-504 (на англ. яз.).
Stark S. Die Alttürkenzeit in Mittel- und Zentralasien. Archäologische und historische Studien. Wiesbaden, 2008. 591 s. (на нем. яз.).
Yoshida Y., Moriyasu Т. The Bugut Inscription // Provisional Report of Researches on Historical Sites and Inscriptions in Mongolia from 1996 to 1998. Toyonaka: The Society of Central Eurasian Studies, Osaka University, 1999. Pp. 121-125 (на англ. яз.).
REFERENCES
Bernshtam A. N. Istoriko-arkheologicheskie ocherki Tsentral'nogo Tian'-Shania i Pamiro-Alaia [Historical and archaeological sketches of the Central Tien Shan and Pamir-Alai]. M.; L., 1952. 346 s. (in Russian).
Vainshtein S. I. Pamiatniki vtoroi poloviny I tysiacheletiia v Zapadnoi Tuve [Monuments of the second half of the first millennium in Western Tuva]. Trudy Tuvinskoi kompleksnoi arkheologo-etnograficheskoi ekspeditsii [Proceedings of the Tuva complex archaeological and ethnographic expedition]. M.; L., 1966. Т. II. S. 292-334 (in Russian).
Vinnik D. F. Tiurkskie pamiatniki Talasskoi doliny [Türkic monuments of the Talas valley]. Arkheologicheskie pamiatniki Talasskoi doliny [Archaeological monuments of Talas valley]. Frunze, 1963. S. 79-93. (in Russian).
Voitov V. E. Drevnetiurkskii panteón i model' mirozdaniia v kul'tovo-pominal'nykh pamiatnikakh Mongolii VI-VIII vv. [Ancient Turkic pantheon and model of the universe in the cult-memorial monuments of Mongolia of the VI-VIII centuries]. M., 1996. 152 s. (in Russian).
Gavrilova A. A. Mogil'nik Kudyrge как istochnikpo istorii altaiskikh piemen [Kudyrge burial ground as a source on the history of Altai tribes]. M.; L., 1965. 146 s. (in Russian).
Grach A. D. Arkheologicheskie raskopki v Mongun-Taige i issledovaniia v Tsentral'noi Tuve (polevoi sezon 1957 g.) [Archaeological excavations in Mongun-Taiga and studies in Central Tuva (field season in 1957)]. Trudy Tuvinskoi kompleksnoi arkheologo-etnograficheskoi
ekspeditsii: Materialypo arkheologii i etnografii Zapadnoi Tuvy [Proceedings of the Tuva complex archaeological and ethnographic expedition: Materials on archeology and ethnography of Western Tuva]. T. I. M.; L., 1960. S. 7-72. (in Russian).
Gumilev L.N. Drevnie tiurki [Ancient Turks]. M., 1993. 526 s. (in Russian).
Dundgov' aimagt khiisen arkheologiin sudalgaa: baga gazryn chuluu [Archaeological research in Dundgovi: Low ground stone]. Ulaanbaatar, 2010 (Arkheologiin sudlal. T. XXVII). 347 p. (in Mongolian).
Evtiukhova L. A., Kiselev S. V. Otchet o rabotakh Saiano-Altaiskoi arkheologicheskoi ekspeditsii v 1935 g. [Report on the work of the Sayano-Altai archaeological expedition in 1935]. Trudy GIM [Proceedings of State Historical Museum]. 1941. № 16. S. 75-117 (in Russian).
Zholdasbekov M., Sartkozhauly K. Atlas Orkhonskikh pamiatnikov [Atlas of Orkhon Monuments]. Astana, 2006. 360 s. (in Russian).
Kadyrbaev M. K. Pamiatniki rannikh kochevnikov Tsentral'nogo Kazakhstana [Monuments of the early nomads of Central Kazakhstan]. Trudy Instituta istorii, arkheologii i etnografii AN Kazakhskoi SSR [Proceedings of the Institute of History, Archeology and Ethnography of the Academy of Sciences of the Kazakh SSR]. 1959. № 7. S. 162-203 (in Russian).
Kibirov A. K. Rabota Tian-Shanskogo arkheologicheskogo otriada [The work of the Tien Shan archaeological group]. Kratkie soobshcheniia Instituta etnografii [Brief Communications of the Institute of Ethnography]. 1957. No XXVI. S. 81-88 (in Russian).
Kiriushin Iu. F., Gorbunov V. V., Stepanova N. F., Tishkin A. A. Drevnetiurkskie kurgany mogil'nika Tytkesken - VI [Ancient Turkic burial mounds of the Tytykesken-VI burial ground]. Drevnosti Altaia [Antiquities of Altai]. Gorno-Altaisk, 1998. № 3. S. 165-175 (in Russian).
