CC BY
56
может быть разным: резкое расширение масштабов информационной деятельности; профессиональная ориентация и т. п. Но главное при этом, что более всего недостает понимания необходимости системы непрерывного образования, ее сущности и роли в координации образовательного процесса.
Кроме того, очевидно, возможны разнообразные формы общественного воздействия. Можно представить себе механизм «штрафования» тех вузов, которые готовят специалистов, сразу становящихся безработными. Можно начать с того, что Министерство образования и науки вместе с Министерством социального развития, разместят в Интернете рейтинги вузов по их «вкладу» в безработицу. Можно продумать и предложить систему соответствующих действий Трехсторонней комиссии, направленную на регулирование поведения профессиональных учебных заведений на рынке труда.
Помощь государства домохозяйствам - гражданам должна быть исчерпывающе полной: необходимы качественная, всесторонняя профориентация, закон о профессиональной ориентации, закон о непрерывном образовании, изменения в Законе о средствах массовой информации и т. д. Потому что недопустимо, чтобы бедное население, у которого приоритет высшего образования заложен в ходе 80-летнего развития страны, вкладывало деньги так не рационально. Тем более,
что потом государству придется платить пособия по безработице молодым специалистам и второй раз их же переподготавливать.
Подводя итог, необходимо еще раз подчеркнуть высокую научную и практическую значимость данной проблемы, необходимость ее детального научного и практического рассмотрения с тем, чтобы создать возможность для дальнейшего совершенствования рынка труда и социально-трудовых отношений в России.
Библиографический список
1. Российский рынок труда: путь от кризиса к восстановлению / пер. с англ. М.: Издательство «Весь Мир», 2003.
2. Обзор занятости в России. Вып. 1 (1991-2000 гг.). М: ТЕИС, 2002.
3. Коровкин А. Г. Динамика занятости и рынка труда: вопросы макроэкономического анализа и прогнозирования. М.: МАКС Пресс, 2001.
4. Разумов А. А., Разумова Т. О. Образование и социально-трудовой статус (социологический анализ)./ Достойный труд - высшая цель и жизненная необходимость. М., ТЕИС. 2005.
5. Попов А. Д. Профессиональный потенциал рабочей силы России и его использование. / Достойный труд - высшая цель и жизненная необходимость. М., ТЕИС. 2005.
6. Исследования Института макроэкономических исследований Министерства экономического развития и торговли РФ под руководством д.э.н., проф. Чижовой Л. С.
НАУЧНАЯ ДИАСПОРА И РАЗВИТИЕ РОССИЙСКОГО СЕКТОРА ИССЛЕДОВАНИЙ И РАЗРАБОТОК*
Можно ли вернуть уехавших российских ученых? Понятно, что ущерб необратим. Но его можно каким-то образом пытаться компенсировать, но не в тех масштабах... Об этом шел разговор на круглом столе, проведенном группой «СтратЭГ» совместно с Центром стратегических разработок.
Ксения ЮДАЕВА, научный руководитель Центра стратегических разработок:
- Если мы посмотрим на историю российской науки, то диаспоры или иностранцы играли в ней обычно достаточно большую роль: российскую математическую школу создавал Эйлер, российскую физическую школу возрождал Капица,
*
Журнал «Ученый совет». 2008. N° 2. С. 57-67.
поэтому для России тема возрождения науки через диаспору достаточно традиционна. Можно ли что-то сделать в этом направлении сейчас, и какой это может принести эффект?
Сергей НЕДОСПАСОВ, заведующий лабораторией ИМБРАН, заведующий отделом ИФХБ МГУ:
- Мой опыт общения с нашей научной диаспорой связан с тем, что я организовал образовательную программу, по которой каждый месяц
приезжают и читают лекции выдающиеся зарубежные ученые в области биомедицинской науки. Она называется «Онкоиммунология». Это достаточно узкая специальность, и там много наших выдающихся ученых, которые уехали за рубеж. Поэтому я имею возможность каким-то образом выражать их мнение. Кроме того, я более 10 лет работал в США и хорошо знаю местный менталитет.
Мы должны смириться с ущербом, преодолеть каким-то образом свое унижение, и думать о том, как жить дальше, смириться с этим так же, как мы смирились с тем фактом, что самые лучшие наши хоккеисты играют в НХЛ. Мы это можем любить, можем не любить, но это - клинический факт. Уехали десятки, если не сотни тысяч ученых специалистов.
В моей области, достаточно узкой, я знаю сотни людей, которые работают за границей. И я хочу сказать, что в области биомедицины, конечно, людей, которые достигли чего-то стоящего, просто десятки. Это совершенно не соответствует тому уровню образования, которое существовало, и это есть некая историческая несправедливость.
Понятно, что в 90-е гг. люди уезжали, главным образом, по двум причинам - от чудовищного экономического состояния страны и нашей науки. Кроме того, поскольку до этого не выпускали, то очень многие поехали просто из здорового профессионального любопытства на какое-то время стажироваться. Большинство из них не собирались там оставаться. Было ощущение, что они едут на какое-то относительно небольшое время, просто поработать, себя показать и вернутся.
Основная причина их невозвращения в первую очередь экономическая. Из США, за редчайшим исключением, никто из людей, достигших серьезного статуса, не вернется. И в особенности - из тех, кто там получил гражданство. И за этим стоит специальная политика, которая проводится очень умно. Мы будем рады, если будут исключения.
Может быть, не мне это говорить, но наша научно-техническая интеллигенция с поразительной легкостью кинула родину, какой бы страшной ни была ее история. Здесь они получили первоклассное образование, интересную творческую работу, их сделали потенциальной элитой общества, которой они не являются за рубежом. Конечно, это очень горько.
Есть известный тезис, что бытие определяет сознание, и это в очень яркой степени соответ-
ствует тому, что произошло в сознании многих наших уехавших ученых, с которыми я встречался. Они занимают совершенно демагогическую, по многим вопросам удивительную позицию, считают, что чем скорее в России наука развалится и все уедут, тем лучше. Я не буду просто из политкорректности называть имен, но среди них есть выдающиеся личности, включая наших нобелевских лауреатов, которые такую точку зрения высказывали открыто. Конечно, из этой части диаспоры вообще никто не приедет.
Надо сказать, что и другая часть нашей творческой интеллигенции- писатели, режиссеры, артисты - тоже бы уехала. И, как вы знаете, многие пытались уехать. Но здесь спасителем выступил великий и могучий русский язык, потому что для творческий интеллигенции в любой другой языковой среде, как выяснилось, функционировать невозможно. А интернациональность науки сделала возможным и даже комфортным пребывание со знанием птичьего английского языка.
Теперь надо делать то, что можно сделать. Во-первых, мне кажется, мы должны понять, какие есть парадигмы, ведь может вернуться небольшая когорта людей. Это, в первую очередь, люди из интеллигентных (московских или питерских) семей, у которых здесь есть реальные корни, жилье, больные родители. Эти обстоятельства реально могут повлиять на решение, при том что другие обстоятельства тоже будут учтены, что они действительно приедут обратно.
Есть люди, которые впали в неожиданный патриотизм, в православную веру, у них появилась потребность более тесного общения с отечественной культурой. Из этой части когорты тоже кто-нибудь.
И, наконец, третья часть, - это люди, у которых по каким-то причинам есть достаточно активное неприятие зарубежной системы менеджмента науки или каких-то других морально-этических моментов. У них развилась устойчивая аллергия, если бы им в России были созданы достаточно приличные условия, не какие-то запредельные, конечно, эти люди тоже могли бы вернуться.
И самое последнее - очень строгий пенсионный возраст в странах Западной Европы приведет к тому, что многие из наших выдающихся ученых 65-ти лет, по российским меркам в конце первой молодости, могут изъявить желание приехать и что-нибудь возглавить. Это реальная сила, и этих людей не надо вычеркивать.
С моей точки зрения, в любом случае надо вести диалог с научной диаспорой, привлекать ее хотя бы к экспертным оценкам. Я могу рассказать на примере своего Института молекулярной биологии. У нас, когда началась перестройка, был очень прогрессивный директор, который хотел иметь международный advisory board, пригласили выдающихся ученых на большое мероприятие, и они сделали некоторые экспертные оценки. Но больше такие совещания никогда не проводились. При работе с нашей диаспорой очень важная разделительная линия для многих возможных действий проходит через простое и легальное обстоятельство - наличие иностранного гражданства. Я говорю не про вид на жительство, а именно про гражданство. С моей точки зрения, люди, которые приняли иностранное гражданство, относятся к особой категории, с ними, естественно, можно иметь дело, но специальные механизмы не дают всерьез рассматривать граждан США.
Никаких реальных программ по возвращению на сегодняшний день, насколько мне известно, нет. Есть попытки, некоторые научные программы, которые выделяют специальную квоту, что если человек приедет из-за границы и захочет открыть здесь лабораторию, то вопрос специально рассмотрят, но этого совершенно недостаточно.
Все понимают, я думаю, что нельзя людям, которые получали 100 тыс. в год, предложить 10 тыс. в год. Я помню, 2-3 года назад в Академии наук серьезно говорили, когда мы решим проблему и постдок будет получать 1 тыс. долларов, то мы решим проблему советской науки. Естественно, за это время собачка успела подрасти, и, конечно, уже нужно в 2-3 раза больше.
