CC BY
108
УДК 101.1 : 316.356.4 (4) «1492/1914»
О. М. Шевченко
Национальная идентичность и ксенофобия в эпоху модерна
В статье исследуются социальные процессы эпохи модерна, повлиявшие на становление национальной идентичности. Автор обращает внимание на то, что процессе становления и закрепления национальной идентичности европейских государств эффективно использовалась ксенофобия как способ конструирования социальных отношений на основе антагонистической оппозиции «свои - чужие». В статье подчеркивается инструментальный характер ксенофобии в эпоху модерна, используемый в политическом конструировании народов.
The author regards the Modern era social processes that influenced the formation of national identity. The author argues that in the said period xenophobia as a way of constructing social relations on the basis of the antagonistic opposition of one's own vs alien people(s) was productive in the process of formation and consolidation of European nations, and highlights instrumental nature of xenophobia for nations' political formation.
Ключевые слова: национальная идентичность, ксенофобия, образ «чужого», эпоха модерна, национализм, национальное государство, модернизация, капитализм.
Key words: national identity, xenophobia, the image of "an alien", the era of Modernity, nationalism, nation-state, modernization, capitalism.
В конце XVI в. в Европе начинают происходить фундаментальные изменения, обусловленные процессом модернизации западного мира. Европейская модернизация Нового времени представляет собой комплекс взаимосвязанных, развертывающихся одновременно масштабных социальных изменений, включающих индустриализацию, урбанизацию, формирование современных коммуникаций, а также становление системы массового образования. Такого рода социальные трансформации стимулировали становление современных наций-государств.
В научной литературе развитие капитализма в Европе приравнивается к процессу становления нации-государства. Тесная связь между капитализмом и процедурами нациестроительства глубоко исследована в работах Б. Андерсона, Э. Геллнера, Э. Гидденса, Е. Кедури и др. [1-3; 5]. Европейцы, вовлеченные в процесс создания и мобилизации националистического чувства с целью образова-
© Шевченко О. М., 2013
ния нации-государства в XIX в., принадлежали в основном к бурно развивающейся буржуазии. Поэтому национализм как политическая идеология, в которой «нация» понимается в качестве культурно гомогенного сообщества, выступает предельным основанием легитимности власти. Он стал «средством обеспечения политического контроля над определенной территорией, позволяющим накопить капитал в таких масштабах, чтобы он мог вступить в конкурентную борьбу с другими капиталами, размещенными в существующих нациях-государствах» [7, с. 182]. То есть национализм был тесно связан с протекционизмом своей экономики, защитой сугубо национальных интересов. Преследуя собственные интересы, буржуазия должна была политически мобилизовать народ, который впоследствии будет подчинен ее экономическому и политическому господству, и сделать это она могла только посредством формирования чувства воображаемой общности. Буржуазии было необходимо представить собственные интересы как коллективные интересы нации. С этой целью она всячески подчеркивала любые «видовые отличия» или конструировала их. Часто эти видовые отличия обосновывались с помощью ксенофобии как способа конструирования социальных отношений на основе антагонистической оппозиции «свои - чужие».
Процесс строительства наций сопровождался формированием национальной идентичности на основе абстрактной идеи нации и национального суверенитета. Для создания привлекательного образа совершенного сугубо национального общества в рамках соответствующего государства использовалась «фобия чужого»: строительство наций не может быть «бесконфликтным», поскольку «чужих» надо преобразовывать в «своих». Как отмечает А. Кустарев, форма национального государства «победила потому, что в какой-то момент стала обладателем инструментов уничтожения, подавления и усечения других форм коллективностей» [6]. Действительно, проект создания нации предусматривал, что «несогласные элементы» сначала должны быть сделаны различимыми, а затем подвергнуться ассимиляции или устранению. Классическими моделями «собирания» нации считаются французская и немецкая. Первая исходит из идеи нации как свободного сообщества людей, основанного на политическом выборе. Она берет начало с эпохи Великой французской революции, когда старому режиму противостояло третье сословие, называвшее себя нацией. Вторая модель восходит к представлениям немецких романтиков XIX в., согласно
которым нация должна выражать «народный дух», опираясь на собственное происхождение и культуру.
