CC BY
50
Мантатов Вячеслав Владимирович, доктор философских наук, профессор, академик Российской академии естественных наук, директор Института устойчивого развития Восточно-Сибирского государственного университета технологий и управления, руководитель кафедры ЮНЕСКО по экологической этике.
Mantatov Vyacheslav Vladimirovich, doctor of philosophical science, professor, academician of Russian Academy of Natural Sciences, the head of Institute of Sustainable Development, Eastern-Siberian State University of Technology and Management, Ulan-Ude, chair of department of UNESCO by ecological ethic.
УДК 101.1:316 О А.Л. Сафонов, А.Д. Орлов
НАЦИОНАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО: КРИЗИС ИНСТИТУТОВ ВЛАСТИ В КОНТЕКСТЕ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Глобальный кризис власти и управляемости рассматривается как результат кризиса властных отношений в рамках гражданской нации как системообразующей социальной группы, что проявляется в нарушении воспроизводства социачьных структур национального государства и усилении роли корпоративных, этнических и религиозных групп с собственной системой властных отношений.
Ключевые слова: глобализация, нация, государство, национачьное государство, постнационачьное государство, социальная группа, социальная структура, социальный регресс, основания власти, институты власти.
A.L. Safonov, A.D. Orlov
THE NATIONAL STATE: THE CRISIS OF POWER INSTITUTIONS IN THE CONTEXT OF GLOBALIZATION
The global crisis ofpower and control is seen as the result of the crisis ofpower relationships within the framework of a civic nation, as a major social group, which manifests itself in violation of the reproduction of social structures of the nation state and the strengthening of the role of corporate, ethnic and religious groups with their own system of power relationships.
Key words: globalization, nation, state, national state, postnational state, social group, social structure, social regress, /йе ¿ада? of power, power institutions.
Основная часть теорий политической власти, сформулированных в Х1Х-ХХ вв., фиксируется исключительно на национальном государстве и его институтах. В полном соответствии с реалиями того времени, государство рассматривается (и, соответственно,
конструируется и проецируется на массовое сознание) как статичная, замкнутая и самодостаточная социальная система, влиянием на которую внешних субъектов власти можно пренебречь, а вся сложность связанных с властью и подчинением социальных отношений редуцируется до административных и правовых и норм, и процедур. Соответственно, не только проблема власти, но и проблема подчинения редуцируется до построения субъектом власти «аппарата насилия». Редукция власти к «легитимному насилию» и администрированию позволила игнорировать проблему подчинения как внутреннюю социальную мотивацию объекта власти, как несущественную.
Характерно, что властные отношения и субъекты власти, не связанные с государством, рассматриваются сквозь призму
государственного регулирования, либо игнорируются как «несуществующие», несущественные или «отмирающие» (как, например, этнос, религия, обычное право).
Таким образом, познание общества и власти подменялось конструированием социальных отношений и структур со стороны политической власти, что позволило упорно игнорировать сложность реальных социальных отношений, лежащих за границами государственных институтов и государственного регулирования.
В частности, в «зону невидимости» общественных наук надолго попали современные этносы, объявленные
«фантомами», «пережитками» и «атавизмами» массового сознания вплоть до их неожиданного ренессанса и выхода на политическую арену в XXI в. [1].
Закономерным отражением характерных для XX в. этатистских и нормативно-правовых взглядов на природу власти стал распространенный взгляд на глобализацию как на трансформацию «мирового сообщества» в глобальный аналог национального государства,
воспроизводящего типичные государственные институты на новом, транснациональном, уровне [2].
Однако ожидаемый однополярный мир не возник. Как констатируют и российские, и западные исследователи, после крушения биполярной блоковой системы в 1991 г. «однополярность» 90-х гг. [3] была лишь «моментом однополярности» [4], за которым последовала «мультиполяризация» мир-системы и даже «эра бесполярности» [5], когда государства утрачивают монополию на власть, деля ее с новыми, негосударственными акторами мирового процесса в лице корпораций, этнических и религиозных общин с их сетевой структурой.
В современных условиях глобального размывания границ локальных социумов, превращения государств в открытые системы, изменчивости и нестабильности всей системы социальных отношений, роста сложности и многосубъектности на всех уровнях, теории политической власти, построенные на идеализированных моделях государства XIX-XX вв. с характерной для них тотальностью и моноцентричностью власти, теряют свою применимость [6].
