CC BY
55
2008 История №2(3)
ПРОБЛЕМЫ МЕТОДОЛОГИИ ИСТОРИИ
УДК 930
И.Ю. Николаева
НАЦИОНАЛЬНОЕ САМОСОЗНАНИЕ И НАЦИОНАЛЬНЫЕ МИФЫ КАК ПРОБЛЕМА СОВРЕМЕННОГО УЧЕБНО-ОБРАЗОВАТЕЛЬНОГО ПРОЦЕССА
Дается анализ кризисной ситуации, в котором сейчас находится историческое самосознание россиян и как это отражается на содержании учебной литературы по
истории отечества.
Ключевые слова: история, миф, самосознание.
Рост национального самосознания в современных государственных образованиях, появившихся на карте вместо бывшего единого Советского Союза, болезненно-остро отозвался в них на осмыслении собственного исторического прошлого. Стремление утвердить историческую самодостаточность вновь обретенной национальной идентичности обернулось конструированием исторических мифов, куда как более ядовитых и в то же время профессионально слабых, нежели те, что питали мифотворчество советского прошлого. Тема русской угрозы, наиболее четко артикулируемая языком радикально настроенных национально-политических кругов, живет и на страницах большинства учебников, появившихся в этих странах за последние два десятилетия. Слабо камуфлируемый политический заказ транслируется в их логике аргументации собственной древности, логике, которая при желании легко дешифруется профессионалами, но не с меньшей легкостью, зато с большим пылом, впитывается молодыми умами читающей аудитории. Ведь даже не всякий студент, не говоря уже о школьниках, в состоянии подвергнуть сомнению тезисы сродни тому, что сформулированы, скажем, в ряде украинских учебных текстов, согласно которым древние украинцы были «первыми пахарями мира, приручившими коня, придумавшими колесо и плуг», а украинский язык - «один из древнейших языков мира», на котором «сам Овидий писал стихи». Оборотной стороной этих далеко не безобидных мифологем является педалирование образа врага, каковой, как правило, цементирует подбираемые сколки разных мифов на разных этапах национально-политической консолидации. В итоге эта общая склонность закономерно проявляет себя в обыгрывании архетипической темы: «русские варвары» чинили обиды соседям издревле, то вторгаясь вместе с византийцами в пределы Грузии, чтобы захватить большую часть наследства скончавшегося в 1001 г. царя Давида Куропалата, то провоцировали джунгарское нашествие на казахов с тем, чтобы потом под видом спасения реализовать свое господство etc [1. С. 4-5].
Казалось очевидным, что в силу целого ряда причин в российском культурно-историческом пространстве кризис национальной самоидентификации
имел и имеет не столь радикальные формы, как в бывших республиках Советского Союза. Многие специалисты с определенной долей осторожности говорят о том, что одна из его самых опасных точек (перестроечного времени) пройдена. Налицо целый веер признаков ревитализации национального чувства - от георгиевских ленточек, которыми страна откликнулась на празднование очередного дня независимости, до изменения позиций многих видных деятелей информации и культуры (симптоматична оговорка В. Познера: «возникает ощущение - это, черт возьми, моя страна») [2. С. 4]. И вместе с тем можно констатировать наличие другого рода проблем как на уровне массового, так и, условно говоря, «высоколобого» сознания, явно угрожающих вызреванию чувства адекватной национальной идентификации. Не касаясь той части из них, которая связана с социальным интерьером жизни общества (они проявляются то в неофашистских лозунгах типа «Россия для русских», то в квасном патриотизме элиты, отдающей предпочтение перед омарами и крабами в сант-морицких празднованиях Рождества гречневой каше и соленым огурчикам, но переправляющей капиталы за границу), остановлюсь на тех, за которые несем ответственность мы, работники высшей школы и науки. И потому речь пойдет о мифологизировании на уровне учебно-научных текстов российского образовательного пространства. Но прежде приведу соответствующие цифры, красноречиво свидетельствующие о том, что сознание тех, кого мы называем автором ближайшего исторического будущего - молодежи, - представляет собой хорошо взрыхленную почву, на которой может взрасти весь спектр либо националистических, либо диаметрально противоположных им мифов, равно опасных для культуры социального диалога как внутри страны, так и с другими странами. Вот лишь наиболее важные из них. Согласно недавним социологическим опросам, лишь 34 % нынешних школьников считают себя россиянами, а 47 % разделяют мнение, что Россия для россиян [3. С. 3].
