CC BY
111
НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС В ПРОГРАММАХ РУССКОЙ МОНАРХИЧЕСКОЙ ЭМИГРАЦИИ
В своих политических программах монархисты всегда уделяли пристальное внимание национальному вопросу. Революционные потрясения в России, активное участие в революционном движении населения западных и южных окраин страны, опыт национальной политики большевиков обусловили серьезный сдвиг в их мировоззрении в области национальных проблем. Существенную роль в этом процессе сыграла либерализация зарубежного монархизма. Вошедшие в состав монархической доктрины праволиберальные идеологические установки создавали совершенно новый идейный подтекст национального вопроса. В его основе лежала либеральная трактовка национализма и системы национальных отношений в России. Идеологи эмиграции писали об особом смысле русского национализма как инстинктивного, духовного, возводимого к Богу1.
В представлениях национально-государственного устройства монархисты опирались на воспоминания о былом величии России, что было вполне естественным для людей, воспитанных на идее русской государственности. Отказ от идеала «единой и неделимой России» воспринимался ими не просто как военное поражение, но, прежде всего, как крах жизненных идеалов. Однако в условиях эмиграции лозунг «единой России» призывал не к «России для русских», а к ее восстановлению в прежних границах с целью возвращения утраченного статуса великой державы.
С одной стороны, сторонники монархии стремились сохранить унитарное государство, первенствующую роль русской народности, с другой - они вынуждены были пойти на уступки. В первую очередь это касалось ранее входивших в состав империи Польши и Финляндии.
Приверженцы традиционной российской модели национального устройства, монархисты болезненно реагировали на потерю Эстонии, Латвии и Финляндии. В их понимании утрата северо-западных территорий несла за собой как политические, так и экономические трудности: во-первых, создавалась угроза столице империи - Петрограду - и Россия лишалась возможности держать флот на Балтике, а во-вторых, возникали значительные проблемы для внешней торговли2.
Не менее остро воспринимался и «польский вопрос», уже переживший в мировоззрении правых некоторую эволюцию. До начала Первой мировой войны большая часть сторонников монархии выступала против автономии Польши. Правые не считали возможным давать ни Польше, ни
другим национальным областям империи каких-либо обещаний, кроме заверений, что после войны все пожелания этих народов будут рассмотрены3 . Однако в годы войны под влиянием шагов Германии и Австро-Венгрии, провозгласивших «отделение польских областей от России и образование самостоятельного государства», взгляд на предоставление автономии претерпел изменения. Выражая негодование по поводу намерений Германии и Австро-Венгрии, монархисты поддержали образование «цело купной Польши из всех польских земель и предоставление ей по завершении войны права свободного строения своей национальной, культурной и хозяйственной жизни на началах автономии, под державным скипетром государей российских и при сохранении единой государственности»4. Решающий шаг к самостоятельности Польши был сделан Временным правительством, которое 15 марта 1917 г. признало ее независимость. В то же время в польско-российских взаимоотношениях по-прежнему оставалось немало проблем. Основные из них касались антирусских настроений в Польше и определения границ между странами5.
Судьба бывших российских национальных окраин продолжала обсуждаться в эмиграции. Противоречия в области политики национального самоопределения выявились на Монархическом съезде 1921 г. в Рейхенгал-ле. Выступивший с докладом по основам тактики и организации монархического движения представитель «старой консервативной группы» В. Соколов, категорически отверг возможность признания за другими народами прав на национальное самоопределение6. Его оппонент, конституционалист Е. А. Ефимовский, анализируя проблему «децентрализации власти и отношения к окраинным образованиям», призвал к политике национального примирения. Реализация предложенной доктрины предполагала соблюдение определенных условий: русским «победить национальность», «сделать национальною общественность», а «нерусским националистам победить антигосударственность своих национальных привычек. Для них Россия должна стать не пугалом, а общим домом»7.
Выступление Ефимовского прозвучало настолько убедительно, что, официально отстаивая идею единой и неделимой России, делегаты были вынуждены «робко намекнуть» на признание независимости отдельных государственных образований в будущем. Так, резолюция съезда провозглашала реальную возможность самостоятельного развития отдельных, некогда входивших в состав России, регионов, хотя предрешение вопроса о том, какие из самоопределившихся окраинных государственных образований войдут в состав империи, а какие продолжат путь независимости, пока объявлялось преждевременным8.
Проблема национального самоопределения обсуждалась и на Все-эмигрантском съезде 1926 г. в Париже. Но теперь, когда появился СССР, от
эмигрантов требовалась конкретная определенность в области национального вопроса. Позитивный опыт большевиков все же заставил идеологически разрозненные монархические группы проявить исключительное единодушие в факте признания независимости Польши и Финляндии. Выступавший по национальному вопросу князь Л.В. Урусов констатировал, что Россия не посягнет на неприкосновенность своих соседей, равно как и на свободное независимое существование возникших на ее территории новых государственных образований. Политическая линия российского государства будет направлена на установление «добрососедских» отношений с Польшей и Финляндией. Кроме того, признавалась независимость новообразованных Балтийских и Кавказских государств9.
