CC BY
11
Санкт-Петербургская православная духовная академия
Архив журнала «Христианское чтение»
А. Берту
Научно-богословское самооправдание христианства
Опубликовано:
Христианское чтение. 1908. № 2. С. 241-266.
@ Сканированій и создание электронного варианта: Санкт-Петербургская православная духовная академия (www.spbda.ru), 2009. Материал распространяется на основе некоммерческой лицензии Creative Commons 3.0 с указанием авторства без возможности изменений.
СПбПДА
Санкт-Петербург
2009
Научно-богословское самооправданіе христіанства.
Возможность религіознаго знанія.
f СЯКИМЪ знаніемъ предполагается отношеніе между субъ-ектомъ и объектомъ, между мысляшимъ духомъ и познанною реальностью. Чтобъ существовало такое отношеніе, для I этого требуется, чтобы предметъ такъ или иначе нахо-I дился въ сферѣ, подлежащей нашему изслѣдованію, и чтобы мы имѣли органы для его воспріятія. Если бы мы были слѣпы, то солнце сколько угодно могло бы проливать свѣтъ на наше лицо, мы все-таки не увидали бы свѣта; и если бы, имѣя здоровые глаза, мы заперлись въ темную комнату,—мы опять не увидали бы его. Нѣчто подобное происходитъ и въ Духовной области. Еще нѣтъ такой системы вѣроученія или такой философской системы, претендующей на обладаніе истиной, которая въ самой исходной точкѣ своей, явно или скрытно, но содержала бы извѣстную теорію познанія. Ясно, что ранѣе какого-либо опредѣленія знанія по его содержанію, проблѳмма о его «возмолпгости» считается рѣшенной въ утвердительномъ смыслѣ.
Итакъ, когда ставится вопросъ объ отношеніи христіанства къ знанію, то предварительно требуется рѣшить другой: возможно ли познаніе въ религіи? Само собой понятно, что мы говоримъ не о «наукѣ религій». Эта новая дисциплина, которая изучаетъ религіозныя преданія человѣческаго рода съ точки зрѣнія чисто исторической и описательной, подобно тому, какъ натуралистъ изучаетъ явленія природы, открываетъ предъ нами сравнительную таблицу того, что считалось за истину различіе
ными народами. Принципіальный же вопросъ: можемъ ли мы знать истину? не входитъ въ ея компетенцію. Но этотъ, именно, вопросъ и подлежитъ нашему рѣшенію. Сначала теоретически,— посредствомъ указанія на то, что философія не имѣетъ достаточнаго основанія для отрицанія этой возможности,—а, затѣмъ, практически, посредствомъ оправданія принципа въ виду, на первый взглядъ, противорѣчащихъ ему фактовъ.
I. Опроверженіе позитивизма.
Требуемый религіознымъ чувствомъ потусторонній міръ доступенъ ли намъ подъ тою или другой формой? Имѣемъ ли мы способность къ его воспріятію? находится ли въ нашемъ распоряженіи такое средство и такой методъ, которыми достаточно удостовѣрялась бы для насъ слѣдующая формула: мы знаемъ! Однимъ словомъ, религія можетъ ли быть предметомъ познанія въ собственномъ смыслѣ?—положительнымъ знаніемъ, которому соотвѣтствуетъ реальность?
Огюстъ Контъ и его ученики совершенно отрицаютъ это, что можно видѣть уже изъ самаго названія, написаннаго на ихъ знамени: «позитивизмъ». Въ ихъ глазахъ нѣтъ ничего «положительнаго», кромѣ знанія, а самое знаніе есть не что иное, какъ только интеллектуальное сочетаніе явленій и законовъ вселенной. Единственными источниками нашего знанія служатъ чувства и разумъ. Чоловѣкъ ничего не постигаетъ за предѣлами чувственной природы, потому что ему невозможно переступить границы видимаго міра. Существуетъ ли Кто или что-либо за предѣлами этого космоса, о томъ мы ничего не знаемъ и не можемъ знать. Область, къ которой относится религія, есть область Непознаваемаго. Вотъ почему истинный философъ, вмѣсто того, чтобы терять свое время и мучиться преслѣдованіемъ пустыхъ химеръ, будетъ считать реальными только такіе факты, которые подлежатъ его непосредственному наблюденію и могутъ быть засвидѣтельствованы опытомъ.
Но до такой зрѣлости мысли доходятъ только послѣ долгихъ блужданій и многочисленныхъ ошибокъ. Развитіе человѣческаго духа послѣдовательно проходитъ три слѣдующія стадіи: религіозную, метафизическую и научную. Религіи представляютъ собой первоначальный лепетъ человѣчества въ попыткахъ къ объясненію универса, подобно тому, какъ ребенокъ задается вопросами насчетъ всего, привлекающаго его вниманіе. Съ пробужденіемъ разсудка появляется метафизика,
которая заполняетъ освободившееся отъ суевѣрій мѣсто пустыми абстракціями, символы замѣняетъ чистыми идеями, однако, не разставаясь съ иллюзіями дѣтскаго возраста, такъ какъ она занимается принципами апріори. Это—переходная эпоха, необходимая для разрушенія прошедшаго и для пріуго-товлеііія будущаго знанія. Существенною чертой этого старшаго возраста является то, что человѣкъ, изучающій явленія безъ предвзятой мысли и примѣняя къ нимъ точный методъ наблюденія, не хочетъ знать иного критерія истины, кромѣ разумной очевидности или непосредственнаго свидѣтельства чувствъ. Такова завершительная и совершенная стадія человѣческаго развитія,—это въ собственномъ смыслѣ царство позитивизма.
Дѣйствительно, система Конта одно время царствовала въ умахъ, и еще теперь ея импозантная и массивная архитектура всей своей тяжестью подавляетъ современную мысль; но ея гегемонія не можетъ продолжаться вѣчно, потому что, далекая отъ того, чтобы открытъ счастливый вѣкъ, она насилуетъ человѣческую природу и сама себя опровергаетъ своей непослѣдовательностью.
Мы охотно предаемъ суду позитивизма метафизику апріори съ ея горделивой претензіей—построить абсолютное посредствомъ однихъ силлогизмовъ. Задавшись цѣлью дискредитировать такую метафизику въ глазахъ позднѣйшихъ поколѣній, Контъ оказалъ имъ великую услугу. Но справедливо ли обвинять религію въ томъ, что нѣкоторые мыслители злоупотребляли умозрительнымъ методомъ? За то, что послѣдній затерялся въ облакахъ, резонно ли упрекать ее? Имѣется ли хоть какое-нибудь серьезное основаніе подвергать ихъ равному взысканію, какъ будто онѣ фатально солидарны между собою, или какъ будто одинъ служитъ неизбѣжнымъ продолженіемъ Другой? Этимъ смѣшеніемъ изобличается основная ошибка позитивизма: доводящая до идолатріи любовь къ знанію. Подъ господствомъ этой страсти или этого предразсудка позитивизмъ •Почти ничего не признаетъ у человѣка, кромѣ интеллекта, и выше всего ставитъ мыслительную способность. Мозгъ, напол-Неный фактами и идеями, цифрами и формулами, подобно какому-то музею, въ которомъ были бы тщательно занумерованы и классифицированы всѣ міровыя произведенія, таковъ, Повидимому, его идеалъ: все резюмируетъ знаніе.
