CC BY
91
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ & ФИЛОСОФИЯ НАУКИ, Т. IV, № 2
1ука и иные типы знания: позиция эпистемолога
И. Т. КАСАВИН
1. Исторические
ретроспективы
Вопрос о соотношении науки и иных типов знания и сознания во все эпохи имел под собой фундаментальные культурные сдвиги и контроверзы. Он принадлежит к классическим философским проблемам, форма постановки и обсуждения которых исторически изменялась в зависимости от отношений между философией и мифом, наукой и философией, наукой и религией, наукой и идеологией. Для российской философии во второй половине 1980-х годов серьезный анализ этой проблемы стал свидетельством пересмотра одной из догм, которую диалектический материализм разделял с другими просвещенческими и сциентистскими философскими течениями. Положение о незыблемом авторитете науки как высшего типа знания, который снимает, или отменяет1 все его другие типы и позволяет оценивать их с позиции всезнающего и объективного судии, было чревато весьма жесткими
Немецкое «aufheben», обычно переводимое в философских текс-: как «снятие», в первоначальном значении идентично русскому «от-мть».
Я И
U
К
(С X X
о
X
=г
X
m
et
Ф
Ps
¡1
эпистемологическими ограничениями. Во-первых, метод философского анализа знания и познания должен был быть максимально приближен к научному, сведен к процедурам и концепциям тех наук, которые уже выделились из философии, а именно, к логике и психологии. Во-вторых, эмпирическим базисом философской эпистемологии призваны были служить «данные наук»: аргументация философских положений требовала подтверждения или опровержения со стороны фактов и теорий, относящихся к частным естественнонаучным или социально-гуманитарным дисциплинам. В-третьих, в качестве предмета эпистемологического анализа была призвана выступать наука и только наука: теория познания, по существу, редуцировалась к философии науки. Эти три тезиса, среди прочего, во многом характерны для так называемой классической эпистемологии вообще, представителями которой могут быть в той или иной мере признаны и Иммануил Кант, и Фридрих Энгельс, и Карл Поппер.
Сегодня многим кажется, что классическая эпистемология развенчана и большей частью отброшена, и потому возможно простое при-# нятие одной из ее альтернатив. Однако такого рода убеждение основано лишь на впечатлении от кризиса марксистско-ленинской философии. Ведь современная эпистемология на Западе в значительной мере сохраняет классические черты - это своего рода «мейнстрим», которого придерживается, к примеру, большинство философов аналитического направления2. Кроме того, всякий ответственный эпистемолог обязан сначала критически проанализировать возможные альтернативы классической эпистемологии и убедиться в том, что они обеспечивают интеллектуальный прогресс. А для этого, в свою очередь, требуется определенный возврат назад, ретроспективный взгляд для более тщательного анализа предпосылок и следствий, достоинств и недостатков классической эпистемологии. Что двигало ее сторонниками, которых самый строгий ум не сможет обвинить в некомпетентности или интеллектуальной косности? Безусловно ли ущербен идеал научной эпистемологии?
Сделаем еще один шаг в прошлое, когда идеал наукообразной £ философии еще не сформировался, в эпоху позднего Возрождения, к времена Фрэнсиса Бэкона и Рене Декарта - признанных предтеч но-¡ю вовременной науки и философии. Борьба со схоластической ученостью, наследием средневекового университета - один из значимых лейтмотивов их учений. Авторитеты Платона и Аристотеля следует
о X
я" ________
X
2 По свидетельству X. Патнэма, многие из них являются сторонниками ми корреспондентной теории истины и подобных положений классиче-ской эпистемологии. См.: Патнэм X. Разум, истина и история. М., 2002.
отбросить во имя нового метода философского исследования3, полагают они. Этот метод призван избавить познание от предрассудков и догм, вернуть его на дорогу здравого смысла, повернуть его лицом к природе. Предназначение данного метода в том, чтобы способствовать формированию новой науки, которая в силу своего отсутствия еще не может служить идеалом философского дискурса и потому никак не сковывает мысль. Ситуация, когда старые идеалы и нормы мышления должны быть отброшены, а новые еще не сформировались, обусловила уникальную свободу мышления, которую П. Фейе-рабенд применительно к Галилею характеризует как «эпистемологический анархизм».
