CC BY
67
© Кузнецов А.Г., Сивков Д.Ю., 2010
УДК 1:316 ББК 60.03
(НЕ)ОБРАТИМОСТЬ ИСТОРИИ:
ОТ КОНСТРУКЦИИ К ДЕКОНСТРУКЦИИ И ОБРАТНО
А.Г. Кузнецов, Д.Ю. Сивков
Век вывихнут. Любой человек, живущий в России на рубеже веков, может ощутить свое родство с шекспировским Гамлетом, оказавшимся в вихре исторической турбулентности. В этом, до некоторой поры немыслимом переплете времен, на карту поставленными оказались, конечно, не датские королевства, титулы, приближенные, привилегии, но российские домохозяйства, должности, карьеры, близкие, права и свободы. Так же, как и выдуманный персонаж, но отнюдь не без выдумки, он просеивает и отбирает элементы эпох, чтобы создать свое время. Поначалу он - напряженный и полный энергии - ощущает себя в числе фаворитов прогрессивной скачки, и даже, казалось, на полголовы опережает всех остальных. Потом он вдруг обнаруживает, что отстал на круг, а может быть на два, и что необходимо совершить модернизационный скачок в будущее. Позже выясняется, что где-то далеко в прошлом он свернул не туда, а затем ценой огромных усилий и жертв прокладывал свой тупиковый социалистический путь, а далее и вовсе топтался на месте. Теперь стало ясно, что он на верном пути демократии и капитализма, и что надо брать пример с более успешных попутчиков, которые теперь не враги, но и не друзья. Сейчас же очевидно, что эти другие сами не так уж уверены, правильной ли дорогой они идут, и что ему самому на этом пути не так уж хорошо. При этом сохраняется актуальная неопределенность того, стоит ли: 1) продолжать двигаться в том же направлении (попутно сетуя на то, что до этого он неправильно ехал по правильным рельсам); 2) вернуться ли в свой дискомфортный и дефицитный, но все же родной тупичок; 3) свернуть и пойти параллельно всем остальным; 4) вообще куда-либо идти.
Более того, злободневным оказывается наблюдение, что его сегодняшнее продвижение до боли напоминает «лунную походку» одного популярного певца. Он вроде бы шагает вперед, но в действительности идет назад.
Всякий наблюдатель, помещенный в российскую систему отсчета, оказывается свидетелем ералаша времен. Прошлое, настоящее и будущее играют травести, меняют маски и грим стремительно и причудливо. Нарочито спешное и топорное переписывание истории приводит к тому, что то, что будет, предстает обманчивым, то, что было - ложным, а то, что есть - абсурдным. Нагромождение шатких и наспех собранных конструкций превращает историю в серию инсценировок и анекдотов. Нивелируется различие между историей как правдивым рассказом о том, что было, и историей как вымышленным повествованием в виде баек и сказок (как правило, скабрезных). Темпоральный балаган вызывает головокружение и тошноту даже у наблюдателя с хорошим вестибулярным аппаратом. Необходимо пребывать в блаженстве аутизма, чтобы проигнорировать подобную чехарду и не воскликнуть в манере датского принца: «Время сошло с петель, свихнулось!». На смену двум, казалось бы, вечным и необратимым российским вопросам «Кто виноват?» и «Что делать?» грозит прийти новый -«Когда весь этот бред кончится?»
На фоне того, что совсем недавно ход истории понимался на манер объективно-неумолимой и тяжелой поступи «каменного гостя» вполне определенного классового происхождения, готового пожать руку и отомстить за всех «униженных и оскорбленных», открытие того, что история в лучшем случае есть
(тщательное) конструирование фактов, а в худшем простое ими манипулирование, порождает недоверие к историческому нарративу в целом. Более того, видимая «податливость» исторических фактов вместе с возможностями современных медиа делают (де)конструк-цию истории в общем-то недорогим мероприятием, чтобы она могла стать доступной каждому 1. Каждый теперь при желании может в очередной раз развенчать «великий миф» о Революции 1917 года, о том, кто начал Вторую мировую войну, о том, для чего была задумана Перестройка. Примечательны в этом отношении строки из книги Жака Деррида «Призраки Маркса»: «Некоторые советские философы говорили мне в Москве несколько лет назад: лучший перевод для термина пе-рестроика - это все-таки деконструкция »2. Несомненно, неразбериха дает плодородную почву для исследования конструирования и деконструирования времени и истории, поскольку обнажается закулисье этих практик. Однако вместе с тем обнажается и актуальная важность выработки нового отношения к (де)конструированию истории.
Предметом данной статьи является конструирование и деконструирование истории. Распространено представление о том, что история являет собой последовательную смену событий, где произошедшее ранее неким образом детерминирует то, что произойдет далее. Выявление регулярностей перехода от одних событий к другим, является ставкой в борьбе за установление исторических законов. Кроме того, считается, что история имеет необратимый ход. Однако беглый взгляд на ряд общеизвестных событий и явлений позволяет усомниться в этой необратимости 3.
Поводом к последующим рассуждениям стала (как следует из вступления) странная темпоральность и игра времен, открывающаяся наблюдателю в России. Являются ли переписывание прошлого и возвращение к уже, казалось бы, пройденному, симптомами «русской исключительности»? Данный текст пытается скорее развернуть и поставить, нежели свернуть и снять два вопроса (которые в первом приближении будто бы относятся к научной фантастике, а не к науке): во-первых, являются ли время и история обратимыми или необратимыми? Во-вторых, как следует от-
носиться к конструированию прошлого? Вместе с тем речь хотя и пойдет об истории, но в фокусе размышлений будут не столько эпистемологические проблемы исторического познания, сколько философские и социологические аспекты (де)конструирования истории.
В русском языке слово «история» имеет три смысловых регистра. Во-первых, этим термином обозначают цепь произошедших на самом деле событий. Считается, что всякое свершившееся событие не зависит от воли и сознания тех, кто не присутствует в момент его свершения. В этом смысле (прошедшее) событие объективно и независимо от субъекта (потомка). Нам не удастся отменить наши поступки после того, как мы их совершили, хотим мы этого или нет. Событие всегда конкретно и материально.