Отсюда проистекаетъ превратное сужденіе позитивизма о
происхожденіи религій. По его мнѣнію, онѣ порождены потребч ностью въ знаніи; емѵ не приходитъ въ голову возможности иного происхожденія ихъ. Для него онѣ суть только несообразныя и наивныя усилія познавательной способности, дѣтскихъ и поэтическихъ философій, однако, въ концѣ концовъ, «философій». Ошибочное и поверхностное утвержденіе, не вьщержи-вающее исторической критики. Дѣйствіе нисколько не соотвѣтствуетъ причинѣ. Различныя культовыя установленія, молитвы,; религіоаныя пожертвованія, очистительныя церемоніи, погребальные обычаи, кровавыя жертвоприношенія,—все это, будто бц, произошло изъ потребности знанія?! Совсѣмъ нѣтъ. Своимъ происхожденіемъ религіи обязаны болѣе настоятельной и болѣе* глубокой нуждѣ: онѣ проистекаютъ изъ потребности жизни:,: мира, прощенія, надежды, изъ понимаемаго въ благороднѣй-; шемъ значеніи слова инстинкта самосохраненія, изъ напряженнаго желанія приблизиться къ безконечному источнику, бытія, войти въ союзъ съ Тѣмъ, Который вмѣстѣ есть Тво-/ рецъ міра и Творецъ нравственнаго закона, однимъ словомъ^ изъ того своеобразнаго инстинкта, который называется рели? гіознымъ чувствомъ. Но позитивизмъ игнорируетъ названное чувство; онъ не допускаетъ ничего, кромѣ знанія. >
Отсюда проистекаетъ еще его агностицизмъ, который,’ утверждая, что нельзя ничего знать о другомъ мірѣ, не смотря на свою внѣшнюю скромность, является, въ существѣ дѣла, очень авторитетнымъ. Если бы онъ ограничился только слѣдующими словами: «я замыкаюсь въ чистомъ знаніи; я не хочу знать ничего 'другого, кромѣ воспринимаемой чувствами реальности и допускающихъ разумныя доказательства истинъ, а въ отношеніи всего прочаго я воздерживаюсь отъ сужденій»,—то его поведеніе было бы корректно. Разъ не была бы замурована дверь со стороны невидимаго міра, мы были бы свободны въ отысканіи средствъ къ его открытію, и религія получила бы нѣсколько шансовъ на право существованія. Но,—догматистъ до мозга костей,—онъ не въ состояніи отмѣнить сво.й приговоръ. Надо, чтобы онъ священнодѣйствовалъ. Въ теоріи онъ признаетъ «невозможность достиженія абсолютныхъ знаній», за исключеніемъ, на практикѣ, абсолютнаго отрицанія того, что превосходитъ его пониманіе! «Позитивность»,—разумѣется, въ его пониманіи,—для него ест£ мѣра истиннаго: «я ничего не знаю* внѣ природы, слѣдовательно, и ничего познать нельзя; итакъ, внѣ природы ничего не
существуетъ». Вотъ, какъ онъ разсуждаетъ, и, благодаря двойному софизму, его нейтральность переходитъ въ непріязненность, а утверждаемое имъ невѣдѣніе—въ открытое невѣріе. Позитивизмъ, по словамъ Шарля Секретана, отвергаетъ квалификацію атеизма, потому что атеизмъ есть извѣстная теологія. Повидимому, вопросъ о бытіи Божіемъ онъ ставитъ въ разрядъ такихъ гипотезъ, которыя каждый можетъ принять, ч или, если то ему нравится, отвергнуть, потому—что оправданіе ихъ невозможно. А, между тѣмъ, вся аргументація системы имѣетъ своимъ предметомъ установить то положеніе, что концепція личнаго Бога несогласна съ фактами».
Эта первая непослѣдовательность должна была въ концѣ концовъ повлечь за собой другую, имѣвшую искупительное значеніе по отношенію къ первой. Извѣстно, какимъ образомъ человѣческая природа, изувѣченная О. Контомъ, отомстила ему за оказанное презрѣніе, побудивъ его создать въ нѣкоторомъ родѣ новую религію, великимъ первосвященникомъ которой былъ самъ же онъ, а родъ человѣческій—Божествомъ. Странная религія, сохранившая имя и утратившая содержаніе, и, въ то же время, приглашающая своихъ послѣдователей къ поклоненію человѣчеству, взятому въ его цѣломъ. Это было истиннымъ наказаніемъ: устранить идею Бога для того, чтобы придти къ устроенію помпезнаго культа съ его клерикальными формами и оффиціальными церемоніями, на манеръ римско-католическихъ! Какъ бы ни игнорировалось религіозное чувство, для него необходимъ какой-либо деривативъ, въ противномъ случаѣ оно подвергается опасности сдѣлаться непо-йулярнымъ.
Впрочемъ, не будемъ настаивать на этомъ. Большая часть позитивистовъ и между ними Литтре, знаменитый авторъ «Словаря», не слѣдовали до послѣдняго предѣла за своимъ наставникомъ. Они сумѣли сохранитъ хладнокровіе и независимость въ виду его жреческой «фуги». Изъ трехъ составныхъ пастей его философіи, —если можно такъ выразиться о нихъ,— знанія, морали, религіи, они сохранили двѣ первыхъ и зачеркнули третью. Не поставимъ имъ въ вину то, что они случались своего здраваго смысла. Но, во всякомъ случаѣ, мож-Во спросить: не было ли бы болѣе логично, болѣе сообразно Съ духомъ системы удержать первую фазу и отвергнуть двѣ Другихъ? Трудно понять, какъ можно перейти отъ позитивнаго знанія къ позитивной морали, тогда—какъ гуманитарная
религія Конта, посредствомъ легко различимой связи, соприкасается съ его этикой (теоріей нравовъ). Всю мораль онъ резюмировалъ въ альтруизмѣ, обозначая этимъ варварскимъ именемъ старинныя добродѣтели любви къ ближнему и милосердіе. Долгъ каждаго человѣка состоитъ въ обузданіи своего эгоизма для самопожертвованія въ пользу ближнихъ, чтобы общественные интересы ставить выше личнаго и, слѣдовательно, жертвовать собой въ пользу ближняго. Но жертвоприношеніе есть по-преимуществу актъ религіозный; онъ представляетъ самую суть культа, и мы справедливо называемъ Божество верховнымъ могуществомъ, распоряжающимся нами съ абсолютными правами. Если же, служа человѣчеству, мы не служимъ Богу, то, слѣдовательно, человѣчеству же мы оказываемъ и Божескія почести; поистинѣ, оно является тѣмъ «Grand Etre supreme», предъ Которымъ преклоняемся мы.
Наоборотъ, какимъ образомъ отъ знанія возвыситься до этики въ такой философіи, по основной догмѣ которой выше всего находится знаніе? Позитивизмъ долженъ испо-вѣдывать такую мораль, которая была бы необходимымъ развитіемъ его первоначальнаго принципа; въ противномъ случаѣ онъ измѣнилъ бы своимъ собственнымъ посылкамъ. Но, если все резюмируется, въ знаніи, если ничего не существуетъ внѣ природы, если мы ничего не познаемъ за исключеніемъ явленій и законовъ ихъ, т. е., внутреннихъ или внѣшнихъ вещей и даннаго образа ихъ преемства, то во имя чего же отрекусь я отъ своего эгоизма, представляющаго. собою «фе-н<зменъ» реальный въ высшей степени, чтобы слѣдовать за альтруизмомъ, также реальнымъ, но въ значительно меньшей степени? По какому праву вы будете требовать отъ меня улучшенія моего характера и привычекъ моихъ? Во имя кого или чего будете проповѣдывать то, какимъ я долженъ быть? Я таковъ, какимъ и явлюсь, и вы не въ состояніи ничего измѣнить во мнѣ. Значеніе знанія состоитъ въ томъ, чтобы констатировать существующее; стремясь къ иному, оно покидаетъ себя самого и свидѣтельствуетъ о своей недостаточности: оно отказывается отъ своихъ правъ предъ неизвѣстнымъ.
Въ своемъ манифестѣ: La science et la morale, опубликованномъ въ качествѣ отвѣта на извѣстную статью Брюне-тьера: «Apres une visile au Vatican», знаменитый химикъ Бер-тело имѣлъ основаніе заявить о правахъ знанія и отрицать
его банкротство; но, въ свою очередь, онъ допустилъ ошибку въ свое опредѣленіе морали. Съ цѣлью упразднить «таинственное», онъ объявляетъ, что нѣтъ двухъ источниковъ истины, «изъ которыхъ одинъ ролсдается въ глубинахъ непознаваемаго, а другой проистекаетъ изъ внѣшняго или внутренняго наблюденія и опыта»; что только по ошибкѣ люди открываютъ въ морали «трансцендентальный элементъ»; что «познаніе универса, комбинированное съ инстинктомъ соціальности», общее всѣмъ животньімъ расамъ, есть единственный источникъ нравственныхъ правилъ; что, наконецъ, совсѣмъ не требуeiQH «прибѣгать къ декалогамъ, обнародованнымъ божественнымъ авторитетомъ».
И, однакоже, съ другой стороны, онъ признаетъ, что '«современный человѣкъ находитъ въ глубинѣ своей совѣсти неистребимое чувство долга, т. е., категорическій императивъ, о которомъ говоритъ Кантъ». Такимъ признаніемъ начинается его анализъ, такъ-какъ ничто въ предшествовавшей эволюціи не давало предвидѣть этого императива. Какимъ же образомъ познаніе долга, независимое отъ подчиненнаго ему соціальнаго инстинкта и чуждое знанію, имѣющему чисто объективное значеніе, само было бы плодомъ ихъ союза? Нужно сказать наоборотъ, 'что гуманная моральность имѣетъ характеромъ своего рода обязанность, й что эта обязанность не совнѣ привнесена или возложена, но является фактомъ «внутренней экспериментаціи», безъ чего всѣ небесные или земные декалоги потеряли бы всякій смыслъ и авторитетъ; однимъ словомъ, что она установляетъ въ первую голову этотъ «божественный элементъ», вмѣстѣ трансцендентный и имманентный, внутренній и превышающій самого субъекта, который представляется нашимъ противникамъ иллюзіею.
