CC BY
52
Рачипа А.В.1, Алексеева А.В.2, Бурьков В.В.3 ©
'Доктор социологических наук, профессор, заведующий кафедрой; 2кандидат философских наук, доцент, доцент кафедры; "кандидат исторических наук, доцент, доцент кафедры, Кафедра социологии, истории и политологии факультета естественнонаучного и гуманитарного
образования Южного федерального университета
НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ИСТОРИОСОФСКИХ ДИСКУССИЙ В РОССИИ В ПЕРВОЙ
ПОЛОВИНЕ XIX ВЕКА
Аннотация
В представленной статье в краткой ретроспективе рассмотрены историософские построения выдающихся мыслителей России, которые обрели свою систему в первой половине XIX в. Акцентируется внимание на исследовании историософских взглядов А. С..Пушкина и П.Я. Чаадаева, что позволяет сделать вывод о том, насколько они важны для адекватного концептуального понимания и осмысления истории вообще, но в первую очередь истории России.
Ключевые слова: глобализация, современная цивилизация, историософия, культурно-
исторические традиции, «западники» и «славянофилы», национальное самосознание, духовное наследие.
Keywords: globalization, modern civilization, historiosophy, cultural-historical traditions, the «Westerners» and «Slavophiles», national identity, cultural heritage.
В России в первой половине Х1Х в. параллельно друг другу оформлялось национальное самосознание и становление философского сознания в форме философии истории, хотя «центральная тема размышлений: путь России» была предопределена еще реформами Петра I. Внедрение «в российскую жизнь европейских социальных форм без учета социокультурного контекста заложило противоречия как всего последующего развития России, так и российских социально-философских поисков, которые велись в пространстве между альтернативами: за или против петровских реформ, самобытность или общечеловечность» [1, с.16,17].
Отметим, что идейное противостояние двух течений русской общественной мысли: славянофильства, в основе которого лежала идея самобытности русской национальной -православной по своему духу - культуры, и западничества, в целом ориентированного на западные либеральные ценности, наиболее четко прослеживается в их представлениях о Европе. И хотя в тех конкретно- исторических формах, которые они обрели в 40-50-х годах Х1Хв., оба течения просуществовали сравнительно недолго, заложенные ими традиции, сохранились до наших дней.
Напомним, что классическое отечественное «западничество» сформировалось в первой половине XIX в. и насчитывало в своих рядах таких выдающихся мыслителей, как П.Я. Чаадаев, А.И. Герцен, Н.В. Станкевич, В.Г. Белинский, К.Д. Кавелин, Н.П. Огарев,
Т.Н. Грановский и др. Они были убеждены что Россия в определенных отношениях отстала от Запада и должна, проходя, в принципе, тот же путь развития, усвоить высшие достижения европейских наук и плоды Просвещения. Они стремились, чтобы Россия достигла тех же высот социально-экономического и политического развития. В русле раннего славянофильства, были представлены, в частности, такие выдающиеся мыслители, как И.С. Аксаков, К.С. Аксаков, И.В. Киреевский, Ю.Ф. Самарин, А.С. Хомяков, А.И. Кошелев, и позднего - в лице Н.Я. Данилевского и др.
Как известно, «славянофилы», разрабатывая христианское и прежде всего православное мировоззрение, идеализировали социально-политическое прошлое России, русский
национальный характер, абсолютизировали порою самобытность и особенность русской культуры, утверждая, что отечественная общественно-политическая жизнь всегда развивалась и
© Рачипа А.В., Алексеева А.В., Бурьков В.В., 2014 г.
должна будет развиваться по своему собственному пути, в корне отличному от пути западных стран [2, с.50].
Как отмечает ряд исследователей, «пионером» «западничества», несомненно, был П.Я. Чаадаев. Действительно, без имени оригинального русского мыслителя П.Я. Чаадаева (1794-1856 гг.) нельзя оценить своеобразие развития национального самосознания первой половины XIX в. П.Я. Чаадаев одним из первых поставил вопрос об особенностях исторического развития России и Западной Европы и способствовал образованию славянофильского и западнического направлений в русской общественной мысли. А.И. Г ерцен первым причислил философа к мученикам русского освободительного движения, назвав публикацию его первого «Философического письма» (1836 г.) «выстрелом, раздавшимся в темную ночь».
