CC BY
5
НАРРАТОЛОГИЯ
Narratology
DOI 10.54770/20729316-2023-1-30
А.Б. Танхилевич (Москва)
«НЕ НАРУШИТЬ ПРИШЕЛ Я, НО ИСПОЛНИТЬ»: ФУНДАМЕНТАЛИСТСКАЯ СОБЫТИЙНОСТЬ В РАССКАЗЕ И.Э. БАБЕЛЯ «ПРОБУЖДЕНИЕ»
Аннотация
В статье анализируется парадоксальная событийность в рассказе Бабеля «Пробуждение», где событие дано как нарушение одной традиции / нормы во имя исполнения другой, более глубокой или истинной. Основой для этой событийности объявляется прецедентная картина мира. Прослеживается связь событийности «Пробуждения» с событийностью в других рассказах Бабеля. Делается вывод о том, что отдельные признаки события в «Пробуждения» крайне типичны для бабелевского творчества, но сочетание их в рассказе уникально. Ставится вопрос о типологии и генезисе такого события. Вводится понятие «фундаменталистской» событийности с опорой на определение фундаментализма, данное Г.С. Померанцем: «революционное отрицание испорченной традиции во имя идеала древней простоты». Обнаруживается типологическое сходство картин мира в религиозных учениях, имеющих признаки фундаментализма, и в «Пробуждении». Делается вывод, что в «Пробуждении» этот (очень распространенный, но никак не универсальный) способ мыслить событие нетривиально реализуется на «нетипичном» для него материале - секулярном и партикулярном, без присущего фундаменталистскому мировоззрению религиозного или социального пафоса. Ставится вопрос о необходимости изучения «фундаменталистской» событийности как особой формы на широком литературном материале.
Ключевые слова
Событие; событийность; фундаментализм; Бабель; рассказ; «Пробуждение»; традиционализм; диегетическая картина мира; прецедентная картина мира.
A.B. Tankhilevich (Moscow)
"I AM NOT COME TO DESTROY, BUT TO FULFIL": FUNDAMENTALIST EVENTFULNESS IN ISAAC BABEL'S "AWAKENING"
The article presents an analysis of the paradoxical eventfulness in 'Awakening", where the main event is a violation of a tradition / norm in the name of another one, perceived as more valuable and truer. The precedential diegetic picture of the world is suggested as the basis for such a type of eventfulness. The connection is described between the eventfulness of 'Awakening" and the eventfulness in other short stories by Babel'. The conclusion is made that some features of eventfulness of 'Awakening" are very typical for Babel', but their combination in the short story is unique. The question is presented concerning the typology and genesis of such eventfulness. The notion of "fundamentalist" eventfulness is introduced based on the definition of fundamentalism given by G.S. Pomerants: "Revolutionary denial of a corrupt tradition in the name of ancient simplicity". A typological likeness is found between the picture of the world in some religious teachings with elements of fundamentalism and that of 'Awakening". A conclusion is made that in 'Awakening" this way of thinking about an event (very widespread, but by no means universal) is applied, in a non-trivial way, to unusual subject matter, secular and private, lacking the religious and social pathos which is typical for fundamentalism. The question is raised of the necessity to study "fundamentalist" eventfulness as a special form on the basis of broad literary material.
Key words
Event; eventfulness; fundamentalism; Babel'; short story; "Awakening"; traditionalism; diegetic picture of the world; precedential picture of the world.
Событийность «Пробуждения»: постановка проблемы
Событие, по Ю.М. Лотману, есть «перемещение персонажа через границу семантического поля» [Лотман 1970, 282].
У Бабеля в «Пробуждении», казалось бы, с героем происходит полноценное событие. От него хотят музыкальной карьеры, но его интересует литература. Герою нужно свернуть на Дворянскую, а он поворачивает на Тираспольскую. Его предки были раввинами и боялись моря, а он хочет научиться плавать. Он был с детства «пригвожден» [Бабель 1996b, 197] к Гемаре, а теперь хочет лазать по деревьям. Он, мальчик из приличной семьи, начинает участвовать в контрабандной торговле трубками. Он, еврейский мальчик, отдаляется от «еврейской судьбы» [Бабель 1996b, 196] настолько, что родной отец готов его убить. Его пичкали отвлеченной теорией (Гемара), а он начинает проводить время в Практической гавани и знакомиться с природой. Хилому Загурскому, учителю «с жидкими ногами» [Бабель 1996b, 194], герой предпочитает атлетического Смолича
«с бронзовыми, чуть кривыми ногами» [Бабель 1996Ь, 197]. Из компании «головастых, веснушчатых детей» и «карликов» [Бабель 1996Ь, 194] герой переходит в общество «бронзовых» [Бабель 1996Ь, 197] мальчишек, отлично плавающих и ворующих на обед кокосы. Само название рассказа, «Пробуждение», указывает на высокую степень событийности, переход из одного состояния в другое, от сна в яви. Перед нами переход от абстрактного, хилого, религиозного, традиционно еврейского, неподвижного, навязанного, надуманного, общественно одобряемого - к конкретно-вещественному, предметному, жизненному, настоящему, творческому, бунтарскому, телесному, динамичному (плаванье, контрабанда, литература). Итак, в «Пробуждении» происходит полноценное событие.
