CC BY
35
Абдурахманова И.В.
Некоторые аспекты формирования образа советского правосудия в массовом правосознании 1918-1921 гг.
Представления о должном правосудии и отношение к существующей судебной системе являются важнейшими элементами массового правосознания. Оценка действующего суда в его соотношении с идеальной моделью воздействует на формирование целостного представления о правопорядке и предопределяет степень ментальной легитимности государственной власти. Удовлетворенность граждан эффективностью правосудия в процессе реализации защиты своих личных и имущественных прав отражает соотношение конструктивных и деструктивных компонентов массового правосознания, предопределяя тем самым приоритет тех или иных моделей правового поведения. Это обстоятельство приобретает особое значение в условиях синкретизма российского массового правосознания, в структуре которого особое место всегда занимали правоаксиологические установки (например, справедливость, традиционно противопоставлявшаяся реализуемой в рамках официальных судебных инстанций законности).
Рефлексия формирующейся советской судебной системы в правосознании граждан детерминировалась как кратковременными факторами воздействия (условиями революции 1917 г. и Гражданской войны, политико-правовыми установками государственной власти, хозяйственной разрухой и криминализацией социума), так и глубинными ментальными традициями. Одной из таких традиций являлось негативное отношение основной массы населения (на 80 % состоявшего из крестьян) к официальному правосудию. Оно в значительной степени активизировало правонигилистические установки, порождая определенные формы народного правотворчества.
В начале XX столетия сохранялось отраженное в распространенных пословицах и поговорках отношение к официальному судопроизводству: «богатому идти в суд - трын-трава, а бедному - долой голова», «велика русская земля, а правде нигде нет места», «не бойся закона, бойся судьи», «что мне законы, коли судьи знакомы», «суд по форме судей прокормит», «судьям то и полезно, что в карман полезло», «дари судью, так не посадят в тюрьму», «где суд, там и неправда». Факторы формирования столь негативного образа суда в сознании основной массы населения рассматривались в дореволюционный период специалистами по обычному праву России, теоретиками права, историками, представителями художественной литературы и философской мысли. Будучи признаком кризиса правосознания, сложившееся в силу различных причин негативное отношение к существующей судебной системе проявлялось на всех уровнях социальной стратификации. Как пишет В.А. Буков, к октябрю 1917 г. единственными людьми, которые отстаивали идею правосудия на принципах цивилизованного общества, оставались лишь профессиональные юристы, безуспешно пытавшиеся после Февральской буржуазно-демократической революции воплотить в жизнь идеи правового государства и законности [1, с. 109].
Попытки демократизации российской государственности, предпринятые Временным правительством после Февральской буржуазно-демократической революции, не привели к формированию основ гражданского правосознания, повышению авторитета судебных учреждений в правосознании основной массы населения, преодолению социоцентристских, архаических правовых представлений. Развал государственности, крушение правопорядка обусловили рост правонигилистических настроений, самоуправства и самосудов, коренным образом отличавшихся от самосудов дореволюционного времени. Среди факторов эскалации самосудов революционного периода особое место занимали: психологические изменения, вызванные крушением прежнего правопорядка и пришедшие в резонанс с особенностями национальной правовой ментальности; стремление к моментальному разрешению обострившихся социально-экономических проблем; влияние эгалитарной пропаганды левых партий; рост преступности; эскалация политического максимализма. Массовые самосуды сочетались с широкомасштабным вмешательством граждан в осуществление правосудия, подменой официальных органов юстиции самочинными организациями.