Таким образом, ученые Возрождения, если перефразировать классика, не были людьми научно ограниченными. Наука в те времена представляла собой не некий принадлежащий к истеблишменту социальный институт, в котором можно сделать карьеру, но рискованное индивидуальное предприятие, движимое лишь тягой к знанию. Вплоть до середины XIX в. - окончательного торжества идей Просвещения, когда наука стала легальной и влиятельной альтернативой религии, Жц научность оставалась прогрессивным социальным идеалом. Однако с тех пор его прогрессивность стала постепенно сходить на нет, ибо способность идеала звать к иному, лучшему будущему предполагает его временную удаленность и практическую нереализованность. Реализация идеала всегда дискредитирует его. Как только наука становится социальным институтом со своими собственными интересами, бюрократией, финансированием, борьбой за власть и влиянием на политику, как только обнаруживается возможность использования достижений науки во вред обществу, начинается кризис идеи научности.
Примечательно в этой связи творчество Жюля Верна - основоположника научной фантастики. В его романах будущее предстает в образе осуществленных научных открытий. Именно они знаменуют собой неизбежное движение человечества вперед, в основе которого, таким образом, лежит деятельность разума - в предельном вариан- ^а те - творчество гения. Намек на содержащуюся здесь проблему обна- ¡о руживается при сопоставлении героев «Таинственного острова», Сай- и
peca Смита и Капитана Немо - квалифицированного, компетентного «х
№ X X О
Справедливости ради заметим, что «философия» в сознании той X
инженера и научного гения, далеко опередившего свое время. Сайрес
эпохи понималась как «естествознание» в отличие от теоло;ии (богопо-знания) и юриспруденции (знания социальных установлений). Это было Я выражено в структуре университетского образования, в котором фило- ф софский и медицинский факультеты отличались несущественно.
Смит - образец социализированного ученого, живущего в гармонии с окружающим обществом и работающего на его процветание. Вся его I Ч научно-инженерная деятельность предстает прозрачной иллюстраци-ей к учебникам физики и химии рубежа ХУ1Н-Х1Х вв. Капитан Немо |Ц (и в еще большей мере его более агрессивные, фанатичные и безум-ные коллеги из других романов писателя), напротив, являет собой страдающего и отринутого обществом чудака, хранителя тайны. Его открытия - откровения новой эпохи, пути их (и их инженерной реализации) непостижимы для обычного ума. Эти два героя Верна - персонажи знаменитого противостояния таланта и гения - воплощают две ипостаси науки и тем самым исподволь ставят под вопрос ее единство и совершенство.
2. Кризис науки?
Что же это за ипостаси науки, которые задолго до философов были обнаружены писателем-фантастом? Первая - «нормальная наука» - не задумывается о принципиально новых теориях, представляет собой решение частных задач, связана с техническими приложениями, безразлична к судьбе своего применения. Вторая - «наука перед-| него края» - смело опровергает устоявшиеся мнения, направлена на | глобальные открытия, предназначенные изменить мир, обеспокоена возможностью их неконтролируемого использования. Классическая эпистемология причудливо объединяла в себе идеал научной объективности и субъективного стремления к новому знанию, опровергающему старые стандарты рациональности; социальную индифферентность науки и ее связь с общественным прогрессом. Это было возможно потому, что сама наука еще не распалась на «нормальную» и «революционную»: наука как таковая мыслилась в качестве постоянной интеллектуальной революции, противостоящей косной метафизи-™ ке и догматической теологии. Этот просвещенческий образ науки, от-л части сохраненный К. Поппером, был развенчан Т. Куном, обнару-я жившим в науке как социальном институте две разнонаправленные и тенденции. И как только наука перестала мыслиться как монолит, о; ориентированный исключительно стремлением к истине, это привело X к тому, что нередко называют кризисом науки в современной культу-* ре, и тем самым к пересмотру классического представления о позна-х нии вообще.