Из вида упускается ключевая компонента современности - глобальная трансформация социальных систем и отношений всех уровней, включая отношения власти, где возрастающее значение приобретают негосударственные социальные структуры - от транснациональных компаний и международных организаций до этнических и религиозных групп с их архаичными, но действенными институтами власти [7].
Значительная часть теорий власти, созданных в XX в., фиксируется на индивидуальных аспектах подчинения, в том числе на социобиологической природе власти-подчинения (бихейвиоризм).
Редукция проблемы власти до индивидуального уровня внешне наглядна, но при этом игнорирует системную, собственно социальную (то есть общественную) природу власти, сложные, устойчивые и часто не проявленные внешне структуры общественных отношений и феномены группового сознания, определяющие социальные механизмы подчинения и обычно называемые основаниями власти.
По мнению авторов, для объективного и системного анализа властных отношений в современных условиях следует принять следующие тезисы:
1. Власть во многом связана с принадлежностью индивида к соответствующей социальной группе, местом индивида в системе ее социальных связей. Вне социальной группы власть, как устойчивая система взаимодействия субъекта и объекта власти, не существует.
2. Одновременно участвуя во многих социальных группах (феномен одновременного участия) и обладая соответствующим статусным набором, индивид тем самым одновременно участвует в характерной для каждой группы системе властных отношений.
3. Идентичность индивида есть субъективное отражение участия индивида в объективно существующей социальной группе.
4. Ключевым звеном власти являются социальные механизмы подчинения, имеющие сложную, системную социальную природу и обычно называемые основаниями власти. Разрушение оснований власти ведет к разрушению властных отношений.
Зависимость индивида от субъекта власти определяется значимостью для него социальных статусов, связанных с участием в соответствующей группе и входящих в его статусный набор. Соответственно,
возникновение, распад или ослабление социальной группы либо входящих в нее социальных структур ведет к изменению статусного набора входящих в группу индивидов, и тем самым, меняет иерархию подчиненности индивида субъектам власти. В случае, если такой процесс носит групповой или массовый характер, - меняется система власти и иерархия ее субъектов.
Включение или исключение индивида из социальной группы, актуализация и деактуализация (утрата) отдельных социальных статусов, смена идентичности (иерархии идентичностей) меняет его подчиненность (зависимость). Верно и обратное - изменение властных отношений влечет трансформацию тех социальных структур и социальных групп, в рамках которых эти отношения действуют.
Системообразующей социальной группой, в рамках которой действует государственная власть, является гражданская нация, поскольку именно с ней связаны ведущие, наиболее общественно значимые социальные статусы, определяющие место индивида в социальной иерархии, его социальную перспективу и доступ к распределению ресурсов.
Следующими по значимости социальными группами являются этнос, религиозные и корпоративные группы.
Фиксируясь на структурных институтах и процедурах «вертикали» политической власти, политология привычно обходит проблему социальных механизмов подчинения, часто называемых основаниями власти.
В качестве оснований власти обычно указывается «привычка» или «традиция» подчинения, общая идентификация объекта и субъекта власти. Однако и традиция, и культура, и идентичность - явления вторичные: первичны порождающие их социальные группы и социальные структуры. Однако политологи и историки не стремятся вторгаться в сферу социологии. В свою очередь, социологи в лице таких признанных классиков, как Роберт Мертон, предпочитают обходить базовые основы, ограничивая себя «теориями среднего радиуса действия».
Наиболее древней и общепризнанной концепцией власти и, соответственно, подчинения, является концепция «власти-насилия». В рамках этой «первой древнейшей» теории власти источником власти выступает «легитимное насилие» со стороны власти, а само государство рассматривается как институт «насилия» и «аппарат подавления» зависимых социальных групп. Соответственно, первичным основанием власти считается нежелание объекта власти подвергнуться насилию со стороны субъекта этой власти, порождающее таким образом всю систему властных отношений. Иллюстрацией господства концепции «власти-насилия» в массовом сознании является англоязычный термин «Power», с его тремя значениями «власть», «держава» и «сила».
Не оспаривая роль непосредственного насилия или его угрозы как одного из элементарных механизмов власти, следует отметить ряд широко известных закономерностей, которые противоречат идее избегания негативных стимулов как основного основания власти, особенно в высокоразвитом обществе с его сложными социальными структурами.
