Некоторые аспекты казахской истории (XVI – первая половина XIX вв. ). К вопросу о ее «Географической оси» Текст научной статьи по специальности «История и археология»

УДК 94(574)

НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ КАЗАХСКОЙ ИСТОРИИ (XVI - ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА XIX ВВ.). К ВОПРОСУ О ЕЕ «ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ ОСИ»

Р.Н. Шигабдинов

Институт истории Академии наук Республики Узбекистан г. Ташкент, Республика Узбекистан rinatuz2010@mail. ru

Резюме. В статье характеризуется процесс смены этносов, государственных образований, а также изменения международной обстановки по периметру казахских границ в XVI - первой половине XIX вв., которые приводили к возникновению различных ситуаций, менявших на время геополитический статус казахских земель, их стратегическое положение в центре Евразии, что сильно влияло на историческую судьбу казахского народа.

Ключевые слова: Казахские степи, Средняя Азия, Туркестан, казахи, геополитика.

Для цитирования: Шигабутдинов Р. Некоторые аспекты казахской истории (XVI - первая половина XIX вв.). К вопросу о ее «географической оси». Тюркологические исследования. 2019; 2(1): 93-121.

На протяжении тысячелетий, климат (перманентная аридность), ландшафтные условия, или совокупность, помимо климата, рельефа, почв, растительного и животного миров, определяли традиционное доминирование номадов на огромной территории от Каспия до Джунгарии и от Южного Урала до Ташкентского оазиса. Однако территория Казахстана, составляя значительную по размерам, центральную часть Великой степи, отнюдь не находилась на геополитической обочине. Более того, один из классиков геополитики Х. Макиндер включал ее в качестве важного звена в «Вечную географическую ось истории», пролегавшую, по его мнению, по материковой сердцевине «Мирового острова», то есть Евразии [54, с. 27]. При этом можно отметить, что историческая весомость этого звена уходит корнями в глубокую древность [34]. Современный автор пишет, например, что «Чингис-хан и его полководцы были первыми (на исторической памяти России) кто еще в XIII в. показали военно-стратегическое значение Средней Азии, откуда, в случае сосредоточения там значительной военной мощи, может быть с успехом развито наступление одновременно на нескольких оперативных направлениях» [55, с. 37]. Относительно начала нынешнего тысячелетия отмечено, что «Великая Евразийская степь и на рубеже III тысячелетия остается главной коммуникационной осью континента, вдоль которой осуществляется интенсивный материальный, культурный и информационный обмен между Западом и Востоком... Кто владеет Евразийской степью, тот выполняет функции экономического транзита и транслятора межцивилизационного

диалога. Забвение этой истины приводило к распаду империй и многочисленным конфликтам на рубежах евразийских цивилизаций» [29, с. 361-362].

Естественно, эволюционный трек территории современного Казахстана, как места бытия в потоке Истории социумов различных культурно-хозяйственных типов не был однородным, неизменным на протяжении многих столетий. Смена этносов, государственных образований, а также изменения международной обстановки, прежде всего по периметру казахских границ (но и ритмы мировой истории в целом), приводили к возникновению различных ситуаций, менявших на время геополитический статус казахских земель, их стратегическое положение в центре Евразии, что самым серьезным образом влияло и на историческую судьбу казахского народа.

Применительно к столетию, предшествующему периоду, который документирует обширный источниковый комплекс, представленный в книге, положение Казахстана можно, образно выражаясь, определить как «ситуацию Фаэтона», разрываемого на части экономически и военно-политически более мощными соседями. Что понятно: территория Казахстана, как центральное звено Великой степи, долгое время не имела стратегической защищенности, а потому была в высокой степени чувствительной к военным воздействиям извне. Но возникновение данной ситуации определилось, во-первых, соотношением и взаимодействием факторов внутри - и внешнеполитического, а, во-вторых, она складывалась постепенно, во времени, по мере формирования составляющих ее причинных комплексов. При этом, в совокупности внутренних, «органически» присущих казахскому обществу, доминантно определяющих его эволюцию компонентов, можно выделить: специфику кочевого менталитета казахов-номадов, обитателей Восточного Дешта; наличие и степень влияния на экономическую, культурную и, главное, политическую жизнь Казахского ханства региона, который по аналогии с понятием Хэлфорда Макиндера «Вечная географическая ось истории», обозначающим внутриконтинентальные евразийские территории, вокруг которых происходит пространственная динамика исторического развития, можно назвать «Географической осью казахской истории». Таковым, на наш взгляд, являлся Присырдарьинский аграрно-урбанистический район (Туркестан), хотя и разреженный сугубо степными вкраплениями, инвазиями кочевого культурно-хозяйственного типа, бывший им, с небольшими перерывами, на протяжении двухсот лет, до начала XIX века, до завоевания его Кокандским ханством; наконец, наличие и способность центральной власти, именно власти верховного хана и его окружения, держать под административно-политическим контролем территорию страны, защищать ее от внешних угроз и поддерживать должный хозяйственный уровень, то есть обеспечивать экономическое благосостояние населения. Последнее, учитывая, что при условии полной автаркичности кочевого хозяйства, номад всегда будет пребывать в бедности, требовало от власти изыскания тех или иных способов получения продукции оседло-земледельческого хозяйства [49, с. 23]. Внешнеполитический же фактор, на уровне взаимодействия культурно-хозяйственных миров, применительно к казахской истории представлен как противостояние континентальных

Оседлости и Степи, то есть различных цивилизационных ипостасей Суши. И если до середины XVIII столетия казахские земли были более всего уязвимы с востока, со стороны Джунгарского ханства - державы монглов-номадов, то после его гибели под ударами маньчжуро-китайских войск, Казахстан оказался степным островом в окружении двух империй, Российской и Цин-ской, а также динамично развивавшегося и расширявшегося в пространстве Кокандского ханства, которое подобно северной и восточной империям проявляло амбиции региональной державы.

Впрочем, как писал еще в позапрошлом, XIX столетии В.В. Радлов, «на протяжении нескольких столетий стечение весьма счастливых обстоятельств позволяло ордам казак-киргизов совершенно свободно и неограниченно, следуя лишь собственному инстинкту, передвигаться по широкой Киргизской (казахской - В.И) степи от Балхашской низменности до реки Урал и от речных систем Сырдарьи и Шу до среднего Тобола, Ишима и Иртыша», поскольку «оба могучих соседа киргизов - русские и китайцы -соприкасались с киргизской степью лишь своими дальними границами и не укрепились еще на этих границах своей мощи настолько, чтобы думать о завоевании киргизской степи, которая, впрочем, казалось, не обещала ни одному из обоих государств больших преимуществ» [72, с. 249].

Таким образом, имперские - восточно-христианский Север и конфуцианский Восток, до поры до времени не проявляли серьезных притязаний на центральное звено Великой степи. С другой стороны, на сугубо исламском оседло-земледельческом юге, власть среднеазиатских соседей, отметил В. Радлов, «не была настолько сильна, чтобы удерживать в узде столь многочисленный народ, как киргизы». Результатом этого, делал вывод ученый, было то, что казахи «совершенно свободно кочевали по степи, подчиняясь сфере влияния одного из своих соседей лишь тогда, когда им угрожало большее давление с другой стороны или когда какая-то часть киргизского народа стремилась избежать последствий междоусобных войн или укрыться от врагов. В этом, - заключал он, - мы видим неосуществившееся стремление киргизских племен объединиться в прочную силу и образовать хоть сколько-нибудь упорядоченное государственное правление» [72, с. 249-250].

Но главными причинами слабости казахской государственности, помимо «благоприятных» внешних условий, были причины внутреннего свойства - принадлежность казахского этноса к номадному культурно-хозяйственному типу, во-первых, и специфика его этнопсихологии, производной от ментальности степняков Дешт-и Кипчака, во-вторых. В литературе отмечено, что подобно тому, как «великие исторические реки являлись главной коммуникационной осью древних цивилизаций, так и Евразийская степь -«плавильным котлом» межцивилизационного диалога. Ее бескрайние просторы больше ассоциируются не с великой рекой, а с океаном. По масштабам контактных функций со степью-океаном сопоставима только Атлантика, соединившая Старый и Новый Свет. «Океанское» мировосприятие степи пронизывало кочевые народы» [29, с. 361]. Но степной простор определил не только «океанское» мировосприятие, но и образ жизни кочевников, который

был основан на пастбищном хозяйстве с сезонными перемещениями на большие расстояния, что определялось природно-климатическими условиями. Следствием специфики кочевого скотоводства был дисперсный (рассеянный) способ существования в пространстве. Исследователями указывалось, что закономерность дисперсного состояния выступала в прошлом в качестве «всеобщего и основного закона функционирования кочевого общества», способа жизнедеятельности и исходного условия его нормального воспроизводства [56, с. 21]. Сугубо социальным коррелятом и нормой для этого хозяйственного типа являлось слабо, либо децентрализованное политическое устройство, порождающее и воспроизводящее нестабильность в жизни кочевого общества. В то же время, основанный на клановых, родовых отношениях высокий уровень военного искусства, давал возможность кочевым этносам создавать сильные государственные организмы и, хотя и не на длительное время, кочевые империи статуса мировых, например, Древнетюркский каганат или феномен Монгольской империи - порождение гения Чингис-хана.

Последняя заслуживает особого внимания как государственно-идеологический субстрат, основа, историческими производными которой стали фрагменты бывшего Джучиева улуса, на территории которого тюркские племена кипчакского корня уже к концу XIII столетия ассимилировали немногочисленных завоевателей, строителей империи монголов, сделав свой язык официальным языком Золотой Орды1. Но в массе племен, в которой шел процесс этногенеза с выделением общностей татар поволжских и крымских, ногаев, узбеков, казахов, некоторые традиции монгольской империи продолжали жить. Например, у казахов каждый чингизид, независимо от того, к какой именно династии потомков Чингис-хана он относился, мог претендовать на ханский титул [79, с. 143]. В то же время тезис о том, что казахи «сохраняли традиции степной государственности и не отвергали юридически установившихся прав потомков Чингис-хана, согласно которым влиятельный султан претендовал на улус» [79, с. 144], нуждается в том уточнении, что традиции жесткой дисциплины всех и вся, обязательной для каждого члена кочевого сообщества, их беспрекословного подчинения приказам вышестоящей власти, прежде всего центральной, ханской в условиях угасания влияния чингисизма - нового комплекса мировоззренческих и идеологических представлений, порожденных татаро-монгольскими завоеваниями [90, с. 106116], была утрачена. Собственно, и этнонимия союзов племен Восточного Дешта отразила эту утрату. Даже первичный этноним, который донесли до нас исторические сочинения - «узбек-казахи», - тавтологичный в своей би-нарности, весьма презентативен, поскольку начальное «узбек»2, означавшее «сам себе господин, вольный человек», суть то же, что и казах (казак).