Но эта простая картина осложняется рядом деталей. На самом деле «пробуждение» героя - это не только нарушение, но и - на другом уровне - реализация нормы / традиции.
Так, дед рассказчика писал книгу, а страстью внука, по аналогии, становится литература. Внук в конце рассказа хочет знать ответы на все вопросы; дед их уже знал. Рассказчик, несмотря на все свое бунтарство, многообразно продолжает дело деда.
Рассказчику прихлебатели его отца ошибочно предрекают успехи (подразумевается - в музыке), ссылаясь на то, что он внук выдающегося человека [см. Бабель 1996Ь, 194]. Прихлебатели, вроде бы, ошибаются: рассказчик не преуспеет в музыке. Но они же, не зная того, оказываются правы: внук пошел по дедовым стопам.
Книга, которую писал дед рассказчика, называлась «Человек без головы». Но «человек без головы» - это человек тела; а человек тела - это «гладиатор» Смолич, атлет, пловец, ментор рассказчика. Времяпрепровождение со Смоличем - полная противоположность «жизни мудреца» с ее головной ученостью; противоположность жизни «заморышей с синими раздутыми головами» [Бабель 1996Ь, 193], маленьких скрипачей. Название книги деда метафорически предвещает судьбу внука.
Литературное творчество в рассказе связано со знанием природы. Смолич, ментор рассказчика, называет себя натурфилософом и не только поощряет литературные наклонности героя, но и учит его плавать. При этом умение плавать подается как реализация закона природы, неумение - как аномалия: «Как это так - вода тебя не держит... С чего бы ей не держать тебя?» [Бабель 1996Ь, 198] - говорит наставник ученику. Литература и плаванье - это естественно.
Двойственность нарушения / исполнения в полной мере проявляется в эпизоде с трубочной контрабандой. Герой ввязывается в торговлю трубками под руководством своего товарища Неманова. Трубки эти изготовляет на продажу некий Мэтью Троттибэрн, «последний мастер трубок» [Бабель 1996Ь, 196], то есть продолжатель традиции рукодельного ремесла в век фабричного производства. Следовательно, рассказчик, который продает эти трубки, не только нарушает закон, но и способствует продолжению определенной почтенной традиции.
Кустарное изготовление трубок, между прочим, сравнивается с сексом: «Детей надо делать собственноручно» [Бабель 1996Ь, 196], - говорит о трубках матрос, брат Мэтью. Но секс тоже, подобно трубочной контрабанде, сочетает в себе нарушение и выполнение. Секс табуирован, но им занимаются все. Он представляет собой личное, интимное дело, но одновременно реализацию нормы.
Изготовление трубок сродни литературному увлечению героя: «Трубки линкольнского мастера дышали поэзией. В каждую из них была уложена мысль...» [Бабель 1996Ь, 196]. Логично заключить поэтому, что вся двойственность, присущая изготовлению трубок, обнаруживается и в литературной деятельности героя. По этой логике, литературная деятельность - не только бунт, но и выполнение: то ли почтенной традиции, то ли естественного закона.
Товарищ героя, Неманов, «исполнил все, что обещал» [Бабель 1996Ь, 196]: с детства демонстрируя талант бизнесмена, он стал выдающимся предпринимателем, реализовал свой потенциал. Отметим метафору: развивать свои задатки - значит исполнять обещанное. Раз так, то и рассказчик, делая выбор в пользу любимой литературы, не только нарушает предписанное, но еще и исполняет то, что должен.
Понятно поэтому, что, когда героя пытается атаковать отец, именно бабушка (представительница традиции) именно на еврейском (традиционном) языке исполняет партию спасительницы. Коль скоро герой не только нарушает, но и (в определенном смысле) исполняет традицию, то и спасение ему может прийти - от традиции, причем в ее наиболее почтенном изводе (бабушка ведь старше отца). Традиция как бы одной рукой отталкивает, а другой принимает героя.