Надо понимать, что уровень зарплат в Америке существенно выше, чем в Европе, поэтому эта проблема для мира не нова. Немцы, которые возвращаются в Германию добровольно, или из соображений культуры, некоей романтики, связей с языком, едут, понимая, что они будут получать всю оставшуюся жизнь намного меньше денег. Но есть компенсация - ученый в Германии гораздо более уважаемая фигура, чем ученый в США.
Тем самым трудно себе представить, что, например, в системе исследовательского института Академии наук, появится выдающийся ученый, который по всем рейтингам, по всем импакт-фак-торам и т. д. на голову всех выше. Трудно себе представить, что местное сообщество примет, что
его научное финансирование или даже зарплатное существенно превышает таковое для остальных. Это колоссальная проблема.
Один из выходов - надо создавать структуры, которые предназначены для возвращения ученых, не входящие в те парадигмы, которые у нас есть. Это должны быть какие-то частные фонды. Если эти люди захотят получать сравнимые с американскими гранты из системы РФФИ, то, естественно, наше сообщество взорвется. Если дать один хороший грант хорошему ученому, это означает, что 20 наших ученых не получат ничего.
Кроме того, мы все должны понимать: никто их особо и не ждет. В каждом учреждении нужна будет серьезная работа со стороны администрации, чтобы подготовить людей: надо освободить площади, пожертвовать частью общих ресурсов -это очень непросто.
Более того, при том стиле руководства наукой в наших институтах ясно, что человек должен установить некие особые отношения с администрацией. Он не может быть уже таким независимым...
К. ЮДАЕВА:
- Хочу предоставить слово Сергею Маратовичу Гуриеву, который руководит программой из разряда «Что Родина-мать пытается сделать для того, чтобы кого-то вернуть».
Сергей ГУРИЕВ,ректор РЭШ:
- Я закончил Физтех, но говорить я хотел бы именно про диаспору в области экономики и финансов. Это тоже достаточно точная наука, и там очень много людей, которые сначала учились на математических, физических, кибернетических факультетах. Но тем не менее ситуация тут совершенно другая.
Дело в том, что если посмотреть на то, где советская экономическая наука была 15-20 лет назад и где была диаспора, то в принципе тогда и возвращать было некого. И для того чтобы построить науку с высоким индексом цитирования или импакт-фактором, наоборот, надо было поощрять отъезд ученых, участие их в международной жизни, потому что советская наука была очень слабо интегрирована в международную. Если бы мы обсуждали этот вопрос 15 лет назад, то, наверное, насчитали бы 2-3-х российских ученых, работающих в ведущих американских университетах, наверное, это был бы Андрей Шлейфер или Майкл Алексеев. Кстати, Андрей Шлейфер сейчас самый цитируемый ученый в области экономики и бизнеса во всем мире.
С другой стороны, это были люди, которые уехали в советское время. Только в начале 90-х гг. начала уезжать молодежь после окончания Российской экономической школы на PhD-программы в лучшие вузы, поэтому проблема возвращения стала актуальной только в 1998-1999 гг.
В отличие от естественных наук, международный рынок труда в экономике очень хорошо организован. В области экономики и финансов действительно есть marketplace, каждый первый уикэнд января происходит job market, все свежие выпускники и те люди, которые ищут вторую или третью работу, съезжаются в один и тот же город. Туда же съезжаются все университеты, поэтому отслеживать то, что происходит на этом рынке, очень легко. Мы знаем, сколько выпускников ищут работу, сколько находит ее в академических учреждениях, сколько они получают на первой работе в экономике, сколько на первой работе в финансах и так далее.
Начиная с 1999 г., Российская экономическая школа целенаправленно начала нанимать профессоров именно на этом рынке. Мы считали, что, чтобы построить факультет экономики, интегрированный в международную экономическую науку, необходимо нанимать людей с западными степенями PhD. Вся стратегия Российской экономической школы (1992) была основана на том, что сначала люди уезжали, получали степень PhD, потом возвращались, становились учеными в России.
Конечно, и тут были трудности, ровно те самые, о которых мы только что говорили. Нужно было предлагать сопоставимую зарплату, искать тех людей, у которых есть какие-то исключительные обстоятельства вернуться. Для сравнения в экономике и финансах, например, начальная зарплата для профессора, только что закончившего PhD по экономике, составляет почти 100 тыс. долларов в год, а в области финансов превышает 150 тыс. Тем не менее хотя в экономике и финансах диаспора не составляет сотни или тысячи людей, речь идет сейчас о десятках людей, а тогда речь шла о единицах, каждый год нам удавалось нанимать в среднем двоих человек. Сейчас у нас уже есть минимальная критическая масса экономистов, то есть это не является невозможным.
Но это, действительно, было бы абсолютно невозможно в академическом институте по тем причинам, о которых уже сказали. Тем не менее Россия здесь не является уникальной. В действи-
тельности, и Германия, и все европейские страны, и Китай, и Израиль, и Индия, сталкиваются с одной и той же проблемой - конкуренция за своих же ученых с Америкой. Это очень трудно. Поэтому есть некоторые очень крупные европейские страны, в которых сейчас нет хорошего факультета экономики. В большинстве крупных европейских стран есть один хороший факультет экономики, есть некоторые, в которых есть 2 или 3 факультета экономики, которые построены по принципу не правил, а исключений, когда в существующую университетскую систему внедряется какая-то новая структура, которая начинает конкурировать за выпускников, профессоров американских вузов, платит им большие зарплаты, чем в системе, и так далее.
Но самое интересное, что жизнь не стоит на месте, и, хотя Российская экономическая школа была единственным вузом в 1999 г., уже два года назад на этот же рынок начали выходить другие российские вузы, в частности, Высшая школа экономики. Кроме того, сейчас создается бизнес-школа в Сколково, которая активно ищет людей на рынке экономистов и финансистов в Америке. Есть Школа менеджмента в Санкт-Петербургском государственном университете, которая тоже активно ищет людей на этом рынке, есть Европейский университет в Санкт-Петербурге итак далее.
В принципе в нашей науке, по крайней мере, понятно, что есть потребность в таких специалистах. Кроме того, есть история успеха Российской экономической школы, которая показывает, что хороших людей можно нанимать. Кроме того, можно сделать так, чтобы возвращающиеся ученые оставались частью международной науки, публиковались в самых лучших журналах. Можно построить такие же правила игры, как в Америке, хотя, конечно, такую же зарплату, как в Америке, платить здесь, мягко говоря, трудно, или, скорее, невозможно.
И тут возникает интересный момент, с которым нам трудно бороться, - в России наука слишком централизована, и мы знаем, что построить новый факультет экономики в крупном российском городе вне Москвы, Петербурга и Новосибирска сейчас невозможно. С другой стороны, в этих же городах, особенно в Москве, живут инвестиционные банкиры, юристы, олигархи, это очень дорогой город. Как в лондонском Сити трудно жить ученому, так и в Москве. Трудно построить университет, который был бы устроен разум-
но с точки зрения площадей и ресурсов. Нормальный американский ученый рассчитывает на то, что у него будет отдельный офис, что у студента будет и библиотека, и хороший компьютерный класс, а у аспиранта - пусть не отдельный офис, но по крайней мере, отдельный стол. Это означает, что построить хороший научный институт по стандартам, на которые рассчитывает возвращающийся человек, в Москве стоит очень дорого. И это трудность, с которой очень сложно справиться.
Второе - это вопрос критической массы. Если мы хотим построить что-то с нуля, нужно убедить человека в том, что он будет не одинок, но этот вопрос всегда очень трудно решать. Например, бизнес-школа в Сколково сталкивается именно с этой трудностью, потому что ее пока нет и нанимать профессоров под несуществующую программу достаточно тяжело, они не совсем понимают, насколько эта школа будет похожей нате, в которых они работают в Америке.
И тут вступает в силу следующий фактор -российская диаспора в области экономики и финансов очень молодая: как я уже говорил, 15 лет назад не было никого, сейчас речь идет о десятках людей. Если посмотреть на 100 лучших факультетов экономики и факультетов финансов в бизнес-школах, то речь идет примерно о 100-150 русскоязычных профессорах, и большинство из них только в начале карьеры. В 2007 году начался важный процесс - эти люди начнут получать tenure, станут более уверенными. С другой стороны, некоторые профессора не получат tenure в тех университетах, на которые они рассчитывали.
В общем, наметился критический перелом, когда люди будут более расположены к тому, чтобы рисковать. Человек в начале своей академической карьеры боится того, что он приедет сюда и не сможет публиковаться, поэтому привезти его сюда даже на полгода - очень трудная задача. Для tenured professor - это меньший риск.
Следующая тонкость, которую можно решать только вне существующих институтов, - это вопрос структуры контракта. И тут российское законодательство является абсолютно перпендикулярным американским обычаям в плане того, какие должны быть стимулы у исследователя. В Америке считается, что преподаватель не должен преподавать больше, чем три курса в год, а лучше -два, но это не укладывается в российские стандарты преподавательской работы. С другой сто-
роны, у него должны быть деньги на исследования, офис, ассистенты, доступ к электронным библиотечным ресурсам, библиотека, деньги на поездки, а это намного удорожает проект возвращения мозгов.
