CC BY
244
ББК: 87; 63 УДК: 930.1
Герасимов О.В.
НАУЧНОСТЬ ИСТОРИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ И ИСТОРИЧЕСКИХ ТЕОРИЙ: ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКИЙ И МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТЫ
Gerasimov O. V.
SCIENTIFIC HISTORICAL KNOWLEDGE AND HISTORICAL THEORIES: EPISTEMOLOGICAL AND METHODOLOGICAL ASPECTS
Ключевые слова: историческое знание, историография, историософия, дискурс, нарратив, эпистемология, постмодерн, историческая память.
Keywords: historical knowledge, historiography, historiosophy, discourse, narrative epistemology, postmodern, historical memory.
Аннотация: в статье рассматривается проблема научности исторического знания в связи с наличием вненаучных форм и оснований - социальных и концептуальных. Рассмотрение возможности исторической теории показывает, что теоретическое знание в привычном смысле в историографии заменяется историософской концепцией, а история может быть легитимирована как наука только в рамках постнеклассической эпистемологии.
Abstract: this article deals with the problem of scientific historical knowledge in connection with the presence of non-scientific forms and bases - social and conceptual. Consideration of the possibility of historical theory shows that the theoretical knowledge in the usual sense in historiography replaced historiosofic concept and history can be legitimized as a science only within postnonclassical epistemology.
Проблема научности исторического знания всегда волновала философию и методологию истории. Особенно актуальной эта проблема становится сегодня, когда история всё чаще и чаще становится инструментом политической и дипломатической борьбы, а с лёгкой руки публицистов в историософский дискурс запущены такие понятия, как «историческая политика» и «войны памяти». Данные процессы, разумеется, дискредитируют историческую науку в глазах общественного мнения, подрывают её авторитет, что, в свою очередь, актуализирует большое количество псевдонаучных и антинаучных изысканий, ещё больше деформирующих общественное сознание и усиливающих недоверие к институ ализированной истории. Сама историческая наука не способна преодолеть сложившуюся ситуацию, поскольку это требует решения ряда
общеметодологических и
эпистемологических вопросов1,
вписывающихся в контекст масштабного кризиса научного знания, связанного с формированием постмодернистской (или постнеклассической) парадигмы научного мышления. Впрочем, в последнее время историческая наука начинает постепенно излечиваться от нигилизма в отношении философии истории, о чём, в частности, свидетельствует тот факт, что такой крупный специалист по древнерусской истории, как А.Г. Кузьмин, начинает одно из своих последних исследований попроисхождению Руси обширным, хотя и спорным по существу, методологическим введением2. Ситуация, на наш взгляд, заметно осложняется тем, что знание, вырабатываемое исторической наукой, вплетено в социальный и концептуальный контекст, неотделимо в полной мере от
1 Буллер, А. Введение в теорию истории. - М., 2013. - С. 10-11.
2 Кузьмин, А.Г. Начало Руси. - М., 2003. - С. 1129.
вненаучных форм постижения и фиксации прошлого, таких как, например, историческая память. Будучи способом интерпретации прошлого, история неразрывно связана и с ситуацией настоящего, из которой, собственно, и осуществляется данная интерпретация. Отсюда с неизбежностью возникает феномен изменчивости прошлого, когда каждая, даже научная, картина прошлого является не более чем возможностью1.
В настоящей статье предпринята попытка проблематизации вопроса о научности исторического знания как основополагающего для решения всех прочих методологических и
эпистемологических проблем
историографии. Автор рассматривает критический и герменевтический подходы как наиболее плодотворные для достижения поставленной задачи.