Итак, в сюжетных и мотивных элементах рассказа совмещаются, всякий раз по-новому, противоположные действия: нарушение традиции / закона и выполнение традиции / закона. Бунт героя против навязанной нормы становится не просто индивидуалистическим жестом, но реализацией традиции; готовность героя последовать за своим призванием - парадоксальным исполнением нормы. Какая нарративная картина мира реализуется в подобной событийности?
Прецедентная картина мира в «Пробуждении»
В «Пробуждении» мы сталкиваемся с признаками прецедентной картины мира [см.: Тюпа 2020]. Герой «пробуждается», чтобы исполнить то, для чего он предназначен, чтобы осуществить свою судьбу - стать писателем. Таким образом он повторяет непременное для такой картины мира «сверхсобытие» [Тюпа 2020, 37] - судьбу деда-писателя, Лейви-Ицхока.
В то же время, «пробуждаясь», герой реализует некий закон, а значит, казалось бы, перед нами проявление восходящей к притче императивной картины мира. Действительно, идея «верховного миропорядка» [Тюпа 2020, 38] в рассказе прослеживается. Напомним афоризм матроса Трот-тибэрна: «Мы не можем не согласиться с тем, джентльмены, что детей надо делать собственноручно» [Бабель 1996Ь, 196] (курсив мой. - А.Т.).
Однако закон, который реализует герой в бабелевском рассказе, не имеет отношения к «высшей справедливости». Это не дидактичный закон, а закон природы, имморальный миропорядок. При этом перед нами норма, уникальная для каждого: «веление сердца», которому необходимо внять. Это не характерно для императивной картины мира.
И все же, несмотря на все вышесказанное, герой делает правильный (для себя) выбор: «Как поздно пришлось мне учиться нужным вещам!» [Бабель 1996Ь, 197] (курсив мой. - А.Т.). Читателю ясно показано, что вслушиваться в природу и заниматься литературой по велению сердца -правильно (для конкретного героя), а заниматься Гемарой и музыкой через силу - неправильно (для него же). Поэтому можно сказать, что императивная картина мира в рассказе представлена, хотя и в зачаточном виде.
Оговоримся: герой Бабеля переживает кризис идентичности, совершает выбор и растет над собой. Такой герой характерен скорее для вероятностной картины мира [Тюпа 2020, 38]. Перед нами, как это свойственно «рассказу» в терминологическом смысле, гибрид нескольких картин мира в одном тексте [Тамарченко 2011, 74]. Для нашего дальнейшего рассуждения, однако, важны именно признаки императивной и особенно прецедентной.
Можно было бы поставить вопрос: чье именно мировидение отражают перечисленные картины мира - автора, «повествующего» Я, «повествуемого» Я нарратора, различных персонажей? На наш взгляд, едва ли возможно сказать, что картины мира в этом рассказе четко «распределены» по разным персонажам и нарративным инстанциям. Для нас важно, впрочем, что прецедентная картина мира присуща, в том числе, имплицитному автору текста. В самом деле, ведь дед-писатель и бабушка-спасительница выдуманы не нарратором: эти две фигуры говорят о присутствии имплицитного автора.
Таким образом, в «Пробуждении» перед нами складывается парадоксальная ситуация. Нарратив строится с учетом прецедентной (и отчасти императивной) картины мира, но герой борется с косной традицией (и императивным диктатом своего окружения). Событие в «Пробуждении» непротиворечиво сочетает два элемента: бунт и продолжение традиции. Реализуется ли подобная событийность, полностью или частично, в других рассказах Бабеля?
Структурные элементы событийности «Пробуждения» в творчестве Бабеля
Бунт, который поднимают сыновья биндюжника Менделя против своего отца в рассказе «Закат», - это не просто волюнтаристское сопротивление закону. Это провозглашение одного закона над другим, во всяком случае, для героев рассказа. «Не говори "нет", русский человек, когда жизнь шумит тебе "да"» [Бабель 1996Ь, 295], - говорит Арье-Лейб Ивану Пятирубелю в «Закате». «Время идет. Слушай его шаги и дай ему дорогу» [Бабель 1996Ь, 290], - говорит Беня Левке: сам ход времени благоприятствует сыновьям в их бунте против отца. Судьба заодно с героями-бунтарями.
Перед нами своеобразная картина мира, пусть не являющаяся прецедентной (ибо нет прецедента, нет первособытия), но включающая событие как реализацию судьбы.