За этими цифрами скрывается большой профессиональный и социальный вызов времени, с которым сталкивается современная отечественная система образования. Способна ли она будет содействовать формированию национально и гуманистически адекватного сознания молодежи? Ответ на этот вопрос во многом упирается не только в ангажированность разных агентов ее поля финансово-политическими интересами и ценностно-иделогическими ориентациями, но и в тот багаж профессионального знания, который может выступать как инструментом, так и противоядием той или иной мифологемы. Один из основных тезисов данного текста заключается в том, что нынешняя мифотворческая активность авторов многих учебников и учебных пособий, впрочем, как и научной продукции, во многом питается ситуацией теоретико-методологической невнятицы последних лет. Тем кризисом профессиональной идентичности историка, как и большинства гуманитариев, который привел, в частности, к отказу от устоявшихся методологических основ ремесла, к неразборчивой всеядности в отношении разного рода новых концептов, прежде всего западных, без разбору наскоро заимствованных и «плохо переваренных» в условиях смены вех. Теоретико-методологический
кризис в современном отечественном обществознании и историографии уже подвергался анализу рядом ученых [4-9].
Сразу оговорюсь, дабы разговор был более предметным, что ограничусь по преимуществу сюжетами средневековой и Древней Руси. Оговорка вторая. Чтобы не быть голословной, но не переводить разговор в личностнооценочный пласт, буду приводить лишь наиболее расхожие топосы профессионального дискурса, лишь в случае прямого цитирования называя сами тексты и их авторов поименно.
Одна из наиболее распространенных мифологем связана с происхождением государства. Цитирую одно из изданных в этом году центральным издательством учебных пособий, автор которого, характеризуя историю возникновения древнерусского государства и формулируя совершенно верную посылку, что «государственность привнести откуда-то со стороны невозможно» и что «для зарождения его необходимы внутренние предпосылки», далее строит свою интерпретацию на очевидно опасных как в профессиональном, так и социально-национальном смысле тезисах. Тезис первый -«Славяне пригласили к себе варягов княжить, значит, у них, у ильменских славян, уже имелось княжение, то есть государственная форма власти». «Спасибо, конечно, рюриковичам, - продолжает автор, - что они откликнулись на просьбу Гостомысла, но сели они уже на готовые государственнокняжеские столы». Тезис второй - «Летописец пишет, что по прибытии рюриковичей междоусобие прекратилось, в племенах наступило спокойствие. Так что варяги сыграли положительную роль в усмирении непримиримых друг к другу племен. Можно заметить, - заключает автор, - что, видимо, уже тогда нашим предшественникам была люба “сильная рука”, почитание которой стало чертой ментальности россиян на все последующие века» [10. С. 25, 37, 38].
Как видим, старый антинорманнский миф обрел новую форму. С одной стороны, актуализировал представление, что норманнский фактор не сыграл сколько-нибудь важного значения в возникновении древнерусского государства, с другой - возложил ответственность на «чужого» за то, что ментальность своего социума имела большой груз установок авторитарно-властного характера. Если позицию ак. Б.Д. Грекова можно вполне понять (напомню, что в своих первых трудах авторитетный историк писал, что если и не доверять деталям, а допустить, что варяжские викинги «из приглашенных превратились в хозяев и частью истребили местных князей и местную знать, частью слились с местной знатью в единый господствующий класс» [11. С. 229], то уже в публикации 1949 г. говорится, что «варяги удивительно быстро ославянились и русская общественно-политическая жизнь пошла своим чередом... В истории Руси Рюрик не делает никакой грани» [12. С. 448] (подчеркнуто мною. - И.Н.) и интерпретировать в контексте того, что эта эволюция произошла под прямым влиянием начавшейся борьбы с безродным космополитизмом и низкопоклонством перед Западом, то завуалированное, а порой прямое отрицание этого факта, питающее бытование схожих мифологем в современной литературе, имеет, как представляется, более сложную природу.