Есть еще одна тонкость - когда возвращаются молодые люди, нам в этом смысле везет, потому что они еще не думают о детских садах, школах, здравоохранении, пенсионной системе. Но это -огромная проблема, потому что американский профессор (я был профессором в Принстоне) живет как у Христа за пазухой - детский сад субсидированный, жилье субсидированное, пенсия замечательная, есть огромные льготы для обучения детей в хороших университетах. И когда речь идет о том, чтобы вернуть человека 40-50 лет, для него это уже будет огромная проблема.
Сейчас мы договариваемся с двумя будущими выпускниками лучшего университета, которых мы хотим нанять на работу. Но сказать им, что здесь есть такая же бесплатная школа, в которую ходит их ребенок в Америке, нам не удается, потому что хорошей бесплатной школы в Москве, которая бы соответствовала этим стандартам, нет. Поэтому, вполне возможно, что человеку, который в Америке получает 100 тыс., нужно платить не 50 тыс., а 150 тыс. Именно так делает Китай.
Если китайский ученый хочет вернуться в Китай, он попросит денег больше, потому что там жить нелегко. Представить себе это еще труднее, потому что как заплатить 150 тыс., если рядом сидит известный ученый, который получает 15.
Люди, которые уехали, уехали не только за длинным рублем, а за возможностью реализовать себя в науке. Они считали: «Я получил очень хорошее бесплатное образование, но не для того, чтобы растратить свои лучшие годы впустую. И если мне придется делать вклад в науку в Америке, что же делать, все равно от этого выиграет не только Америка, но и весь мир, в конце концов, и Россия».
Поэтому трудностей очень много, но тем не менее есть исключения. Если диаспора насчитывает десятки тысяч ученых, значит, есть десятки ученых, которые готовы вернуться благодаря исключительным обстоятельствам. Поэтому очень важно начинать работать.
Сейчас создан фонд «Русский Мир», его вновь назначенный директор Вячеслав Никонов объявил о том, что будет учреждать так называемый
национальный фонд возвращения российских ученых. И это вполне реально. В Израиле есть такой фонд, в Китае, речь идет о том, чтобы искать самых исключительных ученых, которые хотели бы вернуться, и создавать им условия.
На каждого ученого, который хочет вернуться, есть сотни ученых, которые не хотят возвращаться. С одной стороны, это плохо, с другой стороны - хорошо, потому что у нас есть та самая независимая высококачественная экспертиза, о которой мы мечтаем. Для того чтобы отличить, хорошего ученого мы возвращаем или плохого, стоит ли ему платить тысячи долларов, мы можем создать авторитетный совет из тех людей, которым не все равно, что происходит здесь, но которые не вернутся ни при каких обстоятельствах, и поэтому у них нет конфликта интересов. И в этом смысле я не вижу здесь непреодолимых проблем, мне кажется, все можно сделать, было бы желание. Деньги в стране есть - хотя их никогда не будет хватать, другое дело, что и работы здесь очень много. Но наш опыт показывает, что добиться возвращения ученых в Россию - вполне возможно.
Константин СЕВЕРИНОВ, заведующий лабораторией ИМГРАН, Rutgers University, USA:
- Я не согласен с предыдущими докладчиками по ряду пунктов. Я считаю, что получившие гражданство люди наиболее вероятно смогут принести реальный вклад в то, что происходит в России. Буду говорить исключительно про российскую диаспору, находящуюся в США, я живу там 16 лет, я гражданин Америки, на протяжении 10 лет имею там свою собственную лабораторию, которая достаточно успешна по тамошним показателям. В частности, работаю на американское государство, консультирую для Министерства обороны и Госдепартамента. У меня несколько должностей, иногда я выступаю в качестве американского коллаборатора в грантах МНТЦ, которые идут сюда русским людям.
По-моему, важно понять, что российская диаспора является составной частью научного сообщества США и для решения вопроса о привлечении диаспоры необходимо выделить из российской диаспоры ту часть, которая наиболее интересна с точки зрения решения российских проблем, и ту, которая реально может быть привлечена в РФ. Потому что эти две вещи не обязательно должны идти вместе, они могут быть перпендикулярны.
Для того чтобы решить эти вопросы, нужно понимать структуру научного сообщества в США, которая представлена здесь так, как она существует в ^.research universities, то есть в четырехлетних университетах, в которых есть PhD-программы. Структура такова: есть дети, которые учатся в колледже на протяжении 4 лет, и к 22 годам они градуируют, из них в лучшем случае 5% поступают в аспирантуры. К концу аспирантуры, когда им уже под 30, они поступают на постдока, куда опять же идут 20-30% от тех, кто учились в аспирантуре по естественным наукам. Есть очень важный этап, когда человек заканчивает свой первый постдок, и вот почему. Часть людей переходят на второй, третий и так далее постдоки и находятся в этой должности лет до 40, потом они или получают свои независимые позиции, или переходят в состояние research assistant или research associate, это т.н. поп tenure track faculty. Есть tenure track faculty - это люди в состоянии ассистент-профессоров и есть tenure faculty, это может быть пожизненно.
Итак, если целью привлечения диаспоры является повышение уровня и качества фундаментальных научных исследований в России, то, казалось бы, оптимальным было бы привлечение людей с наибольшим потенциалом, которые или уже продемонстрировали высокое качество научной работы, эффективное администрирование лабораторий, и уже являются лидерами в своей области или могут таковыми стать. В принципе это та же самая проблема, которую решает любой американский университет, когда он пытается привлечь кого-то со стороны. Собирается некий комитет, который рассматривает аппликации и решает, кого мы хотим под эти критерии.
Из той структуры научного сообщества, которую я представил, реально люди, которые могут как-то поставить галочки напротив этих требований, это или люди, которые заканчивают свой первый постдок, им около 30 лет, или tenure track faculty, или полные профессора (tenure). Молодые - неизвестный товар, непонятно, что с ним будет. Люди, которые находятся на множественных постдоках или research assistants - это в большинстве случаев терминальные работы, некая яма, из которой очень сложно вылезти. Это постепенно повышающиеся зарплаты, отсутствие в общем и целом научной самостоятельности. Вы существуете на чужие деньги, вы зависимы. Большинство этих людей становится слишком дороги-
ми по достижении возраста 40-45 лет и уходят в компании. У них уже есть свои дома и другие вещи, которые их держат там.
Итак, будущие научные лидеры, как правило, выделяются после первого постдока, когда они подают на tenure track. Таких людей мало, они находятся в первых 5% своей возрастной когорты, в экономике, возможно, это первый 1%. Это люди, которые всей своей подготовкой на протяжении последних 10 лет ориентированы на научный успех. Это творческие люди, у которых, собственно говоря, научный успех неотделим от научной карьеры, как и должно быть в данном случае. Можно ли такого рода людей привлечь?
Надо понимать, что даже для этой элитной группы устроение своей собственной лаборатории даже в США является крайне нелегким делом. При этом это сложно, несмотря на целую систему поддержки, которая в США существует и которая направлена на то, чтобы пройти этот сложный период от зависимого положения аспиранта или постдока к независимому положению faculty. Какие это условия? Во-первых, это стартапы, понятие, которого в России просто не существует. У меня сейчас здесь есть две лаборатории, но нет старт-апов. Старт-ап - это единовременное вложение, которое университет дает приходящему ассистент-профессору, от 500 тыс. долларов и выше, чтобы купить новое оборудование, а не покрасить стены, потому что здесь, если вам и дадут деньги, то в основном для того, чтобы сделать ремонт для того института, где вы собственно и будете работать, хотя вы, может быть, через год уйдете.
Это также зарплатные линии. Их неправильно называть ставками. В Америке вам дают 9 зарплат, вы можете взять либо 9 человек на 1 год или взять 3 человек на 3 года, это зарплаты, проплаченные уже вместе со страховками и прочим, и те люди, которых вы наймете для того, чтобы они работали в вашей лаборатории. Вам дают гарантированную зарплату, в нашем случае это ниже, чем у экономистов, и начинающий завлаб будет получать вот такую сумму, но эта сумма гарантирована вне зависимости от научного успеха.
Самое главное- есть прозрачная и понятная система получения крупных, от 60 до 250 тыс. в год, грантов и длительных грантов - от 3 до 5 лет, и это не удивительные программы МОНа, когда какой-то чиновник решил, на что нужно потратить деньги. Это вы сами решили, что вы хотите де-
лать, направляете в Экспертный совет, и другие ученые решают, хорошо это или нет. Гранты получать очень тяжело, сейчас в США менее 10% фондируется по некоторым направлениям. Но процесс получения грантов прост, справедлив, предсказуем, у вас есть возможность улучшать ваш грант после того, как отвергнут в первый, второй и третий раз. То есть понятны правила, понятна система, и, более того, молодым легче получать, чем опытным, но сложно.
Вывод, на мой взгляд, таков - в экспериментальный life sciences вероятность привлечения faculty track постдоков в России очень мала. Это может сделать только человек, у которого есть deathwish, потому что он долго учился, хочет заниматься научной работой и так проблем много, зачем еще мешать? Кроме того, люди, о которых мы говорим, это те, кто были выпускниками российских университетов в середине 90-х гг., в самый тяжелый период. Может, они не хотят возвращаться, потому что у них воспоминания не самые светлые.