Эта же закономерность была реализована и после Октябрьского переворота. Становление качественно нового правосудия составляло один из элементов большевистской политико-правовой доктрины. Классовая трактовка принципов и задач правосудия, представление о революционной законности как воле господствующего класса, возведенной в закон, закрепление в нормативных актах роли правосознания как источника права, казалось, отвечали эгалитарному, общинному сознанию и присущей ему ксенофобии. Провозгласив в качестве политического приоритета построение государственно-правовой системы в интересах трудящихся, новая власть не могла моментально дать народу справедливое правосудие, реализовав традиционные правовые представления о должном правопорядке. Поэтому на данном этапе активизировались и стали широко применяться навыки
«судить самим» и «судить по справедливости». Обычное право стало широко применяться в стихийно созданных судах, которые устанавливали свои процессуальные нормы. Стихийно возникшие суды (суды совести, народные суды, революционные суды, суды справедливости и т.д.) в некоторых местах стали единственной формой судопроизводства, что было вполне закономерно, так как условия Гражданской войны существенно затрудняли образование новых судебных инстанций, предусмотренных декретами советской власти. Во многих уездах и губерниях, где народный суд был учрежден, его функционирование было крайне нестабильным в условиях Гражданской войны, что способствовало формированию альтернативного официальному правосудия, основанного на обычном праве.
Однако по мере региональной стабилизации и образования народных судов принявший широкое распространение самосуд не прекратил своего существования. В Минюст отовсюду поступали сведения о существовании «параллельного судопроизводства» [2, л. 330]. Одной из причин альтернативного правосудия являлась рефлексия советского правосудия в массовом правосознании, которая в значительной степени была обусловлена соотношением правового идеала с политико-правовыми реалиями. Официальные источники, отложившиеся в фондах Министерства юстиции РСФСР за 1918-1922 гг., сообщали о повсеместном недовольстве граждан судом, освещая «патологические судебно-правовые явления» [3, л. 93-об.]. Основной мотив неудовлетворенности населения новым правосудием заключался в обоснованных в своем большинстве претензиях по поводу законности и справедливости вынесенных приговоров. В фондах Министерства юстиции, Главного управления по делам милиции НКВД, секретариата председателя ВЦИК, отдела частных заявлений и ходатайств ВЦИК, Верховного трибунала при ВЦИКе, бюро печати НКВД, секретариата ЦК ВКП(б) отложились многочисленные документы, позволяющие воссоздать факторы формирования негативного образа суда в массовом правосознании в постреволюционный период. «Видя кругом неправду, получая со всех сторон незаслуженные оскорбления, я обращаюсь к вам, дорогой товарищ, с последней надеждой найти правду, - говорилось в одном из прошений, направленных на имя В. Ленина. - Если я у вас не найду защиты, то всем и каждому смело и открыто скажу - нет правды у нас, нет и не было» [4, л. 55]. «Почти все народные судьи провинции не знают декретов, касающихся суда, а те, кто знакомы, стараются перефразировать декрет или циркуляр на свой лад» [5, л. 210], -констатировали граждане, аргументируя недоверие к суду. Несправедливость вынесенных приговоров, аргументируясь на вербальном уровне их незаконностью в формально-юридическом аспекте, на смысловом уровне нередко означала их неадекватность представлениям о справедливом правосудии, основанном на применении правового обычая.
Представители губернских отделов юстиции, рассуждая о возможностях повышения авторитета суда среди населения, чтобы «поставить на высоту судебные учреждения», предлагали привлекать к работе судей с практическим опытом, «создавать курсы по вопросам нового судопроизводства», «провести чистку народных судов ввиду того, что многие занялись бюрократизмом и не служат народу, а народ заставляют служить себе» [5, л. 210]. Во избежание справедливых жалоб населения на незаконные приговоры заведующий отделом юстиции Нижегородской губернии считал необходимым выработать «обширную инструкцию народным судьям, следственным комиссиям и милиции для разъяснения декретов и положений Совнаркома» [5, л. 210-об.], без соблюдения которых, как он полагал, невозможно добиться уважения населения к суду.