Во-вторых, история - это также рассказ о чем-либо. Рассказ может быть правдивым, правдоподобным, ложным, вымышленным. Рассказ может взять в союзники звук и речь или свет и письмо. Однако рассказ всегда оказывается зависимым от того, кто его ведет и кому он адресован. В этом смысле он в той или иной степени субъективен. Считается, что от субъекта зависит то, как соотносятся между собой событие и рассказ. Событие обладает некими неизменными объективными параметрами, а его восприятие, интерпретация, осмысление, описание и репрезентация в рассказе остается полностью на совести субъекта. Кроме того, рассказ вообще может не отсылать к какому-либо действительному событию, а быть лишь вымыслом, фикцией, фантазией. Сгущая краски и огрубляя линии, можно сказать, что паре рассказ/событие соответствуют такие именитые философские дуэты, как субъект/объект, слово/вещь, означающее/означаемое, надстройка/базис, вторичные/первичные качества.
В-третьих, словом «история» обозначается специфическое стабилизированное и контролируемое сцепление рассказа и события, то есть наука истории. История как наука предполагает определенную форму объективности, легитимирующей сцепление рассказа и события. В общем виде «объективно то, что разработано, приведено в порядок и методически осмысленно мышлением, то, что в конечном счете оно делает понятным»4. Вмес-
те с тем распространено представление о том, что рассказ должен соответствовать событию и его фактам, адекватно его отражать и в некотором смысле копировать в себе. Однако такая смысловая разметка не изначальна, а является скорее продуктом модерна с соответствующим пониманием субъекта, объекта и идеала научности 5.
Первоначально история - это рассказ, правдивый рассказ о том, что произошло на самом деле. Так определяют историю Цицерон, Авл Геллий, Исидор Севильский и многие другие. Однако не все рассказы похожи. Античная риторика различала три вида рассказов: historia, которая рассказывает правду; argumentum - не правдивый, но правдоподобный рассказ; fabula - вымысел, не содержащий ни правды, ни правдоподобия. В дальнейшем эти античные нюансы были забыты, но оппозиция истории как правдивого рассказа и поэзии как вымысла сохранилась. Установка истории на истину, таким образом, является изначальной.
Кроме того, есть еще одна черта, помимо правдивости, отличающая историю от всех других рассказов - буквальность. Как отмечает Бернар Гене, различение между буквальным и аллегорическим смыслом коренится в истоках западного христианского мира. Например, первые христиане воспринимали Ветхий завет как неотъемлемую часть своей культуры, но он во многом противоречил духу Евангелия, и они начали понимать его не буквально, а искать в нем некий скрытый смысл. В свою очередь «история принимает вещи такими, какие они есть, и возвращает словам первоначальный смысл. <...>. Историк претендует только на то, чтобы дать буквальный рассказ о том, что произошло»6.
Итак, правда и буквальность в качестве двух путевых ориентиров неизбежно влекут историю к союзу с письмом и текстом. История как наука опирается не на устный нарратив, стоящий на плечах памяти, а на письменный рассказ, тело которого протезировано документами, архивами, картами, книгами. В этой связи Поль Рикер отмечает: «Автономность исторического познания по отношению к феномену памяти является важнейшим допущением для обоснования последовательной эпистемологии истории как научной и литера-
турной дисциплины»7. Таким образом, становится ясно, что отношения истории и памяти значительно сложнее того представления, что история - это более точная и систематичная память 8. История, а точнее историография в ее исходном значении (письмо истории), представляет собой экстериоризацию памяти, ее расширение и корректировку. Если память в большей степени заботит точность, то историю - истина. Тогда историография является своего рода заархивированной памятью.
Альянс мимолетного слова с долговечным медиумом письменности открывает ряд принципиально новых возможностей, как для истории, так и для любой другой науки, поскольку записывание составляет фундамент всякой научной практики 9. Во-первых, письменный документ в отличие от устного рассказа, как правило, значительно переживает своего автора во времени. Помимо того, письмо - это код, которому автор должен обучиться, и который открывает перед ним определенные возможности, и в то же время накладывает ограничения. Ввиду этого письменный текст обладает некоторой автономией относительно его автора. Восприятие и осознание этой автономии обостряется в ХХ в. вплоть до заявления о полной автономии текста и смерти автора 10.
Во-вторых, письменный текст позволяет обращаться к нему многократно, позволяет читать и перечитывать себя, проверять и перепроверять, интерпретировать и реинтер-претировать, критиковать и вновь оправдывать 11. Это создает предпосылку для тщательного конструирования описаний событий, но в то же время и по той же самой причине (возможность многократного обращения) создает предпосылку для деконструирования любого исторического факта. Все, что записано (в отличие от того, что сказано), оставляет след и позволяет вы-слеживать события прошлого и про-слеживать траектории их действующих лиц 12.
В-третьих, письменные тексты могут быть накоплены, систематизированы, составлены в архив. Это позволяет сравнивать различные документальные свидетельства между собой, а также проверять их на подлинность и достоверность. Кроме того, архивы дают возможность сопоставлять то, что само
по себе несопоставимо - свидетельства из разных мест и времен 13. Архивы, с одной стороны, приводят к осознанию необходимости осторожного отношения ко всем свидетельствам, а с другой - к пониманию того, что всякий текст может быть понят только в его связи с другими текстами, то есть в контексте. Это касается и интерпретации текста с учетом его места среди других современных ему письменных свидетельств, так и его реинтерпретации в свете более поздних или более ранних текстов. Таким образом, письменные свидетельства, да еще и собранные в архив, одновременно открывают возможность, как для необратимости, так и для обратимости истории. В таком ракурсе (де)кон-струирование истории предстает в виде выявления, игнорирования, устранения, создания следов 1 4.