В условиях наличествующей сегодня теоретико-концептуальной традиции решения проблемы и накопленного исторического материала, позволяющего выявлять некие закономерности в сравнительно-историческом ключе, знание этой традиции может служить, если не панацеей, не гарантом, то достаточным действенным превентивным средством против подобного рода мифологизации. Если отжать ее суть, то наиболее лапидарно она сформулирована у С.С. Аверинцева, одним из первых отметившего, что «варвар-завоеватель на Западе ...приходит «извне» в самом буквальном, пространственно-топографическом смысле слова» [13. С. 20]. Подчеркну, что это первый прорыв в формулировке общеисторической закономерности, фокусирующей внимание на раннесредневековом Западе. Но уже Е.А. Мельникова уточняет, что конунг-основатель такого государства приходит, условно говоря, «из-за моря» повсеместно, приводя тому множество примеров, когда в один типологический ряд оказываются помещенными и Рюрик, и английские Хенгест и Хорса, и польский Крак, и франкский Хлодвиг [9]. И здесь встает вопрос о причинах действия подобного рода закономерности, которые опять-таки могут быть прояснены лишь в макроисторическом ключе.
Оформление государства - многоплановый и длительный процесс, который вытекает из природы сложных явлений развития обществ с доминированием родоплеменного уклада в их последней стадии - стадии военной демократии. При всей многофакторности этого перехода его политической доминантой является процесс выделения вождей с дружинами, сопровождаемый в социально-психологическом смысле возрастанием воинской пассио-нарности или, говоря словами Хейзинги, агона, приводящий к тому, что повышается и уровень конфликтности внутри общества. Именно он является почвой в одних случаях для военного захвата «конунгом из-за моря» властных высот внутри племени или племенного объединения, в других случаях -борющиеся между собой группировки призывают себе союзников со стороны. Так, как Вортигерн, вождь бриттов, призвал Хенгеста и Хорсу - вождей англов и саксов, живших на континенте, правда, не для третейского суда, а для помощи в борьбе с другими варварами, пиктами и скотами. Но ситуации в принципе это не меняет. И в этом смысле при всем различии исторической фактуры, пожалуй, можно согласиться с другим автором, который замечает, что предание о Рюрике едва ли не дословно совпадает с рассказом Видукин-да Корвейского о приглашении саксов бриттами [15. С. 42].
Другое дело, что едва ли можно, не погрешив против истины, принять интерпретацию мотивов призвания чужака названным автором. «Чем... была вызвана такая «любовь» молодых государств к правителям-иностранцам (кстати, пришедшим подчас из стран, не имевших своей государственности)?», - задается вопросом Игорь Николаевич Данилевский. И полагает необходимым искать ответ в особенностях социальной психологии. При всей верности направления поиска, ответ его представляется модернизирующим эти самые особенности. «Необходимость призвания иноплеменника. - насущная необходимость, возникающая прежде всего в условиях межплеменного общения, доросшего до осознания общих интересов. При решении сложных вопросов, затрагивающих интересы всего сообщества в целом, «ве-
чевой» порядок был чреват серьезными межплеменными конфликтами. Многое зависело от того, представитель какого племени станет руководить «народным» собранием. При этом, чем больше становилось подобное объединение. тем взрывоопаснее становилась обстановка. Приглашенные правители играли роль своего рода третейского судьи, снимая межэтническую напряженность в новом союзе. Тем самым они как бы защищали членов этого союза от самих себя, не давая им принимать решения, которые могли бы привести к непоправимым - для самого сообщества - последствиям» [15. С. 72].