Проблема научности исторического знания имеет давнюю историю. Споры вокруг неё начались практически сразу после обособления историографии от исторической литературы. Отсюда понятно, почемуинституализация исторической
науки происходила на позитивистских основаниях. Довольно скоро, впрочем, стало ясно, что позитивизм не может удовлетворительно решить основные эпистемологические проблемы
историографии. Позитивистский проект «научной истории» не привёл к созданию «строгой исторической науки», а обернулся появлением самостоятельной научной дисциплины - социологии («социальной физики»). В историографии же началась эра борьбы с позитивизмом, в которую включились как собственно историки, так и специалисты в области философии истории. Неокантианцы (В. Виндельбанд, Г. Риккерт), представители «философии жизни» (В. Дильтей, Г. Зиммель, О. Шпенглер), неогегельянцы (Б. Кроче, Р. Дж. Коллингвуд) отстаивали автономность исторического познания по отношению к познанию естественнонаучному. Их
1Подробнее см.: Герасимов О.В. Историческая реальность и действительность исторического // Аспирантский вестник Поволжья. - 2010, - №5-6. -С. 23-24.
главный тезис можно сформулировать следующим образом: история - тоже наука, но другая; специфика предмета познания неизбежно порождает специфику метода и особенности легитимации получаемого знания.
В целом антипозитивистская критика сделала своё дело, показа в сложность и неоднозначность процесса формирования исторического знания, субъективный характер исторических интерпретаций, опосредованность и сконструированность исторических фактов как эмпирической базы исторического исследования.
Однако известные трудности сохранялись: разрабатывая вопрос о различиях «наук о природе» и «наук о духе», неоидеалисты совершенно упустили проблему демаркации науки и не-науки. Это позволило неопозитивистам возобновить атаки на историографию, обосновывая «ненаучный» характер «наук о духе». Разумеется, их позиция во многом объяснялась чрезмерно узким пониманием научности, недостаточностью критерия верифицируемости, и всё же. К неопозитивистской критике
неоидеалистической философии истории присоединились имногие историки, например, представители первого поколения французской школы «Анналов» (М. Блок, Л. Февр).
Впрочем, переход от классического естествознания к неклассическому создал принципиально новую ситуацию, изменившую сам предмет дискуссий: оказалось, что в т.н. «науках о природе» субъективные факторы также играют немаловажную роль (речь идёт, например, о признании неклассической физикой принципиальной роли наблюдателя и средств наблюдения), а естественнонаучные факты конструируются сознанием исследователя и вообще оказываются возможными только в контексте определённой теории. Таким образом, специфику гуманитарного и
естественнонаучного знания отныне надо было искать в чём-то ином.
Наиболее плодотворным, на наш взгляд, представляется путь, предложенный герменевтикой (В. Дильтей, Г.Г. Шпет,
М. Хайдеггер, Х.Г. Гадамер). Герменевтика предлагает различать науки, нацеленные на объяснение («науки о природе»), и науки, направленные на понимание («науки о духе») изучаемой реальности. Но герменевтическая традиция унаследовала многие недостатки традиции
неоидеалистической. Так, вопрос о критериях научности и ненаучности остаётся открытым. Поэтому
представляется важным ещё раз обратиться к этой проблеме и обрисовать её в общих чертах.
Основания современной философии науки были заложены К.Р. Поппером, сформулировавшим принцип
фальсификационизма для разграничения научного и не научного знания. Суть его заключается в том, что всякая подлинно научная теория принципиально
опровергаема. Фальсификация теории ведёт к её отбрасыванию и заменена на более совершенную. И так до бесконечности. Рост научного знания, по К. Попперу, представляет собой бесконечное приближение к объективной истине, критерии которой, впрочем, не могут быть нами сформулированы. Впоследствии схема К. Поппера подверглась дальнейшей разработке в исследованиях Т. Куна и И. Лакатоса, показавших необходимость отказа от наивного фальсификационизма. Так, И. Лакатос полагал, что "твёрдое ядро" научно-исследовательских программ
практически не фальсифицируемо благодаря наличию "защитного пояса" теорий, а Т. Кун настаивал, что обнаружение аномалий вовсе не ведёт автоматически к фальсификации
господствующей парадигмы.