Определенное сходство с «Пробуждением» можно увидеть и в событийности рассказа «Отец». Фроим Грач в этом рассказе нарушает закон социальный, чтобы исполнился закон природы - вечный закон чередования рождения и смерти. В рамках одного и того же события - сговора Фроима и Бени Крика - социальный порядок рушится (бакалейщика Каплуна ждет разорение), а природный порядок восстанавливается (дочь Грача Баська получает мужа). Впрочем, перед нами вновь не прецедентная картина мира: в отличие от героя «Пробуждения», Грач не подражает первособытию.
Своеобразное проявление прецедентной картины мира в сознании нарратора обнаруживается в основном событии (то есть в убийстве голубей во время погрома) в «Истории моей голубятни». Хотя для «повествуемого» Я это событие в высшей степени неожиданно, «повествующее» Я, осмысляя произошедшее в своем нарративе, как бы предвещает событие. «Все мужчины в нашем роду были доверчивы к людям и скоры на необдуманные поступки, нам ни в чем не было счастья» [Бабель 1996b, 163]: неудачливый герой невольно продолжает «семейную традицию».
Однако прецедентная событийность в «Истории моей голубятни» принципиально отличается от событийности «Пробуждения», потому что в «Истории моей голубятни» событие не является революционным поступком героя и, следовательно, в этом смысле лишено парадоксальности событийности «Пробуждения». Герой в «Истории моей голубятни» играет страдательную роль.
Структурно ближе к событийности «Пробуждения» событийность рассказа «Сашка Христос» из цикла «Конармия». Сашка просит отчима отпустить его в пастухи, причем мотивирует свою просьбу традиционалистским аргументом: «Все святители из пастухов вышли» [Бабель 2018, 43]. Вновь перед нами рассказ, в котором разворачивается история конфликта героя с отцовской фигурой, вновь, как в «Пробуждении» и «Закате», история заканчивается высвобождением героя, и вновь перед нами своего рода традиционалистский бунт.
Признаки прецедентной картины мира видны в рассказах «Кладбище в Козине» и «Берестечко» в цикле «Конармия», где погромы буденновцев мыслятся как повторение погромов Хмельницкого. Ту же параллель обнаруживаем в черновом наброске «Костела в Новограде» [Бабель 2018, 203]. О циклическом видении истории в «Конармии» не раз писали исследователи [см. van Baak 1994, 71; Хетени 1988, 114].
Переклички между традицией в «Пробуждении» (литература, изготовление трубок) и традицией в «Конармии» (погромы, судьба еврейства) обнаруживаются на мотивном уровне. В «Пробуждении» Мэтью Трот-тибэрн - «последний мастер трубок» [Бабель 1996b, 196]; в «Конармии» рабби Моталэ из рассказа «Рабби» - это «последний рабби из Чернобыльской династии» [Бабель 2018, 31], а его сын Илья из рассказа «Сын рабби» - «последний принц» [Бабель 2018, 102]. Можно заключить, что мо-
тив угасающей традиции изготовления трубок в «Пробуждении» сродни важнейшему для Бабеля мотиву угасающей еврейской традиции.
Прецедентная картина мира многообразно проявляется - на уровне сознания персонажей - в библейских параллелях, что становилось уже предметом исследования [см. Sicher 2012, 133-134]. Себя и других сравнивают с Богом и персонажами из библейской истории Беня Крик в «Как это делалось в Одессе» [Бабель 1996а, 122], мосье Либерман в «Истории моей голубятни» [Бабель 1996b, 166], Цудечкис в «Любке Казак», [Бабель 1996а, 137], Арье-Лейб в рассказе «Закат» [Бабель 1996b, 295], Бен-Зхарья в драме «Закат» [Бабель 1996b, 357].
Столь многочисленные проявления прецедентной картины мира неудивительны у писателя, создавшего в «Одесских рассказах» «ретроспективную утопию» [Ли Су Ен 2005, 88 и далее].
Другая фундаментальная особенность мировоззрения, связанная с событийностью «Пробуждения» и свойственная «Конармии», - это принадлежность двум идейным системам, двум культурам: традиционной еврейской и большевистской. Илья Брацлавский, герой «Сына рабби», представлен как обладатель одновременно «портретов Ленина и Маймонида» [Бабель 2018, 102]. Герой привязан к авторитетам: движение против системы в «Сыне рабби» - это не индивидуалистический порыв, но в уход в другую систему («организация услала меня на фронт» [Бабель 2018, 102]). Инвариант, объединяющий картины мира «Пробуждения» и «Сына раб-би», - сосуществование двух «норм».