Модернизация в данном случае - это тоже часть мифа, но только не национального, а профессионально-исторического. Он грешит тем, что, экстраполируя на более архаичную структуру сознания матрицы сознания современного, одновременно выпускает из виду главное - агональную сторону социальной психологии тех, кто составлял комитат. Мотивы как Хенгеста и Хорсы, так и Рюрика одноприродны мотивам всех вождей, если принимать в расчет их основные ценностные установки - самоутверждение как сильных и удачливых, при слабой рациональной рефлексии. На каком-то этапе этот агон может подавляться или же не выявляться, пока сиюминутные политические интересы совпадают, но они, так или иначе, проявят себя в последующем. Это отчетливо видно в поведении как англосаксонских вождей, которые, будучи призванными, вскоре рассорились с Вортигерном и превратились во врагов бриттов, так и норманнов. Это прозрачно выявляет хорошо сформулированная гипотеза о том, что в лице Рюрика норманнская верхушка не только подавила возникшую оппозицию новгородской знати во главе с Вадимом Храбрым, но и устранила новых соперников уже в лице варяжских Аскольда и Дира, княживших в Киеве [15. С. 63-70].
Другое дело, что появление конунга из-за моря действительно не является причиной образования государства в том или ином этно-политическом пространстве. Почва - выделение военной знати, которую следует рассматривать, если переводить разговор в историко-социологическое русло, как социальный слой, постепенно концентрирующий в своих руках особую сферу общественного разделения труда - войну, суд и, соответственно, налоги и полицейско-административные функции. Но сбрасывать со счетов фактор «чужака» не приходится. Появление такого рода конунгов - «выходцев из-за моря» - ускоряет процесс. Поскольку они не связаны кровнородственными узами с членами племени, им проще встать над народом, чем местному князю. Кроме того, на их сакрализацию успешнее работает и приносимая ими практически с обязательностью легенда о сакрально-мистическом происхождении.
Однако, вопреки всем этим выявленным закономерностям, антинор-маннские мифологемы апеллируют к беспредпосылочным утверждениям, настаивая, как в цитировавшемся ранее пособии, что государственная власть в виде княжеской у славян уже сложилась. Это оспаривается рядом серьезных историков, утверждающих, что до Рюриковичей о дружинах при восточнославянских князьях нет упоминаний в летописях. А стало быть, точка
бифуркации в процессе становления государства в донорманнский период еще не была пройдена.
В этом смысле антинорманнский миф легче поддается дальнейшей методологической деконструкции в контексте проблемы сущностных черт государства. Начнем с того, что без этой теоретической конструкции как методологической посылки исследователю и преподавателю опять-таки не обойтись. Государство как таковое вне зависимости от его качественного определения возникает лишь на определенной стадии, а именно маркирует собой выделение в особую публичную сферу таких форм социального разделения труда, как война, суд, сбор налогов и полицейско-административные функции. Стоит добавить, что его веберовская характеристика как организации, обладающей особой монополией на законное насилие, существенно уточняет дефиницию.
Между тем именно бытование усеченно-деформированных дефиниций государства, как правило, является предпосылкой конструирования того или иного мифа. Возвращаясь к дешифруемому антинорманнскому мифу, приведем определение, которое, помимо профессиональной некорректности, имеет еще и соответствующие идеолого-политические коннотации. На страницах уже цитировавшегося учебного пособия дается такое определение государства: «Это политическая организация с установленной формой правления. Власть государства обладает правами решать вопросы жизни всех и каждого человека внутри страны, определять его внешнюю политику» [10. С. 25]. Посыл достаточно прозрачен и не нуждается в комментариях для специалиста-профессионала. А для молодого сознания, не искушенного в вопросах теории и методологии проблемы?
Вернемся к общей закономерности, связанной с определением характера раннесредневековой государственности. Стремление представить ее как сложившуюся национальную, питающее большую часть антинорманнских интерпретаций, коррелирует утверждениям типа: «.к XII в. ко времени появления «Слова о полку Игореве» русское национальное сознание фактически сформировалось» [16. С. 63]. Или же: до Куликовской битвы Москва была столицей крупного княжества, после - становится национальной столицей [17. С. 111]; или же: в Х1У-ХУ вв. «появилось более светлое оптимистическое национальное самосознание» [18. С. 149].