В докладе Вятского губернского комиссара юстиции Всероссийскому съезду комиссаров юстиции «О кустарном судебном строительстве» отмечалось, что вследствие неимения Собраний узаконений и распоряжений правительства «приходится руководствоваться случайно попадающими газетами», которые поступали в губернию крайне нерегулярно и в недо-статочном количестве [3, л. 18-об.]. Сведения о том, что судьи при разборе дел проявляют «самое грубое незнание законов» [6, л. 137-об.], содержались практически во всех отчетах о деятельности народных судов на местах. Правильному проведению в жизнь политики народной власти судами препятствовало, как сообщалось в официальных источниках, то обстоятельство, что «до них не доходят распоряжения из центра», вследствие чего судами выносились «курьезные и роняющие авторитет и достоинство суда приговоры, вроде присуждения в пользу суда нескольких кусков мыла, стаканов и штрафов на канцелярские принадлежности» [7, л. 18]. Представители юстиции на местах обращались с просьбой в Минюст и в центральные издательства выслать сборник узаконений, журналы «Пролетарская революция и право», «Церковь и государство», книгу П. Стучки «Народный суд в вопросах и ответах» [8, л. 2-об.]. В силу объективных обстоятельств государство не могло удовлетворить потребность судебных работников в нормативной литературе.
На содержание приговоров, которые вызывали недовольство граждан как незаконные, помимо объективных обстоятельств (неудовлетворительная осведомленность судей о нормативно-правовых актах, условия Гражданской войны и разрухи и т.д.) немаловажное значение приобрел и субъективный фактор - обоснование роли правосознания судей как источника правоприменительной практики.
Данная доктринальная установка обусловила вульгаризацию судопроизводства в целом, открывая дорогу индивидуальному правотворчеству судей. При таком положении вещей, как провозглашалось с высших партийных и государственных трибун, «совсем отпадает надобность в тех ловких и прытких юристах, которые монополизировали право». «Задача современного юриста более проста и почетна, -говорилось в том же документе, - и заключается не в запутывании судейского правосознания путем ловкой игры с бесчисленными законами, а в добросовестном содействии суду...» [9, л. 5-об.]. В этой связи многие граждане недоумевали: «Для чего же пишутся законы, если суд их нарушает» [10, л. 13]. Недовольство населения нередко было вызвано тем обстоятельством, что «суд игнорирует законы, даже не противоречащие революционному правосознанию» [3, л. 93-об.]. Жалуясь в центральные органы власти на произвол суда и незаконно выносимые приговоры, граждане часто обращались к В. Ленину с «покорнейшими просьбами» прислать «одного из лучших работников, чтобы смог разобраться» [10, л. 40] и установить порядок и законность в целях защиты законных интересов личных и имущественных прав граждан, в чьих интересах и совершалась революция.
Получив после революции, в обстановке всеобщего ожесточения и тотального всепроникающего насилия, суд без всяких «отяготительных» для него формальностей, население повсеместно проявляло недовольство и мерами наказания, и режимом его отбытия преступниками, по своему происхождению принадлежавшими в подавляющем большинстве к тем же самым трудящимся, что и их жертвы. «В уезде наблюдается любопытное явление: поступают просьбы не выпускать из тюрем, а иногда и расстреливать преступников, там содержащихся», - с удивлением констатировал в апреле 1918 г. сотрудник Наркомюста тов. Минин, вернувшийся из инспекционной поездки по Дмитровскому уезду [11, с. 20].