Итак, мы видим, что в бабелевском творчестве многообразно реализуются элементы, составившие событийность «Пробуждения». Они органичны для бабелевского художественного мира. Перечислим их еще раз: опора на прецедент; бунтарство; реализация через бунт (альтернативной) нормы. Но именно в «Пробуждении» эти элементы сходятся вместе.
Встает вопрос: уникально ли такое необычное сочетание элементов? Иными словами, не отражает ли оно какого-то «паттерна», распространенного способа мыслить событие?
Отдельные элементы событийности «Пробуждения» восходят к еврейской религиозной мысли. Упомянутые выше герои Бабеля со своими ссылками на Священное Писание находятся в русле многовековой традиции (и они не одиноки: Тевье-молочник Шолом-Алейхема умеет подобрать библейскую параллель на любой случай [см. Sicher 2012, 90]). Воспринимать событие как проявление закона, воспринимать событие более позднее как отражение события более раннего (иногда библейского) - все это типично для еврейской религиозной литературы и для бабелевских героев, что уже становилось предметом исследования [см. Sicher 2012, 129; Вайскопф 2017, 238-241]. Однако этих особенностей недостаточно для формирования той парадоксальной событийности, которая характерна для «Пробуждения».
Понять ее устройство можно, обратившись к более широкому историко-культурному контексту.
«Фундаменталистская» событийность
Мы предлагаем называть событийность «Пробуждения» фундаменталистской. Фундаментализм - «революционное отрицание испорченной традиции во имя идеала древней простоты» [Померанц 1992, 120]. По нашему мнению, этот подход к событию проявлен в «Пробуждении» с нетривиальной полнотой. Действительно, как мы стремились показать, герой «Пробуждения» бунтует против одной (ложной, испорченной, навязываемой, общепринятой) традиции во имя другой (подавленной, скрытой, но по-прежнему влиятельной - и истинной).
Упомянутая Г.С. Померанцем «простота» в высшей степени присуща тому идеалу, во имя которого совершает свой бунт главный герой рассказа. В самом деле, контраст «головного» изучения Гемары и музыки, с одной стороны, и «телесных» радостей плавания и лазания по деревьям - с другой, а также подчеркнутая «натуральность», связь с природой литературного увлечения рассказчика убедительно показывает, что герой именно делает свой жизненный выбор в пользу «простоты» (т.е. естественности). Отметим, что это небанальный ход: простота и естественность в известной степени оказывается свойством литературного творчества, которое, казалось бы, должно подразумевать сложность.
«Простота» в другом, имущественном смысле тоже вписывается в модель фундаментализма, предложенную Померанцем. Отец героя в «Пробуждении» отдает его учиться играть на скрипке, потому что мечтает о богатстве или (это главное) о славе. Герой же бескорыстен: его увлечение плаваньем и литературой - это зов души, а не расчет.
Подчеркнем: мы отдаем себе отчет в том, что фундаментализм - сложное идейно-религиозное явление. Мы обращаемся здесь лишь к одной важной стороне этого явления. Нас интересует только и исключительно картина мира, в центре которой событие: бунт против нового и испорченного как возврат к старому и чистому. Фундаментализм отнюдь не исчерпывается подобным взглядом на событие. Но именно для фундаментализма такой взгляд характерен.
Мы приведем теперь параллели, которые покажут, что картина мира «Пробуждения» совпадает с элементами в картинах мира ряда новаторских учений, которым в разной степени свойствен фундаментализм в по-меранцевском смысле.
Мы покажем при этом, что сходство часто прослеживается и по некоторым признакам, не упомянутым Г.С. Померанцем, главным образом -по признаку ценности личного в противовес навязанному извне.
Так, событийность «Пробуждения» обладает сходством с событийностью Евангелия от Матфея. «Не нарушить пришел Я, но исполнить», - говорит Иисус (Мф. 5:17). Иисус Христос, согласно евангельскому тексту, одновременно нарушал закон (с точки зрения религиозно-догматического большинства) и исполнял его (в «истинном» смысле).
С одной стороны, Иисус Христос вносит дестабилизирующий личностный элемент в закон: «Суббота для человека, а не человек для суббо-
ты». С другой стороны, слова Иисуса Христа - это тоже своего рода закон, закон более высокий: Иисуса Христа называют учителем, «Сын Человеческий есть господин и субботы» (Мф. 12:8).