Kiselev S. V. Materialy arkheologicheskoi ekspeditsii v Minusinskii krai v 1928 g. [Materials of the archaeological expedition to the Minusinsk region in 1928]. Ezhegodnik gos. muzeia im. N. M. Mart'ianova v g. Minusinske [Yearbook of the state, the Museum. N. M. Martyanov in the city of Minusinsk]. 1929. T. IV. No 2. S. 1-162 (in Russian).
Kliashtornyi S. G. Drevnetiurkskie runicheskie pamiatniki kak istochnik po istorii Srednei Azii [Ancient Turkic runic monuments as a source on the history of Central Asia]. M., 1964. 214 s. (in Russian).
Kliashtornyi S. G., Livshits V. A. Sogdiiskaia nadpis' iz Buguta [Sogdian inscription from Bugut]. Strany i narody Vostoka. Geografiia, etnografiia, istoriia [Countries and peoples of the East. Geography, ethnography, history]. M., 1971. S. 121-146 (in Russian).
Koreniako V. A. Ob izobrazhenii na Bugutskoi stele [About the image on the Bugut stele]. Mirovozzrenie drevnego naseleniia Evrazii [World view of the ancient population of Eurasia]. M., 2001. S. 355-369 (in Russian).
Kubarev V. D. Palash s sogdiiskoi nadpis'iu iz drevnetiurkskogo pogrebeniia na Altae [Palash with Sogdian inscription from ancient Turkic burial in Altai]. Severnaia Aziia i sosednie territorii v srednie veka [North Asia and neighboring territories in the Middle Ages]. Novosibirsk, 1992. S. 25-36 (in Russian).
Kurmankulov Zh. K. Pogrebenie voina rannetiurkskogo vremeni [Burial of a warrior of the early Turkic period]. Arkheologicheskie issledovaniia drevnego i srednevekovogo Kazakhstana [Archaeological research of ancient and medieval Kazakhstan]. Alma-Ata, 1980. S. 191-197 (in Russian).
Mamadakov Iu. T., Gorbunov V. V. Drevnetiurkskie kurgany mogil'nika Katanda-III [Ancient Turkic burial mound Katanda-III]. Izvestiia laboratorii arkheologii [News of the Laboratory of Archeology]. Gorno-Altaisk, 1997. S. 115-129 (in Russian).
Mogil'nikov V. A. Drevnetiurkskie kurgany Kara-Koba-I [Ancient Turkic mounds of Kara-Koba-I]. Problemy izucheniia drevnei i srednevekovoi istorii Gornogo Altaia [Problems of studying the ancient and medieval history of Gorny Altai]. Gorno-Altaisk, 1990. S. 137-185 (in Russian).
Poselianin A. I., Kirginekov E. N., Tarakanov V. V. Issledovanie srednevekovogo mogil'nika Belyi Iar-II [Study of the medieval burial ground White Yar-II]. Evraziia: kul'turnoe nasledie drevnikh tsivilizatsii [Eurasia: the cultural heritage of ancient civilizations]. Novosibirsk, 1999. No 2. S. 88-116 (in Russian).
Savinov D. G. Drevnetiurkskie kurgany Uzuntala (k voprosu o vydelenii kuraiskoi kul'tury) [Ancient Turkic mounds of Uzuntala (to the question of the allocation of the Kuray culture)]. Arkheologiia Severnoi Azii [Archeology of North Asia]. Novosibirsk, 1982. S. 102-122 (in Russian).
Sanzhmiatav T. Arkhangai aimgiin nutag dakh' ertnii tyykh soelyn dursgal [Ancient historical and cultural monuments in Arkhangai aimag]. Ulaanbaatar: Khevleliin "Tsomog", 1993. 198 p. (in Mongolian).
Seregin N. N. Spetsifika formirovaniia "minusinskogo" lokal'nogo varianta kul'tury rannesrednevekovykh tiurok: opyt rekonstruktsii [Specificity of the formation of the "minusinian" local variant of the culture of the early medieval Turks: the experience of reconstruction]. VestnikNovosibirskogogosudarstvennogo universiteta. Seriia: Istoriia,filologiia [Bulletin of Novosibirsk State University. Series: History, Philology], 2014. T. 13, no 5. S. 177-185 (in Russian).
Seregin N. N., Matrenin S. S. Pogrebal'nyi obriad kochevnikov Altaia vo II v. do n. e. — XI v. n.e. [The burial rite of the nomads of Altai in the II century BC. — XI century AD]. Barnaul, 2016. 272 s. (in Russian).