Прежде всего, история показывает, что непосредственная сила как источник власти наиболее явно проявляет себя в ситуациях социальных кризисов - то есть тогда, когда институты власти, действующие в периоды социальной стабильности, либо не действуют, либо ослабляются.
С этой точки зрения, непосредственное насилие не столько «создает» власть, сколько разрушает докризисные властные институты и социальные структуры, создавая
«институциональный вакуум», в котором
создаются новые социальные структуры и новые отношения власти.
Во-вторых, наличие сколь угодно большого «аппарата легитимного насилия» в ряде ситуаций не гарантирует подчинения - в том числе подчинения субъекту власти самого «аппарата насилия», как это произошло, например, в феврале 1917 г. в Российской Империи, когда неограниченная власть монарха и главнокомандующего завершилась отречением правящей династии под давлением элит, вышедших из повиновения. Из этого следует, что в данном случае настоящие основания власти, которые рухнули, не были связаны с «аппаратом насилия» непосредственно.
В-третьих, насилие действует не само по себе, а в зависимости от соотношения субъекта и объекта власти. Так, насилие со стороны внешнего субъекта власти или его непосредственная угроза, как правило, не «создает» новых властных отношений, а, напротив, - укрепляет основания власти, что широко известно как «эффект осажденной крепости». Следовательно, насилие влияет на отношения власти-подчинения строго избирательно - в зависимости от принадлежности субъекта и объекта власти к одной или различным социальным группам и структурам. Более того, угроза внешнего насилия не только укрепляет, но и формирует социальные группы, включая отношения власти.
Не менее существенно, что в типичном государстве «легитимное насилие»,
регулируемое, в частности, уголовным правом, направлено почти исключительно на маргинальные слои группы (в данном случае -гражданской нации), представляющие для ядра группы скорее внешнюю угрозу. Непосредственное же «легитимное насилие», направленное против ядра управляемой группы, как правило, необратимо разрушает основания власти.
Так, «Кровавое воскресенье» - расстрел мирного шествия 9 января 1905 г., не усмирил волнения, а, напротив, необратимо подорвал доверие к династии Романовых. Другой исторический пример - «Амритсарская бойня», расстрел генералом Дайером мирной демонстрации индусов на рыночной площади г. Амриртсар (1919) подтолкнул вполне лояльные к англичанам местные элиты в лице Индийского национального конгресса (ИНК) к политике несотрудничества с британскими властями.
Эти примеры показывают, что наиболее сложные системообразующие социальные
структуры современного государства управляются не насилием, а его противоположностью - системой позитивных социальных стимулов, когда отношения субъекта власти с объектом носят характер не подчинения силе, а социальной кооперации (сотрудничества), не «паразитирования» власти, а взаимовыгодного «симбиоза».
Снижение роли насилия по мере развития и усложнения общества было отражено в целом ряде теорий. Это теории «общественного (социального) договора», это трактовка власти как отношений обмена объекта и субъекта власти «социальными услугами», это экономический редукционизм, выводящий социальные отношения исключительно из «свободных» актов рыночного обмена и.т.д.
Тем не менее, и эти теории не вскрывают социальных механизмов, формирующих основания власти, не позволяют объяснять и прогнозировать кризисные социальные процессы, характерные для глобализации. Единственный выход из кризиса теории власти -системный структуралистский подход, основными объектами которого являются социальные группы и социальные структуры, в рамках которых действует индивид.
Начнем с достаточно очевидного утверждения, что отношения власти и подчинения связаны с определенными социальными позициями и социальными ролями, которые отражают место индивида в определенной устойчивой системе отношений, социальной структуре, формирующих ту или иную социальную группу.
Из этого следует, что отношения власти и подчинения формируются в рамках ведущих, системообразующих групп, определяющих общественные отношения, прежде всего в рамках гражданской нации.
Подчеркнем, что социальная роль государства гораздо шире собственно политической власти. Это не только непосредственная политическая власть и ее институты, часто редуцируемые до «власти-насилия», но и нормативное (ценностное, идеологическое) регулирование, управляющее широким кругом социальных процессов в широком круге социальных групп. Не менее существенно прямое участие государства в экономических отношениях, опосредующее власть через процессы обмена и через посредство законодательного регулирования -широкий круг социальных отношений в других социальных группах (семейное право и др.).
