CC BY
142
Е.А. Кочеткова*
Национальная политика в Советском государстве в 1920-х - 1930-х гг.: случай финнов-иммигрантов в Карелии
В статье рассматриваются содержание и механизмы реализации национальной политики советского руководства применительно к финнам-иммигрантам из Финляндии и Северной Америки в Карелии. В фокусе находятся причины трудности культурного диалога пришлого и местного населения, отсутствие действительной помощи «сверху» для интеграции иммигрантов, истоки конфликтов в многонациональном пространстве.
The article describes principles and implementation of the soviet national policy, focusing on Finnish immigrants to Karelia, moved from Finland and North America. Difficulties of cultural communication between immigrants and locals, lack of real governmental assistance in integration as well as reasons of conflicts in the multiethnic society are studied in the paper.
Ключевые слова: национальная политика, Карелия, финны-иммигранты, «коренизация», «финнизация», культурная коммуникация, репрессии.
Key words: national policy, Karelia, Finnish immigrants, korenization, finnization, cultural communication, repressions.
В революционных условиях 1917-1918 гг. новое, большевистское, руководство многонациональной, разваливающейся на лоскуты державы, стремилось осуществить идею мирового социализма. Победа казалась столь близкой, что большевиков не смутили ни поражения сторонников советской власти в Германии, ни провал красных сил в отсоединенной от России в рамках права наций на самоопределение соседней Финляндии. Романтизм идеи мирового коммунизма подкреплялся тем, что в советское государство иммигрировали тысячи красных финнов, разделявших идеи глобальной революции. Встреченные с энтузиазмом, политические иммигранты из Финляндии продолжали прибывать в Союз вплоть до начала 1930-х гг., составив так называемую первую волну финской иммиграции. Основная масса их расселилась в Европейской части России, большей частью, в Петрограде [6, с. 103]. Небольшое число беженцев направилось в Советскую Карелию (около 500 чел. за 1918-1920 гг.), увеличившееся за
* Кочеткова Елена Алексеевна, слушательница Европейского Университета в Санкт-Петербурге.
последующее десятилетие, по разным подсчетам, до 2-5 тыс. чел. [17, с. 108].
Финны, охотно принимавшиеся большевиками, могли, с точки зрения последних, выполнить двойную задачу: помочь реализации важной миссии экспорта революции, отправной точкой которой считался север России, и, для успешного достижения этого, преобразовать Карелию в «образцовую социалистическую республику, способную революционизировать соседнюю Финляндию и скандинавские страны» [16, с. 210]. Советская Карелия должна была явить «эталон» развития и «пример превосходства советской модели» над буржуазной [18, с. 72]. Внутренние ресурсы края, казалось, не имели самодостаточной силы для решения таких задач: малонаселенная, крестьянская, «темная окраина» в начале столетия представляла собой очень слабый в экономическом отношении сельскохозяйственный регион [19, с. 12].
Привлечение в качестве внешнего фактора именно финнов к выполнению трудных задач должно было в глазах оставшихся в Финляндии поднять авторитет Советского Союза, и, тем самым, способствовать реализации идеи революции [8. Оп. 1. Д. 2/6. Л. 423]. Энтузиазм красных финнов в полной мере использовался Москвой: они заняли ключевые посты в управленческих структурах, возглавили строительство индустриальных объектов, были задействованы в сфере образования и культуры.
В трудных политических условиях - опасности сепаратизма в Карелии, амбиции Финляндии в отношении края с целью присоединения его к своей территории - обусловили принятие советским руководством в 1920 г. предложений красного финна Э. Гюллинга об образовании особой Карельской трудовой коммуны для лишения «Финляндии оснований претендовать на Восточную Карелию» и реализации дела революции [1, с. 258]. С образованием коммуны главным для руководства Карелии стало хозяйственное развитие региона. С целью
49
решения совпавших таким образом политической и экономической задач Москва действовала широкими жестами: в 1921 г. Карелии была дана хозяйственная автономия в рамках провозглашенного в стране НЭПа, красные финны получили возможность регулировать все сферы экономики, а также использовать местные доходы непосредственно для нужд региона.