Конечно же, несмотря на то, что процесс этнополитической консолидации начинается уже на заре становления раннесредневековой Руси, о чем свидетельствует, в частности, появление устойчивого самоназвания, говорить о национальном государстве и национальном сознании как исторической реалии того времени не приходится. Весьма важно в этом смысле учитывать пересечение таких исторических детерминант процесса наряду с уже упоминавшимися, как формирование «пути из варяг в греки», процесса, выявившего основные интересы как варяжской, так и славянской знати, стимулировавшего борьбу за контроль над ним. Эта борьба привела к активизации собственного комитата, во многом ассимилировавшего варяжский элемент, а затем в условиях внешней угрозы разных противников, среди которых сильнейшим был Хазарский каганат, претендовавший, помимо всего прочего, на
контроль над южной частью данного пути, заставила консолидироваться восточнославянские и многие соседние с ними племена в объединения, уже не родоплеменного, но территориально-политического характера. Что и будировало сверху процесс этнической консолидации.
Раннесредневековые государства (включая эпоху зрелого Средневековья), равно как и все возникшие в недрах доиндустриальных цивилизаций, являются государствами не национального, но ксенократического типа. В терминах остающейся наиболее фундированной на сегодняшний день теории Э. Геллнера эта закономерность расшифровывается с большой степенью точности [19]. Рассматриваемые типы обществ - как правило, аграрные и автаркичные (уточним, что сказанное не означает полное отсутствие рыночного сектора. Принципиально важно то, что основные средства производства на каждом витке жизненного цикла воспроизводятся в рамках этого же хозяйства). Если элита в состоянии выполнять основные государственные функции - а именно, воевать (защищая или нападая), судить, собирать налоги, не перегибая палки (вспомним, что рента-налог, опять-таки в историкосоциологическом плане, суть не что иное, как материальное основание для выполнения элитой своих функций), то она, как правило, сохраняет свои властные позиции. Примитивность отправления этих функций в названных типах обществ, возможность использования посредников из числа местной знати также способствуют тому, что общий язык и культурные символы, которые бы связывали правящую элиту с народом, не являются исторически необходимыми. Таковыми они станут в условиях роста и укрепления нового уклада, связанного с товарно-денежными отношениями, усложнением структуры управления и судопроизводства. До этого времени «никто не заинтересован в сохранении культурного единства на социальном уровне», к тому же «все в этом обществе противится приведению политических границ в соответствии с культурными». И еще одна важнейшая закономерность. В силу отсутствия взаимопереплетенных экономических интересов и контактов, все той же автаркичности как следствия доминирования натуральнохозяйственного быта, даже если население данной области имеет общий языковой корень - а это далеко не всегда так - диалектические различия имеют столь большое значение, что говорить о едином языке как конститутивном признаке нации не приходится [20. С. 124-126]. Это отчетливо видно на примере италийского полуострова, где пестроте политической картины еще в XV в., несмотря на то, что национальная итальянская грамматика была создана практическим путем литераторами эпохи Возрождения, в большей мере соответствовала языковая разноголосица, где люди в двух соседних селах зачастую говорили на совершенно разных языках.
Ксенократичность как типологический признак ранней истории подтверждается множеством исторических параллелей. Бытование русской государственности в рамках Золотой Орды, испанской в рамках завоеванного арабами Ал-Андалуса, тех же англичан в границах державы Кнуда Великого или итальянцев в рамках Священной Римской империи германской нации -это перечень примеров может быть легко продолжен.