Основания власти формируются и прямым участием государства в системе воспроизводства населения, прежде всего, так называемого «человеческого потенциала» и культурного кода, подразумевающего интеграцию новых поколений в систему общественных отношений.
Соответственно, нация, как формируемая в рамках государства социальная группа, в той или иной мере связана практически со всеми социальными позициями и ролями, важными для индивида.
Властные отношения в других социальных группах, не связанных с политической властью, регулируются стимулами морального и экономического порядка, менее обязательными в силу своей слабости и малой значимости для социума в целом.
Более того, властные отношения в рамках государства и, соответственно, в рамках нации антагонистичны властным отношениям в рамках других крупных и значимых социальных групп - например, в рамках этносов и религиозных общин с их обычным правом (например, шариат, адат, кровная месть, кастовые традиции...), а также властным отношениям со стороны альтернативных субъектов власти - от политических контрэлит до сторонних государств (шпионаж, вмешательство во внутренние дела и другие «государственные преступления и преступления против порядка управления»).
Зафиксированное в национальных законодательствах конституционное равенство граждан, независимо от этнической, религиозной, сословной принадлежности - не что иное, как целенаправленная делегитимация альтернативных властных отношений и властных субъектов.
Тем самым, национальное государство не просто отрицает и игнорирует властные отношения, связанные с другими социальными группами (этносами, религиозными
общинами...), но и существенно ослабляет основания альтернативной власти, обесценивая возможности и преимущества, связанные с участием в альтернативных нации социальных группах.
Принципиально важно, что в современном обществе отношения подчинения связаны не столько с санкциями, сколько с возможностями и преимуществами (доходами, правами, социальными лифтами, доступом к социальным институтам, ролям и позициям), получаемыми благодаря включенности в нацию и связанную с ней систему отношений.
Таким образом, основания власти можно определить как готовность и даже заинтересованность в подчинении субъекту власти и, более широко, как готовность и заинтересованность объекта власти участвовать в сложившейся системе социальных отношений.
С позиций социологического структурализма феномен оснований власти, как «глубинной» основы отношений власти и подчинения достаточно прозрачен: отказ от подчинения означает десоциализацию, отказ от возможностей, связанных с членством в данной социальной группе, в данном случае - в гражданской нации (цена свободы от социальной группы). Иначе говоря, это означает, что цена отказа от сотрудничества с властью в социальной группе (включая подчинение, как частный случай) - это утрата возможностей, связанных с участием в группе. В плане «цены десоциализации» показателен феномен изгнанничества как высшей меры наказания в широком круге архаичных обществ.
Это означает, что объективной количественной оценкой оснований власти как основы властных отношений в данной группе может служить «цена десоциализации» — система социальных возможностей,
преимуществ и перспектив, теряемая объектом власти при выходе из группы. Таким образом, мы получаем объективный измеритель «силы» властных отношений, позволяющий оценить влияние различных социальных факторов на устойчивость власти.
Так, стремясь к максимальной полноте власти в пределах своих границ, классическое национальное государство ограничивает проникновение и влияние внешних социальных субъектов, находящихся вне собственного властного и законодательного поля (институт гражданства, визовая система, протекционизм, тарифные и нетарифные барьеры).
Таким образом, в индустриальном обществе основания власти как устойчивая и связная система социальных отношений, интеграция в которую обеспечивает жизненные потребности и социальные перспективы индивида, связаны с гражданской нацией как системообразующей социальной группой.
Общепризнано, что одним из атрибутов глобализации стал «уход государства из экономики», совпавший с резким ростом транснационального сектора мировой экономики и последовательным уничтожением исторически сложившейся системы
межгосударственных барьеров, за которым стояло лобби транснациональных корпораций.
Тенденция к доминированию корпораций, вышедших из-под контроля национальных государств, не только в экономике, но и в политике, общепризнанна. Новое соотношение роли национальных государств и соизмеримых с ними транснациональных корпораций отражают такие термины, как «корпоративное государство», «корпоратократия»,
«постиндустриальное» и даже
«постнациональное государство». Однако связанные с этим масштабы разрушения базовых социальных институтов, включая институты власти, обычно недооцениваются.