Официальные документы Минюста отмечали высокий процент обжалованных приговоров по всем губерниям, которые отменялись в кассационном порядке (по данным 1921-1922 гг.) [12, л. 29-об.], что вполне соответствовало заявлениям представителей Министерства юстиции о том, что «связь суда с населением носит формальный характер». Как объективно отмечалось в документах отдела юстиции Исполкома совета Тверской губернии, поступивших в Минюст в январе 1922 г., «советская власть для поддержания своего авторитета и престижа требует такого вида правосудия, где бы раздавался свободный голос в защиту попранной справедливости» [13, л. 17-об.]. Официальные источники в качестве важнейшей причины «крайне неблагоприятной» деятельности органов юстиции называли «отсутствие людей» [12, л. 3-об.], имея в виду «нехватку судей для организации эффективного функционирования народных судов». Так, заведующий Воронежским отделом юстиции в отчете о деятельности органов губернской юстиции за 1 половину 1920 г. констатировал недостаточную укомплектованность судов (от 50 до 80 %) в разных уездах [12, л. 29]. Материалы отдела личного состава НКЮ, документы ревизий народных судов, анализируя «дефекты в отношении судопроизводства», в качестве одного из наиболее существенных недостатков называли неукомплектованность судейского корпуса коммунистами. Количество работающих в нарсудах коммунистов по проведенному НКЮ анкетированию составляло около 1 % [14, л. 41]. Неукомплектованностью народных судов коммунистами ошибочно объяснялся тот факт, что население на местах не доверяет суду и считает, что этот суд не защищает предоставленные революцией гражданам права. Приблизить суд к населению, обеспечить его подлинно демократический характер и повысить авторитет судебных учреждений за счет привлечения на судейские должности рабочих и крестьян не удалось. Отрицая даже гипотетическую возможность существования «неклассового, нейтрального» суда [7, л. 2], представители Министерства юстиции предписывали руководителям губернских отделов юстиции «принять меры к подысканию хотя бы половины народных судей из числа рабочих и работниц через партячейки и профсоюзы» [7, л. 2]. Данное предписание аргументировалось тем, что «представители рабочего класса и трудового крестьянства, во всяком случае, будут лучше и справедливее, по совести творить пролетарский суд» [7, л. 2]. Введение в состав народных судей «чисто народных элементов» воспринималось первоначально в качестве «временной меры - за отсутствием достаточного числа подготовленных к занятию должности судей рабочих». Однако, как отмечали представители губернских и уездных органов юстиции, «влившись в состав судейских работников, подлинные представители рабочих и крестьян не имеют должной подготовки к судебному поприщу». Отмечая, что «в общем строе государственного механизма судебным учреждениям принадлежит одно из важнейших мест как орудию в борьбе за новый строй», саратовский комиссар юстиции писал наркому юстиции, что «для успешного выполнения своей задачи судебные учреждения должны комплектоваться из активных и сознательных рабочих, которых почти нет». Отражая повсеместно сложившуюся ситуацию, он отмечал, что «приходится довольствоваться элементами менее высокого качества, над которыми необходим постоянный, неустанный контроль». В то же время он отмечал, что «теперешняя организация суда. не дает возможности провести этот контроль» [15, л. 11]. Признавая, что правотворчество судей «бывает подчас нелепым», автор констатировал крайнюю степень неудовлетворенности населения таким правосудием [15, л. 11].
Как отмечалось на съезде губернских и уездных комиссаров юстиции союза коммунистов Северной области, «несмотря на ряд циркуляров о мобилизации юристов-практиков, на должности никто не идет вследствие перспективы полной материальной необеспеченности. Вознаграждение судебных работников ничтожно. Нередки случаи обращения судей за помощью к своим клиентам, что с точки зрения этики недопустимо и возможно лишь с точки зрения борьбы за существование» [12, л. 32-об.]. В итоге в судах «часто не было ни коммунистов, ни юристов» [16, л. 92].
Стремясь сформировать позитивный образ суда в массовом правосознании и осознавая, что степень ментальной легитимности большевистского правопорядка в значительной степени предопределяется удовлетворенностью правосудием, с одной стороны, с другой - государство само дискредитировало судебную власть. Первоначально во многих уездах наблюдалось «пренебрежительное, безразличное отношение» к судебным учреждениям, что наряду с условиями Гражданской войны существенно затрудняло функционирование созданных судов. В многочисленных докладах отделов юстиции губисполкомов отмечался «факт безразличного отношения» к суду со стороны местных исполкомов и комитетов партии, «смотрящих на них как на учреждения, не играющие особой роли в переживаемый момент революционной борьбы» [14, л. 41]. Та же мысль содержалась и в докладе губотдела юстиции Псковского губисполкома за 1920 г.: «В Псковской губернии укоренился взгляд на Отдел юстиции и на Совет народных судей как на учреждения маловажные, преследующие чуть ли не ничтожные цели. Такой совершенно своеобразный и в корне неправильный взгляд создался, с одной стороны, в силу того, что у многих нет правильного понятия о назначении этих двух учреждений, что нет ясного представления о том, какие именно задачи должны они выполнять в общем строительстве пролетарского государства, а в частности, в области советской юстиции, а с другой стороны, в силу того, что не было лица, которое смогло бы поставить деятельность суда на должную высоту» [17, л. 78]. Источники констатировали «невнимательное и явно безучастное отношение к работе и работникам судебных учреждений» со стороны органов государственной власти [17, л. 78]. Заведующий отделом юстиции Тамбовского губисполкома сообщал в НКЮ, что «губисполком совершенно не считался с отделом юстиции, как с пустым местом» [18, л. 19].