Необходимо отметить, что если на Западе уже в начале XIX в. «философии истории» получили широкое распространение, то в России это был первый опыт оригинальной историософии. Не случайно Н.А. Бердяев в своей «Русской идее» (1946) назвал его «первым русским философом истории».
Историософичность - это, бесспорно, одна из особенностей русской философской мысли, восходящая еще к средневековому периоду ее становления и развития. В этом смысле П. Я. Чаадаев - несомненный продолжатель отечественной традиции, так как он (по матери) -внук историка М.М. Щербатова и близкий знакомый своего выдающегося старшего современника - Н.М. Карамзина. Однако, в отличие от названных мыслителей, Чаадаев мало интересовался конкретными фактами истории, реальной («внешней») канвой исторических событий. «Пусть другие роются в старой пыли народов, нам предстоит другое», - заявлял он. Как историк Чаадаев стремился не к дальнейшему накоплению исторических фактов, этого «сырья истории», а к их масштабному обобщению. «... Истории, - по его словам, - теперь осталось только одно - осмысливать». Отсюда следовал вывод, что надо возвысить свой разум до понимания общих закономерностей истории, не обращая внимания на обилие незначительных событий [3, с. 395, 417].
Концепция России, выдвинутая в «Философических письмах», является первым в истории русской общественной мысли документом русского национального самосознания, в котором осмысление ведется в широком философско-историческом контексте. Попытки осознания особенности развития русского народа, русского государства, как отмечалось, предпринимались и раньше. Таковыми были - и формула «Москва - третий Рим», и радищевское «Путешествие...», и некоторые декабристские разработки. Документами русского национального самосознания были и собственно исторические изыскания XVIII - начала XIX вв., например, «История Государства российского» Н.М. Карамзина. Но попытка П.Я. Чаадаева, произведенная в столь обобщающей форме, выявляющая целый ряд исторических закономерностей и производящая их сопоставление с русской действительностью и историей, подвергающая в этой связи и ту и другую острой критике, была совершенно нетрадиционной.
Размышляя в первом «Философическом письме» о своеобразии судьбы России и ее роли в движении мировой истории, Чаадаев вынес суровый и безысходный приговор: "...тусклое и мрачное существование, лишенное силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании. Мы живем одним настоящим, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя» [4, с.37]. Такой вывод стал источником всевозможных искажающих его личность легенд, в которых он представал ненавистником России, перешедшим в католичество апологетом римской церкви, безусловным поклонником Запада. Но достаточно привести только одну цитату, чтобы убедиться в односторонности подобных суждений. В незавершенном очерке «Апология сумасшедшего», написанном Чаадаевым в 1837 году, читаем: ".у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество. Я часто говорил и охотно повторяю: мы, так сказать, самой природой
вещей предназначены быть настоящим совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся перед великим трибуналом человеческого духа и человеческого общества» [5, с. 143].
В этом очерке П.Я. Чаадаев снова отстаивает мысль о необходимости самокритического пересмотра Россией своей истории. Решающим условием приобщения ее к цивилизации, считает он, является преодоление самобытного характера русской жизни и культуры. Но в «Апологии» уже нет нигилистического отношения к истории России, что было так характерно для «Философических писем».
По мнению Чаадаева, нельзя ограничиваться утверждением, что Россия отстала от Европы. «...У нас другое начало цивилизации... Нам незачем бежать за другими; нам следует откровенно оценить себя, понять, что мы такое, выйти из лжи и утвердиться в истине. Тогда мы пойдем вперед, и пойдем скорее других, потому что пришли позднее их, потому что мы имеем весь их опыт и весь труд веков, предшествовавших нам» [6, с.98].
П.Я. Чаадаева особенно ранили сыпавшиеся отовсюду упреки в отсутствии у него патриотизма, чувства любви к родине. Отвечая своим оппонентам он говорит: «Больше чем кто-либо из вас, поверьте, я люблю свою страну, желаю ей славы, умею ценить высокие качества моего народа... Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее; я думаю, что время слепых влюбленностей прошло. Я люблю мое отечество, как Петр Великий научил меня любить его. Мне чужд, признаюсь, этот блаженный патриотизм лени, который приспособляется все видеть в розовом свете и носится со своими иллюзиями и которым, к сожалению, страдают теперь у нас многие дельные умы» [7, с.142, 143].