1 Физическому истреблению и социальной элиминации подверглась кипчакская родоплеменная аристократия, а масса рядовых общинников составила ядро улуса Шейбана на территории степей современного Казахстана [см.: 83, с. 235, 239, 244-245].

2 Во второй половине XIV века степная часть Дешт-и Кипчака именовалась узбекской степью и кочевые узбеки господствовали на значительном пространстве к северу от Сырдарьи [8, с. 15].

С.Г. Кляшторный и Т.И. Султанов относительно откочевавшей группы людей из Узбекского улуса, ведомых потомками Урус-хана, султанами Гиреем и Джанибеком, пишут, что это событие не было ни началом, ни венцом формирования казахской народности. «Но оно было, - считают они, - одним из главных моментов этого разноаспектного процесса: в 1459 г. в степных просторах Семиречья произошла историческая встреча формирующейся народности с будущим своим именем». Скитаясь в степях Семиречья, группа беглецов и получила название «узбеки - казахи». «Парное название, - пишут авторы, - не должно нас ни удивлять, ни смущать. В рассматриваемую нами эпоху случаев, когда слово казак с нарицательным значением прилагалось к названию отдельных народностей, этнических, политических и т.п. групп и даже к собственному имени отдельных лиц, было неизмеримо больше, чем нам известно» [47, с. 253-254]. Это весьма примечательно, свидетельствует об эпохе господства в степях кочевой вольницы. Так, в Ногайской орде, усилившейся с распадом узбекского союза, отличавшейся от прочих тюркских государственных образований, как многочисленностью улусных людей, так и крайней внутренней слабостью, каждый ногайский мурза называл себя «государем в своем государстве» [75, с. 229-231].

Вообще, чингисизм в менталитете обитателей Дешта как символ славы и воинской доблести великого времени доминирования Степи над Оседлостью и как естественное, природное право членов «Золотого рода» обладать высшей властью, остался. Но и слово «казак» стало символом, знаком утраты кочевой степью понимания необходимости и принятия в качестве исторического императива государственного порядка, основанного на жесткой дисциплине и подчинения принципам «Яссы» Чингис-хана. В этой связи можно отметить, что начало казахского этногенеза запрограммировало характер национальной стойкости казахов, но и их государственную и политическую слабость. То есть, оно предопределило вектор социо - и полито-генеза казахского общества, что в условиях постепенного, но неуклонного роста экономической мощи и военно-политической силы оседлой государственности, в первую очередь в регионах ближнего зарубежья, в сочетании с географическим положением Казахстана обусловило утрату независимости. Очевидно, можно сказать: «посеешь ментальность - пожнешь историческую судьбу».

Государственные образования подвижных пастушеских племен в древности и «чистых» номадов в более позднее время, в отличие от земледельцев -горожан, начинавших государственное строительство с города и прилежащей аграрной территории, которая со времен расширялась от центра (наиболее показательны в этом отношении Рим и Москва, ставшие исходными пунктами строительства мощных держав и символами созданных империй), возникали на существенно более широком пространстве, населенном совокупностью этнокультурно родственных племен. В этой модели государственного строительства («стратегия Авеля») главной проблемой являлась проблема многоаспектной устойчивости центра, (как правило, не обязательно географически и идеологически воплощенного в образе «столицы» как феномена,

порожденного оседлой государственностью) утверждение и удержание его авторитета и влияния на изначально фрагментированную по родоплеменному признаку территорию [34, с. 89].

Однако реализация такой политики сталкивалась с серьезными препятствиями. Может быть, на самое главное указал в свое время В.П. Юдин, который писал, что «верхушка родо-племенного воинского сословия была носительницей совершенно иных политических идей, нежели ханская власть. Если константой и доминантой в развитии ханской власти была тенденция к единовластию и абсолютизму типа восточного деспотизма, то военное сословие смотрело на хана или на иного правителя как на первого среди равных, как на вождя, а не на монарха, с которым оно имело право делить власть и доходы и которого оно могло менять или сменять, если он не соответствовал его идеалам. Ханская власть и воинское сословие, - подчеркивал ученый, - представляли две разные социальные силы внутри господствующего класса, которые и породили две резко отличающиеся одна от другой идеальные схемы организации власти. Это означало, однако, что эти силы постоянно находились в состоянии активного или замаскированного противодействия» [91, с. 219-220]. Что было неизбежно, но представляется, что власть казахских ханов, носителей идеи централизации была ориентирована не на абсолютизм типа восточного деспотизма, даже как на идеал, а на джун-гарский, западномонгольский образец кочевой государственности, который еще удерживал главную идею государственного порядка, освящаемого чин-гисизмом - сильная власть хана, опирающаяся на императивно предъявляемую «Яссой» Чингис-хана жесткую дисциплину для всего населения, составлявшего кочевое общество. Со своей стороны, воинское сословие идеальное состояние кочевого социума видело в принципах военной демократии, генетически и культурно-хозяйственно адекватных умонастроению массы обитателей степных пространств, доминантой которого была идея воли, с минимумом, по возможности, обязательств в отношении верховной власти.

Начало казахской государственности, которое было процессом, занявшим около полувека - от знаменитой «Откочевки» до правления хана Касыма (1511-1521), на протяжении которого власть на территории Восточного Дешта перешла от династии Шейбанидов к потомкам Урус-хана, один из которых, Касым-хан, в 1510 году нанес крупное поражение основателю узбекского государства в Мавераннахре Мухаммаду Шейбани-хану. Указанный процесс был синхронен образованию в степной зоне Евразии, именно Дешт-и Кипчаке, государственных объединений тюркоязычных кочевников - Крымского, Казанского, Астраханского, Сибирского ханств и Ногайской орды, что изменило геополитическую карту внутриконтинентальных районов Евразии [41, с. 117]. Важнейшим событием для будущей истории Евразии стало окончательное освобождение Московского государства от былой зависимости от Золотой Орды и выход его в правление Ивана III (1462-1505) на мировую арену. Главной целью жизни великого князя стало «создание единого русского государства под верховной властью одного правителя, государства настолько сильного, чтобы существовать во враждебном мире» [20, с. 77].

А постоянный, по мнению Г.В. Вернадского, фактор в развитии русской истории вплоть до XVIII века, а именно, влияние степных народов на Россию, достигший зенита с монгольским завоеванием Руси в XIII столетии, с XVI века стал претерпевать трансформацию, ибо это время стало началом сухопутного продвижения России на юг и юго-восток - к Черному и Каспийскому морям [19, с. 7-8]. Прокатившаяся же по Дешту на рубеже XV-XVI веков волна государственного упорядочения, как следствие появления новых этносов, сопровождалась серьезными изменениями и в мусульманской, традиционно оседлой, аграрно-урбанистической зоне. В.В. Бартольд означенный хронологический рубеж считал важной вехой в истории исламского мира, полагая, что с XVI века началась новая история мусульманского Востока. Он писал: «В новой истории мусульманства мы видим характерные отличия от истории ислама в средние века. В противоположность очень быстрой смене династий в средние века и вообще политической неустойчивости власти, небольшим размерам государства и потому отсутствием какого бы то ни было патриотизма, теперь мы встречаем единство государств, которые там образуются. Мы видим мусульманскую державу «Великих Моголов» в Индии, затем Турцию и Персию. Из этих трех держав Турция и Персия имеют важнейшее значение в истории прикаспийских областей. Различие между новой историей и историей ислама в средние века заключается именно в образовании этих трех больших мусульманских держав» [10, с. 7-50]. В контексте взаимоотношений евразийских Оседлости и Степи суть дела заключалась в том, что создателями этих держав, во всяком случае, Османской и Сефевидской, были кочевые тюркоязычные племена, которые опирались на мощный аграрно-урбанистический субстрат подчиненных территорий. Аналогичный имелся и в Бухарском ханстве эпохи шейба-нидов - долина Зерафшана с крупнейшими городскими центрами Маверан-нахра того времени - Бухарой и Самаркандом. В этом смысле Казахстан с его абсолютным преобладанием земель населенных кочевниками существенно отличался, и лишь Присырдарьинский оседло-земледельческий район (Туркестан) мог в какой-то степени компенсировать недостаток оседлого компонента. Поэтому не случайно, основной линией внешней политики казахских ханов на протяжении XVI века была борьба за обладание присырдарьинскими городами, чем определялись и их отношения с соседями на западных и юго-восточных окраинах Казахского ханства [47, с. 261].

Параллельно с изменением геополитической карты внутренних районов Евразии в XVI веке происходили исторические сдвиги и планетарного характера. Одним из них стало угасание трансконтинентальной торговой трассы - Великого шелкового пути, связанное с развитием океанских коммуникаций. Уже первая половина столетия «в полной мере отразила в себе катастрофические, по мнению современников, последствия открытия пути в Индию». Даже для богатейших итальянских торговых республик, Венеции и Генуи, которым пришлось искать новые направления своих торговых связей, создавать ее новые формы. Мировой размах торговли говорил и о новых ее масштабах, невиданных до XVI века [74, с. 32-34]. Но, если Западная Европа,

вступившая в мануфактурную стадию капитализма, получила мощный импульс для динамизации своего цивилизационного развития, то географическая трансформация торговых связей имела для внутриконтинентальных, и даже приморских, районов Евразии тяжелые последствия. Так, угасание древних караванных путей стало одной из причин кризиса поразившего, начиная с XVII века, Бухарское ханство, поскольку перенесение путей на юг и усиление морской торговли нанесло значительный урон экономике среднеазиатских городов [42, с. 126]. Резкое сокращение транзитной караванной торговли через Иран обусловило падение благосостояния городов и сокращение доходов шахской казны, ставших важным фактором ослабления Сефевидского государства, его экономического и политического упадка [35, с. 77-79].

«С того момента, - пишет Збигнев Бжезинский в книге «Великая шахматная доска», - как приблизительно 500 лет назад континенты стали взаимодействовать в политическом отношении, Евразия становится центром мирового могущества. Различными путями, в разное время народы, населяющие Евразию, главным образом народы, проживающие в ее западноевропейской части, проникали в другие регионы мира и господствовали там, в то время как отдельные евразийские государства добивались особого статуса и пользовались привилегиями ведущих мировых держав» [12, с. 11]. В те же годы, когда в Южной и Центральной Америке, стремительно становившейся Латинской, были открыты богатые залежи серебра в Потоси, на территории современной Боливии, а также в Сакатекасе и Гуанахауато, в Мексике, в результате чего поток серебра, вывозимогог из заокеанских колониальных владений Испании, стимулировал экономическое развитие Европы [23, с. 4950], Англия, в лице «Московской компании», одной из главных целей которой было обеспечение английского проникновения в Индию, осуществила успешную на первых порах попытку выхода с севера, через Волжско-Кас-пийский путь в глубины Евразийского континента [см.: 78, с. 7-23]. Это происходило в условиях еще очевидного океанического господства Испании, которое будет серьезно поколеблено через треть столетия разгромом «Непобедимой армады», но тем не менее возрастание значения меридиональных грузопотоков определялось и ускоренным развитием ряда европейских государств. Современный исследователь пишет, что на протяжении трехсот лет, начиная именно с XVI века, бурное развитие международной торговли и международные войны конструируют новый тип связи исторических событий - синхроническое единство мировой истории [55, с. 41]. Завоевание Московским царством в 1552 и 1556 годах Казанского и Астраханского ханств сделало его хозяином всего Волжского торгового пути, а после занятия в 1558 году Нарвы Россия стала практически главным центром балтийской торговли и одним из центров торговли мировой: корабли из стран северного побережья Западной Европы, даже из Франции, игнорируя Ригу и Ревель, направлялись в Нарвский порт [92, с. 43].