Следующая стадия - это tenure track, ассистенты-профессора, это люди, находящиеся на 6летнем испытательном периоде, в ходе которого им необходимо продемонстрировать научную, административную и педагогическую независимость и способности, создать лабораторию, которая фондируется независимо. Это сложный процесс, 30-50% сходит с дистанции, в Г арварде, например, и в MIT сходит 90%. Такие люди настолько заняты построением собственного небольшого научного дела, что сколько-нибудь значительное внимание к работе в России они просто не могут уделить по обстоятельствам - это очень тяжелый период в жизни. Однако многие из этих людей понимают, что вынуждены конкурировать с какими-то научными монстрами за сотрудников.
А научные сотрудники в лаборатории реально решают, выплывут или нет, потому что вы уже больше в лаборатории не работаете. И в этом смысле очень многие люди, русские по происхождению, понимают, что Россия - это некий потенциальный ресурс, потому что из России можно получать квалифицированных людей. И в этом смысле люди, находящиеся на tenure track-позициях, скорее всего, будут с удовольствием участвовать в образовательных программах. Тем более, что на это можно получать специальные деньги, типа Фогарти-гран-
тов, при условии, что это позволит им привлекать людей в свои лаборатории.
Вот оптимальный вариант с точки зрения российской науки, на мой взгляд, чтобы те люди, которые едут в эти русские лаборатории, не поступали бы в американские аспирантуры, что уводит их из здешней сферы влияния, а поступали бы в аспирантуры в своих российских лабораториях, а потом уезжали. Назовите это стажировкой, как угодно, и потом возвращались бы в Россию и писали бы тезисы на русском языке. Что касается получения федеральных грантов, а это основные гранты, которые фондируют лаборатории в life sciences и в естественных науках, они предполагают как минимум получение того, что называется грин-картой. Этот статус позволяет вам натурализоваться по прошествии 10 лет при условии, что соблюдены требования - вы не должны более чем 6 месяцев каждый год отсутствовать в Америке.
Одна из причин, почему вы хотите получить американское гражданство, - это быть частью мировой науки, иметь возможность в любой момент поехать на любую конференцию. И американский паспорт здесь очень удобен не потому, что вы продали родину, а просто потому, что с ним легче жить, легче заниматься наукой. Но это серьезное ограничение, оно накладывает дополнительные ограничения на вовлечение этих людей в Россию.
Что касается ученых на tenure позициях- это люди, которые имеют гарантированную и пожизненную заработную плату, лишить их ее невозможно. Вы можете лишиться tenure, если вы делаете какие-то совсем ужасные вещи со своими студентами, но и то это довольно сложно. В большинстве случаев в естественных науках, в хороших университетах ваша педагогическая деятельность ограничена одним курсом в год, часто - меньше.
Многие люди в университетах, но не в медицинских школах, находятся на 9-ти месячных позициях, это означает, что летом они свободны. Они могут или доплатить из грантов и работать, или могут быть свободными. У этих людей активные и стабильно фондированные лаборатории, они участвуют в экспертных грантовских панелях, в редколлегиях журналов, являются частью некоей сети коллабораторов. И не важно, где они будут -эти связи уже установлены, они вполне могут уехать в Россию и поддерживать все то, что помогло им стать успешными в той же Америке.
Одно из ограничений состоит в том, что для того, чтобы им было хорошо, они должны получать деньги по каналам NIH или NSF, эти гранды необходимо продлевать каждые 3-4-5 лет, и это - единственный период, когда полный профессор должен много работать, чтобы получить этот грант. На него он будет существовать в следующие годы. Естественно, большинство этих людей имеют американское гражданство.
Члены диаспоры на таких позициях не только могут внести наиболее значимый в краткосрочной перспективе (им, как правило, за 40) вклад в развитие науки в России. Но среди них будет относительно высок процент тех, кто согласен на частичное возвращение при соблюдении определенных условий. Почему? Люди, которые сейчас находятся на этих позициях, как минимум учились в университетах СССР, многие их них получили свои кандидатские степени здесь. Если в России когда-то и был золотой век науки, то они его застали, им есть, о чем жалеть, им есть, что вспомнить, и многие вполне разумно относятся к идее того, что нужно платить по счетам. Что было уже сказано - стабильность положения позволяет им идти на риск.
Последнее - это теперешнее ухудшение научного финансирования в США, которое происходит на фоне двукратного увеличения количества грантодержателей (это была программа Клинтона, которую он сильно пропагандировал в 90-х гг.). Она сейчас привела к тому, что деньги получать стало сложно даже хорошим ученым, потому что процесс стал в значительной степени напоминать лотерею. И если есть возможность получать какие-то разумные деньги здесь и использовать результаты научной работы для получения дополнительной поддержки в США, то масса людей на это будет согласна. С одной стороны, это ласковый телок, который сосет двух маток, но, с другой стороны, здесь нет ничего плохого, в некотором смысле от этого будет хорошо всем.
Сколько таких людей может быть? По моим оценкам, людей с tenure no life science 200, а, скорее всего, 100, и при 10% возвращении можно привлечь десяток лабораторий. Возникает вопрос- какова же критическая масса, но 10 человек
- это уже близко к критической массе, надо понимать, что они, приехав в Россию, будут иметь лаборатории, в каждой из которых порядка 10 человек, и это уже сотня людей, которые варятся в состоянии международной науки.
Критический вопрос - цена. Для того чтобы понять цену вопроса, нужно знать, что они имеют там, не говоря про зарплату, потому что, я подозреваю, зарплата для научного сотрудника, для собственно руководителя здесь не важна - мы предполагаем частичное возвращение, никто не будет отказываться от tenure, нет причины. Большинство стабильных лабораторий имеют прямой бюджет не менее 500 тыс. в год и горизонт на 4-5 лет, это означает, что эти деньги и будут идти в таком количестве на протяжении данного времени, это то, что дает вам стабильность. Для того чтобы что-то организовать здесь, вам нужно иметь как минимум тысяч 250, это сравнимо с большими, так называемыми Георгиевскими грантами, программой РАН, которая в России сейчас существует.
Я думаю, что для tenure faculty вопрос финансирования лабораторий более важен, чем вопрос финансирования лично себя, потому что собственный карман может быть наполнен и за счет американских средств. Очень важным является введение здесь понятия академической свободы, потому что большинство людей уехали туда не из-за денег, а как раз из-за академической свободы и возможности реализовать себя. Необходимо разрешить специфические русские проблемы - эти безумные ставки, за которые здесь все борются и которые вообще должны быть отменены, научные степени - многие люди не успели получить докторских регалий, а с них потребуют, если они захотят делать здесь свои лаборатории, вопросы получения площадей, о чем все говорят.
Возможно, потребуется выстраивание системы, параллельной РАН, при этом возможны два варианта, которые сейчас обсуждаются. Это могут быть отдельно стоящие институты или же система типа HHMI [Институт Говарда Хьюза].
По-видимому, последнее лучше, потому что многие люди хотят возвращаться сюда из-за родителей, к примеру, или еще из-за каких-то вещей, но не всем довелось родиться в Москве и Петербурге в старых интеллигентных семьях, и очень может быть, что они захотят вернуться в Иркутск, например. Система типа HHMI позволяет это сделать.
И конечно, должен быть доступ к университетам, потому что этих людей здесь не только никто не ждет, но никто им не даст людей, которые будут у них работать. Со своих ставок никто вам никого не отпустит. Доступ к университетам нужно вме-
нить в требования для возвращенцев, если такие будут. Потому что, с одной стороны, это позволит увеличить их значение, влияние на то, что здесь происходит, и они должны быть в этом заинтересованы, чтобы получать студентов и аспирантов.
Есть также вопрос поставок оборудования, времени и так далее, что находится в безобразном состоянии здесь. Ситуация с HHMI позволяет это решить, я знаю, что люди, у кого есть Говард Хьюз, имеют меньше проблем с покупками оборудования. Конечно, есть вопросы перспективы и доверия, потому что, если кто-то хочет этим заниматься, он должен иметь горизонт на 4-5 лет. Я, например, получил пятилетний «Георгиевский» грант по программе президиума РАН, и думал, что он будет длиться пять лет. Прошел год, и стоит вопрос о том, будет ли программа вообще или нет. И последнее, очень важно - это дети и семьи. Одно из достоинств tenure faculty - это то, что многие из них успели завести детей еще до того, как покинули СССР, и эти дети уже окончили колледж, дома оплачены, и, может быть, больше времени можно посвятить чему-то большему, чем ты сам.
С. НЕДОСПАСОВ:
- Вы понимаете, что летом здесь эти звезды никому не нужны? В это время года здесь ничего не происходит. Поэтому тот факт, что у американских профессоров летом есть время - нам от этого ни холодно, ни жарко, к сожалению. Их позиция такая- они не будут поддерживать людей, которые имеют грин-карту или американское гражданство. Это обсуждалось, но ответ на сегодняшний день отрицательный. Подставлять свое плечо они принципиально не хотят.