Однако, несмотря на существенные поправки Куна и Лакатоса, сам принцип фальсификации они вовсе не отменяют. Кун и Лакатос лишь детализировали попперовский фальсификационизм. Можно сказать, что они показали проблематичность фальсификации научной теории (научно-исследовательской программы, парадигмы) изнутри, в процессе её развития. Нас же в данном случае больше интересует возможность фальсификации той или иной теории извне. Вопрос следует
сформулировать следующим образом: можно ли подобрать достаточное количество фактов для того, чтобы опровергнуть ту или иную «теорию исторического процесса»? Формат статьи не позволяет проанализировать каждую из существующих теорий. Да в этом и нет необходимости. Попытаемся проследить логику построения теоретического объяснения.
Взятая эмпирически, история представляет собой хаотический поток единичных событий, человеческих действий, движимых страстями и эгоизмом. Единичность событий, индивидуальность мотиваций человеческих поступков не позволяют сформулировать прямые закономерности исторического процесса. Попытки типологизации исторических фактов, выявление «общего» в событиях прошлого (по аналогии с
естественнонаучным анализом),
предпринятые О. Контом и его последователями, вовсе не привели к возникновению «строго научной» истории. Позитивистский проект привёл к появлению социологии, но не теоретической истории. Но классическая парадигма требовала универсализма истории, в которой историческая необходимость пробивает себе дорогу сквозь хаос человеческих случайностей. Чтобы решить эту задачу, теоретиками вводится непрямая мотивация человеческих поступков. Классическими образцами подобных теоретических объяснений истории служат исторический материализм К. Маркса и
психоаналитическая теория З. Фрейда. Впрочем, другие теории строились по той же логике. Непрямая мотивация означает, что человек может думать всё, что угодно по поводу того, почему он поступает некоторым образом, но на самом деле... Вместо многоточия можно поставить «экономический интерес», «либидо» и т.д. по вкусу. В результате возникают стройные, удобно объясняющие историю теории, которые, вместе с тем, невозможно опровергнуть. Мы не можем задать область возможных фактов, опровергающих данные построения, поскольку любой человеческий поступок можно объяснить «превращённым
социально-экономическим интересом» или «сублимацией либидо». Т.е. все теории исторического процесса
нефальсифицируемы.
При этом никто, в общем-то, не сомневается в том, что эмпирическая составляющая исторического исследования (т.е. источниковедение) носит вполне научный характер. Речь идёт именно о попытках дать универсальное объяснение исторического процесса. Хотя и на эмпирическом уровне исследования, как мы попытаемся показать далее, не всё так просто.
Новое отношение к науке и научности возникает в последние десятилетия, которые были охарактеризованы Ж.-Ф. Лиотаром как ситуация постмодерна1. Переход к постнеклассической (по сути, постмодернистской) парадигме в науке необходимо вызвал соответствующую методологическую рефлексию, каковой можно считать концепцию П. Фейерабенда2. Развивая идеи предшественников, Фейерабенд настаивает на несравнимости, а, следовательно, и не фальсифицируемости вообще всех научных теорий. Это ведёт его к утверждению идеи плюрализма теоретических объяснений. Более того, Фейерабенд настаивает на принципиальной неразличимости научных и вненаучных форм знания, например, науки и мифа. В этом с ним солидаризируется другой современный исследователь науки - Курт Хюбнер, специально рассмотревший данную проблематику применительно к историческим наукам3. На чём основывает Фейерабенд свои выводы? Прежде всего речь идёт о трёх принципиальных положениях, к необходимости которых, так или иначе, вели рассуждения Поппера, Лакатоса и Куна. Во-первых, контекст теории или её основоположения (парадигма, «твёрдое ядро» научно-исследовательской программы) детерминируют значения всех дескриптивных терминов теории. Отсюда
1 См.: Лиотар, Ж.-Ф. Состояние постмодерна. -СПб., 1998.
2 См.: Фейерабенд, П.К. Избранные труды по методологии науки. - М., 1986.