С одной стороны, Иисус Христос встречает сопротивление со стороны иудеев, носителей традиции. С другой стороны, он позиционирует себя как мессию, т.е. как воплощение традиционных упований: его ждали, он пришел.
Трудно сказать, идет ли здесь речь о влиянии или о типологическом сходстве. Во всяком случае, христианские мотивы встречаются в бабелев-ских рассказах постоянно, в том числе - в структурно близкой к сюжету «Пробуждения» ситуации отказа от матери [см. Sicher 2012, 141].
Определенное сходство с рассмотренным подходом к событийности демонстрирует и хасидизм. Влияние этого учения на Бабеля упоминалось не раз [см. Вайскопф 2017, 68-69; Одесский, Фельдман 1995, 78-83]. Мы хотели бы отметить, сколь значительна связь рассказа «Пробуждение» с событийностью хасидского предания.
Предания об Исраэле бен Элиэзере, Баал Шем Тове, основателе хасидизма, полны историй о том, как он совершает традиционные обряды, цитирует и толкует Библию и наследует библейским персонажам [см. Бу-бер 2006, 33, 59, 61, 67, 70, 72, 79, 85]. Перед нами персонаж, за которым стоит огромная традиция. И одновременно с этим Баал Шем Тов ломает привычный образ праведника, нарушает общепринятые нормы [см. Бубер 2006, 63, 69, 73, 76-77, 79, 84]. Баал Шем Тов - учитель, демонстрирующий свою неконвенциональность. Событийность «Пробуждения» сродни событийности хасидского предания. В обеих картинах мира событие - это обновление, но глубоко укорененное в традиции.
Однако сходство картины мира в «Пробуждении» и хасидского учения не исчерпывается этой двойственностью обновления / исполнения. Так, согласно Мартину Буберу, хасидизм в первую очередь обращен к «простецам» [Бубер 2006, 30]. Учение культивирует «чувство искренней радости» от мира, каков он есть [Бубер 2006, 29] (ср. «программную жизнерадостность» Бабеля [Вайскопф 2017, 69]). Наконец, согласно хасидскому учению, способы служения Богу многообразны, и каждый должен выбрать путь, подходящий его индивидуальности [Бубер 2006, 360]. С поправкой на религиозность мы видим картину, характерную и для «Пробуждения».
Общение героя «Пробуждения» со Смоличем сродни общению хасида с цадиком. Напомним, что Смолич учит героя названиям растений. Возможно, взаимоотношения героя «Пробуждения» и его учителя восходят не только к сюжету об Адаме [см. Ямпольский 1994, 199; Вайскопф 2017, 284], но и к другому источнику. Баал Шем Тов научил своего ученика, Ма-гида из Межерича, «понимать язык птиц и деревьев» и имел «священную привычку» разговаривать с животными [Бубер 2006, 38].
Определенное сходство можно увидеть между событийностью «Пробуждения» и «революционно-реставраторскими» идеалами сионистов конца XVIII - начала XIX века; на это сходство прямо указывает М. Вайскопф [см. Вайскопф 2017, 98]. В самом деле, как пишет исследователь,
у сионистов того поколения обнаруживается осмысление революционной борьбы против status quo как возвращение к библейским идеалам и подражание маккавейским образцам.
Фундаментализм проявляется не только в религиозных течениях. В рассказе очевидны и переклички с Ницше с его установкой на возвращение к природной простоте / силе и отказ от цивилизации / слабости, которую П.С. Гуревич прямо называет фундаменталистской [см. Гуревич 1995, 155].
Аналогичные черты - сочетание революционности и традиционализма, а также акцент на личном в противовес предписанному извне - обнаруживает протестантизм с его идеей призвания, индивидуального пути служения Господу, «живого контакта с божественной реальностью» [Га-раджа 2010, 451].
Похожими чертами - парадоксальным сочетанием обновления и традиционализма - обладало движение бхакти в средневековом индуизме. Это движение религиозного обновления, которое мыслит себя как традиционалистское, обращается в (легендарное) прошлое и культивирует личное - страстное - общение с божеством [Алиханова 1996, 98].
Сюда же можно типологически отнести «возвращение к ленинским нормам», провозглашенное сперва в оттепель, а затем в перестройку. Перед нами вновь обновление, которое мыслится как возвращение к исходному идеалу. При этом движение как бы обладает «человеческим лицом», отвечает реальным нуждам людей, противопоставляется догматизму и диктату сверху. Налицо типологическое сходство и с бхакти, и с хасидизмом, и с протестантизмом, и, в конечном итоге, с картиной мира «Пробуждения».