Такого рода заявления означали существенный сдвиг в установках монархистов. И тому было очевидное объяснение: эти территории с небольшим процентом русского населения являлись политически опасными для России, здесь существовала наибольшая вероятность возникновения антигосударственной смуты. Даже представитель крайне правых А.Ф. Тре-пов вынужден был публично признать, что «Польша в составе России была бы для нас фактором ослабления и развала»10.
Решения Всеэмигрантского съезда проецировались в национальные проекты монархических политических программ. Так, конституционалисты считали, что возрожденная Россия должна быть восстановлена в прежних границах, кроме Польши и Финляндии (в их этнографических границах). В некоторых частях империи они допускали расширение местного самоуправления при условии, что это не принесет ущерба государственным интересам11.
Легитимное направление монархического спектра стояло за признание независимости новых государственных образований на бывших российских территориях-Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Польши. Будущие отношения с ними определялись взаимными договорами, «удовлетворяющими обе стороны»12.
Лидеры Штабс-капитанского движения рассматривали в качестве Российской империи всю территорию 1914 г., за исключением Польши и Финляндии. При этом вопрос о Балтийских странах оставался открытым13.
В свое время ИЛ. Солоневич очень точно заметил, что «национальный вопрос в Росси - это сумма полутораста вопросов»14. Отсюда путь к его решению проходил через основополагающую проблему устройства многонационального российского государства, через определение системы и принципов взаимоотношений народов, проживающих на его территории.
Переосмысление национальных проблем в правом лагере русской эмиграции стало важным фактором поиска новой модели национально-
государственного устройства. Ее фундамент выстраивался под популистскими лозунгами «предотвращения классовой и национальной ненависти, насилия одних над другими и всякого рода самоуправства, предоставления народам, входящим в состав Российского государства, права свободного развития их национальной жизни»15, «уважения национальных и областных особенностей»16. Такого рода заявления стали «украшением» большинства монархических программ.
Представлявший разносторонний конгломерат зарубежных политических сил, Всеэмигрантский съезд постановил: направить все усилия на «воссоздание государственного ядра русского народа» из всех народностей, Россию населяющих. Но было заявлено, что уточнять формы взаимоотношений этих народов - преждевременно17. Отход от конкретного решения проблемы был вполне естественным, ибо разные мировоззренческие ориентиры не давали возможности привести взгляды политической эмиграции к общему знаменателю.
Предлагаемые монархистами проекты моделировали три ситуационных момента: 1) сохранение типа национальных отношений, существовавших в царской России, 2) предоставление культурно-национальной автономии отдельным национальным регионам, 3) возможность реализации федеративного принципа национально-государственного устройства страны.
Отстаивавшие первую модель монархисты-традиционалисты и в эмиграции оставались убежденными сторонниками унитарного государства, выступали против любых форм децентрализации. Они идеализировали модель «национального сожительства», существовавшую в царской России, доказывая, что сложившийся стереотип России как «тюрьмы народов» не соответствует действительности: в российском цивилизационном и полиэтническом пространстве все народы, как правило, сохраняли свой образ жизни, свою веру, свои социокультурные традиции.
Приверженцем этой линии был и Солоневич. В работе «Народная монархия» он доказывал, что Российская империя, более тысячи лет существовавшая как единое государство, не проявляла признаков государственного распада. Гарантией этого являлось обеспечение граждан, независимо от их национальной принадлежности, всеми правами российской государственности18 . Он вообще был склонен к идеализации национальной политики в царской России. Он считал, что до революции в государстве не было проблем в национальных отношениях, так как не существовало и проблемы национального неравенства, а возникла она только после событий 1917 г. По его мнению, «в довоенной России неравноправным было только еврейство. Все остальные нации были равноправны и в законодательстве, и в быту»19.
Лидер «Штабс-капитанов» категорически отрицал политику насильственной русификации в России, как в прошлом, так и в будущем. И в этом его позиция совпадала с мнением И. А. Ильина. В своих работах Ильин доказывал, что исторически русский народ был «ведущим и правящим народом... народом защитником, а не угнетателем. Всякий талант, всякий творческий человек любой нации, врастая в Россию, пролагал себе путь вверх и находил себе государственное и всенародное признание»20.