3 Хюбнер, К. Критика научного разума. - М.,
1994. - С. 249-252.
вытекает, что термины различных теорий имеют различное содержание. Во-вторых, каждая теория формирует свой собственный язык для описания наблюдаемых ситуаций. Отсюда вытекает, что нет общего для разных теорий языка наблюдения. В-третьих, теория (парадигма, по Куну) детерминирует совокупность и смысл решаемых проблем, методы решения, эмпирические процедуры и даже факты4. Другими словами, факт не есть самодостаточная данность: он
конструируется сознанием исследователя на основании эмпирических данных и задаваемого теорией языка описания реальности. Для исторического
исследования таковыми выступают «следы» прошлого, становящиеся источниками его познания, и концептуальные воззрения самого историка.
Попробуем проиллюстрировать это на следующем примере. Историки давно обратили внимание на связь между формированием новоевропейского
капитализма и появлением этики протестантизма: последняя достаточно чётко возводит в ранг добродетели качества личности, оптимальные для успешного ведения капиталистического хозяйства. Согласно концепции К. Маркса, в качестве исходной реальности здесь выступил капиталистический способ производства, а этика, относящаяся к надстроечным явлениям, лишь выразила объективную потребность нового общества в моральном обосновании его принципов.
Альтернативное объяснение предложил М. Вебер. Обратив внимание на то, что радикальный протестантизм утверждался не только в экономически передовых странах (Англия, Голландия), но и в совершенно отсталых, в которых ещё сильны были родовые, дофеодальные, т.е. даже не докапиталистические отношения
(Швейцария, Шотландия), он предположил, что именно появление протестантизма и его своеобразной этики обусловило
утверждение капитализма в известных нам формах. Третье объяснение можно получить, если применить методологию
4 Никифоров, А.Л. Философия науки: история и методология. - М., 1998. - С. 110-111.
исследования, предложенную О.
Шпенглером. Для Шпенглера связь капиталистического уклада и
протестантской этики вытекает из их принципиальной «одновременности»: и первый феномен, и второй феномен в равной мере выражают некий предельно общий прафеномен, определяющий формы исторического бытия европейцев последние три -четыре столетия. Возможно и четвёртое объяснение: связь эта надумана, а совпадение протестантской этики и складывания капитализма во времени -случайно. Ни одно из этих четырёх объяснений не может быть
фальсифицировано. Вся совокупность фактов, относящихся к данному вопросу, может быть интерпретирована в контексте любой из предложенных теорий. Какое объяснение предпочесть? Дело вкуса, а точнее - мировоззренческих и метафизических предпочтений,
концептуальных и социальных оснований. Но в традиционных представлениях это уже не совсем наука...
Что же дальше? Неужели историописание должно вернуться в состояние бессмысленной хроники или литературного жанра? Разумеется, нет. Исторический дискурс существует. Только существует он не как научная теория, а как философия истории, как метафизика. «Теории», объясняющие исторические действия не прямыми мотивациями людей, суть именно метафизические системы. Историография всегда была сплавом дискурса и рассказа. И этот метафизический дискурс выступает как смыслообразующее начало исторического повествования.
Современная ситуация в развитии исторического знания выражается в переходе к постмодернистской парадигме, которая характеризуется, в частности, распадом метарассказа. Метарассказ, применительно к историографии, означает некую глобальную концепцию
исторического процесса, объясняющую ход, движущие силы и перспективы исторического развития. Исторический материализм и фрейдизм можно рассмотреть в качестве примеров подобного метарассказа. Эпоха постмодерна,
признавая равноправие различных объяснений, заменяет метарассказ плюрализмом рассказов. В историографии это означает признание многофакторности исторического процесса. Здесь следует вспомнить один из фундаментальных принципов квантовой механики - принцип дополнительности, - имеющий
общенаучное методологическое значение. Применительно к нашей проблеме он может быть сформулирован следующим образом: различные объяснения исторического процесса не противоречат друг другу, а дополняют друг друга. Таким образом, вместо «научной теории» в историографии мы обнаруживаем плюралистическую историософию.