Для всех указанных учений событие оказывается двойственным: взрывным, революционным (часто, хотя и не всегда, индивидуалистичным, личностным) - и одновременно глубоко традиционалистским.
Итак, с учетом вышеприведенных примеров можно утверждать, что событийность в Бабелевском «Пробуждении» - это пример распространенного культурного паттерна, не ограничивающегося иудео-христианской традицией, возникающего, как правило, в религиозном контексте.
При этом на эксплицитном уровне в бабелевском рассказе отсутствует и религиозный, и социальный пафос упомянутых учений. Влияние фундаменталистского способа думать о событии проявилось на материале, периферийном для фундаменталистского мировоззрения: на частной, психологически подробной истории взросления и профессионального выбора. Перед нами, так сказать, «форма событийности», лишенная «содержания»; унаследованный от религиозной культуры способ мыслить событие, перенесенный на нерелигиозную почву.
Заключение
Таким образом, в «Пробуждении» мы видим уникальную модель события, связанную с прецедентной картиной мира. Событийность «Про-
буждения» органически вырастает из особенностей художественного мира писателя, однако в полной мере событийность этого типа реализуется именно в «Пробуждении». Такую событийность можно условно назвать «фундаменталистской».
Перед нами, если перефразировать евангельский текст, «нарушение ради исполнения», причем нарушаемый закон мыслится как второстепенный, более поверхностный, а исполняемый - как главный, более глубокий и истинный. Модель события широко распространена и имеет глубокие корни в мировой культуре, хотя далеко не универсальна; она связана как с определенными иудейскими традициями, так и с более широким, в первую очередь - религиозным контекстом. Однако в «Пробуждении» эта модель реализуется на «необычном», секулярном и частном материале.
Некоторые особенности «фундаменталистского события» достаточно устойчивы и повторяются в самых разных культурах. Часто нарушаемый закон мыслится как внешний и связанный с диктатом социума, а исполняемый - как внутренний и связанный с личностью. Мы обнаруживаем это как в некоторых рассмотренных религиозных учениях, так и в «Пробуждении».
Необходимо рассмотреть подобную событийность на широком литературном материале и установить, какого рода свойства ей присущи, а также поставить вопрос о вариантах. Функционирование этой модели события в художественной литературе должно стать предметом отдельного исследования.
Литература
1. Алиханова Ю.М. Бхакти // Индуизм. Джайнизм. Сикхизм: Словарь / под общ. ред. М.Ф. Альбедиль и А.М. Дубянского. М.: Республика, 1996. С. 94-101.
2. (а) Бабель И. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М.: ТЕРРА, 1996. 487 с.
3. (b) Бабель И. Сочинения: В 2 т. Т. 2. М.: ТЕРРА, 1996. 632 с.
4. Бабель И.Э. Конармия. М.: Наука, 2018. 470 с.
5. Бубер М. Хасидские истории. Первые учителя. М.; Иерусалим: Мосты культуры, Гешарим, 2006. 523 с.
6. Вайскопф М. Между огненных стен. М.: Книжники (Чейсовская коллекция), 2017. 494 с.
7. Гараджа В.И. Реформация // Новая философская энциклопедия: В 4 т. Т. 3. М.: Мысль, 2010. С. 451-453.
8. Гуревич П.С. Фундаментализм и модернизм как культурные ориентации // Общественные науки и современность. 1995. № 4. С. 154-162.
9. Жолковский А.К., Ямпольский М.Б. Бабель. М.: Carte Blanche, 1994. 446 c.
10. Ли С.Е. Поэтика циклов И.Э. Бабеля «Конармия» и «Одесские рассказы»: дис. ... к. филол. н.: 10.01.01. М., 2005. 190 с.
11. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М.: Искусство, 1970. 384 с.
12. Одесский М, Фельдман Д. Бабель и хасидизм. Оправдание революции // Литературное обозрение. 1995. № 1 (249). С. 78-83.
13. Померанц Г.С. Кризис цивилизации Марфы // Вестник Российской академии наук. 1992. № 10. С. 117-122.
14. Теория литературных жанров / Под ред. Н.Д. Тамарченко. М.: Издательский центр «Академия», 2011. 256 с.
15. Тюпа В.И. На пути к исторической нарратологии // Новый филологический вестник. 2020. № 3 (54). С. 32-54.
16. Хетени Ж. Проблема многоликого рассказчика в «Конармии» И. Бабеля // Acta Universitatis Szegediensis. 1988. Vol. XIX. С. 109-112.