Значение торговли с Россией для Англии было столь велико, что ее Московская компания хвалилась тем, что английский флот, разгромивший в 1558 году испанскую «Непобедимую армаду», был построен из вывезенного

ею из Московии корабельного леса, пеньки, смолы и пр., а Артур Эдвардс, приехавший в 1568 году в Иран, говорил шаху Тахмаспу I (1524-1576), что товары из Англии в Иран можно возить минуя посредников венецианцев -северным путем, через Московию [7, с. 244-245]. Далеко идущим планам английского купечества, использовавшего Россию «прежде всего для проезда в Персию», сбыться не удалось, также как и намерениям Ватикана, желавшего на волне контрреформации в Европе втянуть православие в лоно римско-католической церкви, а Москву в войну с Турцией [32, с. 55-56, 86]. Но, независимо от, как правило, напряженно-враждебных отношений с Западом, с включением всего Поволжского региона в состав Московского царства меридиональная торговля, привязанная к крупнейшей реке Восточной Европы, Волге, получила мощный стимул, а «татарский купец под защитой русских стрельцов и сабли казаков мог беспрепятственно торговать от Казани до «Хазарского моря». Казанский татарин-торговец, вследствие знания языка и обычая родственных тюркских племен, с XVI века становится посредником между русской и азиатской торговлей на Среднем Востоке и в степях. Татарский мурза и «юмушлы» (служилый) с этого времени использовались русским правительством в качестве толмачей и дипломатических агентов московского правительства» [27, с. 51-52]. С этого времени роль казанских татар как посредников в процессе взаимодействия России с исламским югом, и в первую очередь с казахской степью, устойчиво росла. Позднее к ней прибавилась функция культуртрегерства, к каковой относилась главным образом исламизация кочевого населения Казахстана, которая в отличие от южного, среднеазиатского, была следствием миссионерского потока с севера.

Процессы, инициированные судьбоносными для всей планетарной цивилизации событиями XVI века, меняли не только политическую карту внутренних районов Евразии, но и подводили основное, на протяжении не менее трех тысячелетий, межцивилизационное евразийско-континентальное противоречие Оседлости и Степи на отрезок его исторического финиша. Казахские земли в этой великой геополитической драме играли важную роль. В истории же самого Казахского ханства, как отмечалось выше, на протяжении довольно длительного времени особо важное значение имел Присыр-дарьинский аграрно-урбанистический район. Этот стык степных и оседло-земледельческих районов издавна был центром развития земледелия и торговли, ремесла и культуры, центром, к которому тяготело кочевое население Дешт-и Кипчака [69, с. 5].

С.Г. Кляшторный и Т.И. Султанов, анализируя исторические ситуации, связанные с возникновением кочевых империй, отмечают, что при этом завоевательный импульс был направлен «не столько на расширение пастбищных территорий (это аномальный случай), сколько на подчинение территорий с иным хозяйственно-культурным типом» [45, с. 8]. Это положение представляется справедливым и в отношении более скромных по размерам государственных образований, созданных кочевыми этносами после ухода с исторической сцены Золотой Орды и других реликтов Джучиева улуса.

Кочевые династии, возглавлявшие степные ханства, стремились дополнить культурно-хозяйственную монотонность чистого номадизма оседло-земледельческим компонентом, поскольку их власть в странах, подавляющую массу населения которых составлял кочевой элемент, была весьма уязвимой в экономическом, а значит и в политическом отношении. Так, большинство населения Астраханского ханства занималось скотоводством, а потому «государству от кочевников было мало проку, поскольку они подчинялись своим бекам». Поэтому основной источник доходов центральная власть извлекала из торговли, связанной с Волгой и Каспием [22, с. 90].

Для Казахского ханства географической осью, которая определяла его экономическое, культурное и политическое бытие, была протяженная территория - полоса земли вдоль среднего течения Сырдарьи с несколькими десятками городов и прилегающей к ним довольно обширной аграрной территорией. Этот аграрно-урбанистический район логикой истории и своим местоположением выдвинулся на роль ведущей зоны в процессе создания и сохранения казахской государственности. Что было не случайно, поскольку уже к середине XVI века Юго-Восточный Казахстан с его древней высокоразвитой городской и оседло-земледельческой культурой был практически превращен, за исключением Юго-Западных территорий, в район преимущественно кочевого и полукочевого скотоводства, что было следствием господства монгольских кочевых феодалов [70, с. 128-132].

Превращение Семиречья в гигантское пастбище и местообитание носителей кочевого монгольского менталитета было обусловлено тем, что моголы продолжали традицию неприкрытой враждебности монгольского общества в целом по отношению к оседлому населению завоеванных стран, антагонистического неприятия Оседлости как культурно-хозяйственный, цивилизационный тип. В литературе отмечалось наличие в высшем эшелоне власти монгольских завоевателей двух основных тенденций по отношению к оседлому населению, которые после смерти Чингис-хана, ярого защитника кочевой государственной традиции, проявились в открытой форме. Приверженцами одной было большинство монгольской кочевой знати, враждебной к городам и земледелию, сторонницей хищнической эксплуатации и даже уничтожения оседлого населения. Другой линии, помимо бюрократии, придерживалась большая часть служилой тюркской знати, связанной со службой в ханской ставке. Она ориентировалась на создание сильного централизованного государства, с сильной ханской властью, покровительствующей городской жизни и торговле [43, с. 163].

Представляется, что к западу от Семиречья, по которому прошла культурная межа, разделившая два типа, две вариации степной ментальности, в политическом мышлении кочевой элиты доминировало толерантно-прагма-тическое отношение к оседлому миру (конечно, при этом следует учитывать, что масса номадов в целом смотрела свысока и презрительно на пахарей и горожан, считая, вплоть до начала XX века, самым достойным модусом человеческого бытия именно кочевой образ жизни). Поэтому, видимо, не случайно, в XIV веке в Ак-Орде, занимавшей территорию Центрального и

Южного Казахстана, то есть, по терминологии средневековых источников, Восточный Дешт-и Кипчак и Туркестан, наблюдался хозяйственный подъем. Постепенно восстанавливались города, Отрар, Ясы, Сауран, Сайрам и другие, оживилось ремесленное производство, рос торговый обмен. Восстановлению городской и оседло-земледельческой жизни в Ак-Орде способствовало перемещение сюда политического центра нового независимого государства, правители которого стремились удалить свой административный и экономический центр подальше от ставок монгольских ханов Золотой Орды и Чагатаидского государства. Вместе с ним переместилась на юг, на города Присырдарьи и экономическая ориентация населения Восточного Дешт-и Кипчака [70, с. 215]. Экономическое и военно-политическое значение При-сырдарьинского района, его стратегический приоритет осознавался и казахскими ханами [38, с. 225].

В условиях аридного, часто засушливого климата внутренних регионов Евразии решающее значение имела проблема гидрообеспечения. В этом смысле Сырдарья оказывала определяющее влияние на характер и способы освоения прилегающего к ней пространства оседлоземледельческим и кочевым населением. Ее аксиальная функция, роль станового хребта, поддерживавшего структурное единство аграрно-урбанистического района Туркестана, очевидна: река была артерией, питающей хозяйственное бытие населения, вообще экономическую жизнь прилегающей территории и потому естественным образом притягивала к себе группы населения разных культурно-хозяйственных типов. Думается, в этом заключалось, по словам Карла Хаусхофера, «связующее единство жизни долины большой реки» [85, с. 391]. О долине Сырдарьи в ее среднем течении поведал в начале XVI века Фазлаллах ибн Рузбихан, беженец из Ирана, спасавшийся в Мавераннахре от жестоких расправ над суннитами и репрессий в отношении суннитского духовенства, которые стали следствием победы Сефевидов и торжества нигилизма в Иране [58, с. 226-233]. Он писал, что «все берега и окрестности ее покрыты в изобилии кормовыми травами и зарослями камыша. Из притоков и рукавов ее ответвляются большие каналы и ими орошаются возделанные земли. Если бы не было опасности разграбления и опустошения от проходящих войск казахов, то, возможно, эта земля была бы одной из самых благоустроенных земель в мире» [82, с. 74]. Собственно, средневековый автор, помимо сугубо хозяйственной ценности, которую этот район представлял для местного населения, указал на ценность обладания им как для узбекских правителей Мавераннахра, так и для казахских ханов. Уже в XIV-XVI веках в оседло-земледельческих оазисах Туркестана произошло восстановление и развитие городской жизни, поскольку спрос на ремесленные изделия и продукцию земледелия мог быть удовлетворен не только за счет привоза их из глубинных районов Средней Азии, но и за счет местного производства, что было серьезным стимулом для его развития. Кроме того, Туркестан обладал удобными пастбищами, что имело большое значение для кочевников. Такие его города, как Ясы, Отрар, Сауран, Сайрам и другие являлись крупными центрами оптовой торговли [69, с. 27].

Примечательно, что авторы средневековых сочинений четко отличали границы Присырдарьинского городского района, названного одним географическим именем - Туркестан, от соседних областей, и никогда не путали его ни с северными областями Мавераннахра (включая Ташкент), ни с южным Дешт-и Кипчаком, ни с западным Могулистаном, граничившим с восточной окраиной Туркестана [69, с. 11]. Можно сказать, что Туркестан был не только мостом, связывавшим различные культурно-хозяйственные типы, но и сам являлся местом реализации основного принципа коэволюции - совместного развития компонентов аграрно-урбанистического и степного миров, их интеграции в единое, непротиворечивое, динамично развивающееся, при благоприятных условиях, целое. То есть, в определенном смысле этот район был самодостаточен, поскольку мог обеспечить себя продукцией как сельского хозяйства - земледелия и скотоводства, - так и городского ремесла, а, будучи перекрестком торговых путей, извлекать существенную выгоду в качестве центра транзитной торговли в этом регионе Евразии. Но, находясь на линии большого цивилизационного разлома, в качестве пограничной зоны между Оседлостью и Степью, он мог быть только объектом воздействий извне. И на протяжении всего XVI века между узбекскими и казахскими правителями шла упорная за него борьба, в которую включились и ойратские (джунгар-ские) феодалы, стремившиеся захватить в свои руки присырдарьинские города [2, с. 173-175].