Сам вопрос этнической принадлежности переселенцев с точки зрения Москвы до начала 1920-х гг. не имел принципиального значения для внутреннего развития региона. Революционный оптимизм оттенял и подчинял все остальные проблемы: как восстановление народного хозяйства, так и национальный вопрос должны были служить мировому социализму. Это означало, что этническая принадлежность финнов использовалась в планах революционизирования Севера Европы и Финляндии, в частности. Такая задача, однако, плохо коррелировалась с тем, что лейтмотивом революционной идеологии большевизма был лозунг «у пролетариев нет отечества», в рамках которого растворялись национальные аспекты. Пожалуй, то, что переселенцы являлись именно финнами, было однозначным и принципиальным критерием именно для карельских руководителей, но не для Москвы. Возглавивший с 1920 гг. только что созданную Карельскую трудовую коммуну красный финн Э. Гюллинг «начал собирать в республику финнов-эмигрантов, претворяя в жизнь [свою] идею о создании национальной карело-финской автономии». К середине десятилетия это стало тем более важным, что после серии административных реформ в 1922-1923 гг. и преобразования Карелии в автономную республику, за счет присоединения новых территорий существенно (до 54 %) выросло число русского населения [15, с. 33].
С постепенным угасанием революционного энтузиазма и ростом необходимости решать острые внутренние проблемы, советское руководство обратило пристальное внимание на национальный вопрос.
50
Многонациональность Советского Союза и Карелии в частности, заставила Москву сделать национальную политику, как определенный набор мер, осуществляемых «сверху» и направленных на регулирование жизни этнических групп, одной из ключевых.
В 1923 г. на XII съезде ВКП(б) было заявлено о необходимости борьбы с «великорусским шовинизмом» и предоставления коренным нациям равных экономических возможностей и политических прав [2, с. 18]. Само понятие «нация» после революции претерпело содержательные изменения: сначала оно заменило слово «инородцы», употреблявшееся по отношению к нерусским, проживавшим в империи, в основном в присоединенных окраинах [13, с. 219]. В этом отношении финны, поляки и прочие этнические группы перестали быть инородцами, но стали рассматриваться как нации, подразумевающие полное равенство с другими этническими группами. Однако в начале 1920-х гг. выкристаллизовывалась схема градации этнических групп на основе идеи об их уровне развития. Согласно предложенной И.В. Сталиным схеме нация должна была соответствовать следующим критериям: иметь общий язык, общую территорию проживания, общие историю и национальный характер [17, с. 102]. При отсутствии хотя бы одного из признаков этническая группа признавалась народностью или национальной группой, т.е. подводилась под категории более низкого порядка. Под коренными нациями понимались этнические группы, соответствующие всем критериям, и проживающие при этом на своей исконной территории.
В отношении жителей Карелии данная схема создавала явное противоречие. С одной стороны, коренное население республики -карелы - исконно населяло ее территорию (не считая присоединенные в начале 1920-х гг. русские территории) и являлось титульным. С другой стороны, отсутствие письменности, низкая ступень развития, занятие натуральным хозяйством как основным промыслом не позволяло
51
карелам считаться нацией. Учитывая некомпактность проживания карел, чаще всего говорили о собирательном аморфном понятии «карельский народ». Все это привело к складыванию любопытной ситуации: название республики не соответствовало идее титульной коренной нации. Соответственно, хотя карелы и составляли к этому времени 40,6 % населения, они не могли получить прав и, тем более, не могли вместе с красными финнами, которые вопреки логике схемы уже имели эти права, заняться непосредственным ведением дел республики.
Решение было найдено достаточно просто: логическим образом выводилось то, что карелы и финны принадлежат к финно-угорской группе и потому являются племенными братьями, и последние могут в буквальном смысле заменить первых, помочь им преодолеть отсталость. Поэтому именно финское население, считавшееся фактически национальным для Карелии, было поставлено во главу угла «коренизации», по содержанию и характеру приобретшей форму «финнизации». Такая политика была явным отклонением от принципов 1923 г., и «работала на вырост» - еще живы были идеи о революции и присоединении Финляндии к СССР. При этом число финнов в Карелии к началу десятилетия достигало не более 1 % и финны не вполне подходили под предложенную схему градации этносов. Очевидно, являясь нацией, финны имели титульную страну в буржуазном мире, следовательно, проживавшие на тот момент в Союзе финны не имели связи с родиной. В самой советской стране они не имели автономии, которой формально обладали карелы, фактически нацией не признававшиеся [2, с. 20]. В 1929 г. была принята окончательная программа «финнизации»: увеличение национального (читай -
финского) населения и создание национальных рабочих кадров (финских), введение финского языка, расширение издательской деятельности на финском языке и т.п. [3, с. 136]. В июне 1930 г. в
докладе ЦК ВКП(б) 16-му партийному съезду И.В. Сталин подчеркнул значимость продолжения политики «коренизации».