16. Sicher E. Babel in Context: A Study in Cultural Identity. Boston: Academic Studies Press, 2012. 309 p.
17. van Baak J.J. Isaak Babel's "Cemetery at Kozin" // Canadian Slavonic Papers / Revue Canadienne des Slavistes. 1994. No. 1/2. Vol. 36. P. 69-88.
References
•Articles from Scientific Journals
1. Gurevich P.S. Fundamentalizm i modernizm kak kul'turnyye oriyentatsii [Fundamentalism and Modernism as Cultural Orientations]. Obshchestvennyye nauki i sovre-mennost', 1995, no. 4, pp. 154-162. (In Russian).
2. Hetenyi Zs. Problema mnogolikogo rasskazchika v "Konarmii" I. Babelya [The Problem of the Many-Faced Narrator in I. Babel's "Red Cavalry"]. Acta Universitatis Szegediensis, 1988, vol. 19, pp. 109-112. (In Russian).
2. Odesskiy M, Fel'dman D. Babel' i khasidizm. Opravdaniye revolyutsii [Babel' and Hassidism. The Justification of Revolution]. Literaturnoye obozreniye, 1995, no. 1 (249), pp. 78-83. (In Russian).
3. Pomerants G.S. Krizis tsivilizatsii Marfy [The Crisis of Martha's Civilization]. Vestnik Rossiyskoy akademii nauk, 1992, no. 10, pp. 117-122. (In Russian).
4. Tyupa V.I. Na puti k istoricheskoy narratologii [On the Way to Historical Narra-tology]. Novyy filologicheskiy vestnik, 2020, no. 3 (54), pp. 32-54. (In Russian).
5. van Baak J.J. Isaak Babel's "Cemetery at Kozin". Canadian Slavonic Papers / Revue Canadienne des Slavistes, 1994, no. 1/2, vol. 36, pp. 69-88. (In English).
•Articles from Proceedings and Collections of Research Papers
6. Alikhanova Yu.M. Bkhakti [Bhakti]. Induizm. Dzhaynizm. Sikkhizm: Slovar' [Hinduism, Jainism, Sikhism. A Dictionary]. Moscow, Respublika Publ., 1996, pp. 94101. (In Russian).
7. Garadzha V.I. Reformatsiya [Reformantion]. Novaya filosofskaya entsiklopediya: V 4 t. T. 3. [New Encyclopaedia of Philosophy. In 4 vols. Vol. 3] Moscow, Mysl' Publ., 2010, pp. 451-453. (In Russian).
•Monographs
8. Vayskopf M. Mezhdu ognennykh sten [Between Walls of Fire]. Moscow, Knizh-niki Publ., 2017. 494 p. (In Russian).
9. Tamarchenko N.D. (ed). Teoriya literaturnykh zhanrov [Literary Genre Theory], Moscow, Izdatel'skiy tsentr "Akademiya" Publ., 2011. 256 p. (In Russian).
6. Zholkovskiy A.K., Yampol'skiy M.B. Babel' [Babel']. Moscow, Carte Blanche Publ., 1994. 446 p. (In Russian).
7. Lotman Yu.M. Struktura khudozhestvennogo teksta [The Structure of the Artistic Text]. Moscow, Iskusstvo Publ., 1970. 384 p. (In Russian).
8. SicherE. Babel in Context: A Study in Cultural Identity. Boston, Academic Studies Press, 2012. 309 p. (In English).
•Thesis and Thesis Abstracts
9. Li S.E. Poetika tsiklov I. E. Babelya "Konarmiya" i "Odesskiye rasskazy" [Poetics of I.E. Babel's story cycles "Red Cavalry" and "Odessa Tales"]. PhD thesis. Moscow, 2005. 190 p. (In Russian).
Танхилевич Александр Борисович,
Российская академия народного хозяйства и государственной службы. Старший преподаватель кафедры культурологии и социальной коммуникации Института общественных наук РАНХиГС. Научные интересы: Исаак Бабель, русский рассказ, малая проза модернизма, нарратология, событийность. E-mail: alex-tankhil@yandex.ru ORCID ID: 0000-0002-2772-2340
Alexander B. Tankhilevich,
Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration.
Senior lecturer at the Department of Cultural Studies
and Social Communication, School of Contemporary Humanities
Research, Institute of Social Sciences, RANEPA.
Research interests: Isaac Babel', Russian short story, modernist short
story, narratology, eventfulness.
E-mail: alex-tankhil@yandex.ru
ORCID ID: 0000-0002-2772-2340