История всегда балансировала на
грани дискурса и нарратива. Собственно,
начиналась она именно как нарратив,
повествование. Утвердившаяся к середине
XIX века классическая парадигма была
враждебна нарративу, не вписывавшемуся в
классические представления о «научности».
В противовес повествованию был выдвинут
метарассказ, позиционировавшийся как
строго научный дискурс. Наступление
постмодерна разрушает монополию
метарассказа, а новая философия истории
стремится реабилитировать нарратив.
Именно на анализ историографии как
повествования нацелены блестящие
12 исследования Х. Уайта , П. Рикёра , Ф.Р.
Анкерсмита3. Более того, исследование
Уайта показывает, что и во время
господства классической парадигмы,
ориентировавшейся на научный дискурс,
реальная историография выстраивалась в
соответствии с канонами повествования,
спрятанного под завалами «научности».
Это неизбежно, поскольку
историческое повествование несёт в себе значительную смысловую нагрузку. Что задаёт смысл историческому
повествованию? Современность.
Уайт, Х. Метаистория: Историческое воображениев Европе XIX века. - Екатеринбург, 2002.
2 Рикёр, П. Время и рассказ: В 2-х тт. - М.-СПб., 2000.
3 Анкерсмит, Ф.Р. Возвышенный исторический опыт. - М., 2007.
Шрёдингер говорил: нет системы наблюдения без наблюдателя. Это справедливо и для истории. Историк-наблюдатель, находящийся в ситуации современности, служащей для него точкой отсчёта. Историк поэтому необходимо субъективен. Говоря о субъективности историка, следует, разумеется, различать «дурную» субъективность, т.е.
предвзятость, произвол, и «хорошую», которую можно обозначить как трансцендентальную субъективность. Современная социокультурная ситуация задаёт рамки возможного понимания истории. Изменение этой ситуации влечёт за собой изменение возможной интерпретации. Вот почему каждое поколение «переписывает» историю: новое поколение находится в новой системе отсчёта.
Всё вышесказанное позволяет ответить на вопрос о научности исторического знания. Не подлежит сомнению, что в реальности историческое знание является переплетением научных и ненаучных форм, которые являются взаимопроникаемыми и взаимозависимыми. Исторический дискурс органически встроен в историческое повествование, связан с опытом историка, основывается на «следах» прошлого и их интерпретациях, зависит от явлений социальной жизни, таких как историческая память общества или историческая политика государства, которые опосредуются концептуальными основаниями того или иного конкретного исторического исследования.
Представленная трактовка исторического знания не совсем вписывается в классическое понимание научности, однако современная методология в лице Фейерабенда, Лиотара и Хюбнера расширяет границы этого понимания, настаивая на нефальсифицируемости любых теорий и легитимности нарративного знания. Это реабилитирует историю как науку, легитимирует её метафизические истолкования. Историография
истолковывает прошлое, исходя из настоящего. Следовательно, дальнейший анализ исторического знания должен быть по преимуществу герменевтический.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙСПИСОК
1. Анкерсмит, Ф.Р. Возвышенный исторический опыт. - М., 2007.
2. Буллер, А. Введение в теорию истории. - М., 2013.
3. Герасимов, О.В. Историческая реальность и действительность исторического // Аспирантский вестник Поволжья. - 2010. - №5-6.
4. Кузьмин, А.Г. Начало Руси. - М., 2003.
5. Лиотар, Ж.-Ф. Состояние постмодерна. - СПб., 1998.
6. Никифоров, А.Л. Философия науки: история и методология. - М., 1998.
7. Рикёр, П. Время и рассказ: В 2-х тт. - М. - СПб, 2000.
8. Уайт, Х. Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX века. -Екатеринбург, 2002.
9. Фейерабенд, П.К. Избранные труды по методологии науки. - М., 1986.
10. Хюбнер, К. Критика научного разума. - М., 1994.