Известно, что постиндустриальное государство последовательно уходит из экономики - и как собственник, и как монопольный регулятор экономических отношений на данной территории. Предоставление нерезидентам национального режима, то есть независимость индивида -предпринимателя или наемного работника, - от страны пребывания, подданства и идентичности, отказ государства от протекционизма и субсидирования национальной экономики, обесценили экономические возможности, связанные с принадлежностью к нации и участием в национальной экономике.
Более того, глобализация рынков и интернационализация экономических
отношений породила широко известный конфликт социальных статусов (социальных ролей), связанных с нацией и корпоративными группами. Результатом является бегство капитала, перенос производства в третьи страны и демпинговый завоз инокультурной и иноэтнической «рабочей силы», неспособной и нежелающей интегрироваться в принимающее общество.
Сужение экономической роли
«постиндустриального» государства, включая сокращение его доли в ВВП, является очевидным сокращением ресурсной базы власти при одновременном расширении ресурсной базы альтернативных субъектов власти,
функционирующих на локальном и глобальном уровне.
Таким образом, происходит деактуализация нации как социальной группы в экономическом отношении: принадлежность к нации не дает дополнительных социальных и экономических возможностей. Более того, в условиях глобализации и «денационализации» экономической сферы объективно исчезают общенациональные национальные
экономические интересы, сформировавшие национальные государства и национальную
идентичность. Идет дробление
общенациональных интересов на интересы групп более низкого порядка.
Однако экономическая деактуализация нации как социальной группы, обесценивая связанные с ней социальные статусы, позиции и возможности, тем самым разрушает и основания власти: подчинение, как плата за включенность в нацию, все в меньшей степени окупает получаемые возможности,
преимущества и гарантии. Самоочевидный вчера, рациональный экономический смысл подчинения государству в рамках гражданской нации неуклонно снижается.
Одновременно, в условиях исчерпания экстенсивных возможностей роста, характерных для Х1Х-ХХ вв., национальное государство деактуализируется и как общенациональный проект экономического и социального прогресса, интегрирующий социальные группы посредством межгрупповой кооперации и единой социальной перспективы.
Экономическая деактуализация нации, утрата государственной властью экономических ресурсов и механизмов управления тесно связаны с утратой социальных ресурсов власти, обычно понимаемых как способность власти к повышению или понижению социального статуса или ранга, места индивида в социальной стратификации. Тесно коррелируя с экономическими ресурсами (доходы и богатство характеризуют социальный статус), социальные ресурсы включают в себя такие показатели, как должность, престиж, образование, социальное и медицинское обслуживание, перспективы социального роста (доступ к «социальным лифтам»).
Постиндустриальная либерализация,
сокращение экономической базы национального государства привели к тому, что карьера в рамках государства и его структур становится все менее привлекательной по сравнению с карьерой в бизнесе (корпоративных группах), чему способствует и демонтаж вчерашних государственных монополий, считавшихся «естественными» в силу своей политической роли, формирующей национальную
идентичность и «культурный код» нации, например, электронных СМИ и образования. Таким образом, и социальные ресурсы власти объективно переходят под контроль негосударственных субъектов власти.
Уход государства из сферы распределительных отношений актуализирует корпоративные социальные группы и связанные с ними социальные статусы, идентичность,
групповое сознание и специфические механизмы власти, связанные с контролем финансовых потоков, кадровым отбором и другими формами власти непрямого действия.
Транснациональный характер корпораций и корпоративных групп часто создает иллюзию возникновения некой сверхнациональной, глобальной социальной общности, аналогичной нации, лишенной национальной и этнической идентичности. Однако фактически речь идет именно о конгломерате корпоративных социальных групп. контролирующих
существенную долю экономических ресурсов и в силу этого объективно становящихся субъектами власти (корпоратократия).
Принципиально важно, что члены корпоративных групп продолжают свое одновременное участие в других социальных группах - прежде всего, в нации и этносе (тем более, что наследование капитала остается сугубо родственным, то есть этничным), снижается только статус групповой принадлежности. «Новые кочевники» из транснациональных корпоративных элит (включая автора термина «пеопотас^» Ж.Аттали [8]) остаются активными членами национальных элит, используя свое влияние для продвижения корпоративных групп и демонтажа наций.
Социальный механизм одновременного участия является основным механизмом «экспорта власти» за пределы корпоративных групп. Однако глобализация привела к инверсии властных ролей корпоративных и политических элит как пересекающихся социальных групп. Впервые за обозримый исторический период социальные статусы и роли, связанные с негосударственными корпоративными
группами, устойчиво перевесили статусы, связанные с политической властью в рамках нации.