Во Франции пришлось «сплавлять» не только множество небольших народов, но и два крупных этнических блока: северофранцузский и южнофранцузский (провансальцев). Последние сопротивлялись более трехсот лет. Поэтому в течение всего XIX в. Франция не была однородной в культурном и языковом отношениях. Практически весь юг, а также значительная часть северо-востока и северо-запада страны говорили на местных диалектах, которые «настолько отличались от французского, что парижским путешественникам не у кого было узнать дорогу. Крестьяне Бретани или Прованса отнюдь не были патриотами Франции, и вопрос о том, станут ли они французами, оставался открытым в течение большей части XIX века» [9, с. 135]. Немецкая нация первоначально возникла в трудах интеллектуалов-романтиков и трактовалась как природное единство, основанное на культурно-языковой общности. Немецкая концепция нации исходила из первичности языка и культуры, французская утверждала, что язык - лишь средство политической унификации.
В описанных двух моделях нации просматриваются два теоретических подхода к этничности: конструктивизм (французская модель) и примордиализм (немецкая модель). Однако существенным моментом при обсуждении конкретной практики национального строительства явилось то, что риторика «крови и почвы» в Германии была лишь идеологическим прикрытием той самой конструктивистской технологии, которая уже была применена во Франции. Процесс немецкого нациестроительства, как будто опираясь на примордиализм обыденного сознания масс, по существу был реализацией исключительно технологии конструктивизма.
По мере разворачивания процесса начинает формироваться национальная идентичность, которая обращается к таким маркерам, как национальный язык, государственные границы, национальная культура, национальный характер. Кроме того, очевидна идея легитимации возможной экономической экспансии (исходя из приоритета национальных интересов) и цивилизующей миссии европейских народов. Европейская модернизация как комплекс взаимосвязанных социально-экономических и политических изменений неизбежно влекла за собой формирование новой идентичности - национальной, в которой происходило слияние культурной и политической иден-тичностей. Так, по мнению исследователей, в ходе буржуазных революций исторически совпали два процесса: формирование
политической идентичности, с одной стороны, и культурной -с другой [8].
Характеризуя национальную идентичность, можно выделить следующие ее функции: 1) способность очерчивать территориальное пространство государства, т. е. формировать представление о государственных границах и суверенитете; 2) унифицикация культурного и политического пространства общества посредством развития национального языка, системы национального образования и средств массовой коммуникации, централизации государственной власти; 3) обоснование приоритетности национальных экономических и политических интересов; 4) гражданско-культурная локализация как индивида, так и общества в мире. В результате образ «чужого» стал катализатором появления национального государства, национальной культуры, национальных политических институтов, а также способствовал появлению репрессивных институтов для защиты национальной культуры и национальных интересов. Чтобы гомогенизировать общество, следует устранить или ассимилировать внутренних «чужих»; чтобы интегрировать общество, необходимо вывести «чужого» вовне, за пределы национального сообщества. Начиная с XIX в. эта проблема решалась посредством развертывания европейских войн, инициируемых авторитарными национальными лидерами.
В эпоху модерна ксенофобия эффективно используется в качестве инструмента формирования национальной общности. На наш взгляд, особенностью ксенофобии становится радикализм в отношении к «чужим», поскольку чаще всего образ «чужого» в процессе нациестроительства демонизируется и эволюционирует до уровня «врага». Поэтому в культивировании ксенофобии большую роль начинает играть национальное государство. Именно государство, позиционируя себя в качестве политической единицы, узурпирует право определять «своих» и «чужих», друзей и врагов. На это обращал внимание К. Шмитт, полагая, что общественный (национальный - прим. авт.) враг является исключительно предметом заботы политической единицы, в качестве которой выступает суверенное национальное государство [11].