Представление о кризисе науки имеет, таким образом, гносеоло-я гическую основу и состоит в смешении различных аспектов рассмот-Ф рения науки и приписывании одному из аспектов функции другого. Критике подвергается, во-первых, основанная на науке техника и ее
использование; во-вторых, идеология догматического сциентизма; в-третьих, институциональные структуры науки. Однако экологические проблемы возникли, как известно, не в современную эпоху, догматизма также во все времена было достаточно, а социальные институты и в иных областях, как правило, вызывали недовольство. И хотя наука, действительно, связана едва ли не со всеми сторонами современной жизни, на нее нельзя возлагать основную ответственность за социальные проблемы - тот, кто занимает такого рода антисциентистскую позицию, не замечает, что рассуждает, как завзятый сциентист. На деле же понятие «кризис современной науки» выявляет лишь одно -понимание того тривиального факта, что наука не может заменить собой всю культуру и иные социальные структуры, хотя и оказывает на них существенное влияние. Культурная функция науки весьма локальна, она реализует себя лишь в небольшом числе развитых стран, где как раз и возникает - на фоне остальных фундаментальных ценностей - здоровое стремление обратить критерии научности против самой науки, а также скорректировать место научной рациональности в системе культуры для сохранения общей гармонии.
3. Существуют ли критерии
демаркации?
В эпистемологическом плане такая коррекция предполагает, что наука должна быть соотнесена с другими типами знания и сознания и в известной степени отделена от них. Однако ответ на вопросы «что есть научное знание?» или «что есть вненаучное знание?» вытекает из ответа на вопрос «что есть знание вообще?» Классические неопозитивистские подходы к демаркации науки и ненауки основывались, к примеру, на понимании знания как содержания правильно построенных осмысленных высказываний, допускающих истинностную оценку. К. Поппер расширяет сферу знания до научных проблем, поэтических мыслей и предметов искусства4. В нашем журнале мы попытались сопоставить несколько энциклопедических статей под названием £ «Знание»5, чтобы приблизиться к пониманию современных измене- у ний, происходящих в обсуждении этой фундаментальной темы. Если к кратко излагать сложившееся положение дел, то спектр возможных §[ позиций может быть расположен между двумя полюсами - двумя х <райними подходами к знанию. Первый из них предполагает сужение §» __=Г
4 *
См.: Поппер К. Логика и рост научного знания. М., 1983. С. 440. Ю
5 См.: Эпистемология и философия науки. 2004. Т. I. № 1 (рубрика ^ Энциклопедия»), ¡«^
понятия знания до такого состояния, что оно покрывает незначительный фрагмент из совокупной области сознания и фактически контрастирует со всем содержанием последнего. Такова позиция классической эпистемологии, а также отчасти современной аналитической и трансценденталистской философии. В этом случае даже в сфере самой науки оказывается весьма незначительный массив знания, а большая часть сознания вненаучна и потому к знанию и познанию имеет мало отношения. Согласно второму подходу необходимо расширение понятия знания до такой степени, чтобы оно совпало с понятием жизни. Так считают, в частности, сторонники биоэпистемологии. Нежелание представителей последнего направления входить в конкретное обсуждение структуры познавательной деятельности приводит к тому, что противопоставление научного и вненаучного знания вообще утрачивает смысл. Можно с удовлетворением отметить, что значительная часть современных эпистемологов находится за пределами этих крайних позиций. Они, с одной стороны, пытаются вовлечь в сферу своего анализа формы и типы знания, не укладывающиеся в узкие критерии научности, и, с другой стороны, критически относятся к эффектным, но поверхностным уподоблениям познания естественному отбору, адаптации к среде, афферентному синтезу или компьютерной обработке данных.
Представляя в первом номере нашего журнала за 2004 г. рубрику «Контекст», мы уже упоминали об исследованиях вненаучного знания, которые велись в Институте философии РАН, начиная со второй половины 1980-х гг. Сегодня ситуация в российской философии существенно изменилась. Более не существует идеологических запретов на анализ самых разных типов знания и сознания, и это порой приводит к чрезмерному и некритическому увлечению оккультизмом и эзоте-ризмом как в теоретическом, так и в практическом плане. Поэтому вновь актуальным оказывается вопрос о критериях различения научного и вненаучного знания; это один из тех вопросов, которые нельзя оставлять без ответа.