Выполнение первых положений программы было возможно только за счет «вливания» финского населения извне. Как и в случае с красными финнами, советской власти опять пришлось обратиться к внешнему фактору для решения внутренних задач. Как и в конце 1910-х - начале 1920-х гг. политическая составляющая соединилась с экономическими задачами: национальная политика хронологически «развернулась» в период проведения индустриализации. Последнее решило судьбу карельской автономии: с принятием первого пятилетнего плана, Карелия была включена в общесоюзные планы, а усиление Москвы и проходившая в стране централизация управления выявили зыбкость самостоятельности красных финнов в решении карельских дел.
Фатальным образом задачи индустриализации и национальной политики хронологически совпали с тем, что за океаном, в США и Канаде, находилась значительная группа финнов, иммигрировавших туда в начале XX в., готовых отправиться в далекую Карелию. Причины последнего заключались в нескольких моментах. Во-первых, конец 1920х - начало 1930-х гг. - время мирового кризиса, родившегося в штатах и быстро поразившего другие капиталистические государства, ситуация в которых обернулась быстрым ростом безработицы. Финны, проживавшие в Северной Америке, были заняты, в основном, в лесной промышленности, и как иммигранты, в первую очередь теряли работу. В то же время, многие из них симпатизировали коммунизму, что вызвало политическое давление «сверху» и массовые депортации со стороны американского и канадского правительств. Напротив, в активно строящейся на фоне мирового кризиса советской стране, как казалось, их ожидали, в чем убеждала развернутая среди североамериканских финнов советская пропаганда и печать. Многие финны искренне верили
53
в построение социализма в СССР и лучшую жизнь. Более того, они были довольно мобильной группой: иммигрировав в Северную Америку в начале столетия, большинство не сумело закрепиться там. С 1931 г. теперь с согласия Москвы начался плановый «завоз» «американцев» и «канадцев», составивший вторую волну финской иммиграции в страну Советов. Всего в Карелию переселилось около 6 тыс. чел. [17, с. 109].
В переселении североамериканских финнов в связи с указанными выше потерей Карелией автономии и централизаций управления, ключевую роль играла Москва, с разрешения которой создавались специальные структуры, занимавшиеся вербовкой и размещением прибывших. Советское руководство осуществляло также контроль над третьей волной финской иммиграции, вызванной экономическим и частично политическим кризисом в Финляндии. Начиная с 1930 г., граждане Финляндии самовольно переходили советско-финляндскую границу на всем ее протяжении, надеясь найти в Советской стране работу, т.к., например, в 1932 г. число безработных в Финляндии достигало 70 тыс. чел. [21, с. 52]. Некоторые эмигранты также бежали от политических преследований, будучи заподозренными в прокоммунистических симпатиях, и испытывая давление со стороны фашистов-лапуасцев. Свою роль сыграла и советская пропаганда, призывающая финнов к переселению в республику: такая политика была действенной, многие, не имея работы, уезжали в СССР. Эта миграция в целом проходила хаотично и нелегально. Перебежчики попадали в специальные карантинные лагеря, откуда после проверки направлялись на работу в различные районы страны. Вопрос о численности их в Карелии остается открытым; по разным данным всего в Союз прибыло от 12 до 15 тыс. чел. [17, с. 110].
Итак, за короткий временной отрезок в Карелию переселились три группы финнов, имевших разный опыт и происхождение, но оказавшихся в одном многонациональном пространстве. Финская иммиграция
54
отвечала нуждам национальной политики и задачам индустриального развития республики. Интересен в этой связи вопрос о том, насколько важным был сам факт принадлежности переселенцев к финскому этносу, и в какой степени учитывалась «финскость» прибывших. Кажется возможным утверждение о том, что финны должны были компенсировать отсутствие карельской нации, и их национальный характер, этнические особенности едва ли учитывались советской властью. Запись в переселенческих анкетах в графе о национальной принадлежности стала главным, но во многом формальным, критерием при отборе кандидатов. Комичность ситуации с учетом соотношения лозунгов с реальностью и неоднозначностью «коренизации» заключалась в том, что финнов обозначали как «иностранных национальных рабочих». «Финскость» как таковая не играла большой роли, и главным было то, что иммигранты могли занять вакантные места в ключевых отраслях промышленности и подменить титульную нацию, т.к. национальная принадлежность лишь оказалась «кстати» в контексте «коренизации». Как и в случае с красными финнами реальная политика советского руководства отталкивалась от казуса: наличие финнов, готовых приехать в Союз, корректировало «коренизацию». В то же время, игнорирование финских переселенцев и акцентирование внимания на завозе только русских рабочих было чревато тем, что Карелия вообще могла перестать носить «карело-финский национальный характер» [20, с. 191]. Игнорирование желания переселенцев было чревато быстрым провалом национальной политики.