Хотя, у этой точки зрения были и свои противники. Так, П.Б. Струве именно в насильственной русификации усматривал существенный изъян российской национальной политики. На смену старой системе национальных отношений он предлагал модель, сложившуюся в США и Великобритании21 . Проповедуя «здоровый» национальный эгоизм, он считал, что «русской национальности должна принадлежать гегемония в России», она должна проводить в жизнь «национализм англосаксонского типа», который «не боится соперничества, сознательно задается прозелитизмом, потому что он верит в то, что не растворится в море чужеродных элементов, а претворит их в себя и, во всяком случае, рядом с ними окажется более крепким и стойким». В последовательной культурно-ассимиляторской политике Струве видел единственный путь роста и укрепления «державной» национальности22.
«Новое поколение» монархической эмиграции больше привлекала система советской государственности. Так, Русский национальный союз участников войны (РНСУВ) ставил цель создать в России такое государство, где «каждый будет чувствовать себя не только великороссом, украинцем, белорусом и т.д., но, прежде всего, россиянином»23.
Образование СССР обострило внимание эмиграции к созданной на постимперском пространстве модели федеративного государства. В своей работе «Федерация в истории России» Ильин на основе детального анализа событий русской истории выявил четыре периода, предполагавшие возможность установления в России «федеративного единения»: Киевский период-до монголо-татарского нашествия (1000-1240), Суздальско-мос-ковский период под чужеродным игом (1240-1480), Эпоха Смуты (1605— 1613), период «февральской революции»24. Однако каждый раз в силу анархичности русской государственности предоставленная возможность упускалась.
Освобожденная от большевизма Россия виделась Ильину единым, нераздельным государством, имеющим законом очерченную территорию, единую государственную власть, единый свод законов25. Будущий государственный строй он определял по форме унитарным, а по духу федеративным, противопоставляя его как устройству дореволюционной, так и Совет-
ской России26. Модель российской государственности Ильина базировалась на рациональном сочетании принципа сильной авторитетной центральной власти с принципом разделения властных полномочий между центрально-всероссийскими и местно-автономными, низовыми структурами27.
Близок к этой позиции был Солоневич. Грядущую Россию он представлял страной, закончившей свое территориальное расширение (ей надо заняться устройством и освоением уже имеющихся территорий)28, унитарным (нефедеративным) многонациональным государством с достаточно широкими правами национально-территориального самоуправления29.
Несколько новационный для монархистов подход к проблеме содержал проект сторонников конституционной монархии, являвшийся, по сути, проекцией право либеральной национальной доктрины. В его основе лежала концепция синтеза идеи единства государства с идеей союза национальностей, подразумевавшая свободный союз образовавшихся на территории России государственностей, «состоящих из земель, тяготеющих друг к другу по хозяйственным, бытовым, национальным признакам». Однако, предлагая новую схему государственного устройства, конституционалисты оставались приверженцами старой организации общеимперской власти30. При всей пафосности заявлений о децентрализации их национально-государственные планы значительно ограничивали права местных автономий, оставляя в ведении местных властей исключительно дела «местного законодательства, управления и суда, кои не имеют в отдельности общегосударственного значения, сохраняют во всей полноте общегосударственную связь»31.
Значительная часть монархического спектра официально оставалась на непредрешенческих позициях. К их числу относились носители идеи легитимной монархии, сторонники вел. кн. Кирилла Владимировича. Пытаясь уйти от конкретного ответа на национальный вопрос, легитимисты заявляли о возможности дифференцированного подхода к определению статуса российских регионов: одним национальным образованиям предоставить автономию, другие включить в состав государства на федеративных началах. Через предполагаемый силуэт российской государственности явно просматривалась модель, существовавшая в США: «ряд самостоятельных отдельных государств, соединенных в один, почти федеративный союз», управление в котором будет осуществляться снизу вверх, а не сверху вниз32.
Несомненно, лозунг непредрешенчества использовался в качестве страховки политической тактики легитимизма: под «вуалью» непредреше-ния легитимисты пытались скрыть прозападные ориентиры своей политики. Оставляя ходы к отступлению, они сознательно уходили от конкретного
ответа на национальный вопрос, передавая его окончательное решение народам России.
Среди монархистов были и те, кого вполне устраивало «новое федеральное начало, которое внесла в русскую государственность коммунистическая власть»33. Однако, тяготея к федеративной форме национальногосударственного устройства, ее приверженцы, и в частности РНСУВ, не отрицали возможности воссоздания модели унитарного государства, существовавшей в дореволюционной России. Но при наличии трех условий: 1) сильной государственной власти, 2) многочисленного ведущего госу-дарственно-мыслящего слоя, 3) отсутствия у народов России тяги к сепаратизму. Хотя, были вполне обоснованные сомнения по поводу совпадения всех факторов сразу после падения большевизма34.
Отстаивая идеи национал-большевизма, представители РНСУВ все же были довольно сдержаны в своих националистических устремлениях. Реалии национальной политики они связывали с «широкой децентрализацией», «культурно-национальным самоопределением», в котором мера свободы самоуправления будет строго зависеть «от исторической роли народов в Российской империи». При этом русскому народу отводилась роль государственного арбитра35.