Известно, что прямым полемическим ответом на «Философические письма» было начало работы А.С. Хомякова над «Семирамидой», его главным историософским сочинением. Неотправленное письмо А.С. Пушкина к П.Я. Чаадаеву (1836 г.) наряду с признанием того, что в «Философическом письме» «многое... глубоко верно», содержало и критику. Как отмечает исследователь А. В. Богданов, нельзя не коснуться одного из важнейших фактов творческой биографии П.Я. Чаадаева. Имеется в виду дружба Чаадаева и Пушкина. «Пушкин гордился этой дружбой, посвятив своему другу ряд лучших и возвышенных поэтических строк. Мнения друг друга они очень ценили и бесконечно ими дорожили. Обменивались они мнениями и по поводу историософских воззрений Чаадаева. Чаадаев послал Пушкину и свое первое, самое знаменитое и наиболее известное современникам, «Философическое письмо», с нетерпением ожидая отзыва на него поэта» [8, с.147].
Отметим, что А.С. Пушкина (1799-1837 гг.) нельзя назвать философом в прямом смысле слова, но совокупность его представлений о мире, о России, ее культуре позволяет говорить о нем как о русском историософе, продолжившем тему Н.М. Карамзина. «История Государства Российского», если не являлась для Пушкина настольной книгой, то, без сомнения, относилась к числу особо любимых и чтимых исторических сочинений. Первый раз он недвусмысленно заявил о национальном значении произведения Карамзина в записке «О народном воспитании», составленной специально для Николая I в 1826 г. В этом небольшом трактате Пушкин утверждал, что изучение истории России явится условием успешного противостояния «чужеземному идеологизму».
Пушкин особо подчеркивал тот факт, что «История» Карамзина написана ученым в зрелых летах, что она появилась без всякой цензуры в «самодержавном государстве» и, вне всякого сомнения, являет образец «не только создания великого писателя, но и подвиг честного человека» [9, с.42,43]. В 1836 г. на страницах «Современника» А.С. Пушкин назовет карамзинскую «Историю» «бессмертной книгой» [10, с.302].
Обращение поэта с средины 20-х годов к истории своей страны, к ее узловым, наиболее динамичным процессам, к ее наиболее ярким личностям (Годунов, Петр, Пугачев) не было самоцелью, а диктовалось потребностью понять, осмыслить настоящее и будущее России в связи с развитием Европы и всей цивилизации. «В Пушкине было верное понимание истории,-писал П. А.Вяземский,- принадлежностями ума его были: ясность, проницательность и трезвость». А. И.Тургенев ему вторит: «Я находил в нем сокровища таланта, наблюдений и
начитанности о России, особенно о Петре и Екатерине, редкие, единственные. Никто так хорошо не судил русскую историю» [11, с. 120].
Как человек своего времени А.С.Пушкин улавливал общественные вопросы, занимавшие воображение современников: что такое история России, каково место России в мире, в чем ее будущее предназначение? История, по Пушкину, не только объект эстетического любования, но, прежде всего, великий учитель, единственный надежный ориентир национального самосознания. «Дикость, подлость и невежество не уважают прошедшего, пресмыкаясь пред одним настоящим. И у нас иной потомок Рюрика более дорожит звездою двоюродного дядюшки, чем историей своего дома, т.е. историей отечества». «Уважение к минувшему - вот отличительная черта, отличающая образованность от дикости». «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие» [12, с.39, 135,155].
Анализируя историософские взгляды А.С. Пушкина, известный исследователь А.Н. Боханов подчеркнул важную мысль о том, что в силу универсальности, «вселенскости» его нельзя вообразить «партийным». Он не только не принадлежал к какому-либо конкретному направлению в общественной мысли (первые контуры их были уже различимы на грани 20-30х гг. XIX в.), но и не мог принадлежать. Его мировоззрение являло удивительную амальгаму совсем несхожих идей, резко разъединенных позже по линии «славянофильство» -«западничество». У Пушкина же их сочетание, слияние органично благодаря глубине и масштабу его личности.