В этой связи на передний план выходит проблема селективности, которая имеет два ракурса: 1) о каких событиях следует рассказывать; 2) каким свидетельствам следует доверять (какие свидетельства следует отобрать) при описании этих событий. То есть события и их описания имеют селективный характер. Всякий действующий в той или иной ситуации из всего горизонта альтернатив действия реализует лишь одну альтернативу (неважно сознательно или нет), оставляя все остальные возможности действия неиспользованными, но потенциально (но не гарантированно) возможными. В контексте теории систем Дирк Беккер отмечает следующее: «Системы, прежде всего, объясняют то, что ряды возможностей существуют до того, как какая-либо специфическая возможность может быть выбрана. Во-вторых, ряд возможностей не является данным, а воспроизводится посредством осуществления самих отборов, которые (будучи запомненным, забытым и заново открытым) рекурсивно конституируют этот ряд возможностей.»15.
Режим неравной вероятности выбора альтернатив действия (когда одни действия регулярно являются очень желательными, а другие очень нежелательными), а это значит и неравной вероятности свершения событий, называют (социальным) порядком. «Трансформация набора равновероятных утверждений в набор неравновероятных утверждений
означает создание порядка»16. Режим, в котором одни свидетельства принимаются для описания событий более охотно (или заслуживают большего доверия), чем другие, называют дискурсивной формацией 17 или эпи-стемой 18.
В случае истории работа селекции становится более видимой, чем в других науках. Сами события являются результатом (совсем не обязательно рационального) выбора, осуществляемого теми, кто в них участвует. В этом контексте говорят о контингентности исторических событий, в том смысле, что они зависят от локальных и конкретных обстоятельств и в том, что они могли бы быть другими 19. Понимание уникальности каждого события породило в свое время множество споров о научном статусе истории и об объективном методе исторического познания 20. Кроме того, всякий рассказ избирателен. Нечто он маркирует, делает важным, а что-то оставляет без внимания. Нет ни возможности, ни смысла описывать все и во всех подробностях. Поэтому историк - это тот, кто ведет отбор фактов и событий. Долгое время история была рассказом о том, что оставило значительный след, о чем-либо выдающемся, стоящем запоминания (дела великих людей, чудеса, войны, эпидемии).
В свою очередь, если и те, кто «попадают в истории», и те, кто «рассказывают истории», осуществляют селекцию, то принципиальным становится вопрос о том, как они это делают, то есть каким образом осуществляется (де)конструирование истории (и как цепи событий, и как описания событий). Такая постановка вопроса находит свое выражение в таком мощном и разноплановом движении в современных социальных и гуманитарных науках, как конструктивизм 21.
Несмотря на то что конструктивизм -довольно «разношерстный зверь», можно выделить ряд общих положений, разделяемых большинством конструктивистов. Следует согласиться с Брюно Латуром, который утверждает, что «конструктивисты склонны разделять следующие принципы: реальности, к которым привязаны люди, зависят от серии опос-редований; реальности и их опосредования составлены из разнородных компонентов и имеют истории; количество разнородных ингре-
диентов и число опосредований, необходимых для поддержания реальностей, являются залогом их реальности (чем более опосредованно, тем более реально); наши реальности открыты для различающихся интерпретаций, которые должны осторожно приниматься во внимание; если реальность протяженна (в пространстве и времени), ее сложные системы жизнеобеспечения также должны быть протяженными; реальности могут разрушаться, и поэтому требуют тщательного поддержания и постоянного ремонта»22. Упрощая, можно сказать, что лозунгом конструктивизма вполне могла бы стать следующая пародия на
В. Маяковского: «Если звезды зажигают, то это кому-нибудь нужно, и этот кто-то провел работу, и эта работа имеет свою историю». В некотором смысле конструктивизм является распространением историзма на все существующие явления. Отсюда и «чистая эстетика»23, и «абстрактная теория»24 имеют свою историю и детерминированы локальными условиями их производства.
Значительная часть конструктивистов разделяет положение о том, что акторы действуют в мире исходя из тех значений, которыми они наделяют события и вещи. В этой связи уделяется большое внимание конструированию смыслов. Принципиальную важность здесь имеют положения (берущие начало в лингвистике Ф. де Соссюра) о произвольном соотношении означающего и означаемого и о том, что значение является результатом различения в сети отношений с другими знаками 25. В таком ракурсе сам факт исторического события и его связь с другими событиями определяется значением, приписываемым ему наблюдателем (историком) в ходе описания. Таким образом, дискурсивная формация оказывает решающее воздействие на порядок исторической событийности.
Первым значимым средством конструктивизма является осознание того, что всякое историческое событие контингентно, и невозможно найти одну общую объяснительную схему для всех событий. Изменяется соотношение рассказа и события. Описание теперь не копирует событие и не должно соответствовать ему, оно получает самостоятельный статус. Сами события оказываются сконструированными средствами нарративов.
В таком ракурсе важным становится исследование средств и механизмов наблюдения. Наблюдатели, имеющие разные средства наблюдения, не только наделяют события разными значениями, но и видят разные события. То, что является событием для одного, не является таковым для другого, и наоборот. Каждый наблюдатель конструирует свое собственное время и свой горизонт исторических событий 26. Поэтому принципиальное значение имеет познавательная стратегия, позволяющая сталкивать, сравнивать, совмещать перспективы различных наблюдателей. Таким образом, на смену вопросам «что происходит?», «кто действует?» приходит вопроша-ние о том, «каковы условия возможности данного события?», «при помощи каких средств (медиа) и каким наблюдателем осуществляется наблюдение?». Исследовательский интерес смещается от наблюдения того, что происходит, к наблюдению того, как это воспринимается (интерпретируется, наблюдается), то есть к наблюдению наблюдения или наблюдению второго порядка. Одной из форм наблюдения второго порядка является деконструкция 27.