Существуют ли такие критерии вообще? Да, они могут быть сформулированы, но их, как и всякие критерии, характеризует принцип дополнительности: строгая формулировка несовместима с точ-х ным применением.
х Во-первых, в самом общем виде различение науки и ненауки да-
Щ ет - post factum - история. Именно она указывает свое место гениям, « с одной стороны, и лженаучным шарлатанам, ретроградам и фанта-Ф зерам от науки - с другой. Поэтому история науки необходима ученым ^ для приобщения к нормам научного сообщества, для выработки «Пра-
ге t-
и «
ге х
вил научной честности», в терминологии И. Лакатоса. Однако история науки дана нам лишь в контексте определенной интерпретации, и если эта интерпретация не предполагает ценности науки как таковой, то она и не продемонстрирует отличия науки от других типов мышления и деятельности6.
Во-вторых, наука не только может отличаться от ненауки в синхронном аспекте, но она исторически дистанцируется от последней в процессе своего развития. Общеисторический процесс выделения науки из некоторой вненаучной целостности может быть разложен на ряд составляющих. Наука вырабатывает специфические методы исследования и правила научного этоса, развивается в рамках парадиг-мальных научных программ, принимает особые институциональные формы (лаборатории, институты, университеты, академии), формирует научные сообщества. Разным наукам присущи данные признаки в разной степени, но их системное наличие позволяет при необходимости проводить четкое разграничение между наукой и ненаукой. Несмотря на все свои попытки, лженаука не в состоянии до неразличимости замаскироваться под науку, от которой ее можно отличить по ¡"| совокупности указанных критериев.
В-третьих, подобное сравнение предполагает, среди прочего, раз-биение всей совокупности лженаук и наук на пары или группы: астрология - и астрономия (или медицина? или психология? или гелиобиология?); алхимия - и химия (или фармакология? или плавильная технология?); френология - и анатомия мозга (или нейрофизиология? или антропология?); физиогномика - и антропология (или медицина? или психоанализ?) и т. д. При этом необходимо учитывать этап развития конкретной науки (наука переднего края, парадигмальная наука, постпарадигмальная наука и т. п.), поскольку в определенные периоды зарождающаяся наука весьма уступает тому, что скоро перестанет считаться наукой. Спор Галилея с теологами-аристотеликами - классический тому пример. И напротив, победа Колумба в споре с членами комиссии Талаверы - столь же классический пример торжества лженауки над подлинной наукой, ибо аргументы в пользу невозмож- •£ ности Колумбова предприятия (доплыть на каравелле из Испании до го Индии через Атлантику за месяц) сохраняют силу и сегодня. и -- к
6 Заметим на полях, что ценность науки есть ее особое, приви- х
X О
и-,.
легированное положение в культуре, которое она занимает благодаря
ассимиляции иными культурными формами, а также ее рефлексивно- X
му оправданию, которое в состоянии представить только философия. ЦТ
Кризис идеи научности в немалой мере обязан поэтому пренебре- ГО
жению философией, стремлению заменить ее иными и, как правило, ф далекими от рационализма «когнитивными практиками».
Итак, абстрактное сравнение некоторой лженауки с наукой вообще некорректно и не позволяет использовать никакие критерии. Вообще, >;'; вопрос о данных критериях - часть оборонительной стратегии науки Г,| против лженауки, отличающейся негативной социокультурной ролью и Л! при этом претендующей на научный статус и соответствующее социальное влияние и поддержку. Во всех других случаях этот вопрос утрачивает смысл, поскольку наука существует в единстве с другими элементами культуры в процессе взаимопроникновения и взаимного ||| обогащения. Однако и здесь не составляет труда отличить знание в * : рамках искусства, морали, повседневного опыта, религии и мифа, если они не претендуют на статус науки, от научного знания. Лишь последнее подвержено постоянному обновлению, нет ничего более зыбкого, чем научная истина, готовая к дополнению и пересмотру. Всякое другое знание значительно более консервативно и порой даже незыблемо: Христос, Платон, Софокл, Рафаэль, Моцарт предлагают Щ), нам практически неустаревающие способы видения мира.