Масштабный финский проект, реализовывавшийся советским руководством, был осуществлен в форме своего рода контракта. Руководство Карелии заключало с переселенцами коллективные трудовые договоры, где фактически были прописаны «услуги за услуги». Так, финны должны были вовремя приходить на работу, выполнять
55
плановые задания, уважительно относиться к труду, за что хозорганы гарантировали рабочие места, своевременную выплату заработной платы, предоставление жилья, возможности для проведения досуга и т.п. [10. Оп. 1. Д. 1/4. Л. 76]. Взаимная выгодность на бумаге иллюстрировала идиллию чаяний советского руководства и переселенцев. Позиция Москвы - «мы даем вам убежище и возможность для реализации ваших надежд - (соответствующих для каждой волны переселенцев) совершить революцию в Финляндии, найти работу или построить социализм, а вы выполняете наши условия» - в сочетании с обещаниями лучшей жизни в светлом коммунизме вполне соответствовала желаниям иммигрантов.
Особенностью расселения финнов-иммигрантов была компактность, локализация в нескольких местах. В сравнении с коренным населением Карелии, финны, находившиеся в фокусе «финнизации», предоставившие реальные выгоды краю в виде квалифицированной рабочей силы, получали больше привилегий. Финны в первую очередь имели право на жилье, более достойную плату за труд, более высокие нормы снабжения. Вероятно, этим руководство также хотело предупредить возникновение недовольства существовавшими условиями людей, приехавших из стран, где материальные условия были лучше. На общем фоне положение финнов в Карелии являлось временем благосостояния, которое у представителей разных волн иммиграции было разным [22].
Хотя положение красных и североамериканских финнов являлось самым обеспеченным, их благосостояние было именно советским: квартиры на 5-6 семей, плохое питание, антисанитарные жилищные условия приводили иммигрантов в ужас, особенно тех, кто прибыл из США и Канады, где нормой жизни было иметь свой дом, автомобиль и небольшое хозяйство. На производстве положение дел немногим отличалось от бытовых условий: нехватка материалов и орудий, ошибки
56
администрации, отсутствие каких-либо возможностей для культурного досуга и отдыха и т.п. [7. Оп. 2. Д. 16/217. Л. 12]. Советские условия недвусмысленно разрушали представления иммигрантов, в отличие от советских людей видевших лучшую жизнь и до прибытия в Союз не имевших представления о реальном положении дел в стране, но, вероятно, на основе сообщений советских каналов пропаганды и лозунгов создавших себе образы идеального общества социализма. Это несоответствие порождало противоречие выстроенных в воображении финнов ожиданий и реалий советской действительности, что, в свою очередь, порождало жалобы к администрации и хозяйственным структурам. Попытки найти справедливость встречали характерные ответы: «уезжайте обратно», «нахлебники». Материальные условия, порожденные противоречием обещаний и представлений, и являвшиеся грубым нарушением трудовых договоров, вызывали недовольство и становились причиной конфликтов на экономической почве с местным населением. Местные жители, в отличие от финнов, не имели привилегированных условий, что вызывало недовольство аборигенов, зависть, негативное отношение к иммигрантам. Получалось, что выстраивалось двустороннее неудовлетворение: пришлых строителей социализма тем, что им предоставляли, и местного населения тем, что имели финны.
Положение перебежчиков было во многом сходно с условиями жизни местного населения. Побывав в специальных проверочных лагерях, иммигранты, помимо прочего подозревавшиеся в шпионаже и политической неблагонадежности, не имели возможности довольствоваться нормами других финнов.
Тем не менее, в отношениях всех групп переселенцев с местным населением значительной трудностью было культурное непонимание. Финны были «другими» как внешне, так и на уровне восприятия даже местных карелов, исторически близких русскому населению. Финны, не
57
представлявшие свою жизнь без культурной деятельности, создававшие театральные, музыкальные, спортивные кружки встречали удивление и непонимание, порождавшие вопрос: как в годы активного
социалистического строительства, можно думать об отдыхе? В свою очередь иммигранты сталкивались с отсутствием какой-либо культурной жизни вообще, особенно в рабочих поселках. Например, даже в столице Карелии к середине 1930-х гг. едва ли не единственным «развлечением» было радио, которое проводили только в самые крупные квартиры; редкие фильмы в клубах показывали только на русском языке [7. Оп. 1. Д. 13/150. Л. 190]. Финнов удивляла примитивность жизни советского общества, однообразность и рутинность.