Итакъ, нужно произвести выборъ. Или знаніе есть все, и тогда нѣтъ болѣе морали, потому что не существуетъ больше никакихъ нравственныхъ обязательствъ, а все сводится только къ «нравамъ», какъ у животныхъ, и человѣчество сдѣлается тѣмъ, чѣмъ можетъ. Или,—какъ благородно указалъ на это О. Контъ, хотя и съ нарушеніемъ послѣдовательности въ своей системѣ,—мораль есть нѣкоторая реальность,—и тотчасъ мѣняется весь видъ универсальной экономіи: роли перепутываются или, вѣрнѣе, ставятся на свои законныя мѣста; знаніе остается одной изъ важнѣйшихъ функцій соціальной жизни, однимъ изъ украшеній рода человѣче-
скаго, но оно переходитъ на второй планъ, оно оказывается не болѣе, какъ только средствомъ для исполненія нашей задачи, ибо долгъ выше всего, или же его совсѣмъ нѣтъ, и мораль не можетъ существовать безъ того, чтобы не утверждать за собой первенство. Она не состоитъ соперникомъ знанія, но относится къ другому порядку, находящемуся выше всѣхъ другихъ; абсолютное первенство въ іерархіи величинъ принадлежитъ, именно, ей.
Основатель позитивизма не подозрѣвалъ, что его этика заключала нѣкоторое апріори, безотносительно къ чувственному воспріятію и къ раціональному доказательству, и что, допуская ее въ свою систему, онъ вводилъ троянскаго коня въ самую средину крѣпости. Этотъ недостатокъ рефлексіи, довольно серьезный у философа такой высокой пробы, послужилъ существенною причиной странной галлюцинаціи, приведшей его къ апотеозѣ человѣческой расы и къ созданію особаго культа въ честь этого идола о тысячи головъ. Обративъ вниманіе исключительно на матерію заповѣди и пренебрегая ея формой, не различая въ долгѣ с и л у, которая упорядочиваетъ, отъ упорядочиваемаго предмета, онъ по необходимости долженъ былъ отнести то и другое къ человѣчеству и ничего выше его не видѣть. А если бы, наоборотъ, онъ остановилъ свою мысль* на формальной сторонѣ долга съ такимъ же вниманіемъ, какъ и на матеріальной, тогда онъ понялъ бы, что, именно, самый принципъ заповѣди сообщаетъ благу его моральный характеръ, его специфическую реальность; и какъ онъ сумѣлъ прочитать слово за словомъ содержаніе этого внутренняго закона, заповѣдующаго: «возлюби ближняго твоего, какъ самого себя», онъ не преминулъ бы равнымъ образомъ разгадать и его высочайшее происхожденіе. Но въ такомъ случаѣ получился бы совсѣмъ иной результатъ! Больше, чѣмъ когда-либо, его мораль находила бы для себя объясненіе въ религіи; но она же увлекла бы его за предѣлъ земныхъ горизонтовъ, безконечно возвышающихся надъ преходящею природой: она привела бы его прямо къ Тому верховноиу Законоположнику, Которому покланяются христіане.
Вы правы, скажемъ мы теперь послѣдователямъ Конта, которые, какъ, напр., Литтрэ, дѣлаютъ -различныя оговорки: тысячу разъ вы правы, но ваши оговорки очень робки. Вы хотите сдѣлать купюры въ его Системѣ? Дѣлайте же ихъ
въ подходящемъ мѣстѣ! Между его этикой и его Олимпомъ расположена менѣе зіяющая бездна, чѣмъ между его научнымъ позитивизмомъ и прекрасными правилами насчетъ любви. Вы отвергаете эту религію; оставьте же вмѣстѣ съ ней и его мораль, не устрояйте культа, какъ только для знанія, и знаніе имѣйте только для матеріи... Или сдѣлайте еще лучше! Бросьте все и начните строить все на новыхъ базахъ, принимая въ серьезъ этотъ нравственный «императивъ», который является въ вашей доктринѣ, какъ чуждый элементъ, какъ мертвый наростъ (разумѣется, мертвый въ отношеніи къ самой системѣ), но который, будучи исторгнутъ изъ этой чужеродной среды и при заботливомъ къ себѣ отношеніи, могъ бы содержать сѣмена «позитивизма» болѣе реальнаго * болѣе жизненнаго, чѣмъ вашъ, потому что, восходя отъ дѣйствія къ причинѣ, отъ морали къ ея принципу, въ пунктѣ соединенія видимаго и невидимаго міра, на границѣ человѣческаго и божественнаго, мы открыли бы и затѣмъ получили бы ключъ отъ этой области «Непознаваемаго», которую вы такъ разсудительно объявляете недоступной для чистаго знанія.
Здѣсь мы не можемъ удержаться отъ одного сближенія. Во второй половинѣ девятнадцатаго вѣка обозначились, между прочимъ, два противоположныхъ направленія во французской философіи: съ одной 'стороны, позитивизмъ О. Конта и Литтрэ, а, съ другой, нео-критицизмъ Ренувъе и Пилъона. Тогда-какъ первый гонится за естественнымъ вниманіемъ и выкладываетъ свои доктрины предъ цѣлымъ свѣтомъ, второй, какъ тонкая струя живой воды, постепенно, чрезъ множество препятствій, прокладываетъ себѣ путь. За какимъ изъ этихъ двухъ теченій останется будущее? Какое считаетъ теперь на своей сторонѣ большее число послѣдователей—не говоримъ о простомъ народѣ, но среди серьезно образованныхъ умовъ? За какимъ изъ нихъ большій удѣльный вѣсъ въ дѣйствительныхъ дебатахъ мысли? Можно догадываться, что первое клонится къ упадку, а второе въ той же пропорціи возрастаетъ.
А, между тѣмъ, вначалѣ они имѣли нѣкоторыя черты сходства; соперники совмѣстно исповѣдовали нѣкоторые излюбленные тезисы, которые, казалось, имѣли значеніе смертнаго приговора для нашихъ религіозныхъ убѣжденій; совмѣстно они возвѣщали: «мы ничего не познаемъ, кромѣ явленій и законовъ; метафизика есть не что иное, какъ ложь и иллюзія: знаніе объ абсолютномъ, о первопричинѣ, о субстанціи, не
соотвѣтствуетъ ничему реальному; чудо невозможно...» Можно было подумать, что двѣ системы стремятся къ союзу противъ христіанской вѣры. И оказывается, что французскій критицизмъ, въ силу лойяльныхъ преній, проявлялъ болѣе и болѣе расположенія къ нашимъ вѣрованіямъ. И вотъ, въ результатѣ своихъ долгихъ и трудныхъ изысканій, онъ слѣдующимъ образомъ выражается подъ перомъ Лимона.
Цивилизація основывается на вѣрѣ въ долгъ и право:- для того, чтобы быть серьезной, жизненной и прочной, она нуждается въ дополненіи и развитіи, посредствомъ вѣры въ моральный міропорядокъ, то есть, собственно въ религіозной вѣрѣ; въ концѣ концовъ мы утверждаемъ, что правильно понятый христіанскій теизмъ осуществляетъ въ себѣ совершенную и не подлежащую дальнѣйшему развитію религію.
Я прочиталъ: «теизмъ христіанскій»! Не туманный и холодный деизмъ раціоналистовъ, не Богъ Вольтера и Руссо, но Богъ Моисея и Господа Іисуса Христа!» Но пакъ же далеки мы теперь отъ позитивизма Конта и отъ его «Великаго Фетиша»! Откуда же такая перемѣна? Очевидно, отъ выбора методовъ. Одинаково подверженныя вначалѣ опасности колеблющагося скептицизма, двѣ школы, одна вслѣдъ за другою, отправились на поиски за истиной; но у нихъ не было одинаковаго компаса, ихъ оріентація была совершенно различна, или, если угодно, онѣ отыскивали свою полярную звѣзду въ двухъ противоположныхъ полусферахъ.
Одна школа говоритъ: «существуютъ только внѣшнія явленія и кромѣ ихъ ничего нѣтъ. Слѣдовательно, необходимо отправляться отвнѣ во внутрь, мы познаемъ человѣка. только посредствомъ внѣшняго міра»;—и позитивизмъ ошибся въ разсужденіи человѣка.