Несомненно, проблема восприятия субъектом исторических событий может быть предметом рассмотрения различных научных дисциплин. Однако при рассмотрении данной проблемы в рамках конструктивистской системы отсчета не обойтись без анализа историософских концепций, формирующих перцептивные решетки понимания общественных трансформаций. Возможно различное толкование соединения прошлых, настоящих и будущих событий. Темпоральные модусы могут рассматриваться как константы и как переменные. При этом перцептивные структуры могут быть связаны с различными политическими ориентациями субъекта. «Замедление» истории, когда прошлое считается константой, выражает консервативную идеологию, основанную на почитании Традиции. Изменение здесь считается «извращением» некоторого раз и навсегда данного сакрального порядка. Напротив, «ускорение» процесса и учащение событий выражает прогрессивную идеологию. Здесь замедление считается опасным для необходимой модернизации в форме реформы или революции. Не-
смотря на разнообразие историософских прочтений, также принято считать, что настоящее детерминировано прошлыми событиями и телеологически определяется ожидаемыми событиями будущего. Подобное сцепление временных модусов придает истории устойчивость и смысл.
Очевидно, что прошлое никогда не было абсолютной константой. В обществе премо-дерна те или иные события повторно кодировались смыслами в соответствии с меняющимися интересами элит. В этом смысле прошлое может конструироваться и в отрыве от событий, считающихся реальными. Препятствием для повторного кодирования в премо-дерне является отсутствие единого мира и универсальной истории, а также непрозрачность между группами в иерархическом обществе и монополия на историческую интерпретацию ограниченного числа лиц. Другими словами, количество конкурирующих интерпретаций было регламентировано и ограничено.
Каким образом функционирует знание системы о самой себе, называемое историей? В восприятии прошлого ключевую роль играет селективная память. Дело в том, что динамика системы представляет собой ее освобождение от прежних состояний. Совершенная память системы как тотальное удержание предыдущих состояний препятствовало бы изменению системы. Следовательно, память должна иметь также функцию частичного запоминания или забывания. Никлас Луман замечает, что «главное достижение памяти состоит в забвении, а вспоминается лишь то, что имеет исключительное значение. Ведь без забвения, без высвобождения потенциала новых операций система не имела бы будущего»28. Запоминание/забывание осуществляется в виде схем - фактов и универсалий. Схемы используются в повторной кодировке, и большая часть знания отсекается и не используется. Таким образом, можно сказать, что история как совокупность смыслов есть результат деятельности системы по самоописанию и самовоспроизвод-ству. В этом контексте интерпретация событий есть порождение вариативной комплексности системы - множества смысловых схем, последующая селекция и присоединение их друг к другу.
Рубеж XX и XXI вв. в гуманитарном знании определяется через такие пароли, как «постмодерн» и «глобализация». Эти термины противопоставляют состояния собранности и разобранности системы. Кроме того, в первом случае говорится о регионализации и мультипликации сущего - «везде все различное», а во втором - о генерализации или универсализации реальности - «везде одно и тоже». Если использовать коммуникационный контекст, то напрашивается вывод, что и глобализация и постмодерн описывают некоторую общую социокультурную реальность. Благодаря усовершенствованию средств передачи информации, каждый элемент системы оказывается потенциально связанным с любым другим элементом. В такой сетевой структуре незначительное локальное возмущение может привести к радикальному изменению всей системы. Таким образом, прогнозирование изменений становится затруднительным, будущее становится неопределенным и рискованным.
Помимо будущих событий, прошлое также становится подвижным и интерпретируется повторно бесчисленное множество раз в соответствии с конъюнктурой. Данная тенденция находит подтверждение в популярности концепций «альтернативных историй». Поп-истории придерживаются следующего принципа: чем необычнее интерпретация, чем больше внимания она привлечет, пусть даже негативного, тем больше у этой интерпретации прав на существование. Более того, в подобных интерпретациях нередко действует конспирологическая логика: отсутствие доказательств является лучшим доказательством 29.
Произвольное обращение с прошлым осуществляется в рамках такой техники, как деконструкция. Как известно, данный термин был предложен французским философом постструктуралистом Ж. Деррида. Деконструкция означает объективную игру или субъективную подмену или перестановку элементов системы. В темпоральном контексте речь идет о смещении и замещении событий истории. До постструктурализма техника деконструкции разрабатывалась в западном марксизме. Исходным пунктом в марксизме является понимание общественной реальности как тотальности (TotaHtat). Данное понятие означа-
ет конкретную взаимосвязь всех частей целого 30. Так, Георг Лукач понимал тотальность как «всестороннее определяющее господство целого над частями»31. Вместе с тем целое не предполагает полное отрицание частей. Тотальность «отнюдь не упраздняет свои моменты до лишенного различий единства, до тождества»32.
История, по Лукачу, также рассматривается как целостность. В своем очерке о Ленине венгерский философ писал: «Всегда существует нечто более действенное и более важное, чем отдельные факты или тенденции, а именно, действительность совокупного процесса, целостность общественного развития»33. В этой связи становятся понятными вопросы, актуальные для такого понимания истории в западном марксизме. Как выйти за пределы исторической необходимости? Как найти такой особенный момент в тотальности, который мог бы изменить темпоральную структуру? Венгерский философ говорил об «актуальности революции»; гений Ленина как раз состоял в том, что он сумел распознать такой момент в развитии России 34. Благодаря тому, что «слабое и решающее звено» известно, воздействие в данный момент может изменить ход истории, совершить прыжок или ускорить развитие. Любопытно, что другие моменты получают совершенно иной смысл. По Лукачу, «все прочие моменты, поставленные в связь с этой центральной проблемой [изменения будущего], найдут в ней, в этой связи, свое правильное понимание и решение»35.