Образование национальных государств и соответственно формирование национального самосознания - длительный процесс, ранее всего обозначившийся в цивилизации средневекового Запада. В силу всего комплекса причин, обусловивших особый динамизм процессов самообновления системы общественного разделения труда, в Западной Европе ранее всего сформировался в качестве устойчивого, а потом и доминирующего товарноденежный уклад, политическая система диалога элиты и народа и, как ее коррелят, - стабильные национально-государственные образования [21; 22]. Далеко не случайно, что универсалистская ксенократическая государственность в такой стране центра европейской мир-системы, как Англия, начнет трансформироваться в национальную в условиях, когда станет ощутимым пусть не прямое, но опосредованное влияние товарно-денежных отношений, в которые окажутся втянутыми в обход традиционным феодальным связям широкие слои населения. Разгоревшийся конфликт заставит Г енриха III, потомка анжуйской династии, впервые обратиться к подданным (собравшемуся в 1258 г. Бешеному Парламенту) по-английски, а по окончании Баронской войны перенести останки последнего англосаксонского правителя Эдуарда Исповедника в Вестминстерское аббатство. Длительный в исторической ретроспективе процесс здесь реализуется в относительно короткие сроки. Неудивительно, что политика меркантилизма и протекционизма, наряду с четко артикулируемым национальным лозунгом «господство Англии на морях» зародится, как и ее аналог во Франции, уже в конце XV в.
Подчеркнем, что военная экспансия как фактор, катализирующий процесс нацеобразования, не является определяющим этот процесс, как полагают некоторые авторы, комментирующие природу возникновения наций. Столетняя война ускорит вызревание национального самосознания французов. Но говорить о том, что именно она породит Жанну д Арк как первую национальную героиню Франции, - значит видеть только поверхностные проявления сложной исторической динамики нацеобразования. Той самой, которая трансформирует сознание и заставит крестьянку из Домреми, чьи предки, отвечавшие на вопрос «кто твой государь» - «герцог лотарингский», отправиться восстанавливать в правах Карла VII. Потребность в сохранении целостности границ, которая бы обеспечила возможность заниматься трудом и беспрепятственно торговать, не осознаваемая в терминах национального интереса, - вот тот основной пробуждающий национальное самосознание фактор, который породит и феномен знаменитых граждан Кале, и подвижничество Козьмы Минина. Разумеется, он сильнее проявит себя в сознании тех слоев, которые в наибольшей мере связаны с указанной сферой. Неслучайно Е.В. Гутнова, классик отечественной медиевистики, подчеркивала затрудненность складывания централизованных в национальном и политическом планах структур, где государство было чрезмерно сильным, ограждая элиту общества, ее и свои космополитические интересы в ущерб общенациональным. И в этом смысле замедленность процессов нацеобразования и формирования национального самосознания в России, где лишь во время Смуты 1612 г. мы впервые сталкиваемся с внятно артикулированным голосом нации из числа простонародья, в сравнении с западноевропейским ре-
гионом очевидна. Поэтому попытки идентифицировать это сознание с сознанием высоколобых, оперирующих уже в таких текстах, как «Повесть временных лет» или «Слово о полку Игореве», понятиями «Русь», «земля русская» - явная модернизация, за которой скрывается и шлейф мифа, связанного с попытками удревнить наши корни.
Отсюда и всякого рода натяжки, попытки вписать невписываемое в реальный исторический интерьер, искажая картину. К примеру, в пособии, изданном в Белгороде, переезд семьи преподобного Сергия Радонежского в Радонеж объсняется тем, что «их семья стала бедной, их притесняли татары» [23. С. 147]. Антиордынская мотивация невольно ассоциируется в сознании читателя с национальным самосознанием, оформлявшимся в борьбе с татарами. При этом автором замалчивается, что Ростов, где жила семья Варфоломея (в миру Сергия Радонежского), поддерживал Тверь. Победил московский князь Калита, ярый противник тверских князей. Ростовских бояр, к числу которых относился и отец будущего святого, начали оттеснять, и они были вынуждены покинуть свои земли.
