CC BY
230
УДК 82-3
М. Ю. Егоров
«Неклассический» мир Саши Соколова: вариативность интерпретации «Школы для дураков»
В статье рассматривается специфика построения нарратива романа Саши Соколова «Школа для дураков». Автор произведения «подсказывает» читателю не какую-либо единственную, а несколько взаимоисключающих или взаимодополняющих друг друга версий интерпретации романа. Мир в восприятии С. Соколова есть данность во всем многообразии его предметных, семиотических, идеологических, акциональных, ценностных проявлений. Поэтому для сознания, существующего в бытии этого мира, мир может быть увиден и понят как совокупность впечатлений, реакций личности и предметов ее мысли вне своего временного развития, вне значимости хронологической последовательности событий. Человек С. Соколова, напротив, есть неостановимая динамика самодостаточного душевного бытия, поводом для которого выступает жизнь. Выразить эту субъективную разъятость мира на переживания и впечатления, эту спонтанность самоощущения и самоопределения человеческого сознания и призваны «странные» приемы продуцирования текста в романе С. Соколова «Школа для дураков».
Ключевые слова: Саша Соколов, «Школа для дураков», третья волна эмиграции, русское зарубежье. M. Yu. Egorov
"Nonclassical" world of Sasha Sokolov: "A School for Fools". Variability of interpretation.
The article deals with specific narrative structure of Sasha Sokolov's novel A School for Fools. The writer suggests that the reader should consider not just one, but several conflicting and complementing each other versions of interpreting the novel. According to S. Sokolov, the world is reality with all its object, semiotic, ideological, actional and value manifestations. Thus for the consciousness existing in reality, the world can be seen and understood as a set of impressions, personal reactions and thoughts - beyond time development, beyond the importance of chronological sequence of events. S. Sokolov's man, on the other hand, is unstoppable dynamics of self-sufficient spiritual existence the reason for which is life. To express this subjective disunity of the world, this spontaneity of self-awareness and identity of human mind, S.Sokolov employs his "strange" methods of producing texts in his novel "A School for Fools".
Key words: Sasha Sokolov, "A School for Fools", the third emigration wave, Russians abroad.
Развертывающееся в романе Саши Соколова «Школа для дураков» повествование последовательно дезавуирует «физические» и событийные константы, но автором романа «подсказываются» читателю не какая-либо единственная, а несколько взаимоисключающих или взаимодополняющих друг друга версий интерпретации авторских усилий.
Так, одна из них - это версия психологическая: мы общаемся с Учеником таким-то - героем-рассказчиком, который «не здоров». Эта версия достаточно разработана автором и мотивирована раздвоением героя, его неспособностью удержать целеустремленную направленность речи, способностью его говорить обо всех вещах сразу (разнесенных в разные пространства и времена, обращенных к тем, кто жив и мертв, кто перед ним и кто отсутствует, существующих в той же
художественной «реальности» и только в грезах героя), немотивированным набором ассоциаций в речи и окказиональными смещениями в форме и значении употребляемых героем слов.
Фред Моуди считает, что в «Школе для дураков» «повествователь пытается создать для себя мир, в котором он мог бы найти эквиваленты своей шизофрении. Его умственная неполноценность становится метафорическим воплощением артистического импульса, указанием на творческую основу самого романа, подобно тому, как рифмы и отражения в описываемом мире накладываются на него сознанием, создавшим этот мир и управляющего им» (цит. по [1, с. 188]). Действительно, пожалуй, единственно реальной, не подвергающейся сомнению повествовательной инстанцией является в тексте романа общение «автора» и Ученика. Здесь лишь наиболее
© Егоров М. Ю., 2015
«Неклассический» мир Саши Соколова: вариативность интерпретации «Школы для дураков»
фантастическое с точки зрения читателя событие, нарушающее все границы литературного произведения, не ставится под сомнение.
Подобное построение (в качестве отражения «болезненно деформированного» образа действительности) заставляет искать смысл не в содержании, а в форме художественного высказывания. Представление, согласно которому действительность - это то, что дано обыденному взгляду, изгоняется, как и логические сцепления объектов. Мир предстает в неудобном для читателя виде, таким, где все «реально» существующие связи нарочито разрушаются. Налицо стремление автора зафиксировать текучие, быс-тропроходящие состояния, эмоции субъекта сознания. Вместе с тем можно в этой фиксации мига за мигом усмотреть нечто более глубокое, чем его эмоциональный характер, осознать всеобъемлющую природу этого мига.