Другая говоритъ: «существуютъ только одни феномены. Но первый, констатируемый мною феноменъ, это—я; слѣдовательно, необходимо направляться извнутри ко внѣ»;—и критицизмъ мало по малу отвоевалъ потерянную территорію. Онъ имѣлъ сообразительность и, надо сказать, мужество, въ эпоху, въ которую матеріализмъ и сенсуализмъ производили настоящую гипнотизацію въ образованномъ обществѣ, избрать своимъ девизомъ извѣстное изреченіе Сократа: «познай самого себя». Именно, изслѣдуя сокровенные тайники человѣческой души, естественно, онъ встрѣтился лицомъ къ лицу съ нравственнымъ сознаніемъ, которое, въ свою очередь (бодрый стражъ святи-
лища), открыло ему доступъ въ божественный верховный міръ.
Критицизмъ,—замѣчаетъ ого противникъ, Фулье,—открыто пролагаетъ путь позитивной религіи, онъ благопріятствуетъ, даже, обнаруженію въ извѣстной формѣ религіи, приводитъ философію къ храму... Позитивная религія есть продолженіе и удлиненіе критическаго метода въ морали.
Нравственное сознаніе—таковъ особый органъ религіознаго познанія. Позитивизмъ совершенно произвольно ограничиваетъ область вѣдѣнія. Ослѣпленный успѣхами положительнаго знанія, онъ устраняетъ изъ него все то, что не укладывается въ рамки общепринятыхъ доказательствъ или не можетъ быть сведено къ очевиднымъ для всѣхъ формуламъ. Онъ, даже, гордится тѣмъ, что привелъ къ единству всѣ наши знанія, констатируя ихъ происхожденіе только изъ опыта, включая сюда и математику. Тщетная попытка! Самъ же онъ, вопреки себѣ, постоянно вынужденъ различать, по крайней мѣрѣ, двгъ категоріи источниковъ: чувство и разумъ; ибо, чтобы оперировать надъ своими учеными синтезами, ему, по собственному его же признанію, необходимо «хорошо скомбинированное употребленіе разсудка и наблюденія».
Но если вы допускаете двойственность, то почему же не тройшвенностъ? Чѣмъ удостовѣритесь вы въ томъ, что вашъ интимный другъ—честный человѣкъ, которому вы совершенно безопасно можете довѣрить ваше семейство или вашу судьбу, все, что особенно дорого вамъ? Увѣритъ ли въ томъ васъ френологія или альгебра? Будемъ разсуждать въ болѣе общемъ смыслѣ. Общественныя отношенія, безчисленныя перемѣны въ нашей жизни, коммерческія или филантропическія ассоціаціи, финансовыя и промышленныя предпріятія, область изящной литературы и наукъ, словомъ, все зданіе цивилизаціи зиждется на взаимномъ довѣріи. Это—всѣми, за'исключеніемъ дикихъ, признаваемая истина. Что же означаетъ собой взаимное довѣріе? Оно проистекаетъ совсѣмъ не изъ отвлеченныхъ дедукцій или внѣшнихъ наблюденій, хотя физическое зрѣніе и разсудокъ въ образованіи его имѣютъ нѣкоторое значеніе. Его опредѣляющимъ факторомъ служитъ извѣстный актъ вѣры; и этотъ актъ, какимъ бы ни былъ онъ неожиданнымъ и неопредѣленнымъ, всетаки, не есгпъ слѣпой актъ: онъ состоитъ во внутреннемъ сужденіи, ошибочномъ, какъ и всякое другое Дѣйствіе человѣческаго духа, но которое въ принципѣ моти-
вировано не менѣе, чѣмъ, напримѣръ, рѣшенія извѣстнаго трибунала.
Итакъ, существуетъ цѣлый порядокъ реальностей, притомъ наиболѣе цѣнныхъ, дающихъ смыслъ жизни и касающихся особенно близко' человѣческаго достоинства, такихъ, которыя лежатъ въ основѣ соціальной жизни и даютъ начертаніе всеобщей исторіи,—существуетъ, говорю, особый порядокъ реальностей, не познаваемыхъ нами ни посредствомъ чувствъ, ни разумомъ, но благодаря только нравственной интуиціи. Она состоитъ изъ двухъ частей: подлежащаго и сказуемаго, другими словами, въ нее входятъ: различающая способность и судящій критерій. Самая способность, врожденное ясновидѣніе, распознаніе сердца (такъ иногда поразительное въ дѣтяхъ), психическій магнетизмъ,—называйте его, какимъ угодно, именемъ,—въ высшей степени субъективна; тупая или развитая, она много измѣняется сообразно съ индивидуальными наклонностями; но ей не доставало бы ни объекта, ни практической важности безъ наличности извѣстнаго, признаваемаго обязательнымъ, идеала, служащаго правиломъ при нашихъ оцѣнкахъ. Этотъ пробный камень, благодаря которому мы взвѣшиваемъ человѣческія достоинства, эта внутренняя норма, которою мы такъ привыкли пользоваться... въ отношеніи другого, если только не въ отношеніи себя самихъ, носитъ неизгладимый отпечатокъ такого порядка вещей, который господствуетъ надъ нами, и отъ котораго мы зависимъ лучшею частью своего существа.
Посредствующее между видимымъ и невидимымъ, человѣческое «я» состоитъ въ двоякомъ отношеніи къ тому и къ другому, и находящееся въ немъ сознаніе о внѣшнемъ мірѣ— это можно сказать безъ парадокса —‘уже содержитъ въ себѣ реальность другого, то есть сверхчувственнаго, міра. Въ самомъ дѣлѣ, отраженное ощущеніе, испытываемое имъ при столкновеніи съ видимыми явленіями, гарантируетъ ему отличіе его отъ чувственной природы и въ то же время свидѣтельствуетъ о томъ, что самъ онъ составляетъ извѣстную часть ея. Противорѣчивое положеніе, если бы человѣкъ не имѣлъ сознанія извѣстной протяженности и, слѣдовательно, извѣстнаго отношенія какъ только по внѣшней сторонѣ, потому что тогда матеріальный міръ окружалъ бы его, .такъ сказать, непроницаемой стѣной, и его душа, замкнутая, отовсюду, никогда не могла бы высвободиться наружу изъ своей тюрьмы. Ка-
кимъ же образомъ тогда онъ отличалъ бы себя отъ внѣшней природы? Эфемерное явленіе въ вѣчной эволюціи, легкая пѣна въ безпредѣльномъ океанѣ, чувство, которое бы подсказывало ему о томъ, что онъ отличенъ отъ другихъ существъ міра, представлялось бы чистѣйшимъ миражемъ, необъяснимою галлюцинаціей. Какое угодно животное не могло бы придти къ тому, чтобы понять себя такимъ, какимъ является оно по существу, то есть, что матерія и оно составляютъ одно, безъ одновременной мысли о томъ, что оно и матерія суть два разныхъ предмета, слѣдовательно, безъ того, чтобы перестать быть животнымъ. Для чего же человѣкъ имѣетъ эту привиллегію — чувствовать свою связь съ природой и, вмѣстѣ съ тѣмъ, отдѣльность отъ нея? Дѣло въ томъ, что космосъ является для него ограниченіемъ только съ одной стороны. Но это частное ограниченіе необходимо влечетъ за собой второе, въ противоположномъ смыслѣ, потому что требуется, чтобы лицо ограниченное было ограниченнымъ, очерченнымъ въ опредѣленныхъ границахъ. Законъ долга съ его повелительнымъ характеромъ справедливо означаетъ собой грантг,у иного порядка, тотъ высочайшій полюсъ, въ направленіи къ которому тяготѣетъ его существованіе.
Несомнѣнно, что нравственное сознаніе не можетъ обойтись безъ помощи нашихъ другихъ способностей: религіознаго чувства, сердца, разума; но по мѣрѣ того, какъ оно исполняетъ свое назначеніе, оно представляется опыгпнымъ познаніемъ бо-жесгпвенныхъ реальностей, какъ тѣлесныя чувства—апперцепціей внѣшнихъ явленій; и подобно тому, какъ они открываютъ земные горизонты, такъ религіозное чувство открываетъ намъ перспективы «царства не отъ міра сего». Въ строгомъ смыслѣ слова оно есть чувствованіе потусторонняго міра. Благодаря ему, нашъ духъ, имѣетъ стремленіе къ «не—я» совершен-шенио другой природы по сравненію съ видимымъ твореніемъ. Это не—я открывается съ тремя положительными чертами:
1) Отличающееся отъ нашего духа, это не — я, тѣмъ не менѣе, подобно ему, потому-что, вопреки внѣшней природѣ, оно имѣетъ аттрибуты я: мышленіе и волю.
2) Это не—я, непосредственную близость котораго ощущаетъ нашъ духъ, безконечно возвышается надъ послѣднимъ, потому что возвѣщаемый отъ него нашему духу законъ имѣетъ непреложное и верховное значеніе.