Таким образом, посредством революции осуществляется темпоральная реконструкция. После наступления События все моменты получают истинный Смысл. В подобном де-конструктивистском ключе французский философ-марксист Л. Альтюссер разработал понятие «сверхдетерминация». Развитие общества происходит не по закону отрицания отрицания, а по закону сверхдетерминации. Темпоральный процесс представляет собой совокупность комплексных нелинейных эффектов: разрывов, смещений, мутаций и подмен элементов. Например, изменение базиса не обязательно приводит к изменению надстройки; некоторые элементы надстройки могут по обратной связи оказывать воздей-
ствие на базис. Альтюссер пересматривает марксисткую концепцию линейной детерминации, когда одна совокупность элементов (базис) определяет другую совокупность (надстройку). Обе эти совокупности сверхдетер-минированы эмерджентной структурой комплексной целостности. Временной поток может расслаиваться, в нем возможны задержки и торможение. Французский философ отмечал: «Разумеется, всегда есть главное противоречие, противоречия второстепенные, но они сменяют свои роли в артикулированной структуре с доминантой <...> Но это главное противоречие, являющееся продуктом смещения, становится «рещающим», взрывоопасным только благодаря конденсации (благодаря «сплаву»). Именно оно представляет собой то «рещающее звено», которое в политической борьбе, как говорит Ленин (или в теоретической практике), необходимо ухватить и потянуть к себе для того, чтобы пришла в движение вся цепь, или, если привлечь менее линейный образ, именно оно занимает стратегическое узловое положение, место, в котором необходимо начать атаку, чтобы осуществить «расчленение единого»36.
Наиболее радикальный вариант деконструкции представлен в теологическом материализме немецкого философа В. Беньямина. Знаменитый текст «О понятии истории» строится вокруг понятия «Jetztzeit» - «времени часа сего» (апостол Павел)37. Согласно Бе-ньямину, история не является последовательностью связанных событий. Jetztzeit означает мессианскую остановку времени, революцию, изменяющую смысл истории. «Сознание необходимости взорвать последовательный ход истории есть свойство революционных классов в момент активности»38. В революции время стягивается в одну точку. В данный момент - «маленькую калитку, через которую может войти Мессия»39, происходит переоценка событий минувших дней. Прошлое, настоящее и будущее реконструируются в новую смысловую конфигурацию. Причем предшествующие события совершались «в долг» перед настоящим. Как отмечает С. Жи-жек, у Беньямина с перспективы революции могут быть оправданы любые события прошлого, в том числе насилие и террор, так как
в мессианском времени они предстают в ином свете, в перспективе вечности 40.
Итак, в западном марксизме были сформулированы теоретические принципы техники деконструкции истории. Смысл истории составляет виртуальная темпоральность. Вообще слово «виртуальный» часто применяют к описанию эффектов симуляции некоторой очевидной реальности. Однако существует несколько иная трактовка термина. Вслед за Ж. Делезом предлагается понимать виртуальность как априорное поле бесконечных возможностей 41. По сути история является вневременным и внепространственным архивом смыслов, своего рода «вавилонской библиотекой» (Х.-Л. Борхес). Актуализация/интерпретация происходит посредством системной (надындивидуальной) селекции и последующего присоединения смысловых конструкций. Если в премодерне и частично в модерне системное забвение блокировало произвольный характер селекции, то в постмодерне история и культура в целом превратились в глобальный медиа-архив, который пытается «вспомнить все»42. В таком архиве возможны самопроизвольные эффекты, как например, невозможность полной классификации, мутация смыслов, эффекты deja уи - уже бывшего, уже виденного ранее. Парамнезия происходит из-за того, что различные медиа функционируют по принципу «технической воспроизводимости» смыслов и осуществляют их незапланированное повторение 43. Подобные эффекты также влияют на историческое воспроизводство общества. В смысле всего сказанного не может быть истории как совокупности некоторых реальных событий, которые затем неправильно интерпретируются. История - это виртуальная конструкция множества возможных смыслов, которые повторяются при работе интерпретации.
Деконструкция обнаруживает нелинейность и противоречивость исторического процесса. За всяким, даже самым бесспорным историческим фактом, кроются раздор, противоречие и несоответствие. Деконструкция делает явным произвольность селекций, осуществляемых в историческом процессе. Это делает крайне уязвимыми все новые попытки создания когерентного исторического нарратива. Кроме того, современные архивы бло-
кируют забвение и не позволяют какому-либо факту или событию кануть в Лету и потому стать неуязвимыми для деконструкции. Всякий след (документ, чертеж, приговор, пакт, книга, карта), лежащий на архивной полке, является оружием «до востребования», которое может быть использовано кем угодно против кого угодно. «Досье становится все более и более неопровержимым: записанный единожды и навсегда дискурс пребывает в поисках любого, первого попавшегося собеседника: он обращается бог весть к кому»44. В этом контексте становится понятным вопрос Поля Рикера о том, является ли историография исцелением или ядом? Прошлое переписывалось и переписывается, но теперь оно может возвращаться сколько угодно раз. И сегодня процесс репликации, видимо, увеличивается в прогрессии.
Деконструкция истории выявляет ретроактивность событий. Более ранние свершения могут реинтерпретироваться, оправдываться, обретать смысл, трансформироваться в свете более поздних событий. Таким образом, в деконструктивистской перспективе даются ответы на оба вопроса, направлявших настоящие размышления: да, история имеет обратный ход; (пере)констру-ирование прошлого возможно при определенных специфических условиях.
В то же время деконструктивистская стратегия имеет ряд существенных недостатков. Во-первых, игнорируется материальность истории. Материальность следа и архива лишь декларируется, но не используется в объяснительной схеме. Деконструкция ограничивает свое восприятие текстовой реальностью, редуцируя вещь к знаку. В результате для того, чтобы деконструировать текст, нужен лишь другой текст, что «удешевляет» практику деконструкции. Вещность самих текстов и их медиа при этом оставляется за скобками. Во-вторых, деконструкция показывает произвольность селекций в процессе конструирования, но не показывает пределы, ограничительные механизмы (де)конструирования. В результате создается впечатление, что возможно абсолютно все, что может быть создана и де-конструирована любая конструкция. В-третьих, деконструкция тяготеет к тому, чтобы объяснять текст через контекст, у чего есть
два следствия: 1) проводится четкое разделение (и при этом не указывается по каким критериям) между объясняющими и объясняемыми элементами; 2) поддерживается различение содержания и формы, при этом предпочтение отдается последней, в то время как позитивно выраженное содержание игнорируется. В-четвертых, деконструкция неявно противопоставляет реальное (естественное?) и сконструированное. Критический пафос деконструкции имеет смысл только тогда, когда есть нечто более настоящее, чем то, что подвергается деконструкции, если же все является конструкцией и соответственно может быть деконструировано, то критический потенциал данной стратегии оказывается достаточно низким.