После смерти хана Касыма в Казахском ханстве начались распри. Как писал В.В. Вельяминов-Зернов, при ханах «дурных или слабых, какими были Тагир, Буйдаш и другие, киргиз-кайсаки стали понемногу терять свою силу. В степи водворились неурядицы и ссоры». Вообще для казахов три десятилетия их истории после правления Касым-хана были весьма тяжелыми, но прошла «година испытаний, и киргиз-кайсаки собрались с силами, окрепли, и сделались снова если не грозными, то, по крайней мере, опасными соседями для окружавших их народов». По мнению российского ученого, «главным деятелем в этой перемене был Хакк-Назар-хан. Блестящие факты, важные в истории киргиз-кайсаков, тесно связаны с его именем». Этот правитель, «грозивший войною Ногайцам, и имевший досуг и возможность сноситься с Москвою, с Ташкентом и с Ургенчем, должен был в свое время пользоваться некоторого рода значением. Наконец, самые предания народные особого рода славою окружили Хани-Назара... Кайсаки приписывали ему деление на три орды» [18, с. 325-334]. Последнее замечание представляется очень важным в контексте тезиса о «географической оси казахской истории». Казахская исследовательница М.Х. Абусеитова период правления этого верховного хана назвала Ренессансом в истории, очевидно, имея в виду прежде всего возрождение казахской государственности [3, с. 74].

Хакназар-хан (1538-1580) пытался восстановить право казахов на земли, составлявшие территорию ханства при его отце Касыме. Но в условиях тяжелой внешнеполитической обстановки эта задача во всем ее масштабе оказалась невыполнимой. В его время к границам казахских степей после завоевания Казанского, Астраханского, а затем Сибирского ханств вышло

Московское царство, а в Семиречье усиливали натиск на казахские кочевья джунгары. Верховный хан хорошо понимал не только экономическое, но и стратегическое значение Присырдарьинского района как географической оси казахской государственности, ее упрочения и стабильности. Потому и вел борьбу за выход к земледельческим и торгово-ремесленным центрам. Трудность ее была обусловлена тем, что в XVI столетии в Мавераннахре представители ханского рода, несмотря на почти непрерывные войны между собою, имели еще достаточно сил, чтобы сдерживать центробежные тенденции узбекской родо-племенной знати. А в последние десятилетия века, с момента занятия в 1557 году шейбанидом Абдуллой столицы ханства - Бухары, характеризовались все большим укреплением центральной ханской власти, достигшей наибольшего могущества после 1583 года, когда Абдулла занял «официально ханский престол и сосредоточил в своих руках высшую политическую власть уже не в одном уделе, а во всей Средней Азии» [37, с. 68].

После гибели Хаккназар-хана, последующие из череды сильных ханов, Таваккул и Есим, талантливые полководцы и дипломаты, проводившие активную внутреннюю и внешнюю политику, осуществили переход в состав Казахского ханства аграрно-урбанистического района на средней Сырдарье. Военный аспект этой стратегической задачи был выполнен Таваккулом, совершившим два крупных похода в пределы Бухарского ханства, а дипломатический - ханом Есимом (1598-1628), подписывавшим договор с Аштар-ханидами, сменившими в Бухаре угасшую династию потомков Шейбана. В литературе отмечено, что события 1598-1599 годов, то есть овладение казахами Туркестана, имели серьезные последствия не только для Казахского ханства, но в непосредственной зависимости от них находилась, например, смена правящей династии в Средней Азии [2, с. 130].

Таким образом, вековая борьба за Туркестан завершилась победой Казахского ханства. В средневековье этим иранским словом, обозначавшим «страну тюрок», назывались степные пространства, простиравшиеся к востоку от Сырдарьи. Долгое время они представлялись территорией, откуда приходили кочевники, а сама река для населения оседло-земледельческой зоны Средней Азии являлась границей, отделявшей культурный мир от степного варварства. И хотя Туркестан располагал городами-центрами благоустроенных областей среди кочевого мира [82, с. 122], и дал свое имя городу Ясы [57, с. 32], тем не менее к Вилайету, то есть к Мавераннахру, как культурной области, противопоставляемой степным районам, не относился [64, с. 211, 418]. И если географического характера слово «Мавераннахр» (араб. «То, что за рекой», то есть рус. «Заречье»), завершив свой семиозис, стал фактически «Междуречьем», отождествив свой семантический контур с великими реками Средней Азии Амударьей и Сырдарьей, переходить на новые территории уже не мог (Хорезм - страна древнейшей оседло-земледельческой и городской культуры, расположенный в низовьях Амударьи, в основном на ее левобережье, к Мавераннахру не относился), то понятие Вилайет, в силу своего цивилизационного характера, в принципе имевшее возможность для безграничного расширения, тем не менее, за «сырдарьинский рубеж»

не выходило, а, напротив, в тандеме с географическим Мавераннахром сдерживало распространение понятия «Туркестан» к западу от Сырдарьи. Причиной чего являлось не только государственно-территориальное разграничение, но и прохождение по Туркестану цивилизационного разлома, что давало о себе знать и на конфессиональном уровне. Так, например, в начале XVIII века контингент рабов в Бухаре, помимо персов-шиитов, пополняли и за счет пленников из племен Дешт-и Кипчака и Моголистана, поскольку население этих стран в определенных кругах Бухарского общества не считалось за «правоверных» Материалы по истории [77, с. 18]. Вообще, устойчивое существование этого цивилизационного лимеса длилось до прихода в регион Российской империи, когда имя «Туркестан», перейдя сначала в Туркестанскую область, обрело затем свое дальнейшее историческое бытие в названиях «Туркестанское генерал-губернаторство», «Туркестанский край», оставив после себя на территории Присырдарьинского района только топоним - город Туркестан.

Очевидно, об исторически полноценном существовании Казахского ханства, как реализации государственности казахского народа в позднее средневековье, можно говорить с рубежа XVI-XVII столетий, когда под полный контроль казахских ханов на два века перешел Присырдарьинский район, что дало в руки верховных ханов материальные и финансовые возможности для проведения внутренней и внешней политики, поскольку они стали облагать регулярными налогами земледельцев и городское торгово-ремесленное население. А возможности района в этом отношении были достаточно велики. Даже XVI век в его истории характеризуется исследователями как время максимального развития денежных отношений, что увязывается с ростом ремесла, с подъемом и расцветом городской и сельской жизни. Экономическое развитие обеспечивали монетные дворы, работавшие не только в Туркестане, но и в Сауране, Сайраме и Сыгнаке [16, с. 78]. Ремесленно-металлургические центры, специализировавшиеся на производстве оружия, также располагались в этом районе, в частности, в городе Туркестане, где местными кузнецами было налажено массовое производство обычных (простых) сабель [52, с. 68]. Размах транзитной торговли был значителен. С участием широтной трансконтинентальной магистрали усилились торговые связи центра Евразии с ее севером - Россией [5, с. 143]. Оживленными были торговые отношения с Кашгарией, Хотаном, Китаем и Империей Великих Моголов [4, с. 153-154].

Среди всех городов района особое значение казахскими ханами придавалось г. Туркестану. Уже со второй четверти XVII века он приобрел значение политического центра - «столицы» - ханства и являлся резиденцией правителей. Поэтому, не случайно, на протяжении двух столетий, с 1628 по 1816 год, он занимал важное место во внутренней и внешнеполитической жизни страны [30, с. 32]. Относительно подобного рода центров кочевых государств А.М. Хазанов заметил, что «в степных столицах и городах возникали новые культуры, разительно отличавшиеся от синхронных им культур рядовых кочевников. Хотя кочевая аристократия была основными патронами

и потребителями этих культур, они создавались главным образом специалистами из оседлых стран... Эти культуры, вероятно, правильнее всего называть государственными, потому что они должны были обеспечить комфорт и роскошь правящих элит, но и способствовать управлению государством» [84, с. 327].

Будучи территорией, с которой была связана прогрессивная, централи-заторская тенденция казахской государственности, Туркестан являлся и местом устойчивого существования исламской культурной традиции и своеобразным плацдармом ее распространения в казахских степях. Распространение ислама в массах кочевого населения было фактором укрепления власти верховных ханов [3, с. 112]. В сфере конфессионального влияния Средняя Азия играла немалую роль. При этом особенно весомым было воздействие ислама на культуру Южного Казахстана, более всего приближенного к крупнейшим религиозным центрам Мавераннахра. Поэтому организация культовых сооружений в Казахстане в подавляющем большинстве случаев была связана с деятельностью среднеазиатского духовенства на юге страны, где и находилось наибольшее число религиозных сооружений, и особенно много мечетей было в г. Туркестане [63, с. 387-388]. В процессе исламизации особенно активными были суфийские ордена. После критического периода XIV-XV веков, отмеченного «кристаллизацией в Центральной Азии фактических суфийских орденов классического типа» [28, с. 218-219], их руководители обратили самое серьезное внимание на население казахской степи, весьма восприимчивое к суфийским проповедям.

Присырдарьинский аграрно-урбанистический район по своему положению являлся маргинальной зоной степных просторов и был своеобразным сухопутным аналогом «береговой зоны» (rimland) геополитики. В этом промежуточном и переходном пространстве шли процессы взаимодействия кочевого и оседлого миров. В силу этого здесь происходило активное, динамичное развитие, отличающее маргинальную зону от культурно-хозяйственно монотонной территории, занятой сугубо кочевым населением. В этом же районе происходила и аккумуляция культурно-интеллектуального потенциала. С ним было связано и разделение казахов на три части - Старший, Средний и Младший жузы. Представляется, что оно могло быть следствием административной реформы, проведенной сверху. Образование жузов должно было способствовать административному упорядочению территории ханства, ослаблению центробежных тенденций и укреплению власти верховного хана.

В.В. Радлов в XIX веке констатировал, что «в социально-политическом и языковом отложении все киргизы (казахи - В.И.) на огромном участке их распространения так тесно слились и переплавились, что мы по праву можем называть их единым народом, так как им вообще присуще осознание единства своего народа и его неразрывной общности» [72, с. 111]. Однако, этому гомогенному ментальному и этнокультурному пространству казахского народа сопутствовал дисперсный характер его хозяйственного бытия в географическом пространстве, что имело следствием дискретность политического поля.

Думается, именно для ее преодоления была образована триальная система организации казахского общества.