Главным препятствием для диалога пришлого и местного населения был языковой барьер. Хотя финский язык должен был стать согласно «коренизации» главным языком, в практической жизни ни русские, ни карелы на финском не говорили. В источниках часто встречается упоминание о том, что общение пришлого и местного населения даже на производстве было затруднено, что усугублялось введением бригадного способа труда, осуществлявшегося по национальному признаку [10. Оп. 1. Д. 2/21. Л. 29].
Таким образом, финны жили и даже трудились обособленно; они создавали свои клубы, кружки на финском языке. Трудности в общении возникали даже между карелами и финнами, по мнению московского руководства, представлявшими единую финно-угорскую группу. На деле, проблемный карельский язык был разделен на ряд диалектов, из которых только северокарельский был близок литературному финскому. Сами карелы, хотя по мысли Москвы и составляли братскую финнам народность, таковыми в действительности не являлись. Финны, прибывшие из буржуазных стран, были «чужими» для соплеменников, нахлебниками. «Они пришли есть наш хлеб» [9. Оп. 2. Д. 790. Л. 15-16]
58
считали карелы, очевидно, в слове «наш» читалось «карелов» и «русских».
Существовавшие сложные условия финны соотносили с политическим режимом и с особенностями уровня культурного развития местных жителей, экстраполируя бытовые проблемы на неспособность советской власти создать приемлемые условия жизни населения. Не случайно в сводках спецорганов указывалось, что среди политических высказываний финнов превалируют «потребительские настроения», [12, с. 117] что вполне объяснимо желанием людей проживать в приемлемых условиях. Бытовой примитивизм и советские реалии финны соотносили с национальными особенностями местных этносов, в т.ч. карел. Они и русские, по мнению иммигрантов, не способны были создать «нормальное» общество, т.к. это люди низкой культуры. Априорно возникла идея превосходства финской нации, «пропитанности» советской реальности ложью и беспочвенными лозунгами. Это увеличивало дистанцию между пришлыми финнами и местным населением.
Ностальгия по Карелии как малой Родине, являвшаяся одним из сопутствующих мотивов переселения финнов в республику, сменилась в первые годы после эмиграции ностальгией по капиталистическому Западу - США, Канаде и Финляндии. Характерным примером этого является то, что, например, в Петрозаводске, в одной из квартир иммигрантов, устраивались вечера, где в «буржуазной» одежде финны проводили досуг, слушали музыку, беседовали, и где на подносах разносили еду и напитки1.
Изолирование финнов было, таким образом, реальной практикой при наличии провозглашенной недопустимости изоляции по национальному признаку. Москва, однако, предпринимала слабые
1 Из частной беседы с Р.А. Нисканен.
попытки препятствовать изоляцию, но для их успешного осуществления фактически не было механизмов, действенных рычагов. Настойчивые указания «сверху» об улучшении условий переселенцев, шедшие в республику, оставались лишь инструкциями. Неудачной оказалась и кампания по созданию положительного образа иммигрантов в карельской печати. Типичными были заголовки статей типа «Ни один из нас не вернется обратно в Америку!», «Мы приехали помочь» и т.д. [4, с. 5] Навязываемый образ не соответствовал реальности: огромная культурная и психологическая дистанция, разный образ жизни и поведение создавали противоположный образ иммигрантов. Кампания свидетельствовала о двойственности политики руководства: проповедь доброго образа иммигрантов в прессе противоречила реальной политике, предоставлению иммигрантам больших прав и возможностей для существования. Неудачными оказались и попытки обучения финнов русскому, а русских - финскому языку [11. Оп. 1. Д. 4/38. Л. 120].
Финны замыкались в своем кругу, изолировались, не сумев вписаться в советское общество. Интеграция как «погружение» финнов в советскую среду, прежде всего, адаптация к новым условиям, т.е. адекватность восприятия и принятие советской действительности, «аборигенов» и политики, принятие финнов как нечуждых советскому обществу оказалась невозможной. Слабые попытки советского руководства не допустить конфликты на национальной почве наталкивались на противоречивость политики «коренизации», отхода от принципа «интернационального братства» и равенство всех пролетариев. Контракт, заключенный между советским руководством и переселенцами оказался неудачным.