В этом свете оригинальной и эвристически перспективной представляется конструктивистская программа, предложенная французским социологом Брюно Латуром, и ее взгляд на время и историю. Прежде всего, Латур предлагает альтернативную «политику объяснения», которая не пытается заведомо провести разделение на объясняющие и объясняемые элементы, на факторы и переменные. Если «все может быть сделано мерой всего остального»45, то и всякий элемент мира (актант) может служить объяснением любого другого. Однако это не значит, что возможно абсолютно все. Всякое объяснение, всякая каузальность представляет собой гетерогенную (то есть состоящую из человеческих и не-человеческих элементов) ассоциацию, выстроенную по тем же принципам, что и все остальные ассоциации. Ограничительным принципом, позволяющим отделять одно объяснение (более реальную конструкцию) от другого (менее реальной конструкции) является их способность сопротивляться. «Реально то, что сопротивляется испытаниям. <...>. Не существует различия между “реальным” и “нереальным”, “реальным” и “возможным”, “реальным” и “воображаемым”. Скорее все это различия между теми, кто сопротивляется длительное время и теми, кто этого не делает, между теми, кто сопротивляется отвержено и теми, кто нет, между теми, кто знает, как вступить в союз или изолировать себя, и теми, кто этого не знает»46. Таким образом, речь не идет
о том, что все объяснения равнозначны, но лишь о том, что их реальность (объяснительная сила) является не их изначальным атрибутом (есть от рождения «сильные», а есть «слабые» объяснения), а результатом их сопоставления, столкновения.
В одной из своих ранних работ французский социолог определяет время следующим образом: «Время - то есть различение между моментами - это отдаленное следствие действий, направленных на то, чтобы сделать определенную позицию устойчивой. Оно не является и не может быть причиной»47. Или иначе: «время - это отдаленные последствия стремлений каждого из акторов создать необратимые события в собственных интересах»48. Мир заселен неопределенным количеством акторов или актантов, каждый из которых по-своему проводит различение между моментами. Одним актантам удается навязать другим свой способ организации и классификации моментов, таким образом создается время. До тех пор, пока другие придерживаются этого принципа организации и классификации событий, связь между событиями остается неизменной и время необратимым. Время так же, как и его обратимость/необратимость, является не исходным свойством мира, а промежуточным (поскольку ни одна гегемония и ни один порядок не бывают вечными) результатом и ставкой в борьбе актантов.
Таким образом, вопрос о (не)обратимо-сти времени ставится в социологии Латура в открытом виде и является одним из центральных в его размышлениях на эту тему. В последующей работе «Нового времени не было» Латур приходит к оригинальному пониманию темпоральности и различных режимов времени. «Мы имеем будущее и прошлое, но будущее в форме круга, расширяющееся во всех направлениях, и прошлое, являющееся не пройденным, но возобновляемым, повторяемым, очерчиваемым, защищаемым, заново комбинируемым, реинтерпретируемым и вновь со-здаваемым»49. Подчеркивается неизбежная политемпоральность всякого действия, смешивающего элементы различных эпох. В этом контексте оказываются невозможны ни точное повторение прошлого, ни радикальный разрыв с ним. Происходит своего рода «про-
сеивание времени», когда на первый план выступает селекция событий и элементов различных эпох. «Мы никогда не двигались вперед и не отступали. Мы всегда активно отбирали элементы, принадлежащие различным эпохам. Мы можем по-прежнему отбирать. Этот отбор и создает время, а не время порождает его»50.
Вместе с тем Латур формулирует интересную концепцию истории. Его ключом к исторической проблематике является вопрос о том, есть ли у вещей (объектов) история? Или более конкретно: «Где были микробы до Пастера?» В модерной системе отсчета, использующей субъект/объектную схему познания и отделяющей онтологию от эпистемологии, на этот вопрос есть два ответа. Первый - с позиций реализма: микробы существовали всегда. Второй - с позиций социального конструктивизма: микробы существуют с того дня, как их открыл Луи Пастер. Латур признает оба ответа неудовлетворительными. В познавательной схеме, где субъект и объект рассматриваются как изначально существующие и изолированные инстанции, существует только история людей, которые меняют свои атрибуты от события к событию, в то время как вещи либо существуют в вечности (в том случае, если их существование доказано), либо их нет вовсе, и никогда не было. Если же вещь (объект) рассматривать как ассоциацию ее реакций на испытания с инструментами и приборами исследования, средствами наблюдения, навыками исследователя, самим исследователем, то есть как артикуляцию переплетения, пересечения субъекта и объекта, то мы получим возможность писать историю вещей. Важно отметить, что это переплетение субъекта и объекта Ла-туром полагается в качестве исходного, из которого они потом «выпутываются» и приобретают мнимую автономию.
Латур подвергает тщательному анализу лабораторную практику конструирования объектов. Он отмечает, что всякий объект, выходящий из лаборатории, начинает свое существование (проявляет свою реальность) как совокупность реакций-сопротивлений в ответ на испытания, которым он подвергается со стороны исследователя. Задача исследователя - создать такие условия, в которых этот объект (микробы, химический
элемент, вирус и т. д.) смог бы себя наиболее отчетливо проявить. Отсюда Латур приходит к оригинальному выводу: автономия объекта является результатом не отсутствия работы по конструированию, а наоборот, наличия большого объема такой работы; чем больше работы исследователь провел в лаборатории, тем больше автономии у исследуемого им объекта, чем больше конструкции, тем больше реальности. На выходе же из лаборатории объекты становятся субстанциями. «Слово “субстанция” обозначает не то, что “остается под”, нечто неподверженное истории, но то, что собирает вместе множество агентов в стабильное когерентное целое. Так же как точная референция квалифицирует тип гладкой и легкой циркуляции, субстанция - это имя, обозначающее стабильность ансамбля»51.