В литературе обращалось внимание на совпадение точек зрения Чокана Валиханова и В.В. Вельяминова-Зернова относительно времени и обстоятельств деления казахов на три жуза [39, с. 148]. Хронологический аспект появления этой триады - конец XVI - начало XVII веков, а событийный, собственно военно-политический, - завоевание Туркестана, то есть района присырдарьинских городов и включение его в состав ханства. Б.Б. Ирмуха-нов пишет в этой связи, что большая схожесть позиций двух выдающихся ученых не может быть случайностью и в них заложен, вероятно, ответ на время действительного возникновения казахских жузов [39, с. 148]. На рубеж XVI-XVII столетий, как на время образования жузов, указывал и В.П. Юдин [90, с. 145-175]. Т.И. Султанов проблему возникновения жузов рассматривает в неразрывной связи с существовавшей улусной системой. Улус казахов в XVI столетии он определял как сложившееся в условиях кочевого быта автономное административное образование, которому наличие определенных юртов придавало территориально-географическую стабильность, а полновластие султанов сообщало ему политическое содержание [81, с. 79]. Однако, считает он, улусная система являлась, видимо, не единственной формой организации казахского общества и, указывая на жузы как на вторую ее форму, задает вопрос, о соотношении этих форм и существовали ли улусы и жузы к XVI-XVII векам одновременно друг с другом, или же одна из этих форм исторически предшествовала другой. По его мнению, имела место последовательная смена одной формы организации казахского общества другой, а именно, улусной системы жузами. Смена форм, считает он, могла произойти в течение второй половины XVI века и была, видимо, закреплена на рубеже XVI-XVII веков, чему, подчеркивает он, в значительной степени способствовал переход в этот период в руки казахских владетелей туркестанских городов и крепостей [81, с. 85].

Связь указанного перехода с образованием жузов представляется явной, однако имела место не последовательная смена форм, а одновременное, параллельное их существование. Думается, что совокупный административный гений трех ханов - Хакназара, Таваккула и Есима - в ходе борьбы за Присырдарьинский район и с его включением в состав ханств пришел к идее разделения территории страны на три большие части, каждая из которой уже обладала определенной региональной спецификой. Введение промежуточной формы организации кочевого населения - между улусами и центром - должно было несколько упорядочить мозаику улусов, а также, видимо, в какой-то степени противопоставить султанам, которым в их владениях принадлежала вся полнота административной и судебной власти, социальный слой легистов-законников - биев, не принадлежавших к привилегированной касте потомков Чингис-хана. Не случайно, во главе улусов в XVI веке стояли непременно султаны, а в XVII веке во главе жузов - бии [81, с. 85].

Несомненно, казахские «сильные ханы» осознавали необходимость упрочения, усиления центральной власти, иными словами, необходимость иного пути эволюции казахского общества, отличного от привычного, имманентно присущего социуму казахов-кочевников состояния, по сути стационарного, исторически застойного, в которое казахское общество как системная целостность упорно возвращалось даже после угрожавших его существованию воздействий извне, например джунгарских нашествий, то есть возвращалось в свой психологически привычный и комфортный социокультурный и политический ландшафт. Утверждать, что он устраивал всех членов общества, конечно, нельзя. Но речь идет о функционаровании социальной системы в целом. Очевидно, можно сказать, что дисперсный характер бытия казахского этноса в пространстве в какой-то степени обусловливал дискретность во времени правлений сильных верховных ханов. Проще говоря, «периода сильных ханов» как непрерывной длительности, то есть их следования одного за другим, в казахской истории не было, что исключало формирование традиции непосредственной передачи всей полноты государственной власти1. Своеобразные исторические лакуны между правлениями сильных ханов заполнялись однообразием междоусобиц, родоплеменных распрей и резкой динамизацией центробежных тенденций. Слабость центральной власти не давала возможность верховным ханам мобилизовывать все силы страны для отпора агрессивным устремлениям соседей, а также заключать эффективные военно-политические союзы с некоторыми из них, что было важно в сложившейся и ставшей геостратегической явью «Ситуации Фаэтона», в которой волей историко-географической судьбы оказался Казахстан. Та же слабость центральной ханской власти в стране создавала своего рода вакуум военно-политической силы в центре Евразии, который естественным образом предопределял стратегическое движение империй и региональных держав вглубь казахских земель. На протяжении XVII-XVIII столетий практически вдоль всего весьма впечатляющего по своей протяженности периметра казахских земель шел рост экономической и военной мощи соседей. В то же время, усиление политической нестабильности на территории Казахстана шло по историческим меркам довольно быстро и лишь активность сильных ханов на недолгое время ослабляла действие центробежных сил. В XVIII веке особого внимания заслуживает деятельность хана Аблая, который, опираясь на военную прослойку батыров, на многочисленные и сильные поколения аргынов, у которых он был владетелем, на собственную военную дружину,

1 В то же время, в Бухарском эмирате, одном из вариантов узбекской государственности эпохи «трех ханств», с самого начала его истории и вплоть до русского завоевания, отделив период «сильных эмиров» - Мухаммед Рахим (1756-1758), Даниял (1758-1785), Ша-Мурад (1785-1800), Хайдар (1800-1826), Насрулла (18281860), Музаффар (1860-1885). Его наличие определяли: мощный аграрно-урбанис-тический субстрат - долина Зерафшана, во-первых; укорененность, в отличие от пришлых, не имевших «своего уруга» Аштарханидов, мангытской династии в Мавераннахре, во-вторых; и, в-третьих, новая посткризисная историческая ситуация, главным социопсихологическим содержанием которой было умонастроение широких масс населения, жаждавших «порядка» после полутора столетий смутного времени.

сделал попытку сломить сопротивление родоправителей и укрепить ханскую власть [62, с. 24].

На севере, Россия, в основание государственности которой был заложен авторитарно-монархический принцип, все более укрепляла свою позицию в Степи, чему отчасти способствовал экономический упадок последней в результате Великий географических открытий, лишивших, как отмечалось выше, прежнего значения старый торговый путь между Европой и Азией. Государство, выросшее, по определению одного из классиков российского евразийства Н.Н. Алексеева, в борьбе с Азией, имело «характер военного общества, построенного как большая армия, по принципу суровой тягловой службы. Свободные формы промышленных обществ были ему совершенно чужды» [6, с. 73]. Это решительно отличало данный тип евразийской оседлости от общества степняков-казахов. Коррелятивно связанным с этим общественным и государственным строем был феномен колонизации. Ее вектор был направлен не только в зону Леса (Сибирь), но и в Степь. В цивилизацион-ном аспекте взаимоотношения Российского государства со степняками-казахами отражены в культурно-хозяйственной оппозиции: «земля под пашню» или «земля под пастбище». И если в XVII веке русское войско не достигло уровня конных кочевников [44, с. 36], то с XVIII столетия, то есть с начала имперского периода, ситуация начинает, хотя и постепенно, меняться в пользу военной машины оседлой державы, хотя она еще не была способна успешно действовать на степных просторах против мобильной конницы кочевников. Зримым выражением продвижения России вглубь евразийских степей являлись укрепленные линии, динамика которых, по словам С.Г. Кляш-торного, хорошо маркирует это продвижение [46, с. 17]. Линии системы крепостей, форпостов - наследие «засечных черт» XVI-XVII веков, в начале XVIII века «положили начало освоению новых массивов Дикого поля» [68, с. 131]. По мнению немецкого исследователя А. Каппелера, выход России в казахские степи может рассматриваться как составная часть политики «собирания земель Золотой Орды», которая в XVIII веке перешла степную границу и уже привела к интегрированию в состав России южных кочевников - башкир, калмыков и ногайских татар. Наступление на области традиционных летних пастбищ казахов началось как из Южной Сибири, так и с Южного Урала и было обеспечено закладкой крепостей Омск (1716) и Семипалатинск (1718) на Иртыше, которые позднее были связаны в линию укреплений, а также Оренбургской линией [44, с. 138].

Таким образом, в начале XVIII века началось фронтальное перенесение степной границы Российской империи на юг. В то же время, после кратковременного укрепления Казахского ханства в период правления хана Тауке (1680-1718), произошли серьезные изменения в системе управления жузами. Речь идет о том, что к 20-м годам этого столетия во всех трех жузах появились вместо биев свои ханы, родословная которых очень запутана. И с этого времени жузы превратились в самостоятельные ханства, которые, однако, не имели особых названий и хан каждого из них именовался ханом соответствующего жуза [80, с. 85]. Смена носителей сугубо административных

полномочий - биев, ханами - чингизидами представляется весьма примечательной с политической точки зрения, поскольку зафиксировала окончательный распад Казахского ханства. После смерти Тауке-хана, при котором ханская власть, хотя и номинально, но распространялась на всю территорию Казахстана, междоусобица стала нормой политической жизни, а «распыление» верховной власти по жузам, улусам и родам ввергло страну в состояние глубокого кризиса [52, с. 90]. Не случайно, тема бренности всего сущего во времени в творчестве казахских жырау и акынов именно в период кризиса превратилась в традиционную, отражая на поэтическом уровне философское осмысление исторической ситуации [76, с. 149].

(продолжение следует)

Список литературы

1. Абдурахман-и Тали. История Абулфейз-хана. Ташкент: Изд-во АН УзССР, 1959.

2. Абусеитова М.Х. Из истории внешнеполитических связей казахского ханства с соседними государствами во второй половине XVI в. // Казахстан, Средняя и Центральная Азия в XVI-XVIII вв. Алма-Ата: Наука, 1983.

3. Абусеитова М.Х. Казахстан и Центральная Азия в XV-XVII вв.: история, политика, дипломатия. Алматы: Дайк-Пресс, 1998.

4. Абусеитова М.Х. Средневековые письменные источники о Великом Шелковом пути // Шелковый путь и Казахстан, 1999.

5. Агзамова Г.А. Волжско-Каспийский путь в XVI - первой половине XIX в. // Тюркологический сборник. 2002. Россия и тюркский мир. М.: Восточная литература, 2003.

6. Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. М.: Аграф, 2003.

7. Английские путешественники в Московском государстве в XVI веке. М.; Л.: ОГИЗ, 1937.

8. Ахмедов Б.А. Государство кочевых узбеков. М.: Наука, 1965.

9. Ахмедов Б.А. Историко-географическая литература Средней Азии XVI-XVIII вв. (Письменные памятники). Ташкент: Фан, 1985.

10. Бартольд В.В. Сочинения. Т. II. Ч. 1. М.: Изд-во восточной литературы, 1963.

11. Бейсембиев Т.К. «Тарих-и Шахрухи» как исторический источник. Алма-Ата: Наука, 1987.

12. Бжезинский З. Великая шахматная доска. М.: Международные отношения, 1999.

13. Бокщанин А.А., Хохлов А.Н. Общество и государство в Китае: новые грани традиционной проблематики и неординарность подходов в ее разработке // Восток (Oriens). 1992. № 6.

14. Брегель Ю.Э. Хорезмские туркмены в XIX в. М.: Изд-во восточной литературы, 1961.

15. Букейханов А. «Киргизы» // Казахи о русских до 1917 года. Oxford, 1985.

16. Бурнашева Р.З. Некоторые новые сведения по обращению медных монет г. Отрара XVI-XVII вв. (по материалам двух кладов 1986 г.) // Шелковый путь и Казахстан (Материалы научно-практической конференции, 2-3 сентября 1998 г.). Алматы: Жибек Жолы, 1999.