К. СЕВЕРИНОВ:
- Когда я говорю HHMI, то имею в виду русский HHMI, это должен быть медицинский институт Ивана Пупкина. Он хорош тем, что это институт, которого нет, это некая организация, которая заключает договор с конкретным университетом, говоря, что мы хотим этому конкретному человеку платить очень много денег, обеспечьте ему условия существования, а мы вам будем платить ренту. Университеты стоят в очереди, чтобы у них появились такие люди. Это способ, который позволит привлечь академические институты или университеты на сторону возвращенцев, если человек приходит с деньгами. Тогда ему выделят место, потому что каждый метр что-то стоит. Но при этом все будет происходить на территории
академического института, следовательно, не будет большого разрыва, бухгалтерия у ННМ1 и у университета всегда отдельная. И в этом смысле вопрос разницы в зарплатах становится менее важным.
Я прекрасно понимаю, что летом никого в институтах нет, но существенно то, что большинство людей учит один курс не больше года. Его реально можно уменьшить, и, когда вы не пишете гранты, когда вы не читаете лекций, вы можете быть где угодно. Поэтому это лето плюс еще один семестр. Большинство людей может безболезненно 6 месяцев в году находиться не в своей лаборатории. Другой вопрос, что имеющаяся академическая программа, самая лучшая, которая есть, требует нахождения здесь 9 месяцев в году, а этого большинство людей позволить себе не может.
Сергей ЕГЕРЕВ, заведующий отделом РИЭПП:
- Я бы хотел высказать некоторые методические соображения, поскольку новый интерес к диаспоре, к ее возвращению налицо. Хочу напомнить о некоторых болевых точках типа «грабли», на которые уже наступали в предыдущие циклы интереса к этому вопросу.
В этом, мне кажется, ключ к нашему сегодняшнему засеДанию - если российская наука агрессивно встает на ноги, то мы свободны в нашем выборе, мы можем приглашать любых звезд экстра-класса, предоставлять им институты, и они сделают у нас с наукой то, что сделали в XVIII веке. Если наша наука по-прежнему лежит в развалинах, то приглашение диаспоры является политическим трюком типа заманивания на пепелище. Все мы помним историю с приездом в Россию семьи Локшиных, которых принимал Громыко. Им дали квартиру в Царском Селе, главу семейства устроили в институт Блохина на ставку 500 рублей, а потом они тихонько по одному уезжали обратно.
Как говорят социологи, диаспора - сложный социальный объект. Имеется в виду, что ситуация не усредняется, и сколько бы вы ни анкетировали уехавших ученых, общей картины не получится. В этом, наверное, первая причина того, что, несмотря на то что мы имеем первоклассные публикации на тему утечки умов из России, авторы ряда которых сегодня присутствуют здесь, тем не менее мы знаем о диаспоре очень мало. Как тоже отмечают социологи, диаспора - это рыхлый социальный организм, границы не определены, статис-
тика быстро устаревает, и поскольку объект слабо изучен, то какие-либо серьезные рекомендации по его использованию тоже проблематичны.
Вторая проблема - диаспора это резонансное явление, то есть явление, которое на слуху. Если общество в целом равнодушно к таким словам, как «инновация», «нанотехнологии», «Форсайт» и другие модные вещи, то эмиграция, диаспора -это проблема, которая затрагивает всех членов общества. У парламентариев, у тех, кто принимает решения, есть четкое мнение, причем, весьма категорическое, что такое диаспора, кто такие уехавшие ученые и что с ними делать. Помните известную шутку, которая, к сожалению, далека от истины, но которая слетает с уст как академика, так и эстрадного юмориста: «американский университет - это место, где русские профессора учат китайцев». Поскольку наши власти очень часто прислушиваются и к академикам, и к юмористам, то отсюда и такое шапкозакидательское отношение, очень упрощенное. В частности, в концепции реформирования российской науки 1998 г., в других документах Министерства образования и науки постоянно фигурирует фраза - создать условия для возвращения. Эта фраза переходит из одной программы в другую, но ничего не делается, хотя в разных программах, которые были раньше, предлагалось, например, по квартире давать, но все эти программы провалились.
Третий пункт тоже объективный - это социально-психологические трудности диалога. Интересно, что, несмотря на то что уехавшие и оставшиеся ученые прекрасно взаимодействуют между собой в соответствии с научной логикой, на личном уровне, на уровне руководителей организаций, когда речь заходит об общих вопросах, очень часто приходится сталкиваться с какой-то болезненной реакцией главным образом уехавших ученых. То им не нравится, как о них отозвались в той или иной газете, то им кажется, что их число занижено, их невыгодно сравнили их достижения с достижениями эмигрантов первой послереволюционной волны, и начинается полемика с переходом на личности. В частности, таким примером является довольно безобразная полемика на страницах «Вопросов психологии», то же самое и сейчас. Справедливости ради я могу назвать фамилию нобелевского лауреата, академика Абрикосова. Выборочное исследование реакции российской научной общественности на его высказывание о том, что в российской науке ос-
тались только бездари и неудачники, показало, что те, кто здесь работает, или равнодушно, или даже благодушно в целом восприняли его слова: «мало ли чего старичок за океаном говорит, у нас тут свое интересное». Тем не менее такая странная психологическая стена мешает.
В качестве последней объективной проблемы я хотел бы назвать так называемую теорию волшебной кнопки, а именно историю всех наших ошибок и заблуждений, уже пятнадцатилетнего стажа, о том, что же мы все-таки неправильно делаем. Суть этой теории состоит в том, что очередная группа, приступающая к решению данной проблемы, рассматривает диаспору как золотой слиток, который закопан за океаном, может быть, кто-то о нем слышал, но только мы, эта группа, знаем, как его выкопать и доставить на родину. Их спрашивают - а что мы вообще с ними будем делать? Как же, говорят они, мы сейчас их проанкетируем, узнаем их болевые точки и создадим им условия для возвращения. А если не вернутся, мы им создадим информационный портал, и с этого момента начнется обмен между уехавшими и оставшимися. Вчера его не было, а завтра он будет. Потом этот проект проваливается, примерно два года тишины, а потом опять новая команда - и то же самое. Волшебная кнопка, золотой слиток и так далее. Всем нам было бы хорошо для себя уяснить, что полезный обмен между уехавшими и оставшимися существует независимо от наших пожеланий, информационные порталы давно созданы энтузиастами, и на них общаются уехавшие и оставшиеся. Они организованы по типу сетей социального выживания и хорошо известны. Позвольте теперь перейти к некоторым предложениям, многие из которых сочетаются с тем, что уже говорилось.
Речь идет о карьерной мотивации, так называемом карьерном лифте, даже независимо от того, занимаемся ли мы диаспорой или просто кадровым обеспечением российской науки. Надо сказать, что так называемый кадровый лифт в последние 20 лет существования российской науки -к сожалению, напрочь отсутствовал. Если мы посмотрим другие бедствующие системы, скажем, армию, медицину, то там все-таки организован какой-никакой, а все-таки режим бегущей кадровой волны. Выпускник военного училища знает, что если не совершит каких-то серьезных нарушений, то на пенсию выйдет подполковником.
В медицине то же самое - вряд ли кто-то захочет лечь под нож 80-летнего хирурга.
В науке дело обстоит по-другому Здесь кадровый лифт отсутствует. Что же с нашими учеными за рубежом? Они, как говорят, вертикально мотивированны. Ясно, что выезд - это всегда стресс, и уж если человек приехал, он старается занять высокие карьерные ступени. Причем, давайте не путать карьерный рост и научную продуктивность, это разные понятия. Там им приходится сталкиваться с так называемым стеклянным потолком - кадровый лифт-то есть, но не для всех. И в связи с этим наблюдается тот факт, что многие наши, подавляющее большинство, работают на временных позициях, причем, работают в целом хорошо, показывают хорошую публикационную активность. Таким образом, пытаясь вернуть диаспору назад, мы должны учитывать, что мы хотим взять человека из системы со стеклянным потолком и вернуть его в систему без карьерного лифта.
Последний момент, во многом надо довериться логике науки и естественному обмену между учеными и их материнскими организациями, если они действительно возвращаются, во многом, может быть, действительно по причине родителей, то тут это их дело и их научных руководителей, которые остались в России. Конечно, если человек вернулся сам по семейным причинам, то вряд ли он будет здесь требовать институт, скорее всего, он пару месяцев поработает в научном институте, а потом уйдет в какой-то научный бизнес, в 1Т-компанию и так далее. Это типично для возвращающихся, мы отслеживали судьбы вернувшихся, начиная с 1997 г., народ действительно возвращается, три месяца работает в НИИ, из которого он уехал, а дальше уходит. Поэтому, если мы в дополнение к этому естественному процессу хотим предпринять какие-то меры на государственном уровне, то давайте обратим внимание на структуру диаспоры по карьерному принципу. Эта типология весьма упрощенная, но тем не менее позволит дифференцировать приемы, которые можно было бы применить.
Первая, самая высшая категория - это так называемые видимые ученые. Это термин Лайнуса Полинга. Это тот ученый, который уже достиг таких высот, что, может быть, при уменьшенной научной продуктивности является огромным авторитетом и его влияние выходит за пределы узкой научной специальности, он кон-
сультирует правительства, является гордостью нации и так далее.
Вторая группа - это ученые с состоявшейся зарубежной карьерой, те самые постоянные позиции плюс заведование лабораторией, плюс постоянный бюджет и хорошая научная продуктивность.
Третья - это ученые, работающие по временным контрактам, это большинство россиян за рубежом.