Seregin N. N., Shelepova E. V. Tiurkskie ritual'nye kompleksy Altaia (2-ia polovina I tys. n. e.): sistematizatsiia, analiz, interpretatsiia [Turkic ritual complexes of Altai (2nd half of I millennium AD): systematization, analysis, interpretation]. Barnaul, 2015.168 s. (in Russian).
Sprishevskii V. I. Pogrebenie s konem serediny I tys. n. e., obnaruzhennoe okolo observa-torii Ulugbeka [Burial with the horse of the middle of the 1st millennium AD, discovered near Ulugbek Observatory]. Trudy Muzeia istorii narodov Uzbekistana [Proceedings of the Museum of the History of Peoples of Uzbekistan]. 1951. No 1. S. 33-42 (in Russian).
Tabaldiev K.Sh. Kurgany srednevekovykh kochevykh piemen Tian-Shania [Mounds of medieval nomad tribes of the Tien Shan]. Bishkek: Aibek, 1996. 256 s. (in Russian).
Trifonov Iu. I. Drevnetiurkskaia arkheologiia Tuvy [Ancient Turkic archeology of Tuva]. Uchenye zapiski Tuvinskogo nauchno-issledovatel'skogo instituta iazyka, literatury, istorii [Scientific notes of the Tuva Scientific Research Institute of Language, Literature, History]. 1971. No. XV. S. 112-122 (in Russian).
Khudiakov Iu.S. Drevnetiurkskoe pogrebenie na mogil'nike Teren-Kel' [Ancient Turkic burial on the Teren-Kel burial ground]. Gumanitarnye nauki v Sibiri [The humanities in Siberia]. 1999. No 3. S. 21-26 (in Russian).
Khudiakov Iu. S., Kocheev V. A. Drevnetiurkskoe mumifitsirovannoe zakhoronenie v mestnosti Chatyr u s. Zhana-Aul v Gornom Altae [Ancient Turkic mummified burial in Chatyr near the village of. Zhana-Aul in the Altai Mountains]. Gumanitarnye nauki v Sibiri [The humanities in Siberia]. 1997. No 3. S. 10-18 (in Russian).
Bazylkhan N. Unknown stone stelasfrom Mongolia with Brahmi inscriptions from ancient India. India and Kazakhstan. Silk Road synergy continues. New Delhi, 2011. Pp. 71-77 (in English).
Dorjsuren C. An early medieval find from Northern Mongolia. Acta archaeologica. 1967, T. XIX. Pp. 429-430 (in English).
Drompp M. R. The Lone Wolf in Inner Asia. Journal of the American Oriental Society. 2011, no 131 (4). S. 515-526 (in English).
Osawa T. Aspects of the relationship between the ancient Turks and Sogdians — Based on a stone statue with Sogdian inscription in Xinjiang. Erän ud Anerän: Studies Presented to Boris Il'ic Marsak on the Occasion of his 70th Birthday. Venezia, 2006. Pp. 471-504 (in English).
Stark S. Die Alttürkenzeit in Mittel- und Zentralasien. Archäologische und historische Studien. Wiesbaden, 2008. 591 s. (in German).
Yoshida Y., Moriyasu T. The Bugut Inscription II Provisional Report of Researches on Historical Sites and Inscriptions in Mongolia from 1996 to 1998. Toyonaka, 1999. Pp. 121— 125 (in English).
УДК 94 (5); 94 (100) 05; 94 (510) 03; 94 (517) Г. Г. Пиков
Новосибирский госуларственный университет, Новосибирск (Россия)
ПРОЕКТ БЭЙ ЛЯО (СЕВЕРНОЕ ЛЯО, 1122-1141)*
Речь идет о судьбе киданьской элиты в постгосударственный период. В ходе крушения империи Ляо член императорского рода Елюй Даши выработал план спасения родины, заключающийся в использовании помощи со стороны подвластных монгольских племен. Этот план реализовывался в течение 1122-1141 гг., однако не был выполнен. Юридически государства Бэй Ляо (Северное Ляо) в действительности не существовало, но было то, что можно назвать проектом, программой собирания сил для борьбы с врагом. С прибытием Елюй Даши на западную границу империи начинается новый этап в истории киданьского общества — последняя попытка вооруженной борьбой сломить натиск завоевателей, объединив все античжурчжэньские силы. Вариант Бэй Ляо был вполне реалистичен до тех пор, пока чжурчжэни стремительно распро-
* Данная статья является второй из серии статей, посвященных судьбе киданьской элиты после крушения империи Ляо. Первая была опубликована в журнале [Пиков, 2018].