17. Васильев А.В. Материалы к характеристике взаимных отношений татар и киргизов с предварительным кратким очерком этих отношений. Оренбург, 1898.

18. Вельяминов-Зернов В.В. Исследование о Касимовских царях и царевичах. Ч. 1. СПб., 1863.

19. Вернадский Г.В. Московское царство. Ч. 1. (Пер. с англ.). Тверь: ЛЕАН. М: АГРАФ, 2001.

20. Вернадский Г.В. Россия в средние века (Пер. с англ.). Тверь: ЛЕАН. М: АГРАФ, 2001.

21. Воскресенский Д.Н. Особенности культуры Китая в XVII веке и некоторые новые тенденции в литературе // XVII век в мировом литературном развитии. М.: Наука, 1969.

22. Газиз Г. История татар. М.: Московский лицей, 1994.

23. Галеано Э. Вскрытие вены Латинской Америки. (Пер. с исп.). М.: Прогресс, 1986.

24. Ганковский Ю.В. Миссия Богдана Асланова в Афганистан в 1764 году // Советское востоковедение. 1958. № 2.

25. Грум-Гржимайло Г.Е. Историческое прошлое Бэй-Шаня в связи с историею Средней Азии. СПб., 1898.

26. Грум-Гржимайло Г.Е. Описание путешествия в Западный Китай. Т. 1. СПб., 1896.

27. Губайдуллин Г. Из истории торгового класса приволжских татар. Баку, 1926.

28. Девин Ди Уис (США). Маша'их-и турк и хваджагон: переосмысление связей между суфийскими традициями Йасавийа Накшбандийа // Суфизм в Центральной Азии (зарубежные исследования). Сборник статей памяти Фритца Майера (1912-1998). СПб., 2001.

29. Дергачев В.А. Геополитика. М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2004.

30. Ерофеева И. Казахстан в потоке эпох: историческая динамика и традиция // Центральная Азия: собственный взгляд. Zentrelasien: eine innenansicht. Бишкек: Издательский Дом «Принтхаус», 2006.

31. Златкин И.Я. История Джунгарского ханства. 1635-1758. Изд-е 2-е. М.: Наука, 1983.

32. Иван Грозный и иезуиты: миссия Антонио Поссевино в Москве. Сборник. (Пер. с нем и лат). М.: Аграф, 2005.

33. Иванов В.А. «Россия-Средняя Азия» и роль фактора случайности в истории их взаимоотношений // Востоковедческие чтения памяти Н.П. Остроумова. Сборник материалов. Ташкент, 2008.

34. Иванов В.А. «Широкий арийский простор» и «Бактро-Согдийский Дом» // International Journal of Central Asian Studies. V. 8. Seoul, Korea, 2003.

35. Иванов М.С. Очерк истории Ирана. М.: Госполитиздат, 1952.

36. Иванов П.П. Восстание китай-кипчаков в Бухарском ханстве в 1821-1825 гг. Источники и их исследования (Труды Института востоковедения АН СССР. Т. XXVIII). М.;Л.: Изд-во АН СССР, 1927.

37. Иванов П.П. Хозяйство джуйбарских шейхов. К истории феодального землевладения в Средней Азии в XVI-XVIII вв. М.;Л.: Изд-во АН СССР, 1954.

38. Ирмуханов Б.Б. Города и казахское кочевое общество (вторая половина XV - первая половина XVI в.) // Урбанизация и номадизм в Центральной Азии: история и проблемы (Материалы международной конференции). Алматы, 2004.

39. Ирмуханов Б.Б. Из истории казахов: «Аз» - Жанибек, казахское ханство и жузы. Алматы: Наш мир, 2001.

40. История вооруженных сил Афганистана. 1747-1977. М.: Наука, 1985.

41. История Казахстана: народы и культуры. Алматы: Дайк-Пресс, 2001.

42. История Узбекистана (XVI - первая половина XIX века). Т.Ш. Ташкент: Фан, 1993.

43. Кадырбаев А.Ш. О двух тенденциях в политике монгольских завоевателей к оседлому населению Китая. XIII-XIV вв. // Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций. 1987.

44. Каппелер А. Россия - многонациональная империя (Пер. с нем.). М.: «Традиция-Прогресс-Традиция», 2000.

45. Кляшторный С.Г., Султанов Т.И. Государства и народы Евразийских степей. Древность и средневековье (2-е издание, испр. и доп.). СПб.: Петербургское востоковедение, 2004.

46. Кляшторный С.Г. Россия и тюркские народы: евразийский аспект // Тюркологический сборник: 2002: Россия и тюркский мир. М.: Восточная литература, 2003.

47. Кляшторный С.Г., Султанов Т.И. Казахстан. Летопись трех тысячелетий. Алма-Ата: Рауан, 1992.

48. Козин С.А. Джангариада. Героическая поэма калмыков. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1940.

49. Крадин Н.Н. Кочевые империи: генезис, расцвет, упадок // Восток (Ойе^). 2001. № 5.

50. Кузнецов В.С. Цинская империя на рубежах Центральной Азии (вторая половина XVIII-первая половина XIX в.). Новосибирск: Наука, 1983.

51. Кульпин Э.С. Человек и Природа в Китае. М.: Наука, 1990.

52. Кушкумбаев А.К. Военное дело казахов в XVII-XVIII вв. Алматы: Дайк-Пресс, 2001.

53. Мадариага Исабель де. Россия в эпоху Екатерины Великой. М.: Новое литературное обозрение, 2002.

54. Макиндер Хэлфорд Дж. Географическая ось истории // Классика геополитики. XX век. Сборник. М.: ООО «Издательство АСТ», 2003.

55. Максименко В.И. Россия и Азия, или анти-Бжезинский (очерк геополитики 2000 года) // Восток (Ойе^). 2000. № 2.

56. Масанов Н.Э. Дисперсное состояние - всеобщий закон жизнедеятельности кочевого общества // Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций. Алма-Ата: Наука, 1987.

57. Махмуд ибн Вали. Море тайн относительно доблестей благородных (География). Ташкент: Фан, 1977.

58. Миклухо-Маклай Н.Д. Шиизм и его социальное лицо в Иране на рубеже XV-XVI вв. // Памяти академика И.Ю. Крачковского. Сборник статей. Л.: ЛГУ, 1958. С. 226-233.

59. Моисеев В.А. Джунгария, Россия и казахи в первой половине XVIII века // Россия, Сибирь и Центральная Азия: взаимодействие народов и культур (Материалы Четвертой международной научно-практической конференции). Вып. 4. Барнаул: Изд-во АзБука, 2003.

60. Моисеев В.А. О военном деле и войнах Джунгарского ханства // Из истории международных отношений в Центральной Азии (Средние века и Новое время). Алма-Ата: Гылым, 1990.

61. Моисеев В. Джунгаро-казахские отношения в XVII-XVIII веках и политика России // Вестник Евразии. 2000. № 2.

62. Моисеев В.А. К вопросу о государственности у казахов накануне и в начальный период присоединения Казахстана к России // Восток (Опеп8), 1995. № 4.

63. Мустафина Р.М. Ислам и городская культура на территории Казахстана // Урбанизация и номадизм в Центральной Азии, 2004.

64. Мухаммад Хайдар. Тарих-и Рашиди (Рашидова история) // Материалы по истории казахских ханов XV-XVIII веков (Извлечения из персидских и тюркских сочинений). Алма-Ата: Наука, 1969.

65. Набиев Р.Н. Из истории Кокандского ханства (Феодальное хозяйство Худояр-хана). Ташкент: Фан, 1973.

66. Наливкин В. Краткая история Кокандского ханства. Казань, 1886.

67. Неразик Е.Е. Приаралье: некоторые экологические аспекты этнического развития // Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана. Вып. II. История и археология. М.: Наука, 1990.

68. Петрухинцев Н.Н. Царствование Анны Иоанновны: формирование внутриполитического курса и судьбы армии и флота. 1730-1735 гг. СПб.: Алетейя, 2001. С. 131.

69. Пищулина К.А. Присырдарьинские города и их значение в истории казахов в XV-XVII веках // Казахстан в XV-XVIII веках (Вопросы социально-политической истории). Алма-Аты: Наука, 1969.

70. Пищулина К.А. Юго-Восточный Казахстан в середине XIV-начале XVI веков (вопросы политической и социально-экономической истории). Алма-Ата: Наука, 1977.

71. Постников А.В. Схватка на «крыше Мира»: политики, разведчики и географы в борьбе за Памир в XIX веке (монография в документах). М.: Памятники исторической мысли, 2001.

72. Радлов В.В. Из Сибири. Страницы дневника. М.: Наука, 1989.

73. Ремнев А. Российская империя и ислам в казахской степи (60-80-е годы XIX века) // Расы и народы: современные этнические и расовые проблемы. Вып. 32. М.: Наука, 2006.

74. Рутенбург В.И. Италия и Европа накануне нового времени (Очерки). Л.: Наука, 1974.

75. Сафаргалиев М.Г. Распад Золотой Орды. Саранск: Мордов. кн. изд-во, 1960.

76. Сегизбаев О.А. Казахская философия XV-начала XX века. Алматы: Гылым, 1996.

77. Семенов А.А. Предисловие // Мир Мухаммед Амин-и Бухари. Убайдулла-наме. Ташкент: Изд-во АН УзССР, 1957.

78. Соколов Ю.А. К вопросу о причинах провала английских устремлений в Восточную Европу, Среднюю Азию и Персию (XVI-XVII вв.) (Возникновение англо-русских противоречий на Среднем Востоке) // Труды САГУ им. В.И. Ленина. История стран Востока. Новая серия. Вып. LXVIII. Ташкент: Изд-во САГУ, 1955.

79. Султанов Т.И. Сословие султанов в Казахском ханстве XVI-XVII веков // Казахстан в эпоху феодализма (Проблемы этнополитической истории). Алма-Ата: Наука, 1981.

80. Султанов Т.И. Кочевые племена Приаралья в XV-XVII вв. М.: Наука, 1982. 160 с.

81. Трактат Ахмада Дониша. История мангытской династии. Душанбе: Дониш, 1967.

82. Фазлаллах ибн Рузбихан Исфагани. Михман-наме-йи Бухара (Записки бухарского гостя). М.: Наука, 1976.

83. Федоров-Давыдов Г.А. Кочевники Восточной Европы под властью золотоордынских ханов. Археологические памятники. М.: Изд-во МГУ, 1966.

84. Хазанов А.М. Кочевники и города в евразийском степном регионе и соседних странах // Урбанизация и номадизм в Центральной Азии: история и проблемы, 2004.

85. Хаусхофер Карл. Границы в их географическом и политическом значении // Классика геополитики. XX век. М.: ООО «Издательство АСТ», 2003.

86. Ходжаев А.Х. Взаимоотношения Цинской империи и Джунгарского ханства в первой четверти XVIII в. // Из истории Средней Азии и Восточного Туркестана XV-XIX вв. Ташкент: Фан, 1987.