Итак, первая группа. Вот рейтинг издания Washington Profile в номинации «наука и технологии» - первая девятка. В этом списке самые разные люди, общее у них то, что они сделали карьеру в Советском Союзе, может быть, Шлей-фер является исключением. Но вот Андрей Линде, у него уже были потрясающие импакт-факто-ры еще в СССР, у Новикова, Абрикосова. Кен Алибек, это вообще редкий случай для постсоветской России - он не вернулся из заграничной командировки, поскольку работал в закрытой организации. Что надо сделать по отношению к этой группе товарищей? По-видимому, только радоваться их успехам, потому что в глазах американской общественности именно они определяют российскую науку, даже несмотря на то что Каплан поддерживает антироссийскую сеть Инфо-рус, которая сыграла большую роль в становлении диаспоры как сети взаимопомощи.
Вторая группа - в основном это заведующие лабораториями, у них примерно одинаковый стаж работы, среди них есть яркие люди: Владимир Воеводский получил Филдсов-скую премию, Виктор Крылов - премию Релея, которую до него ранее удостаивался только академик Бреховских. Но у них есть одно общее - их карьера развивалась динамично именно на Западе, срок примерно 15 лет, многие из них выехали в начале 90-х гг. с очень хорошими характеристиками. Потому что для американских работодателей тех лет это были неизвестные люди, но наши академики, очень авторитетные люди - Литохов, Дехне, Гольданский -дали им хорошие рекомендации, которые впоследствии они подтвердили. Они печатают в журналах первого ряда примерно пять первоклассных публикаций в год, это огромная цена и очень тяжелый труд. В этой связи статистика по нашим ведущим школам дает очень странную величину, там меньше одной публикации на человека получается. Вот и сравните.
Что здесь можно было бы предложить? Применительно к этой категории можно было бы
применить точечный хэд-хан-тинг, выявить 5-7, максимум 10 человек, которые нужны для каких-то очень серьезных российских проектов. Ноу-хау такого поиска у нас в РИЭППе имеются, но по некоторым причинам сейчас это не стоит оглашать. Но работа по привлечению таких лидеров очень затратная.
Здесь стоит сказать о Капице. Его насильственно не выпустили обратно в Англию, но взамен построили институт, Резерфорд прислал оборудование, и вокруг Капицы собралась блестящая плеяда выращенных в России научных работников, и главное- они знали, чем будут заниматься. Поэтому, мне кажется, заведующему лабораторией надо предлагать новый институт здесь и очень затратным образом делать такое предложение, от которого они не могли бы отказаться. Конечно, это не может быть решением для всех, речь идет о единицах.
Третье- это исследователи, работающие по временным грантам за рубежом. Тот факт, что им приходится переходить с одного постдока на другой и с одной временной позиции на другую, никоим образом не является их виной, просто сейчас рынок научного труда перегрет, и требования очень большие. Кроме того, для коренного американца пост-док не является самоцелью, у него после постдока масса других возможностей, хоть школьным учителем. С каждым годом статистика показывает, что все больше и больше сокращается список постдоков, которые смогли закрепиться на tenure track или tenure position. Общение с ними, то самое анкетирование, над которым мне пришлось иронизировать, показывает, что, скорее, они нуждаются в нашей помощи. Наверняка к каждому из вас тот или иной молодой человек обращался, будучи уже за границей, с просьбой дать ему рекомендацию для нового работодателя.
Для нового работодателя бумага из российского института очень много значит. За эту бумагу молодые люди готовы делать то, что им хотелось и что могло бы принести им пользу А именно - у них по сравнению со сверстниками, выпускниками американских университетов, нет опыта или почти нет опыта преподавания. Им бы хотелось, читая какие-то курсы в России, получить рекомендации для их лекторской деятельности. Они готовы на временной основе приезжать, читать, и это было бы полезно.
В заключение я скажу о двух возможностях. Наш известный математик, Марк Яковлевич Кель-
берт на основе своего 15-летнего преподавания теории вероятности и матстатистики в Кембриджском университете выпустил книгу, которая сейчас поступила в продажу, он написал ее в соавторстве. Это курс теории вероятности, прочитанный нашим профессором. Для юношей, обдумывающих агрессивную карьеру за границей, подобные книги бесценны, потому что они перебрасывают мостик, это Кембридж с доставкой на дом, хоть какая-то подготовка молодого человека перед выездом за рубеж.
Второй пример немного из другой области. До недавнего прошлого я работал в одном большом научном учреждении, ГНЦ «Акустический институт», в течение 10 лет мы выполнили порядка 9 проектов с компанией «Бейкер Хьюз», которая занята разработкой оборудования для разного рода бурильных работ (нефть и газ). Работает команда из россиян по обе стороны океана, одна представляет акустический институт, а другая -«Бейкер Хьюз». Работа идет по вертикальному трансферу, то есть от идеи до патента. Если бы работа была неудачной, то вряд ли такой процесс мог бы быть продлен.
И последнее- пока мы разрабатываем вопросы о возвращении нашей диаспоры, может быть реализована такая гипотетическая возможность, как начало утечки умов из РФ в страны ближнего зарубежья. Сейчас это единичные случаи, но если такими темпами в России будут сокращаться научные возможности, а другие страны будут заниматься евроинтеграцией и прочим, то появятся возможные реципиенты наших умов. И через 10 лет мы соберемся по вопросу возвращения нашей диаспоры из Украины, Азербайджана и Казахстана. Надо сказать, что Азербайджан добился сейчас паритета по отъезду - приезду ученых из Азербайджана в Турцию, а как вы знаете, массовому возврату или обратному потоку соответствует какое-то время паритет. Таджикистан добился паритета с Пакистаном.
Виктор КАЗАНЦЕВ, ИПФ РАН, заведующий кафедрой нейродинамики и нейробиологии ННГУ:
- Я буду говорить о практических вещах, о том, что нам удалось реализовать с участием представителей диаспоры уже сейчас.
Несколько слов о себе - я ведущий научный сотрудник института прикладной физики и одновременно завкафедрой Нижегородского государственного университета, новой кафедры нейро-
динамики и нейробиологии. За границей я никогда не жил больше полутора месяцев, но в 90-е гг. 30% времени в год проводил за границей, знаком с людьми из диаспоры и знаю о проблемах и карьерных вещах, которые там происходят.
Говоря об организации современных высокотехнологичных лабораторий в России, нужно обязательно, на мой взгляд, различать, какая это лаборатория. Потому что, когда речь идет о теоретических исследованиях, никаких проблем с работой в России нет, я сам по образованию теоретик. Если вы имеете хорошие контакты, возможность выезжать за границу и общаться с экспериментаторами, вы получаете достаточно информации для того, чтобы работать здесь. Сейчас же речь идет именно о лабораториях, которые требуют высокотехнологического оборудования. Проблемы здесь вполне естественные. Во-первых, дорогостоящее оборудование. Вторая проблема на мой взгляд, наиболее важная, она касается квалифицированных людей, которые способны были бы на этом оборудовании работать. Третья проблема - это проблема отсутствия инфраструктуры обеспечения научных исследований, которая позволяла бы инфраструктуре работать на науку, а не наоборот. Четвертая проблема- это проблема образовательной системы вообще, поскольку сейчас естественные науки, в частности, науки о жизни, очень динамично развиваются, а наша образовательная система, в силу ее косности, не отслеживает этих тенденций. Даже имея возможность приглашать людей, которые могли бы вести квалифицированные курсы по определенным направлениям, мы не можем этого сделать, поскольку они не вписываются в учебно-методический план. И пятый пункт - это низкая мобильность российских ученых. Вот, на мой взгляд, основные ключевые проблемы.
Теперь пути решения. Прежде всего -это инвестиции. Нужны деньги, я думаю, никто не будет с этим спорить. Очень важен, на мой взгляд, поиск оптимальных схем реализации проектов, причем на данном этапе в существующей системе организации науки и образования. Мы все понимаем, что она далека от идеальной, но, я полагаю, будет неправильно начинать с того, что «весь мир насилья мы разрушим до основания, а затем...» Нужно пытаться найти схемы, которые бы вписывались в уже существующую систему организации науки, с возможностями последующей ее модернизации, естественно.
Проект комплиментарных, или зеркальных, лабораторий в России заслуживает отдельного рассмотрения, сначала - в теоретическом плане. Что это такое и как это работает? Основой проекта являются две лаборатории - успешно работающая зарубежная лаборатория, возглавляемая ведущим ученым из диаспоры или иностранцем, имеет экспертизу в соответствующей области исследований. Параллельно в России организуется комплиментарная или зеркальная лаборатория, которая имеет двух соруководителей - зарубежного и российского. Научные задачи, естественно, должны перекликаться, поскольку слово «зеркальный», или «комплиментарный», подразумевает некие совместные исследования. Именно на этих совместных исследованиях и строится этот проект.
Кроме того, есть и собственные исследования. Зеркальная лаборатория не является точной копией исходной зарубежной лаборатории, потому что ясно, что глупо делать копию того, что уже сделано и работает, в данном случае идет расчет на дальнейшее развитие, на дополнение. Именно поэтому я больше опираюсь на слово комплиментарный.