Как это ни парадоксально, версия безумия героя позволяет ввести смысловое целое романа в нормативные рамки литературного текста, ориентированного на классические условно «изобразительные» нормы и традиции. К последним, конечно, нужно будет отнести не реализм И. Гончарова, И. Тургенева, Л. Толстого, М. Шолохова или русских писателей-семидесятников ХХ в., но - Н. Гоголя с его «Записками сумасшедшего» и Ф. Достоевского с его «Двойником» и «Идиотом». И нужно признать, что С. Соколов вполне сознательно и последовательно исходит из такой установки на классическую традицию.
Другая версия, постулируемая писателем, это версия системно-субъектная - «кто и каким образом действует в романе». Вообще, в структуре литературного произведения персонажи обладают двоякой характеристикой и функцией. С одной стороны, они сами обладают особой смоде-лированностью, а с другой - они же носители моделирующей функции в произведении. Персонажи, будучи «знаками», носителями закодированного в художественном тексте смысла, выступают «основными сюжетными единицами» романного текста [2, с. 93], носителями различных точек зрения [5, с. 9-212], тех или иных мотивов [4, с. 199].
За узнаваемыми типами и характерами главных и сопутствующих действующих лиц в романе возникает проблема повествующего субъекта. Все, что происходит в «Школе для дураков», в рамках «психологической» версии, отдалено от читателя перспективой сознания перволичного рассказчика-шизофреника. Его сознание стало
посредником между читателем и реальностью, подаваемой текстом. Эта действительность как бы застлана, выступает отдельными своими объектами, такими, которые сознание по произволу извлекло и приблизило, ввело в свою атмосферу. Но они часто обманывают ожидания читателя. На самом деле не так все просто. Если ориентироваться не на целостного (с определенностью своего Я) субъекта-повествователя, а на содержание сферы его сознания и качество представляемых им горизонтов восприятия и рефлексии, то можно обнаружить «текучий» характер повествующей инстанции.
В «расколотом» сознании Ученика такого-то одна из его ипостасей представлена лирическим голосом, реализующим передачу переживаний любви, прострационных остановок восприятия, переживаний школьного и домашнего «гнета», восхищения и преклонения перед наставников Норвеговым, переживаний радости «дачной» свободы и собственных «научных» перспектив. Другая ипостась - носитель критического взгляда на вещи, обидчивости, даже мстительности, трезвости и саморефлексии. При этом едва ли не в большей части текста оба Я Ученика выступают, совершенно определенно солидаризируясь друг с другом, «совместно» принимая ответственные решения, испытывая дублирующие друг друга чувства.
В одном отношении, сохраняя на протяжении всего произведения черты общего душевного нездоровья, повествующая инстанция может время от времени проявлять как формы крайнего «разложения» мыслительной деятельности (о чем уже говорилось), так и черты совершенно здравого суждения, жизненного «не по летам» опыта, невозможной для «идиота» нравственной, психологической и философской глубины. Зыбкой становится грань между сознанием «автора» романа и сознанием его героя: то герой включает в собственную субъектную сферу кругозор автора, то «автор» начинает обнаруживать живое родство с совершенно не «больными» переживаниями «больного» мальчика. Да и сама противопоставленность «автора» и «героя» как двух персонажей оказывается ничуть не большей, чем противостояние двух Я героя-повествователя.
Становится ясно, что интерпретационный ход в сторону «шизофренических» мотивировок дискурсивного развертывания решал только предварительную задачу. «Больное» сознание героя выступает лишь внешней «упаковкой» и «увеличи-
тельным стеклом» для построения современной модели человеческого сознания вообще.
Следующая версия - коммуникативная: «так это все рассказано». Помимо вступительной фразы, с которой начинается роман, есть и другая, симметричная ей, возникающая при попытке откровенного объяснения с женщиной на почте: «Хорошо, но как же начать, какими словами, я вдруг забыл, какими словами, как следует начинать разговоры, которые ни к чему не обязывают» [3, с. 132].
Фраза эта может служить ключом к пониманию рассматриваемой версии. Она понуждает читателя настроиться на такой ракурс восприятия текста, при котором все рассказанное повествователем (каким бы жизнеподобным или нереальным оно ни было) есть то, что рассказано, произнесено, написано и ничего более. Оно не требует признания себя за действительность, не побуждает к погружению в некий выдуманный мир как в реальность. Оно просто некая речь, кем-то сообщенная собеседнику, и все.