Советские органы на местах дискредитировали судебную власть постоянным вмешательством в осуществление ее функций. «Принимая во внимание, что судьи и следователи избираются уездными исполкомами и во всякое время могут быть ими отозваны, а делами исполкома фактически управляет президиум исполкома в лице 2-3 человек, - говорилось в акте ревизионной комиссии по обследованию народных судов Самарской губернии, - то судьи и следователи находятся в рабской зависимости от этих последних и в решениях своих несвободны» [7, л. 32-об.]. В результате, как сообщали официальные источники, «местные юридические бюро не пользовались никаким авторитетом, их законные требования игнорировались, с ними никто не считался, им только приказывали» [14, л. 41]. «Местные власти не доверяют судебному аппарату, его игнорируют даже при законности его постановлений. Их отменяют все, кому не лень» [14, л. 41]. Во всех регионах страны получили широкое распространение «вопиющие случаи давления на судейскую совесть работников судебных учреждений со стороны разных административных и партийных учреждений и лиц, особенно продорганов, сопровождающиеся часто угрозами арестов, а иногда арестом судебных работников в связи или по поводу исполнения ими служебных своих обязанностей» [18, л. 3]. Сами народные судьи полагали, что подобные эксцессы «просто терроризируют названных работников» и мешают им «направлять и разрешать дела так, как требует закон и как подсказывает революционное правосознание» [18, л. 3].
Сформировавшееся в 1918-1921 гг. в массовом правосознании негативное отношение к советскому правосудию обнаружило явное противоречие между представлениями о должном правопорядке, основанными на общинных, рудиментарных социально-правовых установках, и политико-правовой доктриной большевизма, которая в значительной степени реализовывалась посредством правоприменительной практики. Негативное отношение к правосудию стало фактором эскалации социально-правового негативизма и формирования представлений о легитимности большевистского правопорядка в целом. Преемственность рефлексии органов официального правосудия в массовом правосознании обусловила активизацию правонигилистических установок, претерпевших трансформацию в новых политико-правовых условиях.
Признавая наличие целого комплекса факторов, препятствовавших становлению системы правосудия, адекватного потребностям граждан, следует отметить, что важнейшим из них были политико-правовые и социально-экономические установки государственной власти. Отражая внутриполитическую конъюнктуру и интересы диктатуры пролетариата, объективно они были направлены на укреплении публично-, а не частноправовой сфер, в то время как граждане требовали защиты своих личных и имущественных прав.
Литература
1. Буков В.А. От российского суда присяжных к пролетарскому правосудию: у истоков тоталитаризма. М.,1997.
2. ГАРФ. Ф. А-353. (Министерство юстиции РСФСР). Оп. 2. Д. 41.
3. ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 2. Д. 27.
4. ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 2. Д. 37.
5. ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 2. Д. 40.
6. ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 5. Д. 17.
7. ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 3. Д. 108.
8. ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 2. Д. 28.
9. ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 2. Д. 26.
10. ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 2. Д. 42.
11. Протоколы Первого и Второго съездов комиссаров юстиции Московской области. М., 1918.
12. ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 5. Д. 31.
13. ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 5. Д. 38.
14. ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 3. Д. 121.
15. ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 2. Д. 64.
16. ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 5. Д. 27.
17. ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 5. Д. 19.
18. ГАРФ. Ф. А-353. Оп. 5. Д. 57.