Далее - проблема с персоналом, со специалистами. Естественно, в зарубежных лабораториях есть штатные и приглашенные сотрудники, также штатные сотрудники должны быть и в комплиментарной лаборатории в России. Суть взаимодействия между лабораториями - стажировки сотрудников комплиментарной лаборатории за рубежом в исходной, материнской лаборатории, причем стажировки на регулярной основе. Почему это интересно? Просто так ничего не получается, должны быть взаимные интересы. Интересы российской стороны, наверное, понятны -ясно, что вследствие упадка определенных областей науки, получение высококвалифицированной научной экспертизы от ведущих, реально работающих ученых, будет определяющим фактором. Очень важными условиями являются интеграция в решении современных задач, привлечение в науку талантливой молодежи, возможности получения дополнительного грантового финансирования. Что касается стимулов для зарубежной лаборатории, то это, наверное, наиболее тонкий момент. Вовсе не обязательно в существующей системе человеку возвращаться на постоянную позицию в Россию, потому что, не имея опыта общения с нашей администрацией и бюрократи-
ей, он будет просто раздавлен и уничтожен. Человек, частично возвращающийся, имеет определенную степень влияния на административные учреждения и на людей здесь. Научный интерес для зарубежных партнеров может быть в научной части, то есть если лаборатория успешно работает, то часть научных проектов может быть вынесена в комплиментарную лабораторию. Второй момент - это привлечение внештатных сотрудников из зеркальной лаборатории с минимумом затрат, то есть за счет денег, которые тратит российская сторона на стажировки своих сотрудников за границей. Также на мотивацию иностранцев влияет участие в совместных грантах и возможность использования российской грантовой системы для поддержки таких совместных исследований.
Теперь более конкретно о том, что уже сделано. Почему именно в Нижнем Новгороде и почему у нас получается? Исторически существует очень высокая степень интеграции между академическим институтом и университетом. Выражается она в том, что практически все ведущие научные сотрудники института преподают в университете, и практически все работающие профессора, доценты университета являются совместителями в институте. Более того, на базе института работает факультет, высшая школа общей и прикладной физики.
Какие же основные события здесь произошли, которые, на мой взгляд, существенно повлияли на такое развитие? В 2005 г. по инициативе института, а можно сказать, по совместной инициативе, была организована межфакультетская базовая кафедра биологического и радиофизического факультетов ИНГУ в Институте прикладной физики РАН. В 2006-2007 гг. университет выиграл национальный проект «Образование», это 500 млн рублей. Забегая вперед, скажу, что на организацию такой зеркальной лаборатории мы получили 40 млн рублей, это достаточно серьезная сумма даже по западным меркам. Эти деньги идут только на оборудование. И еще в 2007 г. у нас состоялось подписание меморандумов-соглашений о трехстороннем сотрудничестве между университетом, институтом и зарубежным партнером -Институтом мозга японской корпорации МКБ№ Основной чертой этого института является интеграция ученых различных специальностей, интеграция с мировыми научными центрами. 40% людей в целом и 40% завлабов в частности в ин-
ституте мозга- это иностранцы. Вот структура взаимодействий нашей зеркальной лаборатории в рамках нижегородских учреждений. Кстати, момент, который очень важен для работы лаборатории: на кафедре у меня 4 приглашенные позиции, по 0,25 ставки профессора, по крайней мере, на те деньги, которые дают бюджетные ставки, я могу приглашать людей для чтения лекций по соответствующим тематикам. Естественно, здесь речь идет о приглашении российских ученых. Занимательным фактом является интерес студентов к этому направлению, они очень стимулированы, фактически вся элитная группа радиофизического факультета практически ориентирована на работу в этой лаборатории. Лаборатория создавалась в формате комплиментарной или зеркальной с лабораторией профессора Се-мьянова Алексея Васильевича, который заведует лабораторией в Институте мозга ЫКБК
Почему это интересно и почему это важно? Основной фактор здесь - это время, то есть, делая лабораторию по образу и подобию, оснащая ее оборудованием и обучая людей с использованием стажировок, мы можем преодолеть длительный эволюционный этап освоения методик и оборудования. Национальный проект «Образование» дает возможность стажировать людей, у нас в 2006 году была одна стажировка, и в прошлом году 4 человека ездили обучаться работе у Семьянова. Мы планируем, что в апреле 2008 г. установки начнут работать. Для сравнения: 2-3 года требуется для освоения этих установок и методик с нуля. Вот основные условия того, чтобы эта схема работала.
Но не все так хорошо, как кажется. 40 млн рублей - это хорошо, мы закупили оборудование, но нужно платить людям, чтобы они на нем работали. Выкручиваться мы будем за счет локальных грантов, за счет взаимодействия с институтом, нам обещали поддержку. Но тем не менее хотелось бы говорить о некоей комплексной схеме поддержки такого рода лабораторий. Кроме средств на оборудование должны быть средства на поддержание работы лаборатории, средства на финансирование стажировок и долгосрочное, на 3-5 лет, финансирование работ без результатов, которые должны быть получены. Сейчас от нас требуют эти результаты еще до того, как лаборатория инсталлировалась, это - специфика российской организации.
Я хочу завершить выступление некими идеями развития проекта создания института зеркальных
лабораторий. Сделать такой институт в структуре существующих институтов или в структуре того же университета представляется очень затруднительным по многим причинам. Это морально-этический фактор, касающийся разницы в зарплатах людей, которые будут приглашаться. И что еще, на мой взгляд, важно, инфраструктура наших учреждений не приспособлена для обеспечения исследований в таких лабораториях. Это следует признать. Для того чтобы проект был успешным, нужно ориентироваться на новую собственную инфраструктуру, ориентированную именно на реализацию этих проектов. Финансирование такого рода институтов мы оценивали, начальная инвестиционная стоимость составляет по меркам Нижнего Новгорода полтора-два млрд рублей с учетом строительных работ, проектирования и так далее. Поддержание лаборатории из расчета порядка 40 млн рублей в год на лабораторию, то есть из тех оценок, которые у нас есть по нацпроектам - вот какие преимущества нам видятся.
Борис САЛТЫКОВ, президент ассоциации РДМНТС:
- Я могу продолжить в режиме «взорвать и отрицать». Во-первых, главный вопрос- зачем работать с диаспорой? чего мы хотим в этом смысле добиться? Есть опасность, что политики используют нас всех в своих целях. Это опасно. Теперь, действительно - зачем? Дело в том, что Рахманинова, Шаляпина, Бунина никто не возвращал, мы радуемся, что они русские. Алексей Николаевич Толстой вернулся, сделал трилогию о революции, спасибо ему.
Я хочу сказать о том, что и там можно сделать карьеру и славить Россию, и здесь. Хотя я сильно горжусь, что Сикорский, Зворыкин или Василий Леонтьев - русские, жили там все время и создавали полезные вещи. Если серьезно, то, я думаю, позиция такая - наука в России была и в 19911993 гг., а сейчас уже совсем безнадежно - старая и советская. Поэтому считаю, что с помощью диаспоры надо сделать новую и международную, рыночную, называйте, как хотите, вестернизированную, свободную науку. Вот главная цель, в достижении которой возвращающиеся люди, или «частично возвращающиеся», могут внести определенный вклад.
Соответственно ей и задача. Мне кажется, что почти безнадежно реформировать старую советскую систему и из нее сделать новую, хорошую, гибкую и так далее. Я сам некоторое время назад
пришел к выводу, - надо рядом строить новую модель. И мы в 1992 г. пошли по этой линии, не вмешиваясь в ведомственную, иерархическую структуру распределения денег, создали рядом обычную западную модель фондов, где ученые сами определяют, кому давать, сколько давать и за что давать.
В этом смысле, если строить новую модель науки, нужны некоторые условия. Первое - источники, один из них сегодня в России - бюджет. Хотя последние 4-5 лет появились фонды богатых людей, которые понимают ценность науки и как технологической составляющей общества, и как культурно-философскую ценность, в том числе, и российской науки.
Второе - опираться, может быть, в основном на частичных «челноков». Не пытаться сделать институт, а работать с командами на уровне лабораторий, группы. Потому что, несмотря на то, что наука старая и советская, почти во всех институтах, по крайней мере, в половине, есть люди, научные группы с новой культурой. И они должны стать основой создания новой модели науки. Я всегда проповедовал переход к университетской модели фундаментальной науки в России, но нам отвечают, что у нас традиции другие, нам 300 лет и так далее.
Так можно попытаться эту новую науку строить, опираясь на университеты, хотя там проблемы похуже, чем в академических институтах с точки зрения советскости и возраста. Но есть положительные примеры, в том же Нижнем Новгороде.
Последнее, совершенно понятно - это новая инфраструкгура, которая создается, начиная с частных фондов, закона об эндаументе и так далее. Создается, по крайней мере, финансовая инфраструктура, но сервисная, тоже отдельные точки есть -консалтинговые фирмы, патентные поверенные- но все это в микроскопических количествах, и тут нужно изобрести механизмы стягивания.
Теперь - источники и время. Время, мне кажется, подходящее, потому что, то ли созрела российская экономика, то ли действительно денег много. Не надо убеждать, что в России надо переходить к экономике, основанной на знаниях, все и так знают. Все спрашивают, как. Говорят - дайте много денег Академии наук, ГНЦ, и все сразу... В этой аудитории понятно, что сколько денег туда ни давай, ничего не будет. Но деньги есть, вот в чем факт, даже пресловутый Роснанотех, российская корпорация по нанотехнологиям, получила
в этом году 30 млрд рублей, что примерно сравнимо с бюджетом Академии. Если бы они не искали с лупами и телескопами эти проекты по нанотехнологиям, а вместо этого занялись бы строительством новой модели... хотя бы в обозримых масштабах.