87. Чимитдоржиев Ш.Б. Взаимоотношения Монголии и Средней Азии в XVII-XVIII вв. М.: Наука, 1979.

88. Чимитдоржиев Ш.Б. О перекочевках ойратов (калмыков) в XVII-XVIII вв. «Торгоутский побег 1771 г.» // Исследования по истории и культуре Монголии. Новосибирск: Наука. Сиб. Отд-е, 1989.

89. Шаниязов К.Ш. К этнической истории узбекского народа (историко-этнографическое исследование на материалах кипчакского компонента). Ташкент: Фан, 1974.

90. Юдин В.П. Орды: Белая, Синяя, Серая, Золотая... // Казахстан, Средняя и Центральная Азия в XVI-XVIII вв. Алма-Ата: Наука, 1983.

91. Юдин В.П. Центральная Азия в XIV-XVIII веках глазами востоковеда. - Алматы: Дайк-Пресс, 2001.

92. Янов А.Л. Россия: у истоков трагедии. 1462-1584. Заметки о природе и происхождении русской государственности. М.: Прогресс-Традиция, 2001.

Сведения об авторе: Шигабдинов Ринат Начметдинович, старший научный сотрудник отдела истории Узбекистана советского периода (19171991 гг.) Института истории Академии наук Республики Узбекистан (г. Ташкент, Республика Узбекистан), e-mail: [email protected]

Дата поступления материала 28.12.2018.

Принят к публикации 14.01.2019.

SOME ASPECTS OF KAZAKH HISTORY (XVI - FIRST HALF OF XIX CENTURIES). TO THE QUESTION OF IT'S "GEOGRAPHICAL AXIS"

R. Shigabdinov

Institute of history of the Academy of Sciences of Uzbekistan Tashkent, Republic of Uzbekistan rinatuz2010@mail. ru

Abstract. The article describes the process of changing ethnic groups, state formations in the steppes of Kazakhstan in the XVI - first half of the XIX centuries, which led to a change in the geopolitical status of the Kazakh lands, and greatly influenced the historical fate of the Kazakh people.

Keywords: Kazakh steppes, Central Asia, Turkestan, Kazakhs, geopolitics.

For citation: Shigabdinov R. Some Aspects of Kazakh History (XVI -First half of XIX Centuries). To the Question of it's "Geographical Axis». Tyurkologicheskie issledovaniya =Turkological Studies. 2019; 2(1): 93-121. (In Russ.)

References

1. Abduraxman-i Tali. Istoriya Abulfejz-xana. Tashkent: Izd-vo AN UzSSR, 1959. (In Russian)

2. Abuseitova M.X. Iz istorii vneshnepoliticheskix svyazej kazaxskogo xanstva s sosednimi gosudarstvami vo vtoroj polovine XVI v. Kazaxstan, Srednyaya i CentraFnaya Aziya v XVI-XVIII vv. Alma-Ata: Nauka, 1983. (In Russian)

3. Abuseitova M.X. Kazaxstan i Centralnaya Aziya v XV-XVII vv.: istoriya, politika, diplomatiya. Almaty: Dajk-Press, 1998. (In Russian)

4. Abuseitova M.X. Srednevekovy'e pis'menny'e istochniki o Velikom Shelkovom puti. Shelkovyj put' i Kazaxstan, 1999. (In Russian)

5. Agzamova G.A. Volzhsko-Kaspijskij puf v XVI - pervoj polovine XIX v. Tyurkologicheskij sbornik. 2002. Rossiya i tyurkskij mir. M.: Vostochnaya literatura, 2003. (In Russian)

6. Alekseev N.N. Russkij narod i gosudarstvo. M.: Agraf, 2003. (In Russian)

7. Anglijskie puteshestvenniki v Moskovskom gosudarstve v XVI veke. M.; L.: OGIZ, 1937. (In Russian)

8. Axmedov B.A. Gosudarstvo kochevy'x uzbekov. M.: Nauka, 1965. (In Russian)

9. Axmedov B.A. Istoriko-geograficheskaya literatura Srednej Azii XVI-XVIII vv. (Pis'menny'e pamyatniki). Tashkent: Fan, 1985. (In Russian)

10. Bartol'd V.V. Sochineniya. T. II. Ch. 1. M.: Izd-vo vostochnoj literatury', 1963. (In Russian)

11. Bejsembiev T.K. «Tarix-i Shaxruxi» kak istoricheskij istochnik. Alma-Ata: Nauka, 1987. (In Russian)

12. Bzhezinskij Z. Velikaya shaxmatnaya doska. M.: Mezhdunarodny'e otnosheniya, 1999. (In Russian)

13. Bokshhanin A.A., Xoxlov A.N. Obshhestvo i gosudarstvo v Kitae: novy'e grani tradicionnoj problematiki i neordinarnost' podxodov v ee razrabotke. Vostok (Oriens). 1992. № 6. (In Russian)

14. Bregel' Yu.E'. Xorezmskie turkmeny' v XIX v. M.: Izd-vo vostochnoj literatury', 1961. (In Russian)

15. Bukejxanov A. «Kirgizy'». Kazaxi o russkix do 1917 goda. Oxford,

1985. (In Russian)

16. Burnasheva R.Z. Nekotory'e novy'e svedeniya po obrashheniyu medny'x monet g. Otrara XVI-XVII vv. (po materialam dvux kladov 1986 g.). Shelkovy'j put' i Kazaxstan (Materialy' nauchno-prakticheskoj konferencii, 2-3 sentyabrya 1998 g.). Almaty': Zhibek Zholy', 1999. (In Russian)

17. Vasil'ev A.V. Materialy' k xarakteristike vzaimny'x otnoshenij tatar i kirgizov s predvaritel'ny'm kratkim ocherkom e'tix otnoshenij. Orenburg, 1898. (In Russian)

18. Vel'yaminov-Zernov V.V. Issledovanie o Kasimovskix czaryax i czarevichax. Ch. 1. SPb., 1863. (In Russian)

19. Vernadskij G.V. Moskovskoe czarstvo. Ch. 1. (Per. s angl.). Tver': LEAN. M: AGRAF, 2001. (In Russian)

20. Vernadskij G.V. Rossiya v srednie veka (Per. s angl.). Tver': LEAN. M: AGRAF, 2001. (In Russian)

21. Voskresenskij D.N. Osobennosti kul'tury' Kitaya v XVII veke i nekotory'e novy'e tendencii v literature // XVII vek v mirovom literaturnom razvitii. M.: Nauka, 1969. (In Russian)

22. Gaziz G. Istoriya tatar. M.: Moskovskij licej, 1994. (In Russian)

23. Galeano E'. Vskry'tie veny' Latinskoj Ameriki. (Per. s isp.). M.: Progress,

1986. (In Russian)

24. Gankovskij Yu.V. Missiya Bogdana Aslanova v Afganistan v 1764 godu // Sovetskoe vostokovedenie. 1958. № 2. (In Russian)

25. Grum-Grzhimajlo G.E. Istoricheskoe proshloe Be'j-Shanya v svyazi s istorieyu Srednej Azii. SPb., 1898. (In Russian)

26. Grum-Grzhimajlo G.E. Opisanie puteshestviya v Zapadny'j Kitaj. T. 1. SPb., 1896. (In Russian)

27. Gubajdullin G. Iz istorii torgovogo klassa privolzhskix tatar. Baku, 1926. (In Russian)

28. Devin Di Uis (SShA). Masha'ix-i turk i xvadzhagon: pereosmy'slenie svyazej mezhdu sufijskimi tradiciyami Jasavija Nakshbandija // Sufizm v Central'noj Azii (zarubezhny'e issledovaniya). Sbornik statej pamyati Fritcza Majera (1912— 1998). SPb., 2001. (In Russian)

29. Dergachev V.A. Geopolitika. M.: YuNITI-DANA, 2004. (In Russian)

30. Erofeeva I. Kazaxstan v potoke e'pox: istoricheskaya dinamika i tradiciya // Centrainaya Aziya: sobstvenny'j vzglyad. Zentrelasien: eine innenansicht. Bishkek: Izdatelskij Dom «Printxaus», 2006. (In Russian)

31. Zlatkin I.Ya. Istoriya Dzhungarskogo xanstva. 1635-1758. Izd-e 2-e. M.: Nauka, 1983. (In Russian)

32. Ivan Grozny'j i iezuity': missiya Antonio Possevino v Moskve. Sbornik. (Per. s nem i lat). M.: Agraf, 2005. (In Russian)

33. Ivanov V.A. «Rossiya-Srednyaya Aziya» i rol faktora sluchajnosti v istorii ix vzaimootnoshenij // Vostokovedcheskie chteniya pamyati N.P. Ostroumova. Sbornik materialov. Tashkent, 2008. (In Russian)

34. Ivanov V.A. «Shirokij arijskij prostor» i «Baktro-Sogdijskij Dom» // International Journal of Central Asian Studies. V. 8. Seoul, Korea, 2003. (In Russian)

35. Ivanov M.S. Ocherk istorii Irana. M.: Gospolitizdat, 1952. (In Russian)

36. Ivanov P.P. Vosstanie kitaj-kipchakov v Buxarskom xanstve v 18211825 gg. Istochniki i ix issledovaniya (Trudy' Instituta vostokovedeniya AN SSSR. T. XXVIII). M.;L.: Izd-vo AN SSSR, 1927. (In Russian)

37. Ivanov P.P. Xozyajstvo dzhujbarskix shejxov. K istorii feodal'nogo zemlevladeniya v Srednej Azii v XVI-XVIII vv. M.;L.: Izd-vo AN SSSR, 1954. (In Russian)

38. Irmuxanov B.B. Goroda i kazaxskoe kochevoe obshhestvo (vtoraya polovina XV - pervaya polovina XVI v.) // Urbanizaciya i nomadizm v Central'noj Azii: istoriya i problemy' (Materialy' mezhdunarodnoj konferencii). Almaty', 2004. (In Russian)

39. Irmuxanov B.B. Iz istorii kazaxov: «Az» - Zhanibek, kazaxskoe xanstvo i zhuzy'. Almaty': Nash mir, 2001. (In Russian)

40. Istoriya vooruzhenny'x sil Afganistana. 1747-1977. M.: Nauka, 1985. (In Russian)

41. Istoriya Kazaxstana: narody' i kul'tury'. Almaty': Dajk-Press, 2001. (In Russian)

42. Istoriya Uzbekistana (XVI - pervaya polovina XIX veka). T.III. Tashkent: Fan, 1993. (In Russian)

43. Kady'rbaev A.Sh. O dvux tendenciyax v politike mongol'skix zavoevatelej k osedlomu naseleniyu Kitaya. XIII-XIV vv. // Vzaimodejstvie kochevy'x kul'tur i drevnix civilizacij. 1987. (In Russian)

44. Kappeler A. Rossiya - mnogonacional'naya imperiya (Per. s nem.). M.: «Tradiciya-Progress-Tradiciya», 2000. (In Russian)