В-четвертых, говоря о науке в целом, не следует забывать, что наряду с теоретической и экспериментальной наукой существует система преподавания науки, популяризация науки и ее использование (как практическое, так и теоретическое) для вненаучных целей. Школьная рутина, социологические опросы, статьи политологов, психоаналитическая практика не могут быть однозначно квалифицированы как наука или как ненаука. Это все феномены, в которых определенные научные теории объединяются со специфической практикой, практическим искусством и определенными социальными целями и интересами. Их целью может быть подтверждение (опровержение) или популяризация некоторых теорий, объяснение (прогнозирование) или описание явлений, но также и лечение, пропаганда или «промывание мозгов» - вещи, внутренне не связанные с наукой. Приверженность общенаучному этосу идеалов и норм является самым про-¡2 стым критерием принадлежности к научному сообществу в целом. н! Он применим к естествоиспытателю, математику, но также и к психо-^ терапевту, практикующему социологу или политологу и вообще ко «о всякому гуманитарию (историку, антропологу, лингвисту, философу), д который не ограничивается теоретизированием, но пытается практи-
чески применить результаты своей науки. Однако экспертиза некото-
о X
sj poro типа или формы знания на «процент научности» представляет т собой отнюдь не простое дело, ибо должна иметь в виду специфику Ф конкретной ситуации, в которой интерпретируются правила обще-
научного этоса.
4. Вытесняет ли наука
мифологическое сознание?
Миф - классический образец вненаучного знания - давно представляет собой вызов для эпистемологии. Существование мифов в современной культуре - очевидный факт, ибо вообще всякая духовная культура в значительной степени состоит из мифов. Трансляция культурных архетипов - типичный мифологический процесс, в котором фигурируют культурные герои, процедуры их культового возвеличивания и праздничного сопереживания с ними, процессы обмирщения и практического применения сакральных образов и ритуалов. Миф, таким образом, является содержательным и неотъемлемым элементом культуры, который может служить разным целям, в том числе и разрушению самой культуры. Идеологические мифы отличаются от органических тем, что создаются для решения локальных задач и очень скоро обнаруживают свою культурную пустоту. Они, словно менялы в храме, грабители пирамид и спекулянты иконами, дискредитируют культурную функцию мифа. Майки с изображением загадочного героя Чегевары и сегодня носит молодежь, а миф Ельцина или Коля разрушился, едва дав подзаработать журналистам. Живучи только те органические мифы, в которых достаточно емко воспроизводятся великие культурные архетипы (Ленин, Жуков, Высоцкий, Сахаров), а реальность при этом достаточно терпелива, чтобы дать этим мифам пространство для разбега. Поэтому Ленина до сих пор не выносят из мавзолея, а Горбачев месяцами не появляется на телеэкране. Живучий миф - функция трагедии, т. е. ситуации, в которой герой вызывает священный ужас или ошеломленное поклонение: переживания, дающие последующим поколениям эмоциональную подпитку и интеллектуальные ресурсы развития культуры. Миф, как и наука, сам по себе не плох и не хорош, все зависит от его социальной и культурной функции, от того, чем он чреват, чем он потенциально опасен. Ведь нам в голову не придет ругать красивые, безобидные или смешные мифы Окуджавы, Стрельцова, Чапаева, а миф Столыпина до сих пор вызывает споры... Если миф становится культурным феноменом, инспирирует ученых, художников, вызывает восхищение людей, то с ним бессмысленно и вредно бороться. Если миф служит Ц средством политической борьбы, то к нему стоит присмотреться, и я ему не избежать критики. ^
Вопрос о том, вытесняет ли наука миф, есть, поэтому, часть более гг общего вопроса о природе культурной динамики: развивается ли ю культура путем пролиферации, размножения типов культуры или пу-тем последовательной смены одних типов культуры другими. Мне ¡«^
л
к
представляется наиболее верной позиция, согласно которой всякий тип культуры, раз возникнув, в дальнейшем не исчезает никогда, хотя и может потребовать особо бережного обхождения по причине временного сужения его ареала. Экологический подход к культуре состоит в теоретической легализации факта, который сегодня определенно установлен наукой и практикой: многообразие типов культуры объективно и неизбежно в отличие, например, от типов государственного устройства, экономических структур и научных институтов. Именно в культуре наиболее отчетливо проявляется свободное творческое начало человека, его индивидуальность и духовность, стремление возвыситься над рутиной и социальным прессом и самому «задать проект бытия». При этом только культурное творчество отличается относительной социальной безопасностью, поскольку не разрушает политических и экономических ценностей.