Вместе с тем, как отмечает А.Н.Боханов, существует и одно принципиальное отличие, отделяющее Пушкина и от любителей русской патриархальности, и от восторженных почитателей Запада. Пушкин не только принимал, но и восхищался империей. Он не проводил разграничения между Русью, Россией и Империей, рассматривая их синонимически, как своеобразные фазы исторического бытия Государства.
«Два чувства дивно близки нам - / В них обретает сердце пищу - / Любовь к родному пепелищу,/ Любовь к отеческим гробам. /На них основано от века, /По воле Бога самого / Самостоянье человека, / Залог величия его. / Животворящая святыня! / Земля была б без них мертва; / Без них наш тесный мир - пустыня, / Душа - алтарь без божества» [13, с.486].
Эти написанные в 1830 г. бесподобные поэтические строфы навсегда остались гениальным символом русского национального мироощущения. Здесь отражено признание исторических и духовных основ народа, но вместе с тем и утверждение вечных ценностей -незыблемого ориентира для «самостоянья человека» [14, с.3,16].
Старший современник и товарищ А.С. Пушкина кн. П.А. Вяземский считал, что Пушкину «до всего было дело». Его натура, его ум и сердце откликались на события и явления, находившиеся далеко за рубежами видимого и осязаемого жизнебытия. Эта вселенская открытость Пушкина и позволила Ф.М. Достоевскому в его известной Пушкинской речи 1880 г. уверенно говорить о «всемирной отзывчивости» русского гения. Он человек древнего мира, он и германец, он и англичанин, - глубоко сознающий гений свой, тоску своего стремления («Пир во время чумы»), он и поэт Востока. Всем этим народам он сказал и заявил, что русский гений знает их, понял их, соприкоснулся им как родной, что он может перевоплощаться в них во всей полноте, что лишь одному только русскому духу дана всемирность, дано назначение в будущем постигнуть и объединить все многоразличие национальностей и снять все противоречия их» [15, с.199].
Еще до славянофилов А. С. Пушкин заявил и обосновал тезис об исторической « особости» России. Полемизируя с Н.А. Полевым, известным писателем и журналистом, он говорил, что нельзя использовать мысли и формулы, выведенные из истории христианского Запада. «Не говорите: иначе нельзя было быть. Коли было бы это правда, то историк был бы астроном и события жизни человечества были бы предсказаны в календарях, как и затмения солнечные. Но провидение не алгебра. Ум человеческий, по простонародному выражению, не пророк, а угадчик, он видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения. Часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая -мощного, мгновенного орудия провидения» [16, с.99,100]. Познание же истории России
«требует другой мысли, другой формулы», чем «мысли и формулы», принятые в западноевропейской историографии.
Возвращаясь к вопросу о содержании пушкинского ответа с анализом воззрений Чаадаева на отечественную историю, изложенных в первом «Философическом письме», отметим, что 19 октября 1836 г. Пушкин пишет в письме Чаадаеву, что «с удовольствием» прочитал работу друга и отметил вначале моменты, в которых он «не во всем согласен» и по поводу которых он хотел бы с ним «поспорить».
А.С.Пушкин решительно опровергал бездоказательный вывод этого письма об исторической ничтожности России. «Войны Олега и Святослава и даже отдельные усобицы -разве это не жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие - печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, - как, неужели все это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка?» [17, с.289].
В рассуждениях А. С. Пушкина четко прослеживаются риторические вопросы. В самом ли деле явилась бедствием для России так называемая схизма, то есть разделение церквей на католическую и православную? Да, отвечает Пушкин, действительно, схизма отъединила нас от остальной Европы и Россия долго не принимала участия в ее политической и духовной жизни. Значит ли это, что Россия не сыграла никакой выдающейся роли во всемирной истории средних веков? Значит ли это, что она ничего не дала миру? Конечно, нет!
Вопреки Чаадаеву, в разделении церквей, которое отъединило нас от остальной Европы, Пушкин видел наше особое предназначение. «Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена. Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех» [18, с.289].