Сама основа коммуникативной ситуации в «Школе для дураков» строится не в виде сообщения автора читателю о некоей истории, якобы имевшей место в действительности, не в имитации словесного свидетельства о предметно-событийном бытии, но в сорассуждении автора с читателем посредством представления последнему фактов внутренней жизни героя-повествователя, а также самообнаружений и заявлений иных персонажей. Главное для Соколова не сообщение описания, а обращение к реакции читателя. Соответственно, все сообщенное в романе превращается только в предмет и форму речи, а смысл сообщения становится плодом усилий читателя по пониманию, последовательной и, возможно, неоднократной попытке интерпретации характера данного высказывания.
Тем самым, возникает перспектива еще одной, художественно-экспериментальной, версии чтения романа: «текст как совокупность повествовательных приемов, форма как овеществленная интенция». Конечно, «Школа для дураков» менее всего неумелое литературное сочинение. И, разумеется, «кашеобразная» композиция или «шизофренический» дискурс повествователя, «стихоориентированные» параметры прозаического текста или пространственно-временная «невнятица», модальные и семантические эксперименты писателя вовсе не представляют собой странно полюбившуюся автору «игрушку».
Как можно думать, целью писателя при этом является стремление не уйти в чистое эстетическое конструирование, но сохранить значимые социальные, этические, психологические коннотации своего произведения в отношении российской действительности, породившей и предопределившей проблематику мира и героя в «Школе для дураков».
За всем сказанным стоит совершенно определенная концепция мира и человека. Мир в восприятии С. Соколова есть данность во всем многообразии его предметных, семиотических, идеологических, акциональных, ценностных проявлений. Поэтому для сознания, существующего в бытии этого мира, мир может быть увиден и понят как совокупность впечатлений, реакций личности и предметов ее мысли - вне своего временного развития, вне значимости хронологической последовательности событий, как мир не для действия в нем, но как повод для ищущей философской мысли. Человек С. Соколова, напротив, есть неостановимая динамика самодостаточного душевного бытия, поводом для которого выступает жизнь, но которая не составляет содержания переживаний, вопросов, стремлений, ценностных установок и поступков. Внутреннее движение энергий сознания человека спорадично, всегда актуально и порождается текущим импульсом, а не долговременными целями, темами, предметами мысли и чувства. Выразить эту субъективную разъятость мира на переживания и впечатления, эту спонтанность самоощущения и самоопределения человеческого сознания и призваны «странные» приемы продуцирования текста в романе С. Соколова «Школа для дураков».
Библиографический список
1. Липовецкий, М. Н. Русский постмодернизм [Текст] / М. Н. Липовецкий. - Екатеринбург : Урал. гос. пед. ун-т., 1997.
2. Лотман, Ю. М. Сюжетное пространство русского романа XIX столетия [Текст] / Ю. М. Лотман // Лотман, Ю. М. Избранные статьи: в 3 т.- Т. 3. -Таллинн : Александра, 1992.
3. Соколов, С. Школа для дураков. Между собакой и волком [Текст] / С. Соколов. - М. : Огонек-Вариант, 1990.
4. Томашевский, Б. В. Теория литературы. Поэтика [Текст] / Б. В. Томашевский. - М. : Аспект Пресс, 1996.
«Неклассический» мир Саши Соколова: вариативность интерпретации «Школы для дураков»
5. Успенский, Б. А. Поэтика композиции [Текст] / Б. А. Успенский. - Спб. : Азбука, 2000.
Bibliograficheskij spisok (in Russ)
1. Lipoveckij, M. N. Russkij postmo-dernizm [Tekst] / M. N. Lipoveckij. - Ekaterinburg : Ural. gos. ped. un-t., 1997.
2. Lotman, Ju. M. Sjuzhetnoe prostranstvo russkogo romana XIX stoletija [Tekst] / Ju. M. Lotman // Lotman, Ju. M. Izbrannye stat'i: v 3 t - T. 3. - Tallinn : Aleksandra, 1992.
3. Sokolov, S. Shkola dlja durakov. Mezhdu sobakoj i volkom [Tekst] / S. Sokolov. - M. : Ogonek-Variant, 1990.
4. Tomashevskij, B. V. Teorija literatury. Pojetika [Tekst] / B. V. Tomashevskij. - M. : Aspekt Press, 1996.
5. Uspenskij, B. A. Pojetika kompozicii [Tekst] / B. A. Uspenskij. - Spb. : Azbuka, 2000.
Дата поступления статьи в редакцию: 04.11.2015 Дата принятия статьи к печати: 12.11.2015