3) Наконецъ, это не-я есть бытіе абсолютно-благое, по-
тому что содержаніемъ его закона является благо, нравственное усовершенствованіе.
И человѣческая душа, въ соприкосновеніи съ этимъ не-я, представляющимся ей въ качествѣ верховнаго Лица, благоговѣйно преклоняется предъ нимъ, именуя его Богомъ.
Этимъ достаточно показана возможность [религіознаго познанія. Съ того момента, какъ у насъ есть способность, благодаря которой мы соприкасаемся съ «тѣмъ» міромъ, органъ, спеціально приспособленный къ данному объекту, никто не имѣетъ права трактовать христіанскую вѣру въ смыслѣ отношенія къ только непознаваемому. Такимъ образомъ, предварительный вопросъ рѣшается въ смыслѣ противномъ «агностицизму». Человѣкъ созданъ такимъ, что не можетъ, не отрицаюсь своей собственной природы, сомнѣваться въ бытіи Божіемъ. Итакъ, онъ сотворенъ для познанія Бога и для того, чтобы войти въ личное къ Нему отношеніе, заключить съ Нимъ личный завѣтъ. Заключаетъ ли онъ этотъ союзъ, или не заключаетъ, хочетъ ли онъ его, или не хочетъ, тѣмъ не менѣе у него имѣется для того дѣйствительная способность.
II. Принципъ въ отношеніи фактовъ.
Доселѣ мы рѣшали принципіальный вопросъ. Теперь намъ остается показать, что, несмотря на нѣкоторыя видимые несообразности, наши заключенія выдерживаютъ критику по отношенію къ даннымъ фактамъ.
На зтой новой территоріи само собой порождается въ нашей душѣ возраженіе. Что думать о реальномъ положеніи вещей? Всеобщій опытъ,—скажутъ намъ,—направляется противъ вашего тезиса; установленная вами пораллель между тѣлесными чувствами и чувствомъ моральнымъ можетъ удержаться только при томъ условіи, когда бы намъ возможно было познавать «царство небесное» такъ же, какъ мы познаемъ вселенную. Наблюдается ли, дѣйствительно, такое соотвѣтствіе? Гдѣ люди, отвергающіе реальность внѣшняго міра? Ихъ нѣтъ, если не считать нѣкоторыхъ философовъ, «tournes en dedans», идеализмъ которыхъ не признавался серьезно никѣмъ, пи, можетъ быть, даже и самими идеалистами. А этимъ и доказывается какъ разъ обратное, а именно, что религіозныя вѣрованія въ высшей степени субъективны, почему и .отвергались во всѣ времена выдающимися мыслителями, и что для большинства философскихъ системъ, каковы: позитивизмъ, пантеизмъ, мате-
ріализмъ, нѣтъ еще другого неба, кромѣ тверди, а Богъ оказывается «безполезной гипотезой». Какъ возможны были бы эти отрицанія, если бы въ этой сферѣ мы располагали какимъ либо средствомъ знанія, позитивнымъ источникомъ познанія?
Указанное возраженіе проистекаетъ изъ ііедоразѵмѣнія. Мы сказали, что сознаніе по отношенію къ духовному міру служитъ тѣмъ же, чѣмъ физическіе органы по отношенію къ матеріальному. Но это совершенно основательное сравненіе не должно доходить до отождествленія: это значило бы забыть, что царство Божіе и видимый міръ различаются между собою какъ по существу, такъ и по управляющимъ ими законамъ. Всмотримся внимательнѣе въ нравственное сознаніе,—и оно дастъ намъ ключъ къ выходу изъ затрудненія?
Прежде всего, что свидѣтельствуетъ оно о самомъ объектѣ познанія? Этотъ высшій міръ, о которомъ оно даетъ намъ знать посредствомъ внутренняго чувства, лишь только войдемъ мы внутрь-себя самихъ,—что представляетъ онъ собою? Можно ли считать его за другой космосъ, за гармоническое сочетаніе трансцендентныхъ вещей съ безчисленными варіяціями ихъ? Есть ли это безконечное пространство, наполненное въ высшей степени разнообразными элементами на-подобіе тѣхъ далекихъ странъ, о которыхъ разсказываютъ намъ путешественники или географы? Можетъ быть! Современемъ мы это узнаемъ; но теперь совѣсть не открываетъ намъ ничего подобнаго: ея миссія другая. То, что даетъ она намъ предчувствовать по ту сторону матеріальныхъ феноменовъ, мы уже опредѣлили: это не предметъ какой либо, а Нѣкто, не какой-нибудь новый міръ, а Богъ. Но, когда идетъ рѣчь о лицахъ, выраженіе «познать» отнюдь не означаетъ собранныхъ на счетъ ихъ какихъ-либо теоретическихъ свѣдѣній, но что пріобрѣтено о нихъ знаніе, что субъектъ находится въ «союзѣ» съ ними. Откуда слудуетъ, что способъ предлагаемаго въ религіи познанія не имѣетъ ничего общаго съ теоретическимъ изслѣдованіемъ.
Что подумали бы объ иностранцѣ, который на аудіенціи заявилъ бы о монархѣ: «я хочу изучить его со всѣхъ сторонъ; я точно хочу знать, какова его фигура, ростъ его и его образъ жизни!...» Не удалятъ ли его съ негодованіемъ? А, съ Другой стороны, въ случаѣ великодушія царя, нельзя ли напередъ уже догадаться, что, если бы какой несчастный бѣднякъ палъ къ его ногамъ съ неотступной просьбой о помощи,
то не вышелъ бы тощъ? Бы не знаете Бога? Но стремились ли вы знать Его? Молились ли вы Ему? И какъ? Въ какомъ настроеніи? Приближаться къ Нему въ качествѣ аматера или просто любопытнаго, точно съ просьбой объ «интервью», значило бы ошибиться адресомъ: Онъ не согласенъ на аудіенцію «репортерамъ».
Я не закрываю глаза предъ тѣмъ фактомъ, что люди призывали Бога, не имѣя достаточнаго познанія о Немъ. Св. Павелъ нашелъ аоинянъ «особенно набожными», между тѣмъ какъ они соорудили алтарь «невѣдомому Богу»,—ясное доказательство, что истинный Богъ имъ былъ еще невѣдомъ, что и раскрылъ апостолъ въ своей удивительной рѣчи къ ареопагу. Откуда же происходитъ эта аномалія? Чистосердечно спрошенная, совѣсть уже здѣсь даетъ намъ рѣшительный отвѣтъ. Она говоритъ намъ о непремѣнномъ соблюденіи тѣхъ условій, при которыхъ только и можемъ мы явиться угодными Богу, и свидѣтельствуетъ о нахожденіи ихъ въ нравственномъ законѣ. Чтобы религіозное чувство достигло своего объекта, для этого требуется, прежде всего, удовлетворить свое нравственное сознаніе. Но послѣднее, то есть, совѣсть, осуждаетъ насъ, какъ нарушителей моральнаго закона; ее мучатъ постоянныя угрызенія, она загрязняется состояніемъ нашего паденія. Да и какъ не помрачаться и не измѣняться нашей совѣсти? Мы боимся Бога и бѣжимъ отъ Его присутствія, потому что насъ глубоко пронзаетъ всевидящее Его око. Наше же «духовное око» болѣзненно; оно, такъ Сказать, поражено все болѣе и болѣе усиливающейся катарактой, набрасывающей на него темный покровъ, или подвержено нервозной раздражительности, благодаря которой свѣтъ является для него невыносимымъ.
«Свѣтильникъ тѣлу есть око. Итакъ, если око твое будетъ чисто, то все тѣло твое будетъ свѣтло, если же око твое будетъ худо, то все тѣло твое будетъ темно. Итакъ, если свѣтъ, который въ тебѣ, тьма, то какова же тьма?» Мѳ. 6, 22—23л
Итакъ, не .Отецъ свѣтовъ, не духовная организація наша повинны въ томъ, что мы бродимъ во тьмѣ, а наши плотяныя сердца. Причина нашего безсилія находится болѣе въ насъ самихъ, нежели вовнѣ. Мы нуждаемся во врачѣ для того, чтобы онъ поставилъ насъ въ нормальныя условія духовнаго видѣнія,—нуждаемся въ психіатрѣ, который могъ бы исцѣлить насъ, избавить насъ отъ свойственной намъ слабости, истребивъ ее въ принципѣ, то есть, грѣхъ.