Традиционно «образ врага» формируется на основе недоброжелательных, неприязненных (враждебных) отношений. Историческая память, стереотипы социума позволяют людям сохранять и передавать из поколения в поколение ранее сформированные «образы врагов» и механизмы их идентификации. Поэтому, когда перед социальной общностью возникает та или иная опасность, народная
память «воскрешает» в соответствующей ситуации стереотип «врага», и на его основе в общественном сознании формируется новый «образ врага». Заметим, что сами по себе негативные стереотипы не являются непосредственной причиной враждебных отношений, но способствуют ускорению формирования «образа врага» и выделению его основных негативно-оценочных характеристик. Таким образом, национальный вид ксенофобии, складывающийся в эпоху модерна, задает определенный способ восприятия мира - мира, состоящего из наций и отношений между ними, конструируя и закрепляя тот или иной образ национального «врага». Ярким примером проявления национального вида ксенофобии в модернизирующейся Европе, апеллирующего к образу национального «чужого», а порой и национального «врага», является ее отношение к Турции и России.
Итак, в XIX в. начинает вырабатываться европейский «стандарт цивилизованности» для разделения государств на полноправных членов «цивилизованного» международного сообщества и тех, которые были просто членами европейской международной системы. Этот стандарт включал в себя принципы, укорененные в европейской практике, в первую очередь следующие: защита основных прав личности, наличие эффективной государственной бюрократии, существование относительно свободной от дискриминации судебной и правовой систем, следование нормам международного права и поддержание каналов дипломатического обмена, запрещение таких практик, как рабовладение, многоженство и т. п. «Черты, объединившие страны цивилизованного мира, - пишет Г. Гонг, - стали очевидными лишь в противопоставлении его "варварским" и "диким" мирам» [12 , р. 23].
В XIX в. в представлении европейцев Османская империя не достигла еще европейских «стандартов цивилизованности», которые позволили бы ей правильно поддерживать международные отношения. Хотя она и была частью системы сложившихся вестфальских межгосударственных отношений, логика западной культуры отрицала ее равенство с другими членами европейского сообщества. Впоследствии, когда на смену Османской империи пришло турецкое национальное государство, граница между Турцией и европейскими странами стала до некоторой степени стираться. Однако это ни в коем случае не означало, что Турция стала восприниматься как «цивилизованная» страна. Отголоски исторических репрезентаций слышны до сих пор.
Очевидно, что становление национальной ксенофобии, где в качестве «чужого», а порой и «врага», выступает другое национальное государство, прошло длительный путь. Первоначально в процессе оформления принципов международного права еще доминировали религиозные маркеры в формировании межгосударственных отношений по типу «свои - чужие». Поэтому даже распространение секулярной доктрины государства после заключения Вестфальского мира полностью не отменило представлений о том, что отношения между государствами определяются религией. В Европе долгое время сохранялись традиции христианской идентификации, и это определяло в целом ее отношения с мусульманскими государствами. Поэтому в эпоху модерна представления о «национальном враге» достаточно часто опирались на христианский дискурс в отношении к иноверцам.
Это находит отражение в социально-правовых концепциях того времени. В частности, Г. Гроций признавал законность договорных отношений с государствами, проповедующими ислам, однако полагал, что необходимо поддерживать особые связи между христианскими государствами, т. е., придерживался дуалистической позиции в отношениях между христианскими и нехристианскими государствами. По его мнению, государства, где преобладают христиане, существенно отличаются от государств, где преобладают нехристиане, что дает основание создать всеобщую лигу христианских государств и призывать к крестовому походу против «турка» [4, с. 183].
Развитие новой структуры мирового порядка, базирующейся на основных принципах Вестфальской системы, согласно которым мир состоит из территориальных суверенных государств, приводит к тому, что Османская империя начинает рассматриваться как национально «чужая», поскольку не отвечает критериям членства в новой модели международных отношений. В европейской концепции государства определяющим признаком нации выступает территория, а не правящая династия. Также европейское представление о власти как светской сфере начинает противоречить представлениям мусульман о том, что источником власти и права является Бог. В силу этого в мусульманских странах не государство выступает основой политической организации, а сообщество верующих, что не соответствует принципам европейской модели национального светского государства.