Несмотря на стремление правых «прикрыть» свой «здоровый национализм», он непременно просматривался сквозь призму всех монархических программ. Отстаивая принцип «единой и неделимой России», а также исключительные, привилегированные права русского народа на Российское государство (под русским народом понимались три ветви славянского населения России - русские, украинцы, белорусы), монархические программы гарантировали всем остальным народам империи «самую широкую автономию и полное равноправие с русскими»36. Таким образом, своей позиции «господствующей и первенствующей роли русской нации» монархисты никогда не изменяли37.
В то же время сторонники монархии понимали, что события в России не позволяют оставить традиции национальных отношений в неизменном виде, требуют скорректировать национально-политический курс. Эго подтолкнуло к созданию компромиссной синтетической модели этнонацио-нальной государственности, воплотившей в себе вариацию либерального и консервативного подходов. Ее эффективность гарантировалась наличием разветвленной системы институтов местного самоуправления, действующих с учетом специфики жизни и быта населения в разных частях страны. Сконструированная модель противопоставлялась федеративному принципу государственного устройства, регулировавшему национальные отношения в РСФСР и СССР.
1Ильин И.А. О русском национализме // Ильин И.А. Собрание сочинений в 10 т. Т. 2. Кн. 1. М., 1993. С. 360.
2 Смолин A.B. Страны Балтии (Эстония, Латвия) и Финляндия в политике российских консерваторов в годы Гражданской войны // Консерватизм и либерализм: история и современные концепции. СПб., 2002. С. 156.
3 Иванов A.A. Последние защитники монархии: Фракция правых IV Государственной думы в годы Первой мировой войны (1914-февраль 1917). СПб., 2006. С.115.
4 Кирьянов Ю.И. Правые партии в России, 1911-1917. М., 2001. С. 309-310.
5 Ушаков А.И., Федюк В.П. Белое движение и право наций на самоопределение // Проблемы политической и экономической истории России. М., 1998. С. 103.
6 Двуглавый орел. 1921. Вып. 11. С. 18.
7 Двуглавый орел. 1921. Вып. 13. С. 19.
8 Там же. С. 25.
9 Возрождение. 1926. 10 апр.
10 Новое время. 1925. № 1153.
11 ГА РФ. Ф. Р-9145. Оп. 1. Д. 570. Л. 19.
12 Там же. Л. 73.
13 Солоневич И.Л. Проект общемонархической программы // Солоневич И.Л. Коммунизм, национал-социализм и европейская демократия. М., 2003. С. 157.
14 Солоневич И.Л. Народная монархия. М., 2003. С. 66.
15 ГА РФ. Ф. Р-9145. Оп. 1. Д. 570. Л. 21.
16 ГА РФ. Ф. Р-5826. Оп. 1. Д. 167(2). Л. 188.
17 Возрождение. 1926. 10 апр.
18 Солоневич И.Л. Народная монархия. С. 148
19 Солоневич И.Л. Белая империя. М., 1997. С. 80.
20 Ильин И.А. Россия есть живой организм // Ильин И.А. Собрание сочинений в 10 т. Т. 2. Кн. 1. С. 301.
21 Струве П.Б. Два национализма // Нация и империя в русской мысли начала XX века. М., 2004. С. 227.
22 Шелохаев В.В. Национальный вопрос в России: либеральный вариант решения // Кентавр. 1993. № 2. С. 47.
23 Сигнал. 1937. № 2. С. 1
24 Ильин И.А. Федерация в истории России // Ильин И.А. Собрание сочинений в 10 т. Т. 2. Кн. 1. С. 244-250.
25 Ильин И.А. Проект Основного Закона Российской Империи // Ильин И. А. Собрание сочинений в 10 т. Т. 7. М., 1993. С. 510.
26 Ильин И.А. Основы государственного устройства // Ильин И.А. Собрание сочинений в 10 т. Т. 7. М., 1993. С. 497.
11 Ильин И.А. О сильной власти // Ильин И.А. Собрание сочинений в 10 т. Т. 2. Кн. 1. С. 417-418.
28 Волкогонова О.Д. Образ России в философии русского зарубежья. М., 1998. С. 251.
29 Солоневич И.Л. Народная монархия. С. 66.
30 Двуглавый орел. 1921. Вып. 13. С. 20-22.
31 Там же. С. 19
32 ГА РФ. Ф. Р-9145. Оп. 1. Д. 570. Л. 217.
33 Сигнал. 1938. № 28. С. 3.
34 Сигнал. 1939. № 52. С. 2.
35 Сигнал. 1937. № 2. С. 3.
36 ГА РФ. Ф. Р-9145. Оп. 1. Д. 570. Л. 146.
37 Политические партии России: Конец Х1Х-первая треть XX века. М., 1996. С. 6.
215