Не соглашаясь с оценкой Чаадаевым русского прошлого в первом философическом письме, Пушкин был согласен со своим другом в критике настоящего. Он одобрял высказанное им мнение о равнодушии к долгу, справедливости и истине, о циничном презрении к человеческой мысли и достоинству в современном обществе. Поэт и сам восторгался далеко не всем, что видел вокруг себя: он раздражен как литератор, оскорблен как человек с предрассудками.»... «Но, - заверял Пушкин Чаадаева, - клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал» [19, с.290]. Таково было «последнее слово» (выражение Чаадаева) поэта к мыслителю. Несомненно, что идеи, высказанные А.С.Пушкиным в дальнейшем повлияли на некоторые изменения в системе исторических рассуждений мыслителя.
Отметим, что текст письма был известен А.И.Тургеневу, В.А.Жуковскому и другим. После смерти поэта письмо находилось у Жуковского, известно, что Чаадаев 5 июня 1837 года просил Жуковского прислать ему хотя бы копию письма. Вряд ли Жуковский ему отказал. Письмо Пушкина так или иначе нашло своего адресата уже после смерти автора. В «Апологии сумасшедшего» мы явственно ощущаем, что Чаадаев все время имеет ввиду это письмо, развивая аргументацию, уточняя свои идеи, поправляя себя» [20, с.135].
Многолетний диалог двух умнейших людей России представляется возможным завершить словами П.Я.Чаадаева: «Может быть, преувеличением было опечалиться хотя бы на минуту за судьбу народа, из недр которого вышли могучая натура Петра Великого, всеобъемлющий ум Ломоносова и грациозный гений Пушкина!» [21, с.152]. Взаимовлияние таких выдающихся мыслителей, как А.С.Пушкин и П.Я. Чаадаев не могло не наложить свой
отпечаток на духовную жизнь России. Действительно, анализируя историософские взгляды А.С. Пушкина и П.Я.Чаадаева, становится ясно, насколько они важны для адекватного концептуального понимания и осмысления истории вообще, но в первую очередь истории России.
В заключение отметим, что происходящие в современном мире процессы глобализации весьма обостряют проблемы сохранения национальной идентичности и культуры. В этих условиях представляется необходимым, опираясь на национально-исторические и культурные традиции, творчески используя их, осуществлять дальнейшее развитие нашего богатейшего духовного наследия.
Литература
1. Миненков Г.Я. Введение в историю российской социологии. - Минск: Экономпресс, 2000. - С. 16, 17.
2. См.: Лосский Н.О. История русской философии. - М.: Советский писатель, 1991. - С. 50.
3. Чаадаев П.Я. Полн. собр. соч. и избр. письма. Т. 1. - М.: Наука, 1991. - С. 395, 417.
4. Чаадаев П.Я. Статьи и письма. - М.: Современник, 1987. - С. 37.
5. Там же. - С. 143.
6. Чаадаев П.Я. Полн. собр. соч. и избр. письма. Т. 1. - М.: Наука, 1991. - С. 98.
7. Чаадаев П.Я. Статьи и письма. - М.: Современник, 1987. - С. 142, 143.
8. Богданов А.В. Неизвестный Чаадаев. // Философия и общество. 2009. №3, - С. 147.
9. Пушкин А.С. Собр. соч. В 10 т. Т. 6. - М.: Худ. литература, 1981. - С. 42, 43.
10. Там же. - С. 302.
11. Волков Г.Н. Три лика культуры. - М.: Мол. гвардия, 1986. - С. 120.
12. Пушкин А.С. Собр. соч. В 10 т. Т.6. - М.: Худ. литература, 1981. - С. 39, 135, 155.
13. Пушкин А.С. Сочинения. В 3-х т. Т.1. - М.: Худ. литература, 1985. - С. 486.
14. Боханов А.Н. А.С.Пушкин и национально-государственная самоидентификация России // Отечественная история. 2002. №5, - С. 3,16.
15. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т. Т.25. - Л.: Наука, 1983. - С. 199.
16. Пушкин А.С. Собр. соч. В 10 т. Т.6. - М.: Худ. литература, 1981. - С. 99, 100.
17. Переписка А.С.Пушкина. - М.: Худ. литература, 1982. Т.2. - С. 289.
18. Там же. - С. 289.
19. Там же. - С. 290.
20. Волков Г.Н. Три лика культуры. - М.: Мол. гвардия, 1986. - С. 135.
21. Чаадаев П.Я. Сочинения. - М.: Правда, 1989. - С. 152.