Субстанция - это то, что появляется позже феноменальных проявлений объекта, то, что скрепляет и стабилизирует их после того, как установлена уникальность этого ансамбля атрибутов. Однако именно субстанции приписывается причина феноменальных следствий. В этой связи Латур делает существенный для понимания истории вывод о том, что следует «воздержаться от использования причинности для объяснения чего бы то ни было. Причинность следует за событиями, а не предшествует им»52.
Тщательно изучая конструирование различений между моментами времени в лабораториях, Латур также приходит к выводу о ретроактивности исторических событий. Понятие субстанции приобретает у него два практических значения: 1) как то, что удерживает вместе обширные классы практических ситуаций; 2) как то, что подложено под атрибуты, но задним числом в режиме ретроподстройки, когда недавнее событие помещается перед более давним. Французский социолог располагает историю вещей и историю людей на одной плоскости так, что артикуляция микробов является таким же историческим событием (после которого Пастер, микробы, Франция и даже весь остальной мир уже не будут прежними), каким является артикуляция интересов СССР и Германии в пакте Молотова - Риббентропа.
Таким образом, и деконструктивистские штудии в западном марксизме и конструктивистская программа Брюно Латура обнаруживают, что и обратный ход истории и конструирование прошлого являются не только возможными, но и, в некотором смысле, «нормальными» явлениями. Однако, если в деконструкции ретроактивная переинтерпретация истории связана с некоторыми особыми моментами (например, Революция), то Латур обнаруживает более приземленные и рутинные (но, тем не менее, не повседневные) основания этого действия, регулярно имеющего место, в частности, в научной практике. При этом деконструктивистский пафос покоится на имплицитном допущении о том, что есть некоторые более реальные, естественные, не-сконструированные конструкции, которые не подвержены деконструкции. Социология Ла-тура, в свою очередь, предлагает различать хорошо и плохо сделанные конструкции. Каковы же критерии различения хороших конструкций прошлого от плохих - это вопрос будущих исследований, которые будут стимулироваться неудовлетворенностью описаниями прошлого, создаваемыми сегодня.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 О слабостях и пороках современного критического мышления в целом и деконструкции в частности см.: Latour B. Why has critique run out of steam? From matters of fact to matters of concern // Critical Inquiry. - Winter 2004. - J№ 30. - Р. 225-248.
2 Деррида Ж. Призраки Маркса. Государство долга, работа скорби и новый интернационал. - М., 2006. - С. 131.
3 Прежде всего следует вспомнить о реставрации монархических символов и перипетиях государственного гимна в России, шествии ветеранов СС в Прибалтике, популярности И.В. Сталина по результатам голосования «Имя России», национализации предприятий вследствие мирового финансового кризиса.
4 Рикер П. История и истина. - СПб.,
2002. - С. 35.
5 Детальный анализ конститутивных (или даже конститционных) элементов модерна в его познающими субъектами, познаваемыми объектами и критериями истинности научного познания см.: Латур Б. Нового времени не было. - СПб., 2006.
Об ограничении и даже пагубности корреспонден-
тской теории познания см.: Latour B. Pandora’s Hope. Essays on the reality of science studies. - Cambridge, Mass. ; L., 1999.
6 Гене Б. История и историческая культура средневекового Запада. - М., 2002. - С. 22-23.
7 Рикер П. Память, история, забвение. - М.,
2004. - С. 190.
8 См. по этому вопросу: Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. - М., 2004 ; Хаттон П. Х. История как искусство памяти. - СПб., 2004.
9 Этот тезис последовательно развивается в ранних работах Брюно Латура: Latour B. Laboratory life. The construction of scientific facts. - Princeton, New Jersey, 1986 ; Idem. Science in action. How to follow scientist through society. -Cambridge, Mass., 1987.
10 См.: Барт Р. Смерть автора // Его же. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1994. -С. 384-392, а также Фуко М. Что такое автор? // Его же. Воля к истине. - М., 1996. - С. 7-47. Об автономии текста см.: Деррида Ж. О грамматологии. -М., 2000.
11 Об этом свойстве письменности, а также о других коммуникативных медиа см. подробные и оригинальные размышления Никласа Лумана во второй главе его opus magnum «Общество общества»: Луман Н. Медиа-коммуникации. - М., 2005.
12 Оригинальную методологическую программу, уделяющую большое значение понятию следа и позволяющую про-слеживать ассоциации в процессе их собирания (а не форматировать общество) предлагает в своей последней на данный момент книге Брюно Латур: Latour B. Reassembling the social. An introduction to actor-network-theory. -Oxford, 2005.
13 Несмотря на то что Латур практически не использует термин «архив», его понятие центры калькуляции в книге Science in action (1987) и его последующая корректировка понятием олигопти-кон (за центрами калькуляции зарезервировано обозначение мест, где в буквальном смысле осуществляются вычисления) в Reassembling the social (2005) показывают значимость накопление и сопоставление текстов, записей, графиков и других следов для науки в целом.
14 См.: Derrida J. Archive fever: A Freudian impression // Diacritics. - Summer 1995. - Vol. 25, № 2. -Р. 9-63 ; Lynch M. Archives in formation: privileged spaces, popular archives and paper trails // History of the Human Sciences. - 1999. - Vol. 12, № 2. - Р. 65-87 ; Steedman C. The space of memory: in an archive // History of the Human Sciences. - 1999. - Vol. 11, № 4. - Р. 65-83 ; Brown R. H., Ben-Davis B. The making of memory the politics of archives, libraries and
museums in the construction of national consciousness // History of the Human Sciences. -1999. - Vol. 11, № 4. - Р. 17-32.
15 Baecker D. Why systems? // Theory, Culture
& Society. - 2001. - Vol. 19, № 2. - Р. 66.
16 См. также: Latour B. Laboratory life. The construction of scientific facts. - Princeton, New Jersey, 1986. - Р. 244 ; Brilluoin L. Science and information theory. - N. Y, 1962.
17 Фуко М. Археология знания. - М. ; СПб., 2004.
18 Его же. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. - М., 1994.