Но предположимъ, что мы сдѣлались бы такими, какими и быть должны, какими мы могли бы стать безъ грѣхопаденія, безъ какихъ либо аномалій, такъ что не было бы страшной пропасти, отдѣляющей теорію отъ дѣйствительности. Допустите существованіе такого чистаго и непорочнаго человѣка, у котораго но было бы никакой другой мысли, какъ только исполнить свой долгъ, вся жизнь котораго была бы совершеннымъ образцомъ справедливости, самопожертвованія, благочестія и преданности служенію ближнимъ,—человѣка, который вполнѣ осуществилъ бы нравственный законъ: его совѣсть будетъ, въ такомъ случаѣ, абсолютно чиста; ничто не помрачитъ его духовнаго взора, и онъ будетъ имѣть столь же вѣрную интуицію Бога, благодаря которой мы познаемъ нашихъ интимныхъ друзей. Впрочемъ, что говорю я? гораздо болѣе достовѣрную! Всегда есть извѣстное аіеа, нѣсколько шансовъ на ошибку, въ нашихъ наиболѣе мотивированныхъ сужденіяхъ ВТ) отношеніи къ нашимъ друзьямъ; тогда-какъ въ общеніи съ тѣмъ, который не можетъ'обманывать, не бываетъ напрасныхъ надеждъ.
Предположите теперь, что дѣйствительно существуетъ такой человѣкъ, въ чистой душѣ котораго, какъ въ заркалѣ, отразится небо. Не въ правѣ ли будемъ мы повѣрить ему наслово, восполнить свое невѣдѣніе съ помощью его откровеній и положиться на то свидѣтельство, которое онъ не преминетъ выразить въ пользу истины, увѣровать въ царство небесное, въ характеръ, въ стремленія, въ дѣла Того Самаго Бога, Котораго назоветъ онъ своимъ Отцомъ и съ Которымъ У него будетъ одно сердце и одна душа? И ежели Онъ объявитъ, что пришелъ въ міръ, главнымъ образомъ, для того, чтобы спасти насъ, чтобы возвратить Богу потерянное нами, и если онъ цѣною своей жизни и смертью удостовѣрить это: будетъ ли безумно поступить въ школу такого учителя, подчиниться авторитету его ученія и примѣра, чтобы научиться °ть него сдѣлаться лучшимъ, чѣмъ кто бываетъ какимъ въ Дѣйствительности? Люди, совѣсть которыхъ еще не находится Въ дремотѣ, не допустятъ въ себѣ, даже, и тѣни сомнѣнія: поступать иначе было бы чистѣйшимъ безуміемъ.
Но существуетъ ли въ дѣйствительности такой чело-вѣкъ? Апріори отвѣтить на это невозможно; для этого требуется свидѣтельство исторіи. Но, хотя бы цѣлые вѣки необходимо бьі-то ожидать его,—внутренній голосъ нудитъ насъ полагаться
17
на его пришествіе; ибо, если, не смотря на свое паденіе, человѣчество продолжается изъ рода въ родъ, если міръ еще держится на своихъ устояхъ, если принципъ нравственнаго долга, переживъ всякія разстройства, настойчиво утверждаетъ, что человѣкъ долженъ быть святъ, то лишь потому, что человѣкъ святой... долженъ быть! Необходимо, чтобы онъ обрѣлся, требуется, чтобы онъ существовалъ и въ самомъ дѣлѣ. Абсолютное превосходство нравственнаго міропорядка требуетъ для него послѣдняго слова. Устойчивость естественнаго порядка въ самомъ горнѣ безпорядка не имѣетъ для себя другого raison d’ötro, исторія не имѣетъ еще другого такого же объекта, какъ произведеніе этого, именно, идеальнаго человѣка, который представлялъ бы собою fiat lux нашего назначенія.
Теперь допустимъ, что это живое воплощеніе блага, сей Божій Сынъ дѣйствительно существовалъ на землѣ: проистекающее изъ такого источника религіозное ученіе не будетъ ли истиннымъ знаніемъ, столько же «позитивнымъ» и столь же достовѣрнымъ, какъ и всякое другое знаніе, какое можно только добыть во всякой иной научной области?
Единственное средство къ несогласію съ предложеннымъ выводомъ, мнѣ кажется, состоитъ въ томъ, чтобы всякое не непосредственное знаніе такое, которое можно назвать соп-naisance inverifiable,—какъ знаніе заимствованное, не удостои-вать чмепи знанія. Но это, болѣе правдоподобное, чѣмъ дѣйствительно солидное, возраженіе имѣетъ значеніе болѣе общее, о которомъ, быть можетъ, и не догадываются его защитники. Должны ли мы бороться съ нимъ оружіемъ идеализма? Будемъ ли напоминать о томъ, что, собственно говоря, мы ничего не знаемъ кромѣ того только, что происходитъ въ насъ самихъ? что интуицію о внѣшнемъ мірѣ мы получаемъ посредствомъ отображеній, напечатлѣвшихся въ нашемъ мозгу? что феномены, воспринимаемые нами непосредственно, суть только видоизмѣненія нашего «я»? что, слѣдовательно, паши наиболѣе ординарныя познанія, наиболѣе неоспоримыя, имѣютъ характеръ субъективности и непровѣряемости? и что всякое знаніе начинается заключающимся въ немъ implicite актомъ вѣры, вѣры въ міровую гармонію, въ согласіе законовъ мысли съ законами внѣшней природы?.. Нѣтъ, пускать въ дѣло оружіе идеалистовъ—значило бы слишкомъ спѣшить съ криками о побѣдѣ и въ то же время покупать ее через-
чѵръ дорогой цѣною, ибо средство оказалось бы горшимъ по сравненію съ самымъ зломъ; это значило бы догматизмъ однихъ поражать скептицизмомъ другихъ и на мѣсто отрицанія ставить универсальное сомнѣніе. Итакъ, оставимъ возраженію его автентичную форму п вмѣстѣ съ возражателями будемъ утверждать, что знаніе является прямымъ только тогда, когда объектъ воспринимается субъектомъ безъ всякаго другого посредства, исключая чувства, и н е п р я м ы м ъ, когда познающій прибѣгаетъ къ нѣкоторому посредству. Но въ послѣднемъ случаѣ, по смыслу возраженія, никогда невозможно что-либо знать.
Молено ли признать основательнымъ такъ понимаемое возраженіе? Въ случаѣ положительнаго отвѣта, христіанство было бы потрясено въ своихъ глубочайшихъ основахъ. Оно соединено неразрывною связью съ извѣстными историческими событіями, происшедшими назадъ тому вотъ уже почти двѣ тысячи лѣтъ. Между имъ и нами расположена цѣлая система историческихъ фактовъ, предлагающихъ намъ серьезныя гарантіи, и, въ то же время, эти факты извѣстны намъ только благодаря безконечному ряду посредствъ. Иначе п быть не могло съ религіей спасенія, въ разсужденіи даже ея моральныхъ качествъ. Въ порядкѣ вещей требовалось, чтобы въ самомъ началѣ она раскрывалась объективно па историческомъ поприщѣ, потому что необходимо было вывести тварь изъ ея заблужденія, раскрыть ой собственное ея положеніе и возбудить страхъ предъ послѣднимъ, пробудить въ ней чувство грѣховности и желаніе болсественной помощи, наконецъ, совершенно склонить ее къ добровольному примиренію съ своимъ Творцомъ. Это дѣло возстановленія человѣка въ его достоинствѣ требовало чрезвычайной осторожности, соотвѣтствующихъ обстоятельствамъ времени приспособленій, постепеннаго воспитанія, продолжительныхъ пріуготовленій, особенно въ виду прогрессивнаго откровенія съ его различными фазами и съ его кульминаціоннымъ пунктомъ въ лицѣ Искупителя. Всѣмъ этимъ предполагается историческое развитіе, съ извѣстными дѣйствующими лицами, событіями, датами.
Но мы не можемъ быть причастниками плодовъ этой древней и священной драмы, если предварительно нс обратимся Къ документамъ, повѣствующимъ о ней, и если не будемъ вѣрить имъ. Несомнѣнно, что безъ новозавѣтныхъ писателей мы не Имѣли бы иикакихъ свѣдѣній о жизни Іисуса Христа и объ
п*
Его спасительномъ дѣлѣ; и, такимъ образомъ, въ самомъ началѣ своей вѣры мы вынуждены полагаться на стороннія свидѣтельства, то есть, имѣть вѣру въ авторитетъ.
Слѣдуетъ ли отсюда, что наши вѣрованія зиждутся на про-блемматическомъ основаніи и ни въ какомъ случаѣ не могутъ быть названы «знаніемъ»? Но стоитъ только довести возраженіе до послѣдняго предѣла, чтобы убѣдиться въ его неосновательности. Понимаемое буквально, оно означаетъ то, что рѣшительно нѣтъ никакого права удостовѣрять факты, не будучи непосредственнымъ ихъ очевидцемъ, и что непозволительно говорить: «я знаю», когда рѣчь идетъ о предметахъ, которыхъ невозможно удостовѣрить безъ всякихъ посредствъ. Поступать такъ значитъ игнорировать реально-житейскіе факты, значитъ отрицать принципъ солидарности и забывать объ условіяхъ самого знанія:—тройной недостатокъ, о которомъ небезполезно теперь сказать нѣсколько словъ.