Нередко авторы в случаях, когда невозможно преодолеть власть исторической конкретики, не поддающейся адекватной интерпретации в системе собственных методологических установок или их отсутствия, прибегают к разного рода упрощающим суть дела оговоркам. К примеру, утверждая, что в XII-XV вв. русское национальное самосознание сформировалось, но оставалось национально-ограниченным, «они ощущали только себя истинно православным христианским народом» [16. С. 84]. При этом остается загадкой, будет ли возможным удовлетворить с помощью этого хода любопытного ученика, который может задать не один неудобный вопрос, такого, к примеру, содержания: почему же христиане, жившие на землях княжества московского и тверского, на протяжении длительного времени жертвовали своей национальной и религиозной принадлежностью, ища покровительства у ханов Золотой Орды ?
Действительно, инвентаризация тех исторических мифологем, в которые облекалось самосознание народа по мере вызревания в нем национальной компоненты, приводит к выводу, что оно строилось на христианской топике. Именно в ее понятиях осмысливалась и правомерность борьбы с «погаными», будь то половцы или татары, и правомерность противостояния латинянам, будь то католическая Польша или протестантская Швеция. Но это не имеет никакого отношения к штампу «ограниченное», равно как и к определению национальное [24; 25. С. 30-37; 26. С. 143-215].
Наиболее удобренную почву с точки зрения невнятицы методологической в учебниках находят мифы, связанные с областью социальной психологии или исторической антропологии. Уже упоминался миф о любви к сильной руке, привитой норманнами, явно игнорирующий хотя бы информацию о ментальности скандинавов, отмечаемую специалистами, подчеркивавшими историческую обусловленность выраженного индививидуализма установок сознания и поведения скандинавского мира. В скобках заметим, при сохранении общей для всех ранних обществ авторитарной структуры сознания. Другой такой миф о терпеливости русского народа - кочующий из книги в
книгу и соперничающий с прямо противоположным мнением о нетерпеливости, проявлявшейся в бунташном поведении. И, как правило, для обоснования той или иной мифологемы авторы прибегают к избирательной подборке источников, а также внешне наукообразному объяснению причин того или иного ментального склада. К примеру, «сложные условия выработали у русских терпеливость, ставшую одной из черт национального характера. Лучше перетерпеть, чем предпринять что-либо, изменить ход жизни». Или же, наоборот, утверждение, что все, начиная от освоения Русской равнины, когда «не хватало терпения удобрять истощившиеся почвы» и приходилось выжигать леса с тем, чтобы два-три года получать урожай получше, заканчивая колонизацией Дона, Сибири казачеством, способствовало формированию менталитета «непокорных» [27]
При этом остается за кадром большой и сложный вопрос, который может быть сформулирован так: почему в тех или иных исторических обстоятельствах у тех или иных народов актуализируется или, напротив, репрессируется проявление тех или иных социально-психологических черт, которые, если использовать понятие идеально-модального типа М. Вебера, присущи всему человечеству, всем народам? Сегодняшнее состояние науки дает возможность поиска и нахождения адекватных ответов на этот вопрос применительно к тем или иным историко-культурным реалиям [28]. Но это уже предмет для другого разговора, не вписывающегося в формат данного текста.
Завершая, хотела бы акцентировать следующие моменты. Безусловно, без мифа нет и того, что называют национальным историческим сознанием. Американская национальная идентичность также соткана из мифов, как и российская. И далеко не всегда миф играет деструктивную роль. Скажем, в формировании американской национальной идентичности миф о сильном и свободолюбивом ковбое, своего рода прототипа self-made man, сыграл конститутивно позитивную роль. Но есть мифы, сродни «Deutschland, Deutschland über alles», имеющие гуманистически и национально разрушительный характер. Важно подчеркнуть, что при всем том, что современное сознание, безусловно, обладает некими наработанными в культурном багаже ресурсами, способными повысить его иммунитет против опасного мифологизирования, можно обнаружить парадоксальную закономерность - склонность к нему не только не утратила своей силы, но, напротив, в некотором смысле мифотворчество обрело новое дыхание с помощью новых информационнокультурных средств. Как будто бы сбывается предсказание Хейзинги относительно того, что «сознание начинает заволакиваться магией и фантастикой.когда миф теснит логос» [29. С. 353]. Историография в этом смысле выступает в качестве как инструмента, созидающего те или иные мифы, так и средства, улавливающего их уязвимые места, и, соответственно, не только лакмусовой бумаги, но и противоядия. Роль дешифратора мифа ей удается лишь при одном условии: теоретико-методологической компетентности, лежащей в основе профессионализма. Соблюдение его и является единственным гарантом различения мифа и исторической реалии, гарантом того, что учитель, где бы он ни преподавал, в вузе или школе, сможет соблюсти кредо,
признанное в 2004 г. лучшей клятвой учителя: «Чему бы я ни учил - ничего от учеников своих не скрываю, не искажаю и не замалчиваю».