19 О контингентности см.: Луман Н. Социальные системы: Очерк общей теории. - СПб., 2007. -С. 151-193 ; Seligmann-Silva M. Contingency // Theory, Culture & Society. - 2006. - Vol. 23, № 2-3. - Р. 135138 ; Pottage A. Power as an art of contingency Luhmann, Deleuze, Foucault // Economy and Society. -
1998. - Vol. 27, № 1. - Р. 1-27 ; Zizek S., Butler J., Laclau E. Contingency, hegemony, universality. Contemporary dialogues on the left. - L. ; N. Y, 2000.
20 См. классические тексты: Трельч Э. Историзм и его проблемы. Логическая проблема философии истории. - М., 1994 ; Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. - М., 1998 ; Поппер К. Р. Нищета историцизма. - М., 1993 ; Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. - Изд. 2-е, доп. - М., 1986 ; Коллингвуд Р. Идея истории. - М., 1980, а также современные дебаты: Вен П. Как пишут историю. Опыт эпистемологии. - М., 2003 ; Бурдье П. За рационалистический историзм // Socio-logos’97 : альманах Российско-французского центра социологических исследований ИС РАН. - М., 1996. - С. 9-30 ; Рикер П. История и истина ; Certeau M. de L’Ecriture de l’histoire. - Paris, 1975.
21 См.: Коркюф Ф. Новые социологии. - СПб. ; М., 2002 ; Качанов Ю. Л. Дихотомия «социологический конструктивизм - научный реализм» и ее преодоление // Журнал социологии и социальной антропологии. - 2004. - Т. VII. - № 1. - С. 63-74 ; Антоновский А. Ю. Никлас Луман : эпистемологические основания и источники социологического конструктивизма // Луман Н. Общество как социальная система. - М., 2004. - С. 208-231 ; Цоколов С. А. Дискурс радикального конструктивизма. - Мюнхен, 2000 ; Латур Б. Надежды конструктивизма // Социология вещей / под ред. В. Вахштайна. - М., 2006. -
С. 365-390 ; Hacking I. The social construction of what? - Cambridge, Mass., L., 1999.
22 Latour B. Whose cosmos? Which cosmopolitics? // Common Knowledge. - 2004. -Vol. 10, № 2. - Р. 458-459.
23 Бурдье П. Исторический генезис чистой эстетики // Новое литературное обозрение. - 2003. -№ 60. - С. 17-29.
24 Hunter I. The History of Theory // Critical inquiry. - Autumn 2006. - Vol. 33. - Р. 78-112.
25 Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. -Екатеринбург, 1999.
26 Ср. эту идею у столь непохожих авторов как Никлас Луман и Брюно Латур: Луман Н. Мировое время и история систем // Логос. - 2004. -№ 5. - С. 131-168 ; Latour B. Irreductions in Latour
B. The Pasteurization of France. - Harvard University press, 1988. - Р. 158-175.
27 Luhmann N. Dekonstruktion als beobachtung zweiter ordnung // Berg H. de (hrsg.) Differenzen: Systemtheorie zwischen dekonstruktion und konstruktivismus. - Tubingen; Basel., 1995. - S. 9-37.
28 Луман Н. Реальность масс-медиа. - М., 2005. - С. 158. См. также: Его же. Эволюция. - М.,
2005. - С. 194-213.
29 В качестве примеров поп-исторических интерпретаций можно назвать труды таких авторов, как А.Т. Фоменко и А.Г. Дугин.
30 Подробнее о проблеме целостности в западном марксизме см.: Jay M. Marxism and Totality: The Adventures of a Concept from Lukacs to Habermas. - Berkley ; L.-A., 1984.
31 Лукач Г. История и классовое сознание: Исследование по марксисткой диалектике. - М.,
2003. - С. 128.
32 Там же. - С. 115.
33 Лукач Д. Ленин. Исследовательский очерк о взаимосвязи его идей. - М., 1990. - С. 61.
34 Проблема актуальности революции в философии Лукача подробно рассматривается в статье: Zizek S. From History and Class Consciousness to The Dialectic of Enlightenment, and Back // New German Critique. - Autumn 2000. -№ 81. - Р. 107-123.
35 Ibid. - Р. 127.
36 Альтюссер Л. За Маркса. - М., 2006. - С. 300.
37 Рассмотрение историософии Беньямина см. в следующих работах: Агамбен Дж. Скрытый подтекст тезисов Беньямина «О понятии истории» (Из книги «Оставшееся время: Комментарий к «Посланию к римлянам»)» // Новое литературное обозрение. - 2000. - № 46. - С. 91-96 ; Хабермас Ю. Тезисы Беньямина о философии истории // Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. - М., 2003. - С. 23-26 ; Holz H-H. Prismatische Denken // Uber Walter Benjamin. Frankfurt am Main, 1968. - S. 100-110.
38 Беньямин В. О понимании истории // Бень-ямин В. Озарения. - М., 2000. - С. 234.
39 Там же. - С. 236.
40 Подробнее см.: Жижек С. Возвышенный объект идеологии. - М., 1999. - С. 135-151.
41 Zizek S. Organs without Bodies: Deleuze and Consequences. - L. ; N. Y., 2004.
42 Об архиве см.: Фуко М. Археология знания. - Киев, 1996. - С. 127-132 ; Гройс Б. Под подозрением: Феноменология медиа. - М., 2006. - С. 7-
21 ; Featherstone M. Archive // Theory, Culture & Society. - 2006. - Vol. 23, № 2-3. - Р. 591-596 ; Richards Th. Archive and Utopia // Representations. - Winter 1992. - № 37. - Р. 104-135.
43 См.: Krapp P. Deja Vu. Aberrations of Cultural Memory. - Mineapolis ; L., 2004.
44 Рикер П. Память, история забвение. - С. 199.
45 Latour B. The Pasteurization ofFrance. - Р. 158.
46 Ibid. - Р. 158-159.
47 Ibid. - Р. 50.
48 Ibid. - Р. 165.
49 Латур Б. Нового времени не было. - С. 144.
50 Там же. - С. 145.
51 Latour B. Pandora’s Hope. Essays on the reality of science studies. - Cambridge, Mass. ; L.,
1999. - Р. 151.
52 Ibid. - Р. 152.