Прежде всего, мы ставимъ на видъ возраженію его желаніе, въ нѣкоторомъ родѣ, затянуть жизнь мертвою петлей той узкой системы, которая, во всякомъ случаѣ, отдаетъ духомъ позитивизма. Осуждать вѣру въ авторитетъ однимъ почеркомъ пера удобно и [сопровождается извѣстнымъ эффектомъ только въ теоріи; но это значило бы довольствоваться пустыми призраками, ибо какъ можно обойтись безъ вѣры на практикѣ? Вѣдь столько же справедливо было бы порицать младенца за то, что онъ не взрослый человѣкъ! Довѣріе авторитету, „или, точнѣе говоря, вѣра въ свидѣтельство, есть средній терминъ, неизбѣжно расположенный между отсутствіемъ вѣры и истинною вѣрой:
Pour savoir quelque chose, il faut I’avoir appris.
Въ религіи это значитъ слушать слово Божіе и принимать благовѣстіе о спасеніи. Но вѣрующій не ограничивается однимъ только усвоеніемъ на память предлагаемыхъ ему божественныхъ реальностей, въ видѣ какого-то багажа свѣдѣній, преслѣдующихъ цѣли одного только знанія. Онъ воспринимаетъ ихъ въ свое сердце, питаетъ ими свою христіанскую жизнь, испытываетъ дѣйственность ихъ, оправдываетъ ихъ своимъ житейскимъ опытомъ. Религіозное знаніе не есть цѣль, а служитъ только средствомъ; но сокровище увеличивается по мѣрѣ того, какъ его пускаютъ въ оборотъ. Жизнью порождается свѣтъ, вѣра въ свидѣтельство переходитъ въ личное убѣжденіе, такъ что вѣрующій можетъ сказать о себѣ
словами жителей Сихаря, съ которыми они обратились къ самарянкѣ: «уже не по твоимъ рѣчамъ вѣруемъ, ибо сами слышали и узнали, что Онъ — истинно Спаситель міра, Христосъ» (Іоан. 4, 42).
Когда, пораженный великимъ числомъ посредствъ между нами и евангеліемъ, Жанъ-Жакъ Руссо воскликнулъ патетически: «сколько людей между Богомъ и мною!», онъ, по своему обыкновенію, введенъ былъ въ заблужденіе видимою стороною дѣла. Далекая отъ того, чтобы удалять насъ отъ источника воды живой, библія служитъ грандіознымъ акведукомъ, приводящимъ ее къ намъ въ непосредственной близости. Благодаря свидѣтельствамъ о Христѣ, наша совѣсть становится такой, какою она и должна быть въ принципѣ, каковой она не была прежде, а, именно, органомъ, служащимъ къ воспріятію Святаго святыхъ.
Во-вторыхъ, возраженіе не считается съ важнымъ фактомъ солидарности. Мы, вѣдь.—не изолированныя единицы, или «монады», способныя довольствоваться только самими собою. Человѣческій родъ образуетъ «единое тѣло», въ которомъ, по словамъ апостола, <мы служимъ членами одни для другихъ». Предоставленный своимъ собственнымъ силамъ, индивидуумъ теряетъ жизнеспособность; онъ постоянно нуждается въ содѣйствіи своихъ собратьевъ и въ наслѣдіи предшественниковъ. Во всѣхъ областяхъ жизни мы собираемъ плоды трудовъ, понесенныхъ пашими старшими собратьями. «Одинъ для всѣхъ, и всѣ для одного». Не одна только природа понуждаетъ насъ исполнять этотъ прекрасный девизъ; нравственный законъ возлагаетъ на насъ обязанность справедливости и благожелательности, а евангеліе изображаетъ намъ самый идеалъ, какъ совершеннѣйшее осуществленіе того же самого принципа. Солидарные въ жизня и страданіяхъ, въ грѣхѣ и въ смерти, мы являемся таковыми же и въ дѣлѣ возстановленія и въ надеждѣ будущаго прославленія.
Если религія, прежде всего, есть союзъ души съ Богомъ, то она и должна быть имъ чрезъ это самое; исторія же свидѣтельствуетъ, что она, дѣйствительно, является таковою, самою крѣпкою связью, соединяющею между собою людей, связью болѣе крѣпкою, чѣмъ узы плоти и крови. «Кто суть ^оя Матерь и Мои братья»? спрашивалъ назаретскій Про-Рокъ, «Сіи суть творящіе волю Отца Моего небеснаго». Царево Божіе, въ своемъ сокровенномъ существѣ и въ своемъ
идеальномъ совершенствѣ, представляетъ ли собой что иное, какъ слитіе во-едино всѣхъ сотворенныхъ волъ подъ управленіемъ единой несотворениой Воли: «Богъ всяческая во всѣхъ?» Поэтому ничуть не странно, что люди спасаются посредствомъ людей, и что еще доселѣ самопожертвованіе всѣхъ и каждаго является условіемъ возвышенія нашей расы. Главная задача наша состоитъ не въ томъ, чтобы знать, а въ томъ, чтобы жить, т. е., любить и дѣйствовать. Вотъ, почему между двумя противоположными методами: непосредственнымъ и единообразнымъ сообщеніемъ истины отдѣльнымъ индивидуумамъ, какъ таковымъ, и историческимъ и прогрессивнымъ откровеніемъ, дѣлающимся коллективнымъ наслѣдіемъ всѣхъ поколѣній,- только второй оказался сообразнымъ съ планами Промышленія.
Наконецъ, наше третье замѣчаніе основывается на аргументѣ ad kommen. Если нѣтъ знаній, достойныхъ этого имени, какъ только тѣ, которыя имѣютъ подъ собой матеріальныя или математическія доказательства, если «знаніе» слагается исключительно изъ такихъ истинъ, которыя открываетъ каждый самъ, своими только личными силами, а такъ же и подтверждаетъ ихъ только своимъ собственнымъ опытомъ, то я спрашиваю: гдѣ же «у ч е н ы е»? Какъ бы я ни отыскивалъ ихъ въ цѣломъ мірѣ, повсюду предо мною только «воспитанники», кеторые получаютъ свое благо тамъ, гдѣ его находятъ, или спеціалисты, очень свѣдущіе въ отрасляхъ своего знанія, но которые, въ концѣ концовъ,—въ чемъ они прежде другихъ должны признаться,—обращаются, какъ и простые смертные... къ довѣрію авторитету! Самый образованный изъ людей,—пусть онъ будетъ живою энциклопедіей,—обязанъ своему личному генію развѣ только ничтожной долей своего знанія: но рѣшится ли кто-нибудь упрекнуть его въ томъ, что, за исключеніемъ этой доли, онъ ничего не знаетъ?
Къ тремъ вышеуказаннымъ источникамъ знанія, къ чувственному воспріятію, умственной рефлексіи и къ моральной интуиціи, слѣдуетъ прибавить четвертый, едва примѣчаемый многими мыслителями, не смотря на его—не скажу—большую важность, но преимущественную содержательность сравнительно съ другими: свидѣтельство. Источникъ, инфильтрація котораго проникаетъ черезъ всѣ наши поры, даже, невѣдомо для насъ, который содержитъ всѣ другіе и питаетъ ихъ, какъ атмосфера—наши органы; стоящій отдѣльно источ-
никъ, который, воскрешая прошедшее, рождаетъ исторію, хотя надо признаться, въ теоріи онъ не отвѣчаетъ всецѣло постулатамъ знанія, не будучи съ нимъ однороденъ. .Но должны ли мы приписывать источнику дурное качество потому только, что онъ непосредственный?
Что необходимо различать между свидѣтелями, убѣждаться въ ихъ компетенціи и только сознательно довѣрять имъ, это разумѣется само собою. Предположимъ теперь этотъ вопросъ о лицахъ рѣшеннымъ; предъ иами свидѣтели, достойные всякаго довѣрія: неужели пріобрѣтенное такимъ образомъ познаніе чуждо всякой убѣдительности? Неужели оно никогда не можетъ возвыситься надъ обыкновеннымъ предразсудкомъ или вѣроятіемъ и никогда не сдѣлается достовѣрнымъ? Какъ стали бы жаловаться наши суды, если бы дѣло обстояло, дѣйствительно, такъ! Въ такомъ случаѣ пришлось бы постоянно кассировать ихъ рѣшенія. Это значило бы открыть путь самому крайнему скептицизму, который густымъ мракомъ распространился бы по всему горизонту нашего знанія, оставивъ для нашего умственнаго существованіи область однихъ только непосредственныхъ ощущеній.