Если кто читал устав Роснанотеха, то это организация, которая имеет все и ни за что не отчитывается. Президент, наблюдательный совет назначили директора, и дальше правительство близко не может подойти и узнать, чем они занимаются. Если там люди мотивированные и честные, то можно создавать новые коллективы, новые институты. И еще, бюджетные деньги в конце года там накапливаются, и распоряжается ими корпорация. Я считаю, что очень удачно, что мы начали обсуждать эту тему. Шансы реализовывать есть, -но условий никаких, кроме политических.
Сейчас появились экономические условия, и, что мне показалось важным, с той стороны есть критическая масса, есть и порталы, и комьюнити, которые что-то обсуждают. У меня есть небольшая группа финских ребят, которые совершенно особо устроены, потому что никак не могут ассимилироваться в действительность, язык - полное препятствие. Позитив в том, что они сами ездят за свои деньги в Петербургский университет и слушают лекции по биологии, потому что не могут смотреть без содрогания, когда преподают по учебникам 60-х гг. и профессора у доски плохо знают язык современной биологии. А негатив в том, что, когда я с ними беседую, они рассматривают свое пребывание там как трамплин для переезда в США или Канаду. Потому что эта страна - ступенька, а дальше - переезд в США. Но 2-3 года назад они готовы были не возвращаться совсем, это 30-35-летние люди, которые даже не защитились.
К. КИСЕЛЕВ:
- А что, Роснанотех - это параллельная наука?
Б. САЛТЫКОВ:
- Нет, это не параллельная наука. Я говорю, что у них есть шанс сделать параллельную науку. А можно потратить 30 млрд на так называемые нанотехнологические проекты, которых, как мне кажется, больше, чем на пару млрд, вообще в стране не существует.
К. КИСЕЛЕВ:
- 200 млрд в 400 Меламед сможет превратить года за три, я в этом не сомневаюсь ни секунды.
Здесь присутствует Владимир Кочин, мне чрезвычайно интересно услышать его мнение, потому что его фонд ворвался в нашу жизнь неожиданно, стремительно. Честно говоря, я ничего про него не знаю, и хотелось бы понять хотя бы по отношению к этой проблеме, как он себя позиционирует.
Владимир КОЧИН, заместитель исполнительного директора фонда «Русский мир»:
Фонд создан только в июне 2007 года в соответствии с указом Президента. Желание заниматься этой проблематикой есть. Поэтому мне было очень интересно слушать всех выступающих, проблема многогранная. А как будем заниматься? Будем учреждать специально (такое решение принято) фонд, который будет заниматься только этой проблематикой. Потому что задач у фонда «Русский мир» очень много - есть грантовая программа, связанная с изучением продвижения русского языка, культуры, работа с соотечественниками, организация соотечественников, но это вне сферы научных исследований. А для решения программы возвращения наших ученых, или создания условий для работы здесь, или создания условия для интеграции наших коллективов и коллективов наших зарубежных диаспор будет создан специальный фонд. Конечно, финансироваться он будет не только за счет фонда «Русский мир», имеется в виду, что и другие средства туда будут привлекаться. Но это должна быть специализированная организация, по какому пути она пойдет-сейчас сказать трудно, но, наверное, не по пути уже существующих в этом направлении структур. Фонд создан по образу и подобию таких организаций, которые есть за рубежом - часть бюджетных средств, часть - благотворительные и привлеченные средства. Учредитель - Российская Федерация.
Ольга ОРЛОВА, «Русский журнал»:
- Администрация Президента?
В. КОЧИН:
- Там два учредителя - Министерство образования и науки и МИД, и они выступают от имени РФ.
О. ОРЛОВА:
- То есть это государственный фонд?
В. КОЧИН:
- Нет, это некоммерческая организация.
К. КИСЕЛЕВ:
Я думаю, ничего страшного в этом нет, например, фонд Гумбольдта не позиционируется
как большой государственный фонд, который финансируется на 80% как минимум
В. КОЧИН:
- Мы как раз и не позиционируемся как государственная организация, потому что у государственной организации есть отчетность и порядок расходования средств, которые привлекаются. А у нас деньги, бюджетные средства, выделяются в виде субсидий. И небюджет- финансирование должно быть 50 на 50.
О. ОРЛОВА:
- А кто принимает решения по выдаче грантов? Какая у вас система, процедура?
В. КОЧИН:
- Наша система прописана на сайте, это можно посмотреть.
Дмитрий ЗИМИН, почетный президент «Вымпелком», учредитель фонда Династия:
- Мне представляется, что рассматривать науку отдельно от всех других характеристик нашего общества вряд ли стоит. Если в целом охарактеризовать - то где же находится российская наука, наверное, она находится примерно там же, где находятся все другие показатели, характеризующие жизнь нашего общества, будь то уровень жизни, уровень свобод, средний возраст жизни и так далее. Мы занимаем места где-то посередке списка, либо во второй его половине, наверное, там же находится и наука.
И я не очень понимаю, можно ли сделать что-то путно (с российской наукой, рассматривая ее отдельно от все) других показателей развития общества. Есть специальный термин «качество жизни». Все тут говорили о науке как-то отдельно от такой основополагающей характеристики, это первое. И второе, чем мы занимаемся. Мне кажется, что наличие очень узкой, но вместе с тем чрезвычайно важной прослойки интеллектуальной элиты в любом обществе, является залогом его существования. Я сейчас даже говорю не о результативности научных исследований, а о самом факте наличия прослойки интеллектуалов. Если ее не будет, то, возможно, обществу грозит одичание. Более того, мне кажется, что примеры одичания в российском обществе уже наблюдаются. Мне просто страшно, когда я просматриваю газеты с астрологическими прогнозами, когда я еду по Рижскому шоссе, которое сейчас становится конкурентом Рублевки, и вижу идиотскую пирамиду, где публика то ли молится, то ли что-то освящает.
Я лично в последний год сделал несколько санитарных процедур: бросил курить - я курил почти 60 лет, перестал смотреть телевизор - не из чувства протеста, а просто не включается, а когда включается, меня подташнивать начинает. Я тоже это считаю фактором некоего элемента одичания, не говоря уже о процессах политической жизни, о появлении новой религиозности и так далее. Это вопрос моего социального оптимизма -
всеми возможностями поддерживать российскую интеллектуальную элиту. Просто в области фундаментальных наук отличить умного человека от не слишком умного как-то проще и понятнее. Я всегда приводил пример - в области искусств говорят - дурак, дурак, но голос! В науке как-то такую селекцию достойных людей провести лучше. Но вообще говоря - делай, что можешь, и будь, что будет. Пытаемся делать.
Я. И. Кузьминов НАШИ УНИВЕРСИТЕТЫ
Новый рынок' труда
Мир переходит к новому уровню образовательного стандарта. Высшее образование стало массовым. Городская экономика развитых стран с предубеждением относится к тем, кто не может предъявить диплома о в/о. И это скорее не проблема квалификаций, а проблема менталитета. Система найма действует по принципу «свой-чужой».
Искомый работник должен быть культурным, иметь понятные нанимателю ценности и интересы.
Почему так происходит?
Рост сферы услуг (даже в России он составляет уже две трети рынка труда) выдвинул новый стереотип массового работника. Работник теперь общается не со станком и с деталью, а с клиентами, и от качества этого общения прямо зависят продажи и доходы предприятия. Люди - капризный объект воздействия, шаблонные решения здесь оказываются менее успешными, чем способность гибкого реагирования.
Второй феномен - новая экономика. Небольшие инновационные фирмы, создаваемые интеллектуальными предпринимателями, формируют рынок труда, рассчитанный работников того же менталитета.
И тот, и другой случаи требуют от работника высокого культурного уровня.
В торговых сетях России выпускники профильных ПТУ и техникумов безнадежно проигрывают студентам и выпускникам «непрофильных» инженерных и педагогических факультетов вузов. Городские семьи это видят и делают свой выбор: если в 2003 году на одного учащегося ПТУ прихо-
дилось четыре студента вузов, то (согласно зафиксированным предпочтениям учащихся и их родителей) к 2010 году соотношение составит один к восьми!
Отдельные успешные анклавы материального производства, предъявляющие альтернативный спрос на конкретные квалификации в противовес общей культуре, не могут составить конкуренции «городской экономике». И проблемы свои они предпочитают решать за счет импорта дешевой рабочей силы из ближнего зарубежья - так для любого предприятия заведомо меньше хлопот. В бывших советских республиках Средней Азии наблюдается - в противоположность России -рост спроса на обучение в ПТУ Значительная часть их выпуска заранее ориентирована на работу в России.
Проблема доступности решена
450 студентов на 10 тысяч населения вместо 170 в СССР ставит Россию в первую тройку стран по охвату высшим образованием.
Впрочем, ни одна страна ОЕСД здесь не выделяется. Получение высшего образования перестало быть проблемой для их граждан.
Однако давление массы абитуриентов на университеты породило новый ряд проблем.
Разделение профессионального и общего высшего образования
Лишь около трети выпускников вузов в России действительно работают по специальности, востребуют свои профессиональные знания и умения. Можно ругать «кривую» систему вузов,