В отличие от национального государства с его властной монополией и тотальной зоной социальной ответственности, корпорация объективно заинтересована в минимизации любых «нецелевых» издержек государства, в первую очередь, социальных расходов, долгосрочных инвестиций, обеспечения безопасности и устойчивого развития. Любые формы социальных издержек ставят корпорацию на грань конкурентоспособности.
В отличие от национального государства, целью которого является функционирование и воспроизводство всего общества как самодостаточной системы, корпорация -социальная структура, объединяющая людей с
целью получения прибыли, извлекаемой не только и не столько путем материального производства, сколько путем встраивания корпорации в систему социальных отношений, материальных и финансовых потоков национального государства - одного либо многих.
Расширяя влияние на институты государственной власти (лоббизм и др.) и в силу своей транснациональной природы выходя из-под контроля национальных правительств, корпорации, утратившие связь с определенным государством, преследуют свои объективные интересы, состоящие в минимизации налогов, непосредственных социальных обязательств (ТК, зарплата и др.) и расширении рынка - то есть в минимизации власти, ресурсов и сферы функционирования национального государства.
Таким образом, современные корпорации как социальные субъекты выступают ресурсными и властными антагонистами государства, не включая в себя социальных структур, обеспечивающих полный цикл воспроизводства социума.
Окончательно перехватив властную и ресурсную инициативу у государства, корпорации («корпоратократия») объективно уничтожают затратные по своей природе социальные институты воспроизводства человеческого потенциала (образование, науку, здравоохранение и т.д.), необходимые для воспроизводства развитых, а следовательно, сложных и уязвимых социальных структур индустриального и постиндустриального общества.
При этом корпорации все явственнее создают ситуацию политического двоевластия, не только контролируя вышедшую из-под национального контроля медиасреду. но и формируя негосударственные инструменты
непосредственной власти-насилия - частные охранные компании, негосударственные спецслужбы, частные армии.
Выступая как политический и экономический антагонист национального государства, но не имея ресурсов и стимулов для полноценного воспроизводства социальных институтов, корпоратократия (корпоративные группы) и контролируемое ими «постнациональное» государство объективно заинтересованы в отказе от социальных обязательств и стандартов социального государства.
Одним из ведущих механизмов власти и одновременно индикатором объективного существования социальной группы является идентификация объекта власти с ее субъектом.
Множественность и альтернативность социальных ролей означает, что в условиях глобализации индивид и группа находятся в сфере действия нескольких субъектов власти, влияние которых определяется местом соответствующей социальной группы в системе отношений, характерной для данного социума. Таким образом, идентичность как сознание принадлежности к социальной группе (группам) также приобретает очевидную связь с определенными институтами и субъектами власти: иерархия идентичностей и соответствует иерархии субъектов власти. Соответственно, деактуализация характерных для группы социальных статусов ведет к деактуализации властных отношений, связанных с данной социальной группой.
Так, распад ряда полиэтнических государств (Югославия, СССР) и, соответственно, полиэтнических наций, показывает, что при кризисе национального государства, влекущего ослабление у его населения общенациональной идентичности и солидарности, ведущей становится этническая идентичность - сначала у представителей этнических меньшинств с характерной для них «двойной лояльностью» и двойной идентичностью. Однако по мере деградации государственных институтов, когда нация как социальная группа перестает обеспечивать доступ к возможностям, ресурсам и «социальным лифтам», нарушается идентификация с государством и его элитами и государствообразующих этносов, последствия чего обычно фатальны для политической надстройки.
Ослабление институтов национального государства и нации как интегрирующей социальной группы объективно ведет к их замещению архаичными формами групповой социальной организации, ранее находившимися «в тени» процветающих гражданских наций.
Но архаизация общественного сознания, дробление прежде единой нации на этнические фрагменты вступает в противоречие с современными формами общественного производства, и это несоответствие приобретает все более явные формы не только «холодных» и «горячих» этнических и религиозных конфликтов, но и системного регресса институтов политической власти и общества в целом. Таким образом, разрушение оснований политической власти становится одним из атрибутов системного социального регресса, связанного с глобализацией.