Обратимся къ фактамъ... и къ здравому смыслу. Я знаю, что антиподы живутъ на континентѣ, называемомъ Австраліей. Я не только вѣрю въ это, но я знаю это. Существованіе континента мнѣ не доказано непосредственнымъ наблюденіемъ, потому что я никогда не былъ въ Австраліи; не доказано также и логическими аргументами, такъ какъ этого континента могло и не быть совсѣмъ; и еще менѣе—императивами моей совѣсти: мое убѣжденіе покоится исключительно на свидѣтельствѣ другихъ, что не мѣшаетъ ему, однако, быть непоколебимымъ. Другой примѣръ изъ тысячи. Я знаю, что земля вращается вокругъ солнца. Въ болѣе или менѣе отдаленномъ прошломъ я понималъ, или думалъ, что понимаю доказательство этого феномена; но въ настоящее время, въ случаѣ, если бы мнѣ пришлось отвѣчать объ этомъ на экзаменѣ, — возможно, что я затруднился бы удовлетворительно рѣшить свою задачу. Мало того, если бы я сталъ довѣряться только одному свидѣтельству своихъ внѣшнихъ чувствъ, то я былъ бы несправедливъ къ Галилею. Итакъ, вотъ истина, доказательство которой я могу игнорировать, и которой противорѣчатъ мои чувства, но которая, тѣмъ не ме-вѣе, для моего мышленія сдѣлалась своего рода аксіомой.
Такимъ же образомъ мы можемъ получить знаніе, совершенно вѣрное и соотвѣтствующее реальности, положительное знаніе, прямымъ путемъ свидѣтельства. Послѣднему принадлежитъ главное значеніе въ кругу нашихъ концепцій, какъ религіозныхъ, такъ и научныхъ. Въ этихъ двухъ областяхъ ииѣются свои особые иниціаторы, своего рода путеводные маяки, высящіеся надъ толпой обыкновенныхъ смертныхъ; апостолы, сопровождаемые толпой послѣдователей. Не говорятъ ли о такихъ, изъ ряда вонъ выходящихъ ученыхъ, одно уже имя которыхъ служитъ «авторитетомъ» въ наукѣ? Да и само «Знаніе», понимаемое въ своемъ наиболѣе общемъ смыслѣ, написанное прописною буквой, представляетъ ли собою чтб иное, какъ сумму результатовъ, добытыхъ вѣковыми усиліями человѣческаго ума,—неопредѣленное накопленіе трудовъ и опытовъ? Не признать этого нельзя. Итакъ, если наука и религія не могутъ существовать безъ вѣры въ свидѣтельство, то справедливо ли только первой присвоять себѣ монополію знанія съ исключеніемъ второй? Въ этомъ спорѣ болѣе корректной является не та сторона, какая представляется такою на первый взглядъ.
Кромѣ того, религія имѣетъ своимъ предметомъ не знаніе, но высочайшее благо, соединеніе всѣхъ моральныхъ существъ въ царство Божіе, такъ что, аппеллируя къ упованію и къ довѣрію, она остается на своей линіи и касается такой области, которая состоитъ въ неразрывной связи съ ея собственной-природой. Наоборотъ, наука имѣетъ своей единственною цѣлью з н а н і е; и, въ разсужденіи своего собственнаго понятія, точнаго и адекватнаго (не въ смыслѣ субъективной увѣренности), званіе терпитъ болѣе или менѣе дефицитъ, когда не располагаетъ прямыми и очевидными доказательствами. Вотъ почему, располагающія строгими доказательствами, математическія науки получили наименованіе точнаго знанія. А затѣмъ... другія? которыя не ...«точны?» Кратко: каждый разъ обращаясь къ посредству, безъ котораго обойтись она не можетъ, наука въ извѣстномъ отношеніи отказывается отъ своего принципа и болѣе уже но согласуется съ чистымъ о себѣ понятіемъ. Религіозное познаніе, на которое она смотритъ такъ часто съ высокомѣрнымъ состраданіемъ, не въ нравѣ ли замѣтить ей: «вмѣсто того, чтобы видѣть сучекъ въ моемъ глазу, обрати вниманіе лучше на бревно въ своемъ собственномъ. Если я прибѣгаю къ свидѣтельству, то поступаю такъ
по свободному произволенію; ты же пользуешься имъ по крайней необходимости. Для меня—это сила, условіе жизни: а для тебя—слабость, отъ которой ты можешь умереть».
Заключимъ словами Литтрэ, которыми мы можемъ воспользоваться для своей цѣли. Въ стремленіи изобразить какъ матеріальную, такъ и интеллектуальную безпредѣльность, онъ говоритъ въ одномъ мѣстѣ своего классическаго труда: Auguste Comte et la philosophie positive: «касаясь нашихъ познаній и облегая ихъ, эта неизмѣримость является съ двоякимъ характеромъ—реальности и недоступности. Это — океанъ, устремляющійся къ берегу, чтобы размыть его, и для защиты отъ котораго у насъ нѣтъ ни лодки, ни парусовъ, но ясное видѣніе котораго насколько благотворно, настолько же и ужасно».
Знаменательная рѣчь, которая такъ, повидимому, не далека отъ перехода въ религіозный восторгъ! На мѣсто тѣлесныхъ чувствъ и разсудка поставьте совѣсть и религіозное чувство; на мѣсто матеріальнаго или отвлеченнаго безконечнаго, на мѣсто мертваго безконечнаго, поставьте Бога, живое и личное Безконечное, и, потрясенная эстетически, ваша душа испытаетъ такъ же и моральное потрясеніе, а соотвѣтствующее тому впечатлѣніе само собою преобразуется въ позитивное богопочтеніе. Съ двухъ сторонъ мы имѣемъ ясное видѣніе... неприступной реальности. Сочетаніе словъ, дѣйствительно, знаменательное подъ перомъ ученика Конта! Какъ только не опасался онъ приложить завѣдомо ложную формулу къ своей теоріи познанія? Вѣдь онъ признается, что можно имѣть реальное воспріятіе неизслѣдимаго, хотя бы и релятивное? — «ясное видѣніе, насколько спасительное, настолько же и ужасное» потусторонняго міра, котораго не можетъ вмѣстить астрономическое небо?—знаніе далеко не адекватное, — допустимъ, это, — однако же, въ концѣ концовъ, истинное знаніе реальности, ускользающее отъ прямого наблюденіи и приводящее въ недоумѣніе разумъ?..
Христіане никогда и не претендовали на что-либо иное. Удостоенный самыхъ возвышенныхъ откровеній, св. ап. Па-Велъ смиренно заявляетъ, что «мы знаемъ только отчасти» (1 Кор. 13, 9). Но что за важность, лишь бы только мы подняли край пелены, скрывающей отъ насъ тайну, и увидѣли Неизъяснимое, только бы наша душа имѣла отличное и тоническое чувствованіе этого вѣчнаго океана, который «устремляется, чтобы размыть нашъ берегъ?».
Между нами и Литтрэ, впрочемъ, есть одно различіе къ нашей пользѣ. При видѣ этой манящей насъ безпредѣльности, мы не предоставлены своей безпомощности въ положеніи неподвижныхъ и безнадежныхъ зрителей. На раздутыхъ парусахъ мы плывемъ къ далекому горизонту, направляемые впередъ дуновеніемъ тихой надежды, имѣя ладьей вѣру, компасомъ—Божественное откровеніе и своимъ кормчимъ—Господа
I. Христа.
Проф. Берту.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ДУХОВНАЯ АКАДЕМИЯ
Санкт-Петербургская православная духовная ака-демия Русской Православной Церкви - высшее учебное заведение, целью которого является подготовка священнослужителей, преподавателей духовных учеб-ных заведений и специалистов в области богословских и церковных наук. Подразделениями академии являются: собственно академия, семинария, регентское отделение, иконописное отделение и факультет ино-странных студентов.
Проект по созданию электронного архива журнала «Христианское чтение»
Проект осуществляется в рамках процесса компьютеризации Санкт-Петербургской православной духовной академии. В подготовке электронных вариантов номеров журнала принимают участие студенты академии и семинарии. Руководитель проекта - ректор академии епископ Гатчинский Амвросий. Куратор проекта - проректор по научно-богословской работе священник Димитрий Юревич. Матери-алы журнала подготавливаются в формате pdf, распространяются на компакт-диске и размещаются на сайте академии.
На сайте академии
www.spbda.ru
> события в жизни академии
> сведения о структуре и подразделениях академии
> информация об учебном процессе и научной работе
> библиотека электронных книг для свободной загрузки