В 1936 г. были ликвидированы привилегии для иммигрантов, начались репрессии, причины которых до сих пор вызывают споры. Возможно, отчасти справедливо утверждение о том, что репрессивные акции были вызваны стремлением руководства пресечь растущее
60
недовольство условиями и избежать открытого противостояния советской власти со стороны финнов [23]. Финны стали «разменной монетой» в неудачном финском проекте: чуждый элемент, выражавший недовольство, легче было ликвидировать, обвинив в шпионаже и буржуазном национализме, симпатиях к вражеской Финляндии, нежели попытаться проводить действенную политику интеграции.
Так или иначе, во второй половине 1930-х гг. происходит изменение концептуальных основ национальной политики. На февральско-мартовском пленуме 1937 г. И.В. Сталин «дал свои известные инструкции по организации повышения политической бдительности и выдвижению новых кадров». Тогда была заложена новая концепция великорусской нации, которая стала «старшим братом» в семье советских народов» [22]. Термин «коренизация» исчез из употребления в прессе, началась ликвидация финноязычной литературы, были запрещены лекции и выступления на финском языке, который был объявлен языком «фашистского или полуфашистского общества» [18, с. 15]. Главной тенденцией стало стремление ликвидировать все заслуги финского населения республики, минимизировать роль финнов в истории Карелии [23]. Вопрос о количестве репрессированных остается открытым, однако некоторые исследователи считают, что к 1939 г. финны составили 40% из числа всех подвергшихся гонениям; при этом общее число населявших республику финнов равнялось 3% [14, с. 199].
Список литературы:
1. Всекарельский съезд представителей трудящихся карел, 1-3 июля 1920 г. Первый всекарельский съезд советов, 11-8 февраля 1921 г. Протоколы. -Петрозаводск. 1990.
2. Вихавайнен Т. Национальная политика ВКП(б)/КПСС в 1920-е - 1950-е годы и судьбы карельской и финской национальностей // В семье единой: Национальная политика партии большевиков и ее осуществление на Северо-Западе России в 1920е - 1950-е годы. - Петрозаводск, 1998. - С. 15 - 41.
3. Кангаспуро М. Финская эпоха Советской Карелии// В семье единой: Национальная политика партии большевиков и ее осуществление на Северо-Западе России в 1920-е - 1950-е годы. - Петрозаводск, 1998. - С. 123-160.
4. Красная Карелия. 1932. № 8.
5. Красная Карелия. 1932. № 73.
6. Коронен М.М. Финские интернационалисты в борьбе за власть Советов. - Л.,
1969.
7. Национальный архив Республики Карелия (НА РК). Ф. Р 685.
8. НА РК. Ф. Р 794.
9. НА РК. Ф. П 3.
10. НА РК. Ф. П 89.
11. НА РК. Ф. П 1631.
12. Неизвестная Карелия: Документы спецорганов о жизни республики, 1921-1940. Т.1. - Петрозаводск, 1997.
13. Селищев А.М. Язык революционной эпохи. - М., 2003.
14. Такала И.Р. Национальные операции ОГПУ/НКВД в Карелии // В семье
единой: Национальная политика партии большевиков и ее осуществление на Северо-Западе России в 1920-е - 1950-е годы. - С. 161-206.
15. Такала И. Р. Финны в Карелии и в России. - СПб., 2002.
16. Такала И. Р. Финны в Кондопоге // Кондопожский край в истории Карелии и
России: Материалы III краевед. чтений, посвященных памяти С.В. Шежемского (7-8 апреля 2000 года). - Петрозаводск-Кондопога, 2000. - С. 210-216.
17. Финский фактор в истории и культуре Карелии XX века. - Петрозаводск, 2009.
18. Hakamies P., Fisman O. Unelma uudesta Karjalasta. - Jyväskylä, 2007. S. 15.
19. Johansson O. Kontupohja - i skutyö. - L., 1932. S. 12.
20. Kauppala P. Neuvosto-Karjalan 1920-luvun kehitysprosessi systemaattisessa
vertailussa Suomen historialliseen kehitystiehen// Kansallisuus ja valtio. No. 5. Joensuu, 1995. S. 191.
21. Kostiainen A. Loikkarit. - Helsinki, 1988. S. 52.
22. Suomen kansallisarkisto. K 683. Suomalaisten teloitukset Venäjällä.
23. Suomen kansallisarkisto. P. Renvallin kokoelma. Kotelo 159.