Конечно, подобные конкурирующие модели духовной и политической организации восточных государств не могли ужиться с европейскими концепциями равенства государств, территориальности
и суверенитета. Это давало основания для появления национального типа ксенофобии, где главным аргументом в конструировании негативизма по отношению к государствам Востока становится их несоответствие европейским канонам национального государства. Однако важно отметить, что европейский негативизм по отношению к Османской империи в эпоху модерна был обусловлен все-таки не столько религиозными критериями отчуждения, сколько реальной угрозой ее экспансии в глубь Центральной Европы. Европейские государства, побуждаемые страхом перед ее мощью, вынуждены были искать дополнительные маркеры ее «чуждости», в частности, политические, чтобы вывести ее за границы «цивилизованного сообщества государств» с целью легитимации насилия в случае необходимости.
Посредством дискурса «цивилизованности» начинает закрепляться негативизм европейских государств, в том числе и по отношению к России. Негативные представления европейцев о России в XVI-XVII столетиях также развивались преимущественно в контексте дискурса о «нецивилизованности» русских, выражавшейся не только в их грубых нравах (например, широком применении телесных наказаний), но ив государственном правлении, которое, по свидетельствам европейских наблюдателей, носило характер тирании и произвола. По мнению европейцев, русских следовало признать неполноценными как в вопросе культурной цивилизованности, так и в вопросе политического устройства. В дальнейшем представления о России начинают входить в военно-политический дискурс Европы. Отчетливо это проявилось после разгрома наполеоновских войск. Образ России начинает формироваться в контексте сюжета появления «нового варвара у ворот Европы». Ряд исследователей (Р.Т. Макнелли, Ж. Глисон) не без оснований называют первые десятилетия по окончании наполеоновских войн периодом генезиса русофобии во Франции и Британии [10, с. 139].
В течение XIX в. тема «варвара у ворот» усиливалась в силу присутствия азиатских народов в самой России, что являлось основанием подчеркивать азиатскую природу России в целом. В репрезентациях России как национально «чужой» для Европы страны отмечался ее амбивалентный характер. Он выражался как в состоянии ее перехода от варварства к цивилизации, так и в том, что Россия в культурно-политическом плане не была однородной, а пространственно вмещала в себя различные народы. В целом дискурсы о Турции и России как объектах национальной ксенофобии в
период европейского строительства наций свидетельствуют о том, что происходила серьезная перестройка европейской идентичности, которая из религиозной (христианской) превращалась в политическую, связанную с усилением европейских государств и их соседей. Главными критериями противопоставления и дальнейшего негативизма выступают политико-правовые и гражданские ценности. Национальная идентичность становится в период модерна основой политической мобилизации и задает новые границы коллективной идентификации.
Список литературы
1. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. - М., 2001.
2. Геллнер Э. Пришествие национализма. Мифы нации и класса // Нации и национализм. - М.: Праксис, 2002.
3. Гидденс Э. Навстречу глобальному веку // Отечественные записки. -2002. - № 6.
4. Гроций Г. О праве войны и мира. - М.: Ладомир, 1994.
5.Кедури Е. Национализм. 4-е изд. - СПб.: Алетейя, 2010.
6. Кустарев А. Национал-государство, его наследники и наследие. [Электронный ресурс]. - URL: http: // www.archipelag.ru/ geo-economics/capital (дата обращения: 30.07.2012).
7. Майлз Р., Браун М. Расизм. - М.: РОССПЭН, 2004.
8. Малахов В.С. Национализм как политическая идеология. - М.: КДУ,
2010.
9. Миллер А.И. Формирование наций у восточных славян в XIX веке // Рус. ист. журн. - 1999. - № 4.
10. Нойманн И. Использование «Другого»: Образы востока в формировании европейских идентичностей. - М.: Новое изд-во, 2004.
11. Шмитт К. Понятие политического // Вопр. социологии. - 1992. - № 1.
12. Gong G.W. The Standard of «Civilization» in International Society. - Oxford: Clarendon, 1984.