Литература
1. Волошин В., Савичева А. Вождь гуннов Атилла был украинцем, а эстонцы побили Суворова // Комсомольская правда. 2008. 31 янв. - 7 февр.
2. Комсомольская правда. 2007. 27 дек; 2008. 3 янв.
3. Комсомольская правда. 2007. 28 дек.
4. Селунская Н.Б. Методологическое знание и профессионализм историка // Новая и новейшая история. 2004. № 4. С. 24-41.
5. БогатуровА. Десять лет парадигмы освоения // Pro et Contra. 2000. Т. 5, № 1. С. 195-198.
6. Радаев В. Есть ли шанс создать российские национальные теории в социальных науках // Pro et Contra. 2000. Т. 5, № 3. С. 202-213.
7. Чешков М.Б. Болезнь серьезнее, чем кажется // Pro et Contra. 2000. №. 5.
8. Согрин В.В. 1985-2005 гг.: перипетии историографического плюрализма// Общественные науки и современность. 2005. № 1. C. 20-34.
9. ЗвереваГ.И. Европейские параллели. Дискуссия // Россия XXI века. 2003. № 4.
10. СтепанищевА.Т. История России IX-XVII веков. От российской государственности до российской империи. М., 2007.
11. ГрековБ.Д. Киевская Русь. М.; Л., 1939.
12. Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1949.
13. Аверинцев С.С. Судьбы античной культурной традиции в эпоху перехода от античности к Средневековью // Из истории культуры Средних веков и Возрождения. М., 1976.
14. МельниковаЕ.А. Меч и лира. Англосаксонское общество в истории и эпосе. М., 1987.
15. Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX-XII вв.): Курс лекций. М., 2001.
16. Ионов И.Н. Российская цивилизация IX - конец XX века: Учебник для 10-11 классов общеобразовательной школы. 5-е изд. М., 2003.
17. Снегирева Л.И. История России: Учебное пособие для абитуриентов. Томск, 2006. Ч. I.
18. Жидков В.С., Соколов К.Б. Десять веков российской ментальности: картина мира и власть. СПб., 2001.
19. Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991.
20. Геллнер Э. Нации и национализм // Вопросы философии. 1998. №7.
21. Эволюция восточных обществ: синтез традиции и современности. М.,1984. Гл. I.
22. РаковВ.М. «Европейское чудо» (рождение новой Европы в XVI-XVIII вв.). Пермь, 1999.
23. «Яиду на урок в начальную школу». Основы православной культуры. Белгород, 2006.
24. Данилевский И.Н. Русские земли глазами современников и потомков (XII-XIV вв.): Курс лекций. М., 2001.
25. Николаева И.Ю., Мухин О.Н. Власть в традиционных обществах: психосоциальная и культурная символика // Вестник Томского государственного университета. Серия «История. Краеведение. Этнология. Археология». Томск. 2005. № 288.
26. Николаева И.Ю. Проблема методологического синтеза и верификации в истории в свете современных концепций бессознательного. Томск, 2005.
27. Горянин А. Мифы о России и дух нации. М., 2002.
28. Николаева И.Ю. Проблема методологического синтеза и верификации в истории в свете современных концепций бессознательного: Дис. ... д-ра ист. наук. Томск, 2006.
29. ХейзингаЙ. Homo Ludens. В тени завтрашнего дня. М., 1992.