Из этого следует, что отношения между типами культуры не сводятся к вытеснению одних другими. В особенности в условиях политической демократии и экономической свободы они находят совместные способы существования. Что же произошло в наши дни с мифом? Наука потеснила миф в том, что касается объяснения и преобразования мира, став фундаментом влиятельного сегодня научного мировоззрения. Однако примеры участия мифа в современной культуре неисчислимы и не исчерпываются неизменными связями мифа и искусства, мифа и религии, мифа и морали. Курт Хюбнер, анализируя преамбулу к прежней конституции Германии, показывает явную мифологическую нагруженность понятия «немецкий народ»7. Ханс Ленк, философ и олимпийский чемпион по гребле, усматривает в современном спорте извечные признаки мифа8. Это примеры того, как миф функционирует в аутентичной форме, выполняя важную культурную функцию наряду с наукой. Впрочем, Хюбнер призывает отличать миф от мифологии - популярной и вульгарной версии мифа. Она возникает на развалинах мифа и направлена на его искусственную, внешнего' идеологическую реанимацию и эксплуатацию для достижения целей, а не связанных с содержанием мифа. Так возникают мифологические & образы типа «национальной идеи», «заговора ученых», «единственно К научной идеологии» и т. п. Пусть мифологизация некоторого социаль-X но-культурного феномена вызывается объективными причинами, но * она представляет собой весьма рискованное предприятие, поскольку X обладает иммунитетом к рациональной критике.
£ 7 См.: Хюбнер К. Нация. М„ 2001. С. 361-363.
ф 8 См.: Ленк X. Спорт как современный миф? // Разум и экзистенция.
М., 1999.
Исследование мифа как особого когнитивного феномена возможно лишь на пути перехода от классической к неклассической эпистемологии. Именно последняя предполагает новое понимание знания как феномена, социальный и культурный статус которого является чрезвычайно существенным. Функции познания многообразны и несводимы к «адекватному отображению действительности». В неменьшей степени познание проектирует действительность, являясь механизмом формирования культурных объектов. Миф же как тип знания является достойным и важным предметом эпистемологического исследования не в последнюю очередь потому, что способствует развитию самой эпистемологии.
Итоги
Мы приходим к тому, что сферы науки и иных типов знания, вовлекаемые в эпистемологический анализ, пульсируют и изменяют свой объем под влиянием внешней динамики культуры и философской традиции. Жесткие запреты на вненаучное сужают его сферу. Ослабление запретительных норм расширяет область вненаучного знания. Снятие вообще всяких ограничений вновь сужает эпистемологический интерес, поскольку область вненаучного утрачивает всякую предметную новизну. Благоприятный культурный фон для философского анализа вненаучного знания - ограниченная, разумная свобода, обеспечивающая жизненную важность темы, требующая ее убедительного обоснования, тщательности в представлении и аргументации результатов. Если же вненаучное знание из вызова превращается в привилегированный предмет исследования, если исчезает поле напряжения между наукой и ее окружением, наукой и ее альтернативами, то в глазах философа эта ситуация становится просто предметом социальной критики. И тогда сфера применения эпистемологических методов сужается до исчезающей из вида точки.
I-
т
Подготовлено в рамках проекта РГНФ 03-03-00647а