В любом случае повсеместная актуализация религиозного сознания и архаичного,
восходящего к неолиту, этноса на фоне кризиса нации как социального субстрата политической власти в индустриальном и постиндустриальном обществе является как индикатором, так и действенным фактором ускорения и генерализации глобального кризиса институтов власти и подчинения.
Насколько далеко может зайти деградация и деконструкция нации и связанных с ней институтов власти? Сегодня этот вопрос приобретает угрожающую актуальность.
Если на рубеже эпохи глобализации мир состоял из более или менее успешно построенных наций, то сегодня в мире возникло множество зон безвластного хаоса, в которых нация как интегрирующая социальная группа либо деградировала, либо не сложилась после дробления более крупной нации (несостоявшиеся государства постсоветского пространства), либо целенаправленно уничтожена в результате внешней интервенциии и внутренних конфликтов. Так, по мнению известного историка и полититолога А.Фурсова, на Ближнем Востоке проводится не просто вооруженное вторжение под гуманитарными лозунгами, а осознанный социальный эксперимент по разрушению социальных структур - установлению внешнего контроля над регионами путем полной замены светской, государственной власти, на примитивные догосударственные институты власти и социальной организации, манипулируемые внешними субъектами власти [9].
Таким образом можно сделать следующие выводы:
1. Одним из существенных атрибутов глобализации является системный кризис власти и управляемости, обусловленный как ростом количества и обострением конкуренции субъектов власти (глобальный характер и рост многосубъектности и конкурентности мирового противоборства), так и разрушением, дестабилизацией и размыванием (делокализацией) сложных социальных систем, как объектов власти.
2. Основным социальным трендом глобализации является кризис и демонтаж политических наций как формирующих систему власти социальных групп и усиление альтернативных властных отношений, связанных с укреплением других социальных групп - прежде всего корпоративных, этнических и религиозных.
3. Разрушение оснований власти как готовности объекта власти подчиняться и, более широко, его готовности и заинтересованности
участвовать в определенной системе социальных отношений носит как объективный характер, связанный с ростом связности мировой системы и превращением государств в открытые социальные системы, так и субъективный характер, связанный с усилением конкуренции субъектов власти.
4. По мере развития глобального кризиса власти возникают регионы тотального социального регресса, где национальное государство как носитель власти заменяется архаичными, догосударственными отношениями власти на основе родоплеменных (этнических) и клановых социальных структур и религиозных форм сознания.
Литература
1. Сафонов A.JL. Орлов А.Д. Этнос и нация как субъекты глобализации // Социально-гуманитарные знания. - № 4. - 2011. - С 218-232.
2. Хардт M., Негри А. Империя. -М., Праксис, 2004. -440 с.
3. Huntington S. The Lonely Superpower // Foreign Affairs. - 1999. - March-April. - P. 35-49.
4. Брутенц K.H. Закат американской гегемонии: конец однополярного мира и великая геополитическая революция. - М., Международные отношения. 2009.
5. Haass Richard. The Age of Nonpolarity // Foreign Affairs. - 2008. - May-June.
6. Сафонов А.Л., Орлов А.Д. Глобализация и проблема предзаданности мирового развития // Вестник Бурятского государственного университета. Вып. 14. Философия, социология, политология, культурология. -Улан-Удэ, 2011. - С.3-7.
7. Сафонов АЛ., Орлов А.Д. Глобализация как дивергенция: кризис нации и «ренессанс» этноса // Вестник Бурятского государственного университета.Вып.6 Философия, социология, политология, культурология. — Улан-Удэ, 2011.-С. 17-23.
8. Attali J. Lignes d'horizon. - Paris, 1990.
9. Андрей Фурсов. Последняя большая охота капиталистической эпохи. http://\vw\v.rospisatel.ru/fursov-intervjul.htm.
Сафонов Андрей Леонидович, кандидат технических наук, проректор по международным отношениям Московского государственного индустриального университета, доцент кафедры истории и социологии, г. Москва, e-mail: zumsiu@rambler.ru.
Орлов Александр Дмитриевич, кандидат технических наук, доцент кафедры гуманитарных науки филиала Московского государственного индустриального университета, г. Москва, e-mail: aorlov2004@rambler.ru.
Safonov Andrey Leonidovich, candidate of technical science, vice-rector for international relations, associate professor, department of history and sociology, Moscow state industrial university, Moscow, e-mail: zumsiu@rambler.ru.