45. Klyashtorny'j S.G., Sultanov T.I. Gosudarstva i narody' Evrazijskix stepej. Drevnost' i srednevekov'e (2-e izdanie, ispr. i dop.). SPb.: Peterburgskoe vostokovedenie, 2004. (In Russian)

46. Klyashtorny'j S.G. Rossiya i tyurkskie narody': evrazijskij aspekt // Tyurkologicheskij sbornik: 2002: Rossiya i tyurkskij mir. M.: Vostochnaya literatura, 2003. (In Russian)

47. Klyashtorny'j S.G., Sultanov T.I. Kazaxstan. Letopis' trex ty'syacheletij. Alma-Ata: Rauan, 1992. (In Russian)

48. Kozin S.A. Dzhangariada. Geroicheskaya poema kalmy'kov. M.; L.: Izd-vo AN SSSR, 1940. (In Russian)

49. Kradin N.N. Kochevy'e imperii: genezis, rasczvet, upadok // Vostok (Oriens). 2001. № 5. (In Russian)

50. Kuzneczov V.S. Cinskaya imperiya na rubezhax Central'noj Azii (vtoraya polovina XVIII-pervaya polovina XIX v.). Novosibirsk: Nauka, 1983. (In Russian)

51. Kul'pin E'.S. Chelovek i Priroda v Kitae. M.: Nauka, 1990. (In Russian)

52. Kushkumbaev A.K. Voennoe delo kazaxov v XVII-XVIII vv. Almaty': Dajk-Press, 2001. (In Russian)

53. Madariaga Isabel' de. Rossiya v e'poxu Ekateriny' Velikoj. M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2002. (In Russian)

54. Makinder Xe'lford Dzh. Geograficheskaya os' istorii // Klassika geopolitiki. XX vek. Sbornik. M.: OOO «Izdatel'stvo AST», 2003. (In Russian)

55. Maksimenko V.I. Rossiya i Aziya, ili anti-Bzhezinskij (ocherk geopolitiki 2000 goda) // Vostok (Oriens). 2000. № 2. (In Russian)

56. Masanov N.E'. Dispersnoe sostoyanie - vseobshhij zakon zhiznedeyatel'nosti kochevogo obshhestva // Vzaimodejstvie kochevy'x kul'tur i drevnix civilizacij. Alma-Ata: Nauka, 1987. (In Russian)

57. Maxmud ibn Vali. More tajn otnositel'no doblestej blagorodny'x (Geografiya). Tashkent: Fan, 1977. (In Russian)

58. Mikluxo-Maklaj N.D. Shiizm i ego social'noe liczo v Irane na rubezhe XV-XVI vv. // Pamyati akademika I.Yu. Krachkovskogo. Sbornik statej. L.: LGU, 1958. S. 226-233. (In Russian)

59. Moiseev V.A. Dzhungariya, Rossiya i kazaxi v pervoj polovine XVIII veka // Rossiya, Sibir' i Central'naya Aziya: vzaimodejstvie narodov i kul'tur (Materialy' Chetvertoj mezhdunarodnoj nauchno-prakticheskoj konferencii). Vy'p. 4. Barnaul: Izd-vo AzBuka, 2003. (In Russian)

60. Moiseev V.A. O voennom dele i vojnax Dzhungarskogo xanstva // Iz istorii mezhdunarodny'x otnoshenij v Central'noj Azii (Srednie veka i Novoe vremya). Alma-Ata: Gy'ly'm, 1990. (In Russian)

61. Moiseev V. Dzhungaro-kazaxskie otnosheniya v XVII-XVIII vekax i politika Rossii. Vestnik Evrazii. 2000. № 2. (In Russian)

62. Moiseev V.A. K voprosu o gosudarstvennosti u kazaxov nakanune i v nachal'ny'j period prisoedineniya Kazaxstana k Rossii // Vostok (Oriens), 1995. № 4. (In Russian)

63. Mustafina R.M. Islam i gorodskaya kul'tura na territorii Kazaxstana // Urbanizaciya i nomadizm v Central'noj Azii, 2004. (In Russian)

64. Muxammad Xajdar. Tarix-i Rashidi (Rashidova istoriya) // Materialy' po istorii kazaxskix xanov XV-XVIII vekov (Izvlecheniya iz persidskix i tyurkskix sochinenij). Alma-Ata: Nauka, 1969. (In Russian)

65. Nabiev R.N. Iz istorii Kokandskogo xanstva (Feodal'noe xozyajstvo Xudoyar-xana). Tashkent: Fan, 1973. (In Russian)

66. Nalivkin V. Kratkaya istoriya Kokandskogo xanstva. Kazan', 1886. (In Russian)

67. Nerazik E.E. Priaral'e: nekotory'e e'kologicheskie aspekty' e'tnicheskogo razvitiya // Problemy' e'tnogeneza i e'tnicheskoj istorii narodov Srednej Azii i Kazaxstana. Vy'p. II. Istoriya i arxeologiya. M.: Nauka, 1990. (In Russian)

68. Petruxincev N.N. Czarstvovanie Anny' Ioannovny': formirovanie vnutripoliticheskogo kursa i sud'by' armii i flota. 1730-1735 gg. SPb.: Aletejya, 2001. S. 131. (In Russian)

69. Pishhulina K.A. Prisy'rdar'inskie goroda i ix znachenie v istorii kazaxov v XV-XVII vekax // Kazaxstan v XV-XVIII vekax (Voprosy' social'no-politicheskoj istorii). Alma-Aty': Nauka, 1969. (In Russian)

70. Pishhulina K.A. Yugo-Vostochny'j Kazaxstan v seredine XIV-nachale XVI vekov (voprosy' politicheskoj i social'no-e'konomicheskoj istorii). Alma-Ata: Nauka, 1977. (In Russian)

71. Postnikov A.V. Sxvatka na «kry'she Mira»: politiki, razvedchiki i geografy' v bor'be za Pamir v XIX veke (monografiya v dokumentax). M.: Pamyatniki istoricheskoj my' sli, 2001. (In Russian)

72. Radlov V.V. Iz Sibiri. Stranicy dnevnika. M.: Nauka, 1989. (In Russian)

73. Remnev A. Rossijskaya imperiya i islam v kazaxskoj stepi (60-80-e gody' XIX veka) // Rasy' i narody': sovremenny'e e'tnicheskie i rasovy'e problemy'. Vy'p. 32. M.: Nauka, 2006. (In Russian)

74. Rutenburg V.I. Italiya i Evropa nakanune novogo vremeni (Ocherki). L.: Nauka, 1974. (In Russian)

75. Safargaliev M.G. Raspad Zolotoj Ordy'. Saransk: Mordov. kn. izd-vo, 1960. (In Russian)

76. Segizbaev O.A. Kazaxskaya filosofiya XV-nachala XX veka. Almaty': Gy'ly'm, 1996. (In Russian)

77. Semenov A.A. Predislovie // Mir Muxammed Amin-i Buxari. Ubajdulla-name. Tashkent: Izd-vo AN UzSSR, 1957. (In Russian)

78. Sokolov Yu.A. K voprosu o prichinax provala anglijskix ustremlenij v Vostochnuyu Evropu, Srednyuyu Aziyu i Persiyu (XVI-XVII vv.) (Vozniknovenie anglo-russkix protivorechij na Srednem Vostoke) // Trudy' SAGU im. V.I. Lenina. Istoriya stran Vostoka. Novaya seriya. Vy'p. LXVIII. Tashkent: Izd-vo SAGU, 1955. (In Russian)

79. Sultanov T.I. Soslovie sultanov v Kazaxskom xanstve XVI-XVII vekov // Kazaxstan v e'poxu feodalizma (Problemy' e'tnopoliticheskoj istorii). Alma-Ata: Nauka, 1981. (In Russian)

80. Sultanov T.I. Kochevy'e plemena Priaral'ya v XV-XVII vv. M.: Nauka, 1982. 160 s. (In Russian)

81. Traktat Axmada Donisha. Istoriya mangy'tskoj dinastii. Dushanbe: Donish, 1967. (In Russian)

82. Fazlallax ibn Ruzbixan Isfagani. Mixman-name-ji Buxara (Zapiski buxarskogo gostya). M.: Nauka, 1976. (In Russian)

83. Fedorov-Davy'dov G.A. Kochevniki Vostochnoj Evropy' pod vlast'yu zolotoordy'nskix xanov. Arxeologicheskie pamyatniki. M.: Izd-vo MGU, 1966. (In Russian)

84. Xazanov A.M. Kochevniki i goroda v evrazijskom stepnom regione i sosednix stranax // Urbanizaciya i nomadizm v Central'noj Azii: istoriya i problemy', 2004. (In Russian)

85. Xausxofer Karl. Granicy v ix geograficheskom i politicheskom znachenii // Klassika geopolitiki. XX vek. M.: OOO «Izdatel'stvo AST», 2003. (In Russian)

86. Xodzhaev A.X. Vzaimootnosheniya Cinskoj imperii i Dzhungarskogo xanstva v pervoj chetverti XVIII v. // Iz istorii Srednej Azii i Vostochnogo Turkestana XV-XIX vv. Tashkent: Fan, 1987. (In Russian)

87. Chimitdorzhiev Sh.B. Vzaimootnosheniya Mongolii i Srednej Azii v XVII-XVIII vv. M.: Nauka, 1979. (In Russian)

88. Chimitdorzhiev Sh.B. O perekochevkax ojratov (kalmy'kov) v XVII-XVIII vv. «Torgoutskij pobeg 1771 g.» // Issledovaniya po istorii i kul'ture Mongolii. Novosibirsk: Nauka. Sib. Otd-e, 1989. (In Russian)

89. Shaniyazov K.Sh. K e'tnicheskoj istorii uzbekskogo naroda (istoriko-e'tnograficheskoe issledovanie na materialax kipchakskogo komponenta). Tashkent: Fan, 1974. (In Russian)

90. Yudin V.P. Ordy': Belaya, Sinyaya, Seraya, Zolotaya... // Kazaxstan, Srednyaya i Central'naya Aziya v XVI-XVIII vv. Alma-Ata: Nauka, 1983. (In Russian)

91. Yudin V.P. Central'naya Aziya v XIV-XVIII vekax glazami vostokoveda. Almaty': Dajk-Press, 2001. (In Russian)

92. Yanov A.L. Rossiya: u istokov tragedii. 1462-1584. Zametki o prirode i proisxozhdenii russkoj gosudarstvennosti. M.: Progress-Tradiciya, 2001. (In Russian)

About the author: Rinat Shigabdinov, senior Research Fellow, Department of history of Uzbekistan of the Soviet period (1917-1991) Institute of History of Academy of Sciences of the Republic of Uzbekistan (Tashkent, Republic of Uzbekistan), e-mail: [email protected]

Received December 28, 2018.

Accepted for publication January 14, 2019.